Текст книги "Иволга будет летать (СИ)"

Автор книги: Екатерина Годвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Каляев отступил назад и смиренно улыбнулся.

– Простите, Всеволод Яковлевич. Заплутал. И как раз спрашивал у Игоря Дмитриевича дорогу... – Каляев вопросительно взглянул на Белецкого. Тот быстро кивнул, окончательно подтверждая все подозрения.

– Дорогу спросите у охранника за дверью галереи: он вас проводит, – прорычал Смирнов. – Игорь! – Теперь он переключился на инженера. – Я уже полчаса тебя ищу! Неужели так сложно носить с собой комм?

– Простите, – пробормотал Белецкий.

– «Простите, забыл» – как внучка моя, ей богу! – Смирнов вздохнул. – Куда тебе «неуд» ставить – на лбу написать? Может, проволокой к запястью тебе его примотать, коммуникатор этот?

Каляев, сдержав смешок, поспешил ретироваться, пока внимание полковника вновь не обратилось на него.

Разговор вышел не столь результативным, как он надеялся, но и не совсем бестолковым. По остервенелому упорству, с каким отмалчивался инженер, было ясно – он защищает не себя, но кого-то другого: так родители – отчаянно и зло, досадуя на самих себя – защищали детей, даже зная, что те серьезно провинились. А Белецкий – Каляев готов был поспорить на ящик хорошего бренди – защищал Иволгу. Не только от Каляева, но и от Смирнова, и от всего мира.

Но из-за чего он был так уверен, что она нуждается в защите? Это еще предстояло выяснить.

Зайдя вперед полковника в свой кабинет при лаборатории, Белецкий первым делом попытался задвинуть переполненную корзину для мусора под стол. Корзина опрокинулась: изорванные и скомканные листы вместе с банками энергетических коктейлей раскатились по полу.

Смирнов удивился: Белецкий любил работать на бумаге, но, обычно, ненужные распечатки валялись по лаборатории, как попало, а корзина стояла пустой. Игнорируя протесты инженера, Смирнов поднял ближайший лист, разгладил на столе и стал читать; затем, кряхтя, нагнулся за следующим и прочел и его тоже.

Содержание было почти единообразно: заголовок – «Докладная», адресат – «полковник Смирнов В.Я.» и несколько строк, обрывавшихся на середине. Белецкий стоял, повесив голову.

– Игорь, что это еще за белиберда? – Смирнов был настолько изумлен, что даже не рассердился. – Зачем тебе самому себя обвинять в сбое алгоритма пространственной ориентации искина? Когда мы оба и каждый человек в лаборатории знает, что ты никакого незадокументированного тестирования на устойчивость к ошибкам на самом деле не проводил. Обычное техобслуживание, а вечером тебя в лаборатории вообще не было – ты до ночи занимался с моей Машкой-двоешницей математикой и потом поехал домой.

– Не каждый, Всеволод Яковлевич. Только мы с вами и Машка, но она умеет хранить секреты. – Белецкий мрачно взглянул на Смирнова. – Вы не хуже меня п-понимаете: чтобы Иволга в обозримом будущем была вновь допущена к полетам, у аварии должна быть убедительно доказанная причина. И не абы какая, а уважительная: «человеческий фактор», повторения которого можно избежать. Если расследование не п-придет ни к какому определенному выводу – я готов объявить себя таким фактором: это необходимо. Только нужно подобрать формулировки. И задним числом сделать все акты.

– Будь любезен: выкинь это в мусоросжигатель, сегодня же, и больше не занимайся чепухой. – Смирнов махнул разглаженными записками перед лицом инженера и в два движения разорвал их. – Имей терпение! Мы выясним настоящую причину и убедительно докажем инспектору, что она настоящая. И он вынужден будет признать ее уважительной, потому что, как ни обидно за Дениса, причина эта – наверняка человеческий фактор. Иного варианта просто нет. Так ведь, Игорь?

– Так, – согласился Белецкий.

Если в его ответе и прозвучало сомнение, Смирнов слишком устал, чтобы это заметить.

Выяснив в следующую четверть часа у инженера все, что собирался, полковник Смирнов вернулся к себе в кабинет. Там он еще раз запросил метеосводки, после чего отправил приказ на Хан-Арак и вызвал по комму Абрамцеву.

