Текст книги "Иволга будет летать (СИ)"

Автор книги: Екатерина Годвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

– Но факт в том, что жену его ты знал еще лучше, – тихо – но недостаточно тихо – сказал Мелихов.

Давыдов молча подошел и без замаха ударил его по лицу.

– Эй!.. – В следующую секунду Кречетов и Цибальский повисли у него на плечах. – Прекратите немедленно!

Пока Смирнов ловил воздух ртом, а остальные ошалело переглядывались, поднявшийся Мелихов сам попытался кинуться в драку. Но не преуспел в своем намерении: Каляев с неожиданной ловкостью сделал ему подсечку и прижал к полу.

– Не надо лишних движений, Павел. – Хотя молодой летчик был намного крупнее, Каляев удержал его на месте без особого труда: тот только зашипел от боли в вывернутой руке. – Вы, оба, прекратите! Попытки продолжить драку я буду расценивать как нападение на служащего техинспекции при исполнении.

– Слава, урод, совсем головой двинулся? – прорычал Мелихов, сплюнув кровь. – Шуток не понимаешь. Ладно, инспектор, хватит – не буду я продолжать.

Каляев разжал хватку и выпрямился.

– Засунь свои шутки себе в… – Давыдов стряхнул руку все еще удерживавшего его Кречетова, но отступил назад.

– Сам дурак! Михаил Викторович, а лихо вы меня скрутили. Вы правда техинспектор или законспирированный Джеймс Бонд? – поинтересовался Мелихов, растирая плечо.

– Инспекторам в колониях редко рады, – сказал Каляев. Он дышал тяжелее обычного, но, в остальном, потасовка прошла для него бесследно – не считая чуть помятого пиджака. – Те, кто умеет только заполнять формуляры, долго не живут.

– Давыдов!!! – Багровый от бешенства Смирнов, наконец, обрел дар речи. – Ты забыл, где находишься?!

– Нет, Всеволод Яковлевич. Не забыл. – Давыдов не отвел взгляд.

– Никакие особые заслуги и обстоятельства не отменяют необходимости соблюдать дисциплину, – медленно, чеканя слова, проговорил Смирнов, – Надеюсь, выговор с занесением и отстранение на десять суток от полетов охладят твой пыл.

Давыдов кивнул; наказание было самым мягким, какое он мог получить за публичную, при всем начальстве, драку.

– Мелихов! – Взгляд Смирнова обратился ко второму летчику. – Как здесь закончим, ступай в медчасть и скажи дежурной сестре: если, пока будет обрабатывать ссадину, она нечаянно укоротит тебе язык – я не расстроюсь.

Мелихов обиженно скривился, но в этот раз ему хватило благоразумия промолчать.

– Позвольте вернуться к делу, господа, – сказал Каляев. – По всем имеющимся к настоящему моменту данным мы вынуждены рассматривать самоубийство пилота в качестве основной версии случившегося; скорее всего, она же и войдет в итоговый протокол. Но я не думаю, чтобы ее оглашение в прессе пошло кому бы то ни было на пользу. Кроме того, это было бы не вполне корректно по отношению к памяти покойного и некоторым сотрудникам базы. – Каляев встретился взглядом со Смирновым. – С моей точки зрения, стоит объявить о внезапной остановке сердца, потере пилотом сознания вследствие перегрузки или чем-либо столь же правдоподобном и непроверяемом. Думаю, коллеги из авианадзора, – Каляев посмотрел на капитана Цибальского, – поддержат мою инициативу. Хотя формальных причин засекречивать результаты работы нашей группы нет, в данном случае эта мера вполне разумна и оправданна.

– У меня нет полномочий принять решение о степени секретности: я должен доложить начальству, – сказал Цибальский. – Но со своей стороны предложение господина инспектора горячо приветствую.

– Я ослышался, или вы, господин инспектор, предлагаете нам нарушить закон? – недоверчиво спросил Кречетов.

– Вы не ослышались. – Каляев внимательно взглянул на него, затем на Смирнова. – Кроме этических соображений, есть и практические. Я изучал местную прессу. Репутация Дениса Абрамцева на Шатранге такова, что многие скорее поставят под сомнение выводы комиссии, чем его преданность делу. Журналисты начнут выдумывать и тиражировать различные конспирологические версии. Это подорвет авторитет руководства базы и колониальных властей, что косвенно – однако, неизбежно – увеличит вероятность различных аварийных ситуаций в будущем, а поскольку самая суть моей работы в том, чтобы их предотвращать… Порой, я бываю невнимателен, и некоторые несущественные нарушения законаиногда остаются мной незамеченными.

– Благодарю за готовность войти в наше положение, – сказал Смирнов. – Мы с капитаном Цибальским обсудим ваше предложение с генштабом. По сути дела еще кто-нибудь желает высказаться?

Желающих не нашлось.

– Последний на сегодня вопрос, – обратился Смирнов к начальнику дармынской медчасти, который докладывал результаты экспертизы. – Теперь, полагаю, мы можем утвердить дату похорон?

– Да, – подтвердил медик, немало озадаченный всем, что ему пришлось увидеть и услышать. – Разумеется.

Все расходились мрачные и подавленные, даже капитан Цибальский, который, несмотря на предвкушение скорого завершения дела и отъезда, заразился общим настроением.

Давыдов, направляясь к двери, остановился рядом с Каляевым.

– Спасибо.

– Не за что. – Каляев взглянул на него снизу вверх. Давыдов не уходил. – Что-то еще?

– Почему бы вам просто не оставить нас в покое?

– Моя невнимательность касается только несущественных моментов. А то, что здесь происходит – более чем существенно: думаю, в этом и вы со мной согласитесь.

Давыдов кивнул:

– Похоже, что так.

– Вы должны помочь мне установить настоящую причину, – сказал Каляев.

– Про то, что есть долг, вам следовало бы поговорить с Абрамцевым, будь он жив. – Давыдов развернулся на каблуках и вышел вон.

Позже Мелихов извинился и даже просил Смирнова отменить наказание или разделить «по справедливости», но тот отказал:

– Драки затевать, Паша, уставом запрещено. А дураком быть – нет.

Мелихов, верный себе, ухмыльнулся.

– Так запретите!

Смирнов только поморщился.

– Давыдов теперь командир эскадрильи: пусть сам как хочет, так с тобой, дубиной стоеросовой, разбирается. А от меня отстаньте. Все, свободен!

– Только вы бы ему напомнили, Всеволод Яковлевич, – Мелихов обернулся в дверях, – что он теперь комэск. А то он, кажется, запамятовал.

– Кому сказано, вон! – рявкнул Смирнов. Но когда за Мелиховым закрылась дверь, пробормотал себе под нос:

– Надо будет, напомню.

Однако напоминать Давыдову ничего не требовалось.

***

Утром в день похорон невидимый шар солнца расцвечивал облака в золото-коричневые тона. Необычно хорошая погода после стольких пасмурных дней казалась издевательством.

Кладбище при Дармыне было немаленькое: постройка базы и первые полвека на планете недешево обошлись колонистам.

Прощание и погребение прошли милосердно быстро, но официальные поминки Смирнов вынужден был устроить с размахом. Пришлось отвести под них главный конференц-зал базы, и все равно за столами хватило места не всем. Абрамцев мало с кем общался тесно, однако был человеком известным: в зал, кроме сотрудников, набились окружные чиновники, военные, авиаторы-любители, журналисты и просто случайные люди. Мужчины в строгих костюмах и женщины в закрытых черных платьях – все вместе они напоминали стаю галдящих ворон.

«Но на Шатранге нет ворон», – подумал Давыдов. – «Горы не любят птиц. И этих клоунов они едва ли стерпят долго».

От маленькой языческой церемонии в Драконьем Гнезде происходящее в конференц-зале отличалось разительно. Шатрангцы стремились вспомнить и сказать что-то об умерших, здесь – люди старались показать себя, и это, подумал Давыдов, тоже своего рода религия: религия многозадачности и практичности. Жизнь продолжалась; поминки были таким же светским событием, как гастроли оркестра или ежегодный торжественный бал в доме правительства.

Пока какой-нибудь оратор, отчаянно потея в шерстяном костюме, пытался выдать оригинальную поминальную речь, в дальних концах зала на него не обращали ни малейшего внимания. Люди собирались небольшими группками и старались для виду сохранять приличествующие случаю скорбные гримасы, но говорили о всяких житейских мелочах, обсуждали последние новости – в основном, стоили предположения о предстоящем сообщении насчет «дыхания Дракона»; как никак, это была одна из самых необычных загадок планеты. Шептались и об аварии Иволги, но гораздо реже: официально объявленная причина – внезапная остановка сердца – большинство любопытствующих удовлетворила, а конспирологические и запутанные версии не вызывали особого доверия.

Абрамцева сидела во главе стола рядом со Смирновым, выслушивала славословия в адрес Дениса и соболезнования в свой и не показывала виду, насколько ей претит приторный пафос происходящего; Давыдов в который раз поразился ее выдержке. Сам он отговорил положенную речь в самом начале, выпил обязательную стопку и выбрался из-за стола.

Около получаса он бродил по набитому людьми залу, слушая разговоры и здороваясь со знакомыми. А после, убедившись, что его никто не ищет и никто, включая уже заметно захмелевшего Смирнова, не обращает на него внимания, украдкой кивнул Абрамцевой – в надежде, что она правильно поймет его отсутствие – и ушел.

После шумного зала коридоры базы встретили его тишиной и спокойствием.

Первым делом он поднялся в комнату отдыха пилотов и взял из шкафа Абрамцева магнитную карточку-пропуск. Его собственная еще не была перекодирована, но Денис не любил брать лишних вещей с собой в кабину, а в суматохе последней недели никто не вспомнил, что карточку покойного комэска – с высшим уровнем допуска – необходимо аннулировать.

Выйдя из комнаты отдыха, Давыдов неторопливо, окружным путем направился в научный корпус. Дорогой ему никто не встретился: все старшие сотрудники были на поминках, остальные сидели по кабинетам, либо загруженные неотложной работой, либо тихо занимаясь личными делами, избавленные от необходимости изображать «рабочий процесс» перед руководством. В лаборатории кибернетиков Давыдов тихо прошмыгнул мимо двери, за которой сидела пара дежурных; по карточке Абрамцева он прошел в зал, где располагалась имитационная установка, заблокировал за собой дверь и через терминал вывел из режима ожидания лабораторный компьютер. Загудела, набирая обороты, система охлаждения. Давыдов замер на минуту, опасаясь, что выдал себя – но сотрудники были слишком заняты; или посчитали, что вернулся Белецкий.

Вспомнив о главном инженере, Давыдов нахмурился. Действовать за спиной у друга ему претило, но тот бы не одобрил его методов – а, может, нашел бы и другие возражения; но действовать было необходимо, действовать скрытно, но быстро и решительно. Оставить все, как есть, значило, как страус, спрятать голову в песок.

Со стендом и имитационными программами Белецкий обращаться его научил – и его, и Абрамцева.

– Страус тоже птица. А горы не любят птиц, – пробормотал Давыдов, настраивая программу. – Но страусы не прячут головы в песок, это всего лишь фигура речи, поговорка… как про то, что горы не любят птиц. Это люди могут любить или не любить; люди и животные, что стали подобны нам, или машины, созданные нами по своему подобию. А горам плевать. Планете плевать. Космосу плевать – на птиц, на тебя, на нас, на все на свете. Согласна?

Иволга, пока еще слепая и глухая, осталась к его рассуждениям совершенно равнодушной.

Загрузка имитации полета на Хан-Арак и отключение записи заняло у Давыдов немногим меньше четверти часа. Когда все было готово, он поднялся в кабину и нажал кнопку запуска.

– Доброе утро, Слава, – мелодично поздоровалась Иволга. Черно-золотая голограмма вращалась над проектором по часовой стрелке. – Маршрут?

– Доброе, Птица. Хан-Арак, – сказал Давыдов. – Готова?

– Конечно.

Давыдов начал подготовку к «взлету».

За звуконепроницаемым стеклом кабины лабораторный компьютер генерировал огромные массивы данных каждую секунду: Иволга улавливала несуществующую вибрацию от двигателя, «видела» рассвет и делала первые поправки на шквалистый боковой ветер; она не имела возможности отличить имитацию от настоящего полета. Пилот в режиме имитации мог ориентироваться только на приборы, навигационные табло и маленький экран, на котором визуализировались загружаемые в систему данные – однако он больше отвлекал, чем помогал. Во многих отношениях безошибочно «отлетать» имитацию было сложнее, чем пройти маршрут по-настоящему. Среди курсантов на Земле имитационную установку-тренажер, «ИУ», между собой называли Иди-Убейся: большинство терпеть ее не могли. Но Давыдову работать с ИУ нравилось. Каждый раз, садясь за тренажер, он как будто обманывал время и отправлялся в детство. В воздухе его всегда сдерживал страх перед необратимой и фатальной ошибкой, а имитация была своего рода игрой – и это чувство разжигало обычно не свойственный ему азарт. Согласно комплексному анализу данных Иволги и Волхва, Давыдов единственный из всех работавших с ИУ летчиков на Дармыне – не считая Абрамцева, который в принципе почти не допускал оплошностей – при имитации принимал намного меньше неоптимальных или неверных решений, чем в воздухе. Абрамцев еще шутил, что некоторым, как искинам, пригодился бы автоматический тестовый режим…

Но этот «полет» разительно отличался ото всех других. Что несколько мешало работе, однако, Давыдов надеялся – это же и придаст имитации убедительности. Каждая мышца его тела едва не разрывалась от колоссального внутреннего напряжения.

– Если нам разрешили вылет, то причина аварии установлена, – заметила Иволга. Они уже поднялись на достаточную высоту, где непогода стихла; приборы больше не требовали от пилота полного внимания. – Не хочешь рассказать?

– Официальная причина – сердечный приступ. Неофициальная – самоубийство, – сказал Давыдов, надеясь, что голос не выдаст его волнения.

– В самом деле? – Изумления в голосе искина прозвучало чуть больше, чем было необходимо. – Ты в это веришь?

– Сначала не верил. Теперь – верю, – сказал Давыдов. – Но не уверен насчет причины. Скажи мне, Птица: сможет ли всемогущий бог создать камень, который не сможет поднять?

– Бог – едва ли, а человек уже справился: твой вопрос и есть тот камень. Тот самый камень, который похож на сало. – В голосе Иволги Давыдову послышался смех.

Иногда она своей манерой рассуждения до дрожи напоминала Валентину Абрамцеву, отчего в другие моменты разница между ними делалась еще более заметна.

Они уже «летели» над сопками.

– Камень, который похож на сало – это же из «Голема» Майринка? Не припомню, чтобы обсуждал его с тобой, – сказал Давыдов. – Эта вещь не по мне. Игорь, что ли, тебе его загрузил?

– Денис. А тебя тогда не было, – ответила она. – Высоковато идем: сбрось сто тридцать.

– Ну и каков же был итог вашей беседы? – спросил Давыдов, игнорируя ее замечание.

– Голем есть идея, воплощенная в средстве: как и другие земные мифы, он актуален и поныне.

– С этим не поспоришь.

– Слава, сбрось высоту! – повторила Иволга уже настойчивее. – И забирай на три часа, по курсу «дыхание».

Предупреждение о шарах Давыдов заметил и сам – но оно его не волновало. На визуализационном экране возможно стало разглядеть Хан-Арак; Давыдов взглянул на него мельком – и, заложив крутой вираж, повернул на восток к долине Мечтателей – живописной группе больших гейзеров, поднимающихся из не менее живописных кислотных озер.

– Абрамцев в свой последний час был зол и расстроен, наверняка. Но я думаю, Птица, есть только одна причина, по которой он мог бросить вертолет на скалы, – сказал Давыдов. – В последние секунды он тебя раскусил: понял, что ты его подставила. Только, предполагаю, не понял – почему. И как тебе удалось обойти программные запреты. Знаешь, Птица, – продолжил Давыдов, игнорируя мигание табло и звукоречевые предупреждения об опасности выбранного курса, – хотя Дэн частенько вел себя с окружающими по-скотски, и о способностях наших, особенно об умственных способностях, мнения он придерживался не слишком высокого – он не был плохим человеком. В миг, когда он понял, что ты намеренно, хладнокровно, хитроумно совершаешь убийство – в его голове не возникло мысли, что мы, недалекие и непрактичные, сами докопаемся до истинных причин катастрофы. Он считал себя обязанным защищать нас, из чувства долга или просто оттого, что дорожил нами; наверное, и то, и другое. Шансы удержать машину в воздухе были исчезающе малы, поэтому, мгновенно оценив обстановку, он сделал выбор: отказался от безнадежных попыток спасти вертолет и постарался забрать тебя с собой, уничтожить – чтобы оградить нас от тебя. Но, думаю, и это не было для тебя сюрпризом. Ты все рассчитала верно, кожух выдержал удар и последовавший взрыв, а ты получила еще одно «доказательство» для срежиссированной тобой истории… Вот такая у меня теория. Как тебе?

– Немедленно смени курс, – сказала Иволга и бесцветным голосом продолжила диктовать необходимые поправки. Они не отличались от тех, что высвечивались на табло.

На минуту Давыдов вынужден был замолчать и полностью сосредоточиться на «полете». Район вокруг долины Мечтателей считался одним из самых сложных: обычно его огибали за много километров.

– Ну как, Птица: ты ничего не хочешь мне сказать? – спросил Давыдов, найдя, наконец, спокойную зону и «завесив» в ней вертолет. Где-то на краю сознания у него еще оставалось знание о том, что он сидит в кабине ИУ, но это была уже не просто имитация, не просто игра – что-то большее. Всем телом он ощущал дрожь борющийся с ветром машины, чувствовал запах керосина и разогретого железа.

Окруженное скалами зелено-голубое озеро неаккуратным пятном растеклось по земле далеко внизу.

– По возвращении на Дармын тебе стоит показаться врачу, – сказала Иволга. – Но сначала нужно еще вернуться. Система охлаждения не справляется. Разворачивай на запад, отсюда надо уходить, немедленно.

– Обидно признавать, но насчет наших умственных способностей Дэн не очень-то ошибался, – сказал Давыдов. – Никто, даже инспектор Каляев с его с собачьим нюхом, до сих пор не смог вывести тебя на чистую воду. Но я теперь отвечаю за тебя, Птица, и за парней из эскадрильи. И не оставлю все, как есть. Придется тебе все самой мне рассказать… или мне придется закончить то, что начал Денис. Озеро под нами справится с тем, с чем не справилось ущелье Трех Пик.

– Ты злишься на меня, – сказала Иволга, немного удивленно, немного растерянно и очень по-женски; вся мощь ее машинного интеллекта сейчас не могла ей помочь. – Но ты не такой человек, чтобы уничтожить все…

– Ошибаешься: я в нашей с тобой истории – отрицательный персонаж, – сказал Давыдов. – Положительные на жен своих товарищей не смотрят. Так что либо мы сейчас все проясним, либо прояснять станет нечего. Отвечай: это ты подстроила аварию, чтобы избавиться от Абрамцева? – спросил он и сбросил газ.

Перегрузка вдавила его в кресло: вертолет камнем устремился к земле.

– Отвечай!

***

Валентина Абрамцева вернулась в поселок в одиннадцатом часу; уже было темно. Ее подвез Смирнов. С сожалением она попрощалась с ним и с молчаливым шофером, дождалась, когда матово-черный внедорожник отъедет, и пошла к дому. Постояв минуту на крыльце, открыла карточкой дверь, зашла внутрь, сбросила туфли – и замерла, пораженная вспыхнувшей вдруг тревогой. Свет так и не включился; и коврик для обуви оказался сдвинут с места, отчего голый пол холодил пятки.

Абрамцева тихо отступила назад к двери и нащупала кнопку перезагрузки искина-домового.

Через несколько секунд свет зажегся: приоткрытая дверь в гостиную и черные высокие ботинки на шнуровке – какие носила половина сотрудников базы, включая покойного Абрамцева – не оставили от предположения о сломавшемся «домовом» камня на камне. Из глубины дома не доносилось ни звука.

– Эй, – обратилась Абрамцева к приоткрытой двери, положив палец на «тревожную» кнопку «домового». По привычке или поддаваясь какому-то мистическому наваждению, ей хотелось окликнуть мужа: оттого она чувствовала себя совсем неуютно и глупо – и злилась на себя за это. – Эй! – Она повысила голос. – Кто здесь?

По ковру прошуршали мягкие шаги. Дверь отворилась, и в проеме выросла фигура Давыдова.

– Ты до полусмерти меня напугал! – сказала Абрамцева, переведя дыхание. – Как ты вошел?

– Взял пропуск Дэна. – Давыдов показал карточку.

– И «домового» отключил ты?

– Я, чтобы не будоражить твоих бдительных соседей. Прости, не хотел тебя пугать. Нужно поговорить. – Он посторонился, пропуская ее в гостиную.

– Прямо сейчас, на ночь глядя?

– Два часа назад, – серьезно ответил Давыдов. – Я надеялся, ты вернешься раньше.

Только теперь Абрамцева присмотрелась к нему и почувствовала под ложечкой неприятную тяжесть. Все его движения, жесты, взгляд – все свидетельствовало о напряжении и предельной собранности, при этом говорил он резко, даже возбужденно, и сам был весь какой-то взъерошенный; никогда прежде она не видела его таким. Не говоря уже о том, что вламываться в гости без приглашения было не в характере Давыдова.

Он был совершенно трезв, хотя на журнальном столике у дивана стояла початая бутылка бренди и полный до краев стакан, лед в котором давно растворился. Абрамцева представила, как Давыдов недвижно сидит в темноте – два, три часа? – смотрит сосредоточенным взглядом мимо позабытого стакана, и ей сделалось жутко.

– Что случилось?

– Я вынудил Птицу сознаться, – сказал Давыдов. – Каляев прав: все от начала и до конца – ее рук дело.