Текст книги "Избыток подсознания"

Автор книги: Екатерина Асмус

Соавторы: Елена Янова,Анна Неёлова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Закон непротиворечия

«Закон непротиворечия – закон логики, который гласит, что два противоречащих друг другу суждения не могут быть оба истинными.»

а & ā

Сегодня мне приснилась моя бабушка. Как наяву, я бежала к ней по деревенской дороге. Нет, бабушка моя никогда не была деревенской жительницей, просто каждое лето уезжала отдыхать в деревню – в одну и ту же, в один и тот же дом. Там были две песчаные (а еще раньше – глиняные) дороги, вокруг лес и рядом – озеро. А домишко – развалюшка такая деревянная с примастряченным позже крылечком, с палисадничком, где все сплошь бурьяном заросло, а у забора – береза и рябина.

И вот бегу я к бабушке, за руку с какой-то деревенской подружкой, и так мне радостно, и сердце прям щемит, что бабушку сейчас увижу, и слезы наворачиваются. Бегу и думаю: «Надо все же чаще к бабушке приезжать». Подбежала, увидела ее на крылечке: как всегда, не сидит без дела, грибы чистит или яблоки. А во дворе доски еще какие-то лежат, и мы прямо через них бросились друг к другу. А я перепрыгиваю через них и думаю: «Ой, сейчас споткнется она и упадет».

Обнялись мы крепко-крепко и заплакали вместе, а я и думаю: «Раньше так сентиментально не плакала, видно – возраст уже…» И вот так, во сне, как наяву, будто я и вправду бабушку свою любимую, светлого ангела, обнимаю – и отпускать не хочется.

А потом она пошла чайник ставить, а я по комнатке прошлась. У нее, как всегда, уютно, прибрано, газетки, журнальчики. И я зову ее: «Бабушка!» А она не слышит. «Бааа!!» Она не слышит: была под старость глуховата, а тут, думаю, совсем уже плохо со слухом. Так мне совестно стало – нужно, думаю, чаще навещать бабушку.

– Как дела? Как живешь, бабулечка? – спрашиваю я у нее гр омко – громко.

Но ответ не успела услышать: проснулась – и плачу…

Скверик

Верховодила всеми, конечно, Ленка. В грязном, коротюсеньком платьице, застиранном до того, что цветочки на нем уже были черт знает какого цвета. Дополняли наряд сандальки на босу ногу и невероятно серые трусишки, при каждом движении вылезавшие из-под платья. Говорила она безапелляционно и знала такие выраженьица, что остальные ребятишки могли только догадываться об их значении. И уважительно слушали. Ленка жила на первом этаже старинного дома, а окна ее выходили в скверик, где ежедневно выгуливалась малышня. И в этом тоже было Ленкино преимущество: она знала все про всех и обо всем. Могла, например, сидеть на окне, неприступная и гордая, и не отзываться на просьбы быть третьей в «хали-хало». Скверик был маленький, один из старых ленинградских сквериков с низкорослыми вязами, горкой-слоном, которую никогда не заливали зимой, песочницей без песка и решетчатой невысокой оградкой. Незабываемая летняя прелесть была в этих «городских оазисах». Нечто сельское, с кустами сирени, ободранными, но очень ароматными. Такой тихий тенистый уголок, теплый и засыпанный тополиным пухом, а весной – красными тополиными сережками-«гусеничками». Улицы во всем квартале были брусчатые, а дома – старые особняки, превращенные в коммуналки. Днем в переулочке было тихо-тихо, а вечером, после детсада, если погода была хорошая, ребятишек выпускали погулять вот в этот самый скверик. Ленке и тут было лучше всех. Родители-алкоголики не водили ее в сад. Ну, просто не могли вставать рано утром, чтобы ребенка отправлять в никчемное заведение. И к тому же пришлось бы раскошеливаться на одежку, что в их планы точно не входило. А посему Ленка была предоставлена самой себе и стояла явно на целую ступеньку выше, чем обремененные садом, родителями и бабушками детеныши «из приличных семей».

Веселее всего, разумеется, было дразнить Аську. Пухлая, наивная, с круглыми доверчивыми глазами, Аська была и впрямь лучшая мишень для насмешек. Родители ее работали за границей, и Аська щеголяла в невиданных красных кримпленовых штанах на лямках и трикотажной кофточке с тесемками цвета морской волны. Даже бантики у дурочки были зарубежные и аккуратно вплетены в косички-«баранки» бабушкой, учительницей на пенсии. Ленка оглядывала Аськин наряд из вожделенного всеми ленинградцами сознательного возраста магазина «Березка» и задумчиво изрекала: «В штанааах только мальчииишки ходят…» Обидчивая Аська заливалась слезами и убегала. Смех «группы поддержки» преследовал ее до самого дома, где недоумевали над причиной несчастья мама и бабушка, одевавшие дитятко с иголочки. Аська очень хотела стать «как все», но Ленка была неподкупна. Принесенная Аськой заветная супердефицитная жвачка «Бабл гам» отправлялась в рот, и начиналось: «Твою куклу зовут Ханна? Такого имени нет!» И снова по кругу: слезы – общий хохот – побег домой. Аська просила купить ей советскую куклу с вытаращенными глазами и синими волосами, и еще, конечно, платье. Как у Ленки. С линяло-желтоватыми цветочками на серо-коричневом фоне. Ей казалось это пределом мечтаний, и тогда никто не скажет, что она «не такая». Мама, беспечная как птичка, изящная, красивая, всегда такая нарядная (ей-то попробуй скажи, что брюки носят исключительно мальчики), только смеялась. Тяжеловесная Аська плакала и пряталась по углам. Тогда на помощь приходила бабушка. Она усаживала Аську в огромное старинное кресло и, занимаясь своими делами, как бы невзначай рассказывала про свою жизнь. И тогда наивные круглые Аськины глаза высыхали, рот приоткрывался, и переносилась она в другие годы, в другой мир.

Эвакуация

Вначале их расквартировали в военной части. Дедушка был авиаконструктором, и жили они в казарме, в углу, занавешенном простынями. Из офицерской столовой дедушка приносил семье свой «доппаек» – кусок мяса из супа, грамм на 100, и краюшку хлеба. Бабушка, как все женщины, ходила на общественные работы: рыла окопы. Муж-ревнивец каждый день приходил забирать жену с работы. Заметив его, хохотушка-бабушка заливалась смехом и шепталась с подругами, поддразнивала. Дочка Лидочка была совсем еще малюсенькая, и вскоре решено было: в эвакуацию. Череда поездов, долго-долго тащившихся, кипяток на станциях, грузовики… И вот – паромная переправа. Кучка испуганных, измученных людей, а над головами – рычащие бомбардировщики. У мальчишки ветром шапку унесло в воду, он начал плакать, кричать. И спокойный, рассудительный голосок крошки Лидочки: «Цего левешь? Тебе, может, сапка не понадобится. Сейчас все потонем». Воцарилась тишина. Но – не потонули.

И снова – поезда, поезда… Их привезли в Казахстан и сказали: живите. А жить – как? Хижины, скорей лачуги. Скудные пожитки. Русские в первую очередь выстроили баню – на всех. Стали подтягиваться казахи. В одежде. Греться. Так началось общение. Бабушка всегда была весела и добра, все любили ее. Казахи учили новую знакомую своим правилам этикета. Например, вставая из-за стола, непременно надо громко рыгнуть, а то хозяйка обидится: плохо накормила. Показывали пример: напившись чаю, вставали и, громко рыгая, говорили: «рахмат Танья!», в смысле – «спасибо, Таня!». С непривычки не освоишь такую премудрость (тем более что бабушка – из «бывших»). А еще – сидеть на корточках, есть плов руками, мыть посуду «при помощи» собак! А еще – соленое молоко с пресными лепешками! И кумыс!

Лидочка пошла в школу. На первое сентября она надела мамино «выходное» платье и туфли, накрасила губы единственным уцелевшим огрызком помады. И двинулась по степи пешком, за три километра. Но никто не заметил ее экзотического наряда, ребята были кто в чем, а один даже в варежках – вместо обуви.

А потом наступил Новый год. Да, и в те страшные времена людям хотелось праздника. Поэтому бабушка выкопала куст саксаула и украсила его… пуговицами. Эта шкатулка с «пуговичками» – старинными, костяными и стеклянными, перламутровыми, так хорошо знакомая Аське, любившей поиграть с ними, – тогда путешествовала с хозяйкой. И эта же шкатулка сыграла роль ящика с новогодними игрушками для Лидочки. Нарядный саксаул украшал бедную, но по-бабушкиному аккуратнейшим образом прибранную комнату. И бабушка решилась обменять очередное колечко, еще уцелевшее, из «прошлой жизни», на курочку к новогоднему столу. Казашка-соседка согласилась на обмен. Но отказалась курочку зарезать… Бабушка, которая не мыслила и возможности умерщвления живого существа, отправилась на поиски какого-нибудь казаха мужеска пола, дабы довести дело до конца. Когда она вернулась, в комнате был погром, летали перья: кошка утащила курицу! Бабушка, утеряв в этот момент любовь к братьям нашим меньшим, выбежала на двор с твердым намерением кошку прибить, но… куда там, той и след простыл! Плакать было бесполезно, да и не такой человек бабушка: не то что рева Аська! Бабушка смеялась, и Аська смеяться начинала, и казалось, что и не страшно это вовсе – война, эвакуация: просто интересные истории, как в кино.

Аська мечтательно вздыхала… Задумывалась о своей жизни. Вот если б сделать так, чтобы «Он» (так она про себя называла отца) никогда не провожал ее в детский сад. «Он» являлся в садик в своей дикой зарубежной шапке «пирожком» из какого-то неизвестного меха, чуть ли не из верблюда! И с огромным кожаным портфелем, вызывающе блиставшим замками. И воспитательница спрашивала со странным выражением лица: «Это что, твой папа?» Аська мучительно краснела. Потому что нормальный папа должен ходить в ушанке из кролика, тогда никто не будет провожать его взглядом, подняв выразительно брови…

И снова бабушкин голос рассказывает о Севастополе. Семья попала туда после Казахстана. Лидочка гуляла по минным полям с другими ребятишками. Дети – они не понимали опасности, радовались, что после голодных степей Севастополь полон фруктов, которые можно тащить с деревьев «просто так». Они убегали из города и, как зверята, ели одним им известные травы. Купались, ныряли с волнорезов, плавали «за буйки», забирались под деревянную пристань и разглядывали подводный мир. Море было чисто и прозрачно: рачки, морские коньки, медузы сновали деловито, и если сидеть тихо-тихо, то много интересного виделось под водой. Дети крепли под солнцем – бледные питерские, рахитичные, блокадные дети…

Африка

Аська не бывала еще на море. Наверное, там так же хорошо, как в Африке! Потому что солнце и тепло. А может, и пальмы есть? Вытаскивала из памяти картинку: зеленая лужайка, синее небо, пальма силуэтом – и она сама в ярко-желтом платьице с солнышком на груди! А солнышко – такое же яркое, как на небе! Платье было любимое, жаль, в Ленинграде не часто наденешь, холодное лето и дожди… В Хартуме плоская крыша дома (там дом назывался смешным словом «вилла») нагревалась к полудню так, что мамуля включала все «кондишены» на полную мощь. Она терпеть не могла жары. Садилась на первом этаже, в самом прохладном месте, и рисовала иллюстрации к детским книжкам недостижимыми в Ленинграде фломастерами и красками. А сама тосковала по российским пейзажам с березками и уютно покосившимися домиками… Аська с папой (тогда «Он» еще был любимым «папой») любили жару и радовались солнцу! Днем приходил помощник по хозяйству, и Аська с криком «дядя Джи пришел!» бежала по дорожке – встречать. Африканец Джи сам был большим ребенком и с радостью играл в игрушки с Аськой, вместо того чтоб заниматься своими прямыми обязанностями. Показывал вставной зуб на присоске, который можно было вытащить изо рта, а потом пристроить на то же место, и никто бы и не догадался, что зуб неродной. Аська, конечно, видела до этого бабушкину вставную челюсть, неизменно ночующую в стакане с водой, но зуб на присоске – это было особенное волшебство! Мамуля ворчала, перестирывая белье, а Аська играла с Джи на полянке. Вечером приезжал с работы папа, и на открытой террасе с вазонами собирались гости – мужчины в темных костюмах и белоснежных рубашках, красивые женщины в ярких платьях и меховых палантинах (к ночи холодало: +20 против дневных +50). И – в невыносимо прекрасных туфельках!

Смех. Звон бокалов, запах сигар, шутки на английском, милые, нарядные детишки. Разноязычная мелкота ладила легко, делились игрушками, которых было так много, что и не унести одному. Старшие рассказывали младшим истории и сказки. Мамуля пекла пироги – удивляла русской кухней. Соседка Шера, вальяжная красавица, томно наблюдала за мужчинами. Аська замерла, глядя на ее туфельки: белый бархат, расшитый блестками, а вместо пряжек – нежно-розовые «пуховочки», как у куколки. Компания хохотала: английский биолог Джеймс рассказывал о своих экспериментах в работе по изучению комаров. Аська, любящая «взрослые разговоры», удивляется: зачем комаров изучать, а тем более выращивать? На даче, в Новгородской области, их хоть пруд пруди, спасу от них нет. А кусают больнооо! «Но, может, в Англии у Джеймса нет комаров?» – задумывалась она.

А рассказ продолжался тем временем: лабораторных особей нужно было кормить и поить особенным способом – микрокапельным! Требовалось нечто вроде воздушного шарика, заполненного жидкостью, но чтобы резина была тоньше… Джеймс попросил русского коллегу привезти из России тысячу презервативов, ибо они отличались особой прочностью!

– А этого человека три дня продержали на таможне, выясняя: зачем ему такое количество «кондомс»? – веселился Джеймс.

Слово было незнакомое, но взрослые «кисли» от смеха, поэтому хотелось слушать дальше.

Элегантный Алекс, хозяин сети обувных магазинов, уговаривает мамочку поработать на него – нарисовать рекламу для новой партии обуви. Мамочка смеется, она, конечно, нарисует, но деньги не возьмет: у нас в России не принято. Мамочка улыбается, Алекс изумлен: как не берут деньги – а на что живут тогда? Вмешивается Шера: «Коммунистам деньги не нужны! – жеманно говорит она. – У них медведи с балалайками на улицах водку пьют!» Под общий хохот мамочка хмурится, губы превратились в ниточку, и со змеиной улыбочкой, ангельским голоском она произносит: «Ах, сегодня ездила в город, по магазинам пройтись! Как много нищих! Я чуть не заплакала на улице, мы не привыкли к такому…» Тут вмешивается папа: он пытается предотвратить бурю, следующую обычно за подобными матушкиными высказываниями.

– Недавно на рынке видел смешную картину. Торговец овощами, услышав русскую речь, закричал: «Пакупай памыдор, красный как Маасква!»

Услышав слово «Москва», пожилая, очень бойкая француженка мадам Прето затягивает любимую иностранцами «Катюшу».

– Асенька, пора накрывать к ужину! – голос бабушки врезается в воспоминания. Аська стряхивает с себя мысли об Африке и об этих ненавистных туфлях с розовыми пуховками, из-за которых никогда уже не будет все так, «как было».

Кухня

В необъятной кухне с линолеумными шашечками на полу – шесть газовых плит. Бабушка готовит, а Аськина работа – наполненные тарелки носить в комнату. Продукты хранятся за окном. Холодильники есть не у всех: очень трудно достать, только «по Блату». Кто такой Блат, Аська не знает, но отношение у нее к нему двойственное. Мамочка ненавидит его и запрещает даже упоминать его имя в ее присутствии. «Он» любит Блат и пользуется им, за что мамочка частенько обливает его презрительными тирадами. Бабушка никогда не вмешивается, смотрит телевизор – и все! А Аське Блат нравится! От него же красивые вещи приносят и вкусности разные. Но мамочка против этого, и Аська таится выражать свою радость, чтобы ее не огорчать.

В кухне – дверки и двери, вожделенные кладовки и антресоли. Когда идет генеральная уборка, удается подглядеть, что там хранится: какие-то допотопные тазы, огромные корыта, сундуки, одежда стародавняя. Ух, как интересно, так бы и сидела-рассматривала. Но! Гонят! Гонят! «Не мешай!»

Рассказывают, что раньше на антресолях няньки жили. Вот бы и ей! А кто такие няньки? У них есть в садике нянечки, их дело – посуду убирать, пол мыть и ругаться.

«Наверное, их раньше на антресоли сажали, чтобы ругани не слышать», – думает Аська.

И вновь поражается тому, как же раньше все устроено было правильно. Вот, к примеру: лепной узор на потолке в бабушкиной комнате разделен напополам – вторая половина у соседей. Это потому, что раньше перегородки не было, а была огромная столовая с хрустальной люстрой, камином и бархатными занавесками (Аська на фотографии видела, у бабушки висит).

Вот должно быть – красиииво, как у мадам Прето! А может, даже и лучше. В детском саду тоже есть столовая, но совсем невзрачная: столики из пластика и кривые табуретки. И пахнет всегда застоялыми щами. А на кухне, говорят, раньше была огромная печь! И там колдовали приходящие кухарки, изготавливая массу вкуснейших блюд для хозяйского стола по знаменитой в те времена поваренной книге «Подарок молодым хозяйкам» Елены Молоховец. Аська как-то пробовала читать – ни слова не поняла, а как же кухарки-то разбирались, говорят – они и вовсе были безграмотны?? Ну вот хотя бы совет, который любит со смехом цитировать мамуля: «Если к вам неожиданно пришли гости, пошлите прислугу в подпол, пусть принесут остатки холодной говядины, шесть золотников сливок, муки и масла…» Далее следует рецепт пирога, который можно быстро изготовить из принесенных продуктов. И – напоследок указание: «Что останется – отдайте людям!» Это значит, что ли, что нужно выйти на улицу и раздавать куски пирога всем встречным? Загадочны правила прежней жизни. И кушанья перечислены невиданные: миндальное молоко, артишоки, спаржа – такого теперь не попробуешь, да и в магазинах не увидишь. А бабушка так вкусно рассказывает! На праздники Аське все же удается полакомиться старинной вкуснятиной. Бабушка печет торт «Наполеон». Она не признает современной техники – миксера – и сбивает белки вручную, перетирает желтки с сахаром, пока не станет все это вместе белоснежной пеной. За «хорошим» маслом охотится по магазинам заранее. Тесто замешивается густо, а потом долго раскатываются тонюсенькие коржи. Бабушкины руки в муке, деревянная скалка ровно гуляет по мраморной столешнице кухонного стола. Стол – бывший умывальник, или иначе, по-старинному, – «туалет». Это сравнение неизменно вызывает Аськин хохот. А выглядит точь-в-точь, как знаменитый Мойдодыр – «умывальников начальник и мочалок командир» на картинке одной из ее детских книжек.

Коржей много. Их долго пекут в духовке, они румянятся, пузырятся, источая невыносимо вкусные запахи. В такие дни Аська из кухни ни на шаг, караулит сломавшиеся коржики, которые отдаются ей на съеденье. Выпеченные кругляши промазывают заранее приготовленным кремом. И когда получается штук пять аппетитных тортиков, как в любимых диснеевских мультиках, их запирают в холодильник, а Аська получает награду – теперь можно дочиста выскрести миску, в которой готовился нежнейший крем. Пока печется вся эта вкуснотища, бабушка рассказывает Аське чудесные истории о своем детстве и о том, как жили раньше.

Раньше

Раньше женщины не работали. И в семьях было по двенадцать детей! Вот должно быть весело! Аська, например, одна целыми днями или с чужими детьми в «дрянском» (слово собственного сочинения, но точно отражающее действительность) детском садике. А были бы братик или сестричка – тогда совсем другое дело! Какое «другое», Аська понимает смутно, но точно – «другое»! Но в коммунальной комнате «жить негде» и «не развернуться», – так мамочка говорит; а вот раньше все жили в больших, красивых многокомнатных квартирах и детей могли иметь сколько захотят! «Не все, – поправляет бабушка. – Только богатые. А рабочие и крестьяне жили бедно и тесно». Аська на это только отмахивается. Видала она в деревне, как сейчас живут крестьяне! Беднее бедного! Беднее Ленки-беспризорницы, чьи родители – алкоголики – позор всего двора! А теснотища у деревенских – теснее тесного! Спят по четверо, по пятеро, на одной кровати, и все это – в одной комнате, углы грязными тряпками отгорожены, так что бабушкина коммунальная жилплощадь, считай, – хоромы.

Аська представляет семью своего прадеда (как на фотографии): сам прадед, в мундире с орденами, – во главе стола, рядом – прабабушка, красивая, с прической, вся в белых кружевах, и – мал мала меньше детишки, все как один нарядные и веселые. Вот бы с ними посидеть! На фотографии столовая выглядит огромной и обставлена красивой резной мебелью. У бабушки почти ничего не сохранилось, только шкаф и буфет старинной немецкой работы. Да и где поставить-то было бы! Из восьми комнат одна осталась только за бабушкой.

Обедать же раньше садились только тогда, когда приходил домой глава семьи и кормилец, прадедушка Иван. Возвращался он с работы всегда ровно в семь вечера. Без десяти семь вся семья уже сидела за столом, в ожидании. Бабушкина мама внимательно прислушивалась и, когда слышала шаги мужа, поднимавшегося по лестнице, давала знак кухарке вносить в столовую суповую миску. Все кланялись вошедшему отцу семейства, и только тогда, когда он, произнеся молитву, садился за стол, начинали разливать суп по тарелкам. Аську восхищает церемонность старинного уклада: должно быть чудесно вот так собираться за столом всей семьей каждый день! А нынче такое возможно только по праздникам! Взрослые приходят и уходят в разное время, едят наспех, на ходу, «кусочничают», как говорит бабушка.

В кухню же и в комнаты прислуги рядом с кухней детям ходить запрещалось – дети жили на «белой половине». У самых маленьких были «кормилицы» и «нянечки». Жила прислуга в кухонном помещении на антресолях. Зачастую были эти женщины беспробудно дремучими и безграмотными. Да и неудивительно: некоторые совсем молоденькими приезжали из дальних деревень в город и устраивались нянчить малышей в не очень богатых семьях. Потому и менялись часто – очень уж бывали бестолковыми. Бабушка вспоминает, как одна такая нянчила крошечного племянника Витеньку – носилась с ним как угорелая по кухне и громовым голосом пела: «Убаюююкиваю, эх, улюлюююкиваююю!» Ребенок, разумеется, под такую какофонию заснуть не мог и жалобно ревел, а нянька с новой силой принималась петь и разочарованно прибавляла: «Эх! Урево!!» Нужно ли говорить, что эта милая воспитательница малышей не продержалась в доме и недели.

Когда малышня подрастала, появлялись «бонны» и «гувернантки». Эти, напротив, были дамы образованные: учили детей языкам, музыке и рисованию. А потом подросших детей отдавали в пансион на обучение (девочек – в институты, а мальчиков – в военные корпуса), и приходили они домой только на выходные. Аська задумывается – плохо ведь без мамы так долго. А бабушкино повