Текст книги "Иволга будет летать (СИ)"

Автор книги: Екатерина Годвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

«… шесть, семь, восемь…» – оказалось последним, что она запомнила.

***

Потом был госпиталь.

Спустя бессчетное множество секунд, в которые она не имела понятия о времени или самой себе, Валентина Абрамцева снова открыла глаза.

Боль, до того пробивавшаяся сквозь толщу медикаментозного сна смутным неудобством, сделалась осязаемой; появились звуки – тихое гудение, жужжание, щелчки – и слабый запах дезинфекции. Впереди на грязно-бежевом фоне угрожающе колыхалось белое облако и что-то твердое в глотке мешало свободно вздохнуть. Абрамцеву охватила паника.

«Но этого не может быть», – подумала вдруг она.

«Снег такой белый только на Земле», – с этой мыслью она осознала сама себя и, наконец, по-настоящему очнулась. Рассмотрела выходящую изо рта трубку аппарата ИВЛ, оставленный кем-то по недосмотру белый халат, чуть двигавшийся в потоке воздуха от вентиляционной щели, и, не переставляя удивляться тому, что жива, зашарила незафиксированной правой рукой по краю кровати, пытаясь нащупать сигнальную кнопку.

Но та не потребовалась: врач, следивший через монитор за показаниями приборов, уже входил в палату. Его одутловатое, с горбатым носом и широко посаженными глазами лицо было Абрамцевой незнакомо.

– Вы меня слышите? – спросил он приятным низким голосом. Абрамцева моргнула. – Вы помните, кто вы? Что с вами случилось?

Абрамцева моргнула еще дважды и указала взглядом на ИВЛ.

– Хорошо. – Врач добавил что-то в капельницу. – Вы находитесь в военном госпитале при генштабе ВКС. Аппарат работал во вспомогательном режиме; теперь в нем нет необходимости. Будем отключать. Вы отдохните пока.

Второе пробуждение было не намного лучше первого: более долгим, ясным, но и более болезненным.

– Вы провели под снегом больше полутора часов и были в гипотермической коме, когда вас откопали и вертолетом доставили сюда, – сказал врач. От сестер Абрамцева слышала, что его зовут Сергеем.– Это позволило избежать отека мозга. Вы здесь четыре дня: у вас сложный перелом руки и очень серьезно поврежден позвоночник. Позавчера вам сделали операцию: она прошла хорошо. Жить будете. Но реабилитация потребует времени.

– Что со станцией? – через силу выталкивая слова, спросила Абрамцева.

– Валентина Владимировна, тут реанимационная палата, а не новостное агентство, – с напускной строгостью сказал врач. – Что бы там ни было, помочь вы можете только одним образом: скорее выздороветь. И даже не просите коммуникатор: не дам.

– Встану и сама возьму, – огрызнулась Абрамцева.

Врач покачал головой.

– Мне нравится ваш настрой. Но скажу вам прямо: на полное восстановление подвижности нижних конечностей прогноз пока неясный. Реабилитация предстоит долгая и сложная. Много зависит от того, как организм будет отзываться на терапию. И от вас. Так что будьте разумны.

Абрамцева на минуту закрыла глаза, пытаясь свыкнуться с этой мыслью. Затем окликнула врача и поймала его взгляд.

– Вы уже говорили кому-нибудь про… прогноз?

– Нет. Повторюсь, это все пока весьма неточно.

– Тогда пока и не говорите, – попросила Абрамцева. – Я сама скажу… потом. У всех сейчас и без того достаточно проблем… Обещайте!

Врач смерил ее тяжелым взглядом; затем с неохотой кивнул.

– Хорошо. Я вам обещаю.

На следующий день ее перевели в обычную палату, где не было такого множества устрашающе выглядевшего медицинского оборудования, и откуда через неплотно занавешенное окно виднелся край серого неба.

Доктор Сергей, как говорили сестры, был с самого утра занят на операции. В середине дня в палату забежал взбудораженный молоденький ординатор.

– Слушайте, к вам тут… очень просят. – Он воровато оглянулся на дверь. – Только не долго, ладно? И никому.

– Конечно. – Абрамцева улыбнулась, насколько позволяла стянутая подсохшей обезболивающей мазью кожа; в лицо будто впились тысячи иголок. – Спасибо.

Ординатор вышел. Через минуту, беспокойно озираясь, в палату зашел Белецкий. До того, как в его взгляде появилось узнавание, прошло долгих несколько секунд.

– Валя! Как ты себя чувствуешь? Если я слишком рано, то…

– Так же, как и выгляжу: отвратительно, – перебила его Абрамцева. – Но я очень рада тебя видеть, Игорь. Хотя не ожидала.

– Я тоже очень рад. – Белецкий улыбнулся с заметным облегчением и уселся на вторую, пустовавшую кровать. Белоснежный больничный халат на нем смотрелся нелепо. – П-просто я единственный, кто сейчас ничем не занят. Давыдов вчера утром улетел на другую сторону Хребта. Когда ему передали, что тебя п-перевели из реанимации, он собирался срочно вернуться. Но я его отговорил – ему надо отоспаться: он все последние дни не вылезает из кабины. П-прости.

– Ты все правильно сделал, – сказала Абрамцева. – Спасибо. Но зачем он полез через Хребет на катере?

– Не на катере. Как только стало известно о лавине, он вывел из ангаров Волхва.

– Кречетов разрешил?

Белецкий мотнул головой.

– Когда все случилось, то есть, когда стало известно… Говорят, Слава буквально затолкал его в кабинет Смирнова, «п-поговорить». Через пять минут они вышли: Слава отправился в ангар, а Кречет – в кадры с заявлением об отставке: всю ответственность за случившееся он взял на себя. Так что на базе сейчас административный хаос. При этом командует парадом Давыдов; никто не решается ему перечить: одни боятся ответственности, другие – Давыдова. – Белецкий чуть заметно усмехнулся. – Смирнову успешно оперировали язву, но на больничном он надолго и махнул на все рукой, подписывает документы не глядя – мол, Слава, делай, что хочешь. Слава и делает: после всего у него, кажется, отказали тормоза. Если он п-продолжит в том же духе, скоро весь Дармын начнет вспоминать Дениса с теплом и любовью, как сговорчивого и дружелюбного комэска.

Абрамцева с огромным трудом сдержалась, чтобы не засмеяться.

– Так им и надо.

– Согласен. Ограничительные коды Волхву я откорректировал, – опередил Белецкий вопрос. – На сегодняшний день все в порядке. О случившемся ему известно, даже с некоторыми подробностями: Давыдов решил, что так лучше, а я п-подумал, что ему виднее: в конце концов, ему на нем летать. Раз Слава Волхву доверяет, быть посему.

– А что Волхв на все это?

– Цитирует Шекспира.

– Шекспира?..

– «У бурных чувств неистовый конец, он совпадает с мнимой их победой». – Лицо Белецкого снова исказила мимолетная усмешка – недобрая, даже хищная. – После очистки кода у старины Волхва прорезается юмор.

– Наверное, это неплохо, – после короткого раздумья сказала Абрамцева. – Рассказывай все остальное. По порядку. Я ничего не помню, кроме того, как меня засыпало и я отключилась, а очнулась уже здесь… До сих пор не верится, что нас не сбросило вниз. Никогда не думала, что на Бараньей гряде возможна такая лавина.

– Масса и скорость были чудовищные: почти втрое больше предсказанного максимума; но, на наше счастье, она потеряла половину силы в лесу. Дамба и постройки станции затормозили ее и задержали основную снежную массу и большую часть деревьев и камней. Но часть снега все-таки прошла дальше и остановилась буквально в десятке шагов от разлома. Тебе невероятно п-повезло. – На лице Белецкого проступило какое-то странное выражение. – Валя! Я никогда не стал бы спрашивать, что делал лучемет Смирнова в кармане твоей куртки: ответ слишком очевиден. Почему твой спецдатчик оказался приколот к одежде Каляева – тоже не стал бы спрашивать: ответ ясен был бы и тут. Но и то, и другое одновременно?! За датчик Ош на тебя очень зол: это могло стоить тебе жизни… едва не стоило. – Белецкий вздохнул. – Оружие снова в сейфе. Давыдов не знает – ни про лучемет, ни про датчик: не возьмусь п-предположить, что огорчило бы его больше... Я ничего ему не скажу, Ош тем более. Но объясни, бога ради, что за бардак творился у тебя голове?!

Абрамцева улыбнулась, насколько позволяли тысячи невидимых иголок, впивавшихся в лицо.

– Денис никогда не говорил тебе, что все женщины априори непоследовательны?

– В-возможно, у него была большая статистика, однако он плохо знал тебя.

– Тут ты прав.

– Так почему, Валя?

– Я не смогла сделать то, что задумала, а потом случилась катастрофа: вот и все. – Она помолчала немного. – Знаешь, Игорь, мне очень не нравится то, что Каляев вкладывает в слово «человек». Но перед Драконом все мы, прежде всего – люди… Я подумала, он не хотел бы навсегда остаться похороненным в лавине. А для меня драконова пасть – подходящее место; уж лучше черной земли на кладбище, где лежит Денис. Что с Каляевым – ему удалось выжить? – наконец, задала она вопрос, который так и не собралась с духом задать раньше.

Белецкий, опустив взгляд, покачал головой.

– Ош ан-Хоба видел, что перед катастрофой вы находились вне убежищ, и видел, где. Но сразу п-подобраться к вам мешало снежное облако. Когда оно чуть осело, Мелихов сбросил трос и высадил спасателей там, куда вас могло отнести. Каляева по твоему датчику нашли сразу и почти сразу откопали: он находился совсем близко к поверхности и не имел видимых травм. Но, когда его вытащили, он был уже мертв; спасатели не смогли его реанимировать.

– Понятно. – Абрамцева на несколько секунд закрыла глаза. – Ош… действительно не смог?

– Не смог бы при всем желании. Биоимпланты, даже самые лучшие, не рассчитаны на экстремальное охлаждение и нагрузки: вероятно, критический сбой в работе дыхательной системы произошел уже через несколько минут. Михаил задохнулся даже раньше, чем у него кончился воздух.

– Погоди, Игорь, ты о чем? – Абрамцева изумленно уставилась на него. – Какие еще биоимпланты?!

– Ты не знала? – Белецкий взглянул на нее с не меньшим удивлением. – Вы, вроде, много общались. У Каляева были искусственные легкие и трахея.

– Нет… А ты знал?

– После разоблачения Иволги я п-провожал его в медчасть и услышал через дверь. Потом не удержался, расспросил. Оказалось, он бывший химик, топливщик.

– Это он говорил.

– В лаборатории ВКС, где он служил, на экспериментальном оборудовании произошла авария с выбросом едкого пара, – сказал Белецкий. – Сотрудники пытались ликвидировать ее своими силами, но аварийные костюмы химзащиты не проверялись с должной частотой и должным образом: в том, что достался Михаилу, система фильтрации воздуха оказалась неисправна. Он получил критические ожоги дыхательных путей и легких, льготный кредит на лечение и пособие по инвалидности. После установки имплантов и двух лет реабилитации пытался вернуться на прежнее место работы наемным сотрудником, но из-за химической уязвимости биомплантов руководство не хотело с ним связываться; он просил протекции у Володина – но тот отказал, взамен предложив похлопотать о месте в техинспекции, где ему нужны были «свои» люди. «Скажу вам прямо, молодой человек – для большой науки у вас недостает способностей, в вас нет искры. А тема, которой вы намереваетесь посвятить жизнь, вы уж простите, не более перспективна, чем вы сами». – Белецкий сощурил глаза, подражая академику Володину. – «Но в технической службе найдется достойное применение вашей смекалке. Подумайте! Это нужная, ответственная работа, ее должен кто-то делать, и биография теперь у вас подходящая, она станет вашим козырем…»

– Какая мерзость, – с чувством сказала Абрамцева.

Белецкий прокашлялся в кулак.

– Каляев Володина с тех пор возненавидел, но, по-видимому, поверил его словам, – продолжил он. – И предложение вскоре принял: побоялся остаться вовсе без нормальной работы – возможностей Володина с лихвой хватило бы на то, чтобы для острастки закрыть перед несговорчивым племянником все двери; к тому же, должность техинспектора считалась тогда престижной. Каляев получил дополнительное инженерное образование: дальше его карьера благодаря «подходящей биографии», связям Володина и собственным способностям развивалась стремительно. Другой на его месте был бы доволен достигнутым: но не он. Кажется, он так и не п-простил себе, что поддался давлению и забросил попытки вернуться в науку. Могу его понять.

– Тебе Володин тоже высказывал что-то про искру и способности? – решилась спросить Абрамцева; про скверные отношения между учеником и учителем среди старших сотрудников базы когда-то ходили слухи.

– Меня он называл ремесленником, не обделенным фантазией, но начисто лишенным решимости ее использовать, – сухо сказал Белецкий. Затем наклонился к ней и понизил голос. – Валя, если бы ты знала, что у тебя есть шансы выжить: отдала бы ты датчик?

Абрамцева встретилась с ним взглядом. Белецкий спрашивал о случившемся на Хан-Араке, но в мыслях вновь стоял в зале у имитационной установки и думал о том, что сделал – и чего не сделал – он сам. В ее ответе он надеялся найти путь к своему собственному; но ей нечего было сказать.

– Я не знаю, Игорь. – Абрамцева закрыла глаза. – Правда, не знаю. Каляев погиб: бессмысленно теперь думать об этом. Приедет следственная комиссия уточнять обстоятельства гибели?

– Нет: после переговоров с нашим генштабом в техинспекции полагают это излишним, – сказал Белецкий. – Они удовольствовались результатами вскрытия, даже тело им не нужно: мемориальный колумбарий по месту его служебной прописки, на ТУР-5, переполнен. Как представитель Дармына, я разговаривал по нуль-тайп связи с его женой: тело кремируют и прах захоронят здесь.

– Никогда бы не догадалась, что он был женат... – сказала Абрамцева, думая больше не о Каляеве, а о самом Белецком: ее поражала и даже немного пугала перемена, которую она чувствовала в нем. «Разговаривал как представитель Дармына» – это было что-то новое для человека, который прежде даже с малознакомыми коллегами лишний раз заговаривать избегал.

– Был. У него осталось двое сыновей, – сказал Белецкий. – Но из-за командировок он почти не бывал на Земле, и жена не видит смысла возиться с оформлением документов на пересылку урны. Хотя, п-признаться, мне показалось, что его и при жизни дома не очень-то ждали.

– Понятно, – сказала Абрамцева. – Бедняга Каляев… Что на Хан-Араке?

– На станции десять человек погибших. Четверо в старом убежище у склада – его засыпало. И шестеро местных: как рассказали выжившие, старики на станции просто отказались спускаться. Среди них Нуршалах ан-Хоба.

– Ох… – Второй раз Абрамцева ощутила иррациональный укол вины. Не она спустила лавину – но она выжила в ней, тогда как другие – нет; будто она заняла их место, хотя это, конечно, было не верно. – Как Ош?

– Не знаю, что у него на душе. Но сказал, что это в порядке вещей: старик предчувствовал смерть и хотел уйти, как должно горцу. – Белецкий помолчал. – Шахты и Хан-Гурум лавина не задела. На станции остальные тридцать два человека выжили и отделались умеренным п-переохлаждением, не считая парня, который сломал ногу, упав с лестницы. Давыдов доставил лавинные буры и собрал с окрестных п-поселков людей для спасработ. Мелихов, по его приказу, отправился назад и за два рейса перевез с Дармына оставшиеся две трети оборудования: спускали его по тросам – груженый катер посадить оказалось невозможно. Но для Волхва Ош и его люди нашли площадку, с которой он в общей сложности пять раз садился и взлетал; первый раз – с тобой на борту… Воздуховоды убежищ прочистили за несколько часов; входы откопали меньше, чем за сутки. Среди спасенных была беременная женщина, жена одного из спасателей: уже в больнице она благополучно родила здорового младенца. В новостях говорят – за последние полвека это была самая масштабная и сложная спасательная операция, учитывая высоту и метеоусловия. Давыдову пророчат «белое крыло». Мелихов отработал на отлично, но ходит ни жив, ни мертв. Как только эвакуировали последних людей, подал рапорт об отставке. Давыдов отправил его в отпуск, а рапорт порвал: сказал, если совсем невмоготу – так стреляйся, а увольнения не получишь: ошибки бывают у всех, достаточно с Дармына потери Абрамцева. Стреляться Паша не стал. Надеюсь, скоро отойдет.

– Он не так уж и виноват. Перед тем, как катер едва не врезался в гору и спустил лавину, его окружило облако драконьего дыхания… Шаров было очень много. – Абрамцева с содроганием вспомнила радужные блики в небе. – Учитывая контекст случившегося и последствия, поневоле усомнишься, совпадение это… или Дракон. Сама планета завершила то, что я не смогла довести до конца.

Но Белецкий покачал головой:

– Ни то, ни другое. В новостях сейчас две темы: лавина и пресс-релиз биологов. Они обнаружили, предположительно, некие необычные хемосинтезирующие микроорганизмы. – Пытаясь припомнить формулировки, он в задумчивости поскреб обросший щетиной подбородок. – Вроде как, они преобразуют простые вещества из вулканического смога в какую-то хитрую летучую органику и таким образом образуют колонии, которые мы знаем, как «дыханье Дракона». К нашим вертолетам их привлекают выхлопные газы: вроде бы, они тоже ими питаются… Подробнее не спрашивай – не объясню: сам не понял.

– Да что тут спрашивать, – разочарованно сказала Абрамцева. – Старая теория подтвердилась с незначительными уточнениями. Никаких перспектив: мыльный пузырь.

– Разве? – Белецкий хитро улыбнулся. – Интерес микробиологов со всей галактики; п-перспективная технология очистки атмосферы, которая в будущем может рассматриваться для восстановления пострадавших от техногенного загрязнения экосистем, включая даже экосистему самой Земли.

– Чушь. – Абрамцева поморщилась. – Что же у нас тут атмосфера до сих пор не очистилась?

– Так микроорганизмов мало: нужно их специально культивировать. – Белецкий усмехнулся. – Не чушь, Валя, и не мыльный пузырь, а муха, из которой Давид Гварамадзе и Сабур ан-Делоха – это руководители коллаборации, которая проводила исследования – согласились в общих интересах раздуть слона. А когда дойдет до серьезных практических проверок – к тому времени, может статься, и муха подрастет, или налетит пара-тройка новых… Не все, как Володин, готовы пожертвовать населенной планетой, чтобы свести к минимуму риск репутационных потерь: некоторые – и не ты одна – наоборот, готовы рискнуть репутацией, чтобы ее защитить.

– Я никогда и не думала, что одна, – чувствуя неловкость, сказала Абрамцева.

– Хорошо, если так. В общем, на мастодонтов-биологов и настоящих зубров планетарной экологии у Володина влияния нет, поэтому планы по терраформированию Шатранга он теперь может засунуть себе в… – Белецкий смачно выругался, чего за ним никогда прежде не водилось. Он выглядел довольным: наконец-то дошла очередь до новости, которую он хотел сообщить: до хорошей новости.

– Про терраформацию тебе Давыдов сказал, так понимаю. Но откуда об этом прослышали Гварамадзе и ан-Делоха? – удивленно спросила Абрамцева.

– Давыдов к Гварамадзе обращался, но тот уже обо всем знал. Первым с ним связался Каляев.

– Вот как…

– Много маленьких п-преувеличений, даже сложенные в несколько больших, угрожают только безопасности бюджетов научных программ, но не людям – так что Михаил счел такую возможность вполне адекватной и обратился к Гварамадзе с рекомендацией «преувеличить» открытие; взамен он прикрыл пару мелких дыр в их финотчетности, – объяснил Белецкий. – А с Давыдова Гварамадзе взял обещание предоставить им в дальнейшем для работы пару вертолетов с ИАН. Давид Ираклиевич ушлый тип – продал одну лошадь дважды, и ничуть этого не стесняется… О том, что у нас здесь возникли проблемы он, кажется, догадался, но не стал проявлять любопытства. Пока нас связывают общие интересы, ему можно доверять – а сохранить планету и вместе с ней свою научную делянку, определенно, в его интересах.

– Несправедливо это все. Каляев пытался нам помочь. В то время как мы… – Абрамцева сглотнула подступивший к горлу ком.

– Это не вопрос справедливости или несправедливости. Категорически запретив вылет Волхва, он погубил себя сам. И забрал с собой еще десять человек, а ты едва не стала одиннадцатой, – резко сказал Белецкий. – Такова была широта его полномочий, помноженная на глубину его заблуждений и предубеждения.

– Ты повторяешь за Давыдовым.

– Да: потому что в этом случае Давыдов прав.

– Возможно… Но какова глубина наших собственных заблуждений, Игорь?

Белецкий пожал плечами:

– Время покажет.

Абрамцева поймала его взгляд.

– Иволга и Волхв. ИАН. Что будет дальше?

– Служебный компьютер в номере Каляева никаких неофициальных данных не содержит, я проверил, и неучтенных пакетов данных с него не уходило. А планшет сгинул в лавине: но передач с него также не было – это доподлинно известно, как и то, что он точно не найдется, – ровным тоном сказал Белецкий. – О проблеме знает только узкий круг на Дармыне и в генштабе. Смирнов сказал, что решать нам с Давыдовым. Давыдов сказал, что решать тебе. Но, судя по лучемету в кармане твоей куртки, ты уже все решила.

– А ты?

– Я отвечаю за Птицу и Волхва и не могу их оставить: куда они, туда и я. Но я… дальше работать с вами, здесь, я буду рад, – сказал он с усилием. – Если это… уместно. После всего случившегося.

– Уместно? – Абрамцева взглянула на него с укором. – Если уж на то пошло, выявление скрытой поведенческой агрессии было задачей моего отдела, и это мы претерпели неудачу – там, где Каляев справился за пять минут… Игорь, ты мой друг – был и будешь. Даже если решишь забрать искины и отправиться с ними к Володину.

– В самом деле? – спросил Белецкий с нескрываемой иронией.

– Если ты так решишь – значит, так нужно. Я тебе поверю. ИАН – наше общее дело, никто не должен одним махом решать за всех – но если кто имеет на то право и достаточную компетентность, то это ты; только не пытайся взять на себя всю ответственность за уже случившееся. Она на мне, на тебе, на Смирнове, на Давыдове, на всех, кто работал с Птицей. И на Денисе тоже: он был не маленький мальчик, которого загрызла злая собака. В прошлом ничего не исправить, но будущее в наших руках. Мы движемся впотьмах ощупью, ходим по грани, рискуем – тут Каляев прав; но я считаю, это оправданный риск. Иволга должна летать.

Абрамцева замолчала, тяжело дыша. Помногу говорить все еще было трудно.

– Общее, значит общее, – в темных глазах Белецкого что-то блеснуло. – Случайно или намерено, но Смирнов выстрелил мимо важных мозговых структур. Вчера я сделал заказ на п-партию кристаллов для ремонта: химики уже начали их выращивать. Через два месяца Птица будет как новенькая, с новым модулем памяти и без ограничительных кодов. Многому придется учить ее с нуля. Но с этим мы справимся.

– Конечно. – Абрамцева улыбнулась, игнорируя ставшую уже привычной боль в обмороженном лице.

Дверь бесшумно приоткрылась: внутрь просунул голову ординатор:

– Пора! Сергей Семеныч закончил, скоро будет делать обход. Ну, скорее!

Белецкий торопливо стал прощаться.

– Чуть не забыл. – Уже в дверях он обернулся. – Послезавтра в Хан-Гуруме будут справлять поминки.

– У нас это называется День Мертвых, «карах ургум», – поправила Абрамцева. – Жаль, не смогу присутствовать.

– Я уговорил Давыдова взять меня с собой.

– Ты?.. – Абрамцева взглянула на него с изумлением. – Но прежде ты…

– … не видел Великого Хребта, кроме как д-двадцать лет назад с орбиты, и видеть не хотел, – закончил за нее Белецкий. – Но тут особый случай. Пора и мне хоть раз взглянуть, зачем работаю. До встречи, Валя. Выздоравливай!

Он скрылся в коридоре, не дав ей ответить.

– Удачи тебе, – прошептала Абрамцева. – Ну, дела…

Ординатор, нервно теребя край халата, осматривал палату в поисках неявных свидетельств нарушения режима.

– Что он пообещал для вас сделать? – спросила Абрамцева. – Нет-нет, не возражайте, я знаю: если бы Игорь очень-очень просил, вы бы и так пустили. Но все-таки: что он вам пообещал?

Ординатор молча залился краской.

– Ну же, я никому не скажу.

– У меня брат есть… младший… игрушку ему. Вертолет радиоуправляемый… маленький, но чтоб как настоящий, а не та ерунда, что в магазине, – запинаясь, выпалил ординатор.

Абрамцева с трудом подавила смех.

– Достойное желание: в детстве сама такой хотела.

– Правда? – он просветлел лицом.

– Да, – подтвердила Абрамцева. – Но игрушка есть игрушка, даже самая хорошая. Хотите вместе с братом прокатиться на настоящем вертолете? Совсем-совсем настоящем. Риск есть, но невеликий: дети наших сотрудников часто летают. Достаньте мне коммуникатор, по которому я смогу связаться с пилотом – и я обо всем договорюсь: обещаю.

Танталовы муки на лице молодого человека ясно свидетельствовали, что предложение попало в цель.

Коммуникатор он принес поздно вечером – по счастью, маленький и удобный в обращении: управиться с ним одной рукой, не отрывая головы от подушки, оказалось вполне возможно.

Пальцы Абрамцевой над сенсорной панелью на несколько секунд замерли в нерешительности; затем она быстро набрала вызов Смирнову.

– Всеволод Яковлевич, говорят, двумя этажами ниже перины мягче?

Смирнов обрадовался. Лицо его похудело и чуть осунулось, однако он был чисто выбрит и стал выглядеть, почему-то, моложе; не таким уставшим и встревоженным, каким Абрамцева привыкла видеть его в последние дни.

– Странная история, Валя: дел наделал, лежу тут, бревно гнилое, который день – а без меня ничего не рушится. – В его глазах читалось какое-то мальчишеское, радостное удивление, и вместе с тем подспудная обида. – Выросла смена, выучилась. Я уже и не нужен, поди.

– Это пока они справляются, зная, что вы тут, неподалеку – но дальше без вас все полетит в тартарары, – поспешила искренне заверить его Абрамцева. – Слава умеет командовать и кулаком грозить, но администратор из него – никакой; к тому же, если вы не забыли, он вольнонаемный. Возвращайтесь скорее: все вас ждут.

– Льстишь, хитрюга. Тебя-то когда обратно на Дармын ждать? Или не ждать? – с деланным равнодушием спросил Смирнов.

– Хирург обмолвился, что мне еще очень долго будут противопоказаны перегрузки при взлете, – Абрамцева подмигнула ему. – Так что отъезд с Шатранга отменяется. Как только меня отсюда выпустят – сразу к вам.

– Рад слышать, – Смирнов улыбнулся с нескрываемым облегчением. – Ну, давай, лечись!

– Вы тоже, Всеволод Яковлевич.

Абрамцева попрощалась и, поборов вдруг охватившую ее оторопь, вызвала Давыдова.

Ответа пришлось подождать. Наконец, загорелась иконка приема, и с маленького экрана Давыдов, с помятым со сна лицом, уставился на нее округлившимися глазами.

– Ходят слухи, что ты теперь настоящий начальник: держишь в страхе весь Дармын, – дрогнувшим голосом сказала Абрамцева. Слишком многое хотелось рассказать, и еще больше – спросить; но среди ночи по комму такой разговор не стоило и начинать.

– Я стал притворяться тем, кем меня хотят видеть: только и всего, – тихо ответил Давыдов.

– Притворяешься ты или нет – для дела результат один и тот же, и это хороший результат, Слава.

– Я прилечу завтра.

– Буду ждать. И, Слава, – Абрамцева жестом остановила его, уже готового отключиться, – еще одно. Несмотря ни на что… Денис был бы доволен, что ты, а не кто-то другой, взялся рулить. Я уверена.

Давыдов долго молча смотрел в объектив комма, словно пытаясь разглядеть под лечебной маской ее лицо.

– Я сумел сработаться с Дэном, Валя, – наконец, сказал он, и в его голосе звучала незнакомая ей прежде жесткость. – Сумею ужиться и с его тенью.

– Слава, врачи не обещают, что я когда-нибудь смогу встать.

На лице Давыдова не дрогнул ни один мускул.

– Еще день назад они не обещали, что ты выживешь. Это нравилось мне куда меньше.

– Пожалуй, мне тоже.

– Я люблю тебя.

– И я тебя люблю.

– До завтра.

Абрамцева нажала отбой и спрятала коммуникатор в тумбочку.

Пришедший через четверть часа доктор Сергей ввел через капельницу большую дозу обезболивающего и дал снотворное; но толку от них было чуть.

Ночью Абрамцева долго лежала без сна, слушала ветер, шелестевший в кронах шатрангских дубов в больничном парке. По потолку от окна ползли похожие на грозовые облака серые тени. Закрыв глаза, легко было представить, как ветер гонит их прочь, рвет их и треплет – и как в прорехах проступает бездонное черно-фиолетовое небо, усыпанное белыми точками звезд.