– В горах кое-где по-прежнему штормит, так что я отложил вылет до утра. – Смирнов отчески улыбнулся нечеткому изображению на экране. – Нечего смерть дразнить.

– Спасибо, Всеволод Яковлевич! – Ее лицо расплылось в ответной улыбке.

– Ложись, отдыхай, Валя.

– Да, конечно… Вы бы тоже заканчивали, Всеволод Яковлевич.Что-то вы неважно выглядите, – с беспокойством сказала Абрамцева.

– Так это у тебя там аппарат плохой. – Смирнов постучал по видеокамере. – Чепуху показывает. Ну, рассказывай: как тебе наш высокий гость?

– На первый взгляд, он хамоват и настырен, как любой психолог-дилетант. Но есть проблема. – Абрамцева нахмурилась. – Никакой он не дилетант. Умен настолько же, насколько хитер. Лучше бы нам с ним не ссориться.

– Думаешь, получится?

– Вряд ли. – Абрамцева вздохнула. – Но я попробую.

***

Смирнов попрощался с ней, приказал электронному секретарю закрыть кабинет и поднялся в резервную служебную квартиру на последнем этаже корпуса; ехать домой в поселок уже не было сил.

Несмотря на усталость и принятое снотворное, заснуть ему удалось не сразу. подкрашенная слабым светом ночника темнота давила на грудь и отзывалась болью в спине, щекочущим холодом пробиралась под шерстяное одеяло. Что-то недоброе происходило вокруг – и он, Смирнов, должен был понять, разобраться, пока не случилось страшное. Такое чувство иногда приходило к нему в детстве и затем исчезало без последствий, но теперь темнота шептала ему, что он так легко не отделается; шептала осиплым старческим голосом, до дрожи похожим на его собственный.

Абрамцевой тоже не спалось; она бездумно листала каналы головизора, заглушая ночные звуки и разгоняя тени. Она почти ничего не изменила в доме за прошедшие несколько дней после гибели Абрамцева, но не призрак мужа тревожил ее – совсем наоборот: сейчас его не-присутствие, окончательный и необратимый уход, ощущался даже острее, чем в первые дни. Она чувствовала – грусть? сожаление? вину? – и тоску по всему не случившемуся. От фотоснимка с траурной лентой на рояле веяло холодом. Ей хотелось попросить прощения, но не у кого было просить, некому сказать о своем сожалении – и от этого во рту скапливалась горечь; она запивала ее переслащенным чаем с бренди из юбилейной – «К 40-летию» – Абрамцевской кружки, но почти не чувствовала ни вкуса, ни опьянения.

Белецкий даже не пытался заснуть; сутулой тенью он бродил вокруг корпусов Дармына, бормоча что-то себе под нос и пугая патрулировавших территорию охранников.

Давыдов ворочался в спальнике на толстом, набитом травой и шерстью тюфяке. К метеорологам он не пошел, предпочел остаться в домике у горцев – а те кроватями не пользовались и вообще спали по ночам удивительно мало. Он слышал, как за стеной возятся на лежанках, не желают засыпать дети, и старый Нуршалах ан-Хоба стращает их рассказами о злой Бабе-Йоме и ее призрачных прислужниках, которые утащат неспящих мальчишек в ледяную пещеру и превратят в ледышки.

– А потом, деда Нурхо? – Надтреснутый мальчишеский голосок принадлежал внуку Нуршалаха и сыну майора Оша ан-Хоба.

– Одних Баба-Йома будет в котел кидать – чай студить, а других – как леденцы посасывать. Да только вам, неслухам, мало о той разницы проку будет. Ну-ка спать! – Слышно было, как Нуршалах ударил чем-то тяжелым в пол. – Вот отцы придут и всыплют вам, безобразникам!

Мальчишки потому и не унимаются, запоздало сообразил Давыдов – узнали, что родители в ночь вернутся, и ждут.

Он перевернулся на другой бок и укрылся спальником с головой, но на краю сознания Нуршалах все бормотал и бормотал о Баба-Йоме, снежных призраках и Драконе, которого могут растревожить непослушные дети – а тогда уж точно жди беды. Сон никак не шел.

И только Каляев, вернувшийся после короткой прогулки в гостиницу, в эту ночь спал крепко и без сновидений.

Пока в предгорьях Великого Хребта сотни тысяч людей спали или пытались заснуть, другие продолжали работу: под землю спускались шахтеры, в госпиталях проводили срочные операции хирурги, дежурные на метеостанциях отслеживали передачу данных и сверяли с контрольными показателями. Военный горноспасатель майор Ош ан-Хоба, обвязанный веревками, спускал по крутому склону прямоугольный герметичный контейнер на полозьях – «гроб», в котором останкам Дениса Абрамцева предстояло покоиться до передачи их экспертам-патологоанатомам. Рядом другие горноспасатели спускали искореженный защитный кожух искина и два больших ящика с теми обломками, что запросили эксперты: тщательная фотосьемка всего и вся в районе крушения, сделанная спасателями, была отправлена на Дармын и в авианадзор еще в день аварии.

Подчиненные замечали, что майор ан-Хоба все последние дни ходит мрачнее тучи. Больше, чем груз, его тяготили сведения, которые он должен был в ближайшем будущем передать на Дармын; передать лично, первым – так нужно было не по инструкции, но по совести…

Майор остановился, протер рукавицей противоснежные очки и еще раз осмотрелся. Он был не из тех, кто позволяет эмоциям вмешиваться в работу, потому спуск происходил не быстрее и не медленнее положенного, а с той скоростью и с теми мерами предосторожности, которые диктовала погода. Внизу уже виднелся маяк на станции – до нее оставалось меньше четырехсот метров по прямой под умеренным уклоном; но майор жестом показал повернуть на запасной, более сложный, но более безопасный маршрут: снег северного склона сдувало вбок, лавин там не бывало.

– К утру так или иначе будем на месте, – сказал майор ближайшему к нему спасателю: у того жена на станции была на сносях, и потому он сильнее других торопился вниз. – Поспешишь – только Дракона рассердишь.

– Его старуха, если обозлится, пострашнее Дракона будет, – сказал кто-то.

Майор хмыкнул в обледенелые усы и продолжил спуск.

***

Давыдова разбудили громкие голоса из-за стены: отряд спасателей майора ан-Хоба вернулся. Уже светало.

Завтракали все вместе: уставшие и хмурые спасатели, подскочившие до зари дети, старики – которые, казалось, вовсе не ложились – и отчаянно зевающий Давыдов. Разговор за столом не клеился; непривычно молчаливый Ош ан-Хоба сосредоточенно хлебал кашу, старик Нуршалах шикал на лезущих с расспросами мальчишек.

– Слава, возьмешь моего вниз? – спросил вдруг майор, тяжелой рукой припечатав сына к скамье; тот сразу притих и выпрямился, одновременно напуганный и гордый тем, что отец обратил на него внимание. Мальчика звали Раимом; ему недавно исполнилось десять.

Давыдов растерянно моргнул.

– Но я на катере. Стоит ли?..

– Хватит ему учебу прогуливать; и жена скучает. Чай, взрослый мужчина, не баба на сносях: от перегрузок не разболеется. – Майор потрепал сына по плечу; «взрослый мужчина» с готовностью закивал. – Смирнов Волхву неизвестно когда вылет даст. Что ж мальцу теперь, пешком в школу топать?

Давыдов припомнил, что Абрамцев, после выгрузки продуктов, должен был забрать вниз Раима, у которого закончились каникулы, и жену одного из спасателей, у которой тяжело протекала беременность. Людей со станций почти всегда забирал Абрамцев, а Давыдов возил грузы. Хотя случалось иногда летать и с пассажирами; в основном, в экстренных случаях.

– Я на такой машине уже летал! – заявил Раим, но тут же, смутившись, добавил. – Правда, я тогда маленький был, мало помню.

Глаза у мальчишки блестели; вряд ли он скучал по школе, но сидеть с дедом на станции ему надоело, а полет был каким-никаким приключением.

– Не на такой, – поправил сына майор. – Это грузовой катер. Такие людей обычно не возят, но ты у нас будешь особенный пассажир. Ну что, Слав – возьмешь?

– Возьму, – согласился Давыдов. Шторм почти стих, так что перелет предстоял не намного опасней любого другого. Отпрыск рода ан-Хоба был парень крепкий, в отца и деда, и если те считали, что Раиму нужно лететь – так оно и было. Давыдов знал майора-спасателя не то чтоб близко, но, можно сказать, неплохо: по службе они часто сталкивались в горах, а изредка общались и внизу. Ош ан-Хоба был с детства дружен с Абрамцевой и, когда у него случались командировки на Дармын, обычно заходил к ней в гости: он производил впечатление человека умного и отлично знающего свое дело, не склонного к импульсивным решениям и необязательному риску.

– Спасибо! – заулыбался Раим.

– Но если инспектор Каляев заявится прямо на посадочную площадку – нам с тобой обоим не поздоровится, Ош, – спохватился Давыдов. – Вернее сказать, всем троим. – Он строго взглянул на расшумевшегося мальчишку.

– Значит, попрошу ребят внизу отвлечь его, если вдруг сунется. – Майор пригладил усы. – Он правда крутой тип, этот Каляев?

– Валя говорит – да. Хотя, если издали взглянуть – обычный бюрократ со связями где-то наверху. – Давыдов поморщился. – И с нюхом, мать его, на неприятности: принесла нелегкая в такое время!

– А Машка хочет в следующий раз со мной полететь, – вклинился заскучавший от непонятного разговора Раим. – Но ей дед не разрешает, потому что еще мелкая! Стро-о-гий.

Машка была ровесницей Раима, но приходилась внучкой полковнику Смирнову, который имел свое мнение по поводу правильного воспитания девочек – и полеты на Хан-Арак в это воспитание не входили. Хотя Валя время от времени пыталась Смирнова переубедить.

– Это ты строгих не видел, баловень!Так, доел? Топай собираться. – Майор подтолкнул сына к выходу и встал сам. – Погрузка началась, вылет обещали дать через полчаса. На площадке встретимся.

Но ждать пришлось почти час, за который Давыдов успел показать ан-Хоба-младшему всю кабину и грузовые отсеки и намертво примотать мальчишку ремнями к «штурманскому» креслу – рудименту эпохи пилотирования в четыре руки.

Майор, сославшись на усталость, ушел. Зато старик Нуршалах оставался на площадке до последней минуты.

– Ты хорошо говорил вчера, – начал вдруг он ни с того, ни с сего. – Твой друг будет рад услышать твои слова.

«Ну да: жертвенный баран», – вспомнил Давыдов. – «Сначала приводят слушать…»

Но сейчас, рядом с огромным и до последней гайки знакомым катером, вчерашний день казался ему невообразимо далеким, а горцы с их обрядами и суевериями – актерами в самодеятельном театре. Ему хотелось как можно скорее подняться в воздух.

– Вы уверены, что вашему внуку стоит лететь со мной? – спросил он только.

Нуршалах засмеялся:

– Я не пророчил тебе смерти, Вячеслав! Никто не говорил о твоем времени: про него знаешь ты один; я же знаю лишь о своем. А Раиму пойдет на пользу, если ты преподашь ему урок-другой.

– Вряд ли Раим с вами согласится, – пробормотал Давыдов. – Скажите прямо, Нушалах-ан: что вы от меня хотите?

– Чтобы ты смотрел и видел, Вячеслав. – Старик все еще улыбался, но взгляд его сделался тяжелым. – Дети Дракона уходят в прошлое… Но снег по весне тает и ручьем впадает в реку; река несет воду от вершин к равнинам и питает океан. Наша история не исчезнет без следа: вы, люди с Дармына, сохраните ее. Наш обычай в малой доле, но станет частью вашего. Наши потомки не будут чужаками в обоих мирах, ни в горах Дракона, ни в вашем мире стальных птиц, которые поднимаются выше гор. – Старик, задрав голову, взглянул на кабину, где сидел его внук; печаль и необычайная нежность проскользнула в его взгляде. – Они объединят собою два мира. История народа Дракона закончится, но обретет продолжение в другой истории. Эта мысль не доставляет мне радости. И все же иного пути нет… Если ручей не вольется в реку, однажды он иссякнет безо всякого толку. Смотри и слушай, Вячеслав: тогда ты увидишь и услышишь.

– Внуки ваших внуков и дети моих детей будут одним народом, Нуршалах-ан. В их общей памяти найдется место для всех нас. Для вас и для меня, для Абрамцева и для вашего сына, для Дракона и для бородатого Бога со старушки Земли, иконку которого хранит Смирнов. Я верю в это, – сказал Давыдов почти сердито, перебарывая неловкость: старик словно прощался – и ему это не нравилось. – Я рад был разделить с тобой разговор и стол, и рад буду сделать это в следующий раз. Будь здоров, Нуршалах-ан: увидимся!

Поклонившись, Давыдов поспешно поднялся в кабину и нажал кнопку герметизации дверей. Раим ан-Хоба – суровым лицом в отца, лукавой улыбкой в деда – взглянул с насмешливым сочувствием.

– Дед – он такой, дядя Слава: до икоты уши заговорить может.

– А ты бы лучше слушал и на ус мотал, умник, – хмыкнул Давыдов и, от греха подальше, заставил парня закрепить у лица кислородную маску, «забыв» сразу показать, как включать микрофон: пара минут молчания еще никому не вредила.

Ненадолго в кабине воцарилась тишина. Дождавшись, пока старик вместе с техниками станции покинет площадку, Давыдов включил двигатели. Кабина наполнилась гулом и уютной, привычной дрожью. Диспетчер с метеостанции дал команду на взлет – и через минуту Хан-Арак остался далеко внизу.

Полет прошел штатно. Давыдов сделал несколько снимков снежных шапок, о которых просили метеорологи, и направил машину к Дармыну. С высоты уплощенные предгорья Хребта напоминали ему живой организм, нервную ткань, где от «ядер» ветряных электростанций и топливодобывающих комплексов расходились в стороны аксоны и дендриты коммуникаций. На плоскогорьях, разрезанных кое-где узкими лентами железных дорог, зеленели леса: их дружелюбный вид резко контрастировал с суровыми горными пиками Великого Хребта, равных которым не было ни на Земле, ни на других заселенных планетах. Давыдова горные пейзажи до сих пор очаровывали своей необычной, яростной красотой – но шатрангцы, как он давно заметил, относились к своей планете куда спокойней: Раим, бывалый пассажир, больше следил за приборами, сигналами датчиков и его работой, чем за открывавшимся из кабины видом; перегрузку при взлете и сильную тряску мальчишка перенес стоически и вообще вел себя, как взрослый.

При посадке Давыдов заметил группу людей в зеленых дождевиках, пикетирующую дармынский автобан, и машину местной службы новостей рядом: экологам полеты грузовых катеров всегда были, как кость в горле, а новостники наверняка уже что-то пронюхали об аварии: но на территорию аэродрома их, конечно, не пропустили.

Шасси катера коснулись земли; Давыдов заглушил двигатели и позволил себе расслабиться.

Он выпустил трап и помог Раиму освободиться от маски и ремней: мальчишка резво сбежал вниз к поджидавшей его матери и через минуту уже покинул закрытую территорию – прежде, чем кто-либо посторонний сумел заметить его присутствие. Давыдов разблокировал грузовой отсек и стал ждать погрузочную бригаду: их автокран и платформы уже приближались к катеру с другого конца летного поля.

Зажглось табло бортового приемника: катер вызывала станция Хан-Арак по личному каналу майора ан-Хоба.

– Все в порядке, сдал парня с рук на руки, – не дожидаясь вопроса, сказал Давыдов, и только после удивился: почему майор опять на ногах, тогда как собирался проспать три дня кряду до следующей смены.

– Знаю, уже говорил с женой. Хорошо, – сказал Ош ан-Хоба.

Монитора для видеосвязи на катере не было, но Давыдову ясно представилось, как майор хмурится, глядя в слепой глаз камеры.

– В чем дело, Ош?

– Я не стал забивать тебе голову перед вылетом. Но теперь должен рассказать: лучше тебе знать сразу.

– Я слушаю, – напряженно сказал Давыдов. Дурное предчувствие, отступившее в воздухе, возвратилось с новой силой; это было уже не предчувствие, но факт: оставалось только узнать, какой.

– Иволга столкнулась с землей на огромной скорости: обломки мелкие, тело фрагментировано. – Майор перешел на безличный деловой тон. – То, что осталось от кабины, доставали из воронки трех метров глубиной; кроме искина в защитном коробе, после взрыва мало что сохранилось. Останки обычные для таких случаев: осколки черепа и позвоночника, фрагменты внутренних органов. И левая кисть на штурвале.

– На ручке «шаг-газ», – автоматически поправил Давыдов. – Джойстик штурвала в модификации СП-79 справа.

Отчего-то в большинстве известных ему аварий при столкновении с землей на большой скорости лучше всего сохранялись вырванные из суставов, буквально приплавленные к пластику пальцы, словно символ общей судьбы человека и машины. Про этот феномен он даже как-то расспрашивал знакомого патанатома.

– Ты помнишь, как после аварии экипажа инструктора Голованова чудом обошлось без второго скандала? – после короткой паузы спросил майор ан-Хоба.

– Помню, конечно, – сказал Давыдов.

Это была от начала и до конца обидная и нелепая история, случившаяся вскоре после того, Давыдов прибыл на Шатранг. Пожилой армейский инструктор, подполковник Голованов, в нарушении всех правил и вопреки здравому смыслу решил попугать нагловатого стажера, показав на катере пилотаж, но от перегрузки потерял сознание. Катер начал падать по крутой спирали. Стажер не стал катапультироваться и почти сумел спасти машину, но не хватило опыта и времени... Опознали его без привлечения генетической экспертизы, по обручальному кольцу, и – два дня его останки лежали в морге с биркой с фамилией подполковника: кто-то из санитаров напутал. Голованов, действительно, тоже был женат; но с женой он незадолго до аварии рассорился и кольца больше не носил. А знакомые с подполковником украдкой шептались, что неполадки в личной жизни и были причиной его не вполне адекватного поведения в последние несколько месяцев до гибели.

– Матерь божья! – Давыдов невольно шарахнулся от коммуникатора. – Кажется, я начинаю понимать, к чему ты клонишь…

Когда-то Смирнов от всего руководства Дармына вручил Денису и Валентине Абрамцевым титановые обручальные кольца с памятной гравировкой. Валентина давно убрала свое в шкатулку под каким-то предлогом; Денис носил кольцо на увечной руке, но, в отличии от недоброй памяти подполковника Голованова, носил его всегда. Утром перед вылетом оно тоже было при нем.

– Боюсь, ты все понял верно, Слава, – мрачно сказал майор ан-Хоба. – Что бы это ни значило – в момент аварии на руке у Абрамцева кольца не было. А положение кисти такого, что слететь оно не могло.

Давыдов усилием воли заставил себя расслабить мышцы.

– На то можно придумать полдюжины причин, – хрипло сказал Давыдов. – Но среди них мало правдоподобных.

– Я посчитал, что должен сказать тебе об этом сам. – В голосе майора послышалось сочувствие. – Что бы это ни значило – но факт станет известен, как только дармынские медики начнут работу. А дальше этот факт начнут разглядывать и обсасывать со всех сторон.

– Боюсь что так… Спасибо, Ош, – нашел в себе силы поблагодарить его Давыдов.

– Не стоит. Ты знаешь: мне ваши с Валей дела, – майор сумел вложить в это слово больше отвращения, чем иные пуритане в целые книги, – всегда были не по душе.

– Ош, кто мы, по-твоему?! Не было никаких дел, – упавшим голосом сказал Давыдов. – Не было ничего такого, что… о чем стоило бы говорить. Мы ждали окончания ИАНа, собирались обсудить все между своими, по-людски, и тихо уехать. Вылететь с планеты вразнобой, чтобы не вызывать кривотолков, а встретиться уже на ТУР-5…

Он замолчал, чувствуя, как бессмысленно и жалко звучат сейчас оправдания. Майор молчал.

– Слава, было достаточно такого, чтобы неправду кто угодно, у кого есть глаза, мог посчитать правдой, – наконец, сказал он тихо. Голос едва пробивался сквозь помехи на канале: в горах опять заштормило. – Но я понимаю. Прости. Смирнову доложишь сам?

– Лучше ты. Мне нужно разобраться тут с разгрузкой. И потом поговорить с Валей. – Давыдов внутренне содрогнулся, представив, как сообщает новость.

– Хорошо. Сделаю, – сказал майор ан-Хоба. Давыдову явственно представилось, как он хмурится и поглядывает на часы. – Будь осторожен: не соскользни в трещину, из которой не вылезешь.

Майор отключился, оставив Давыдова наедине с нетерпеливо сигналящим погрузочным краном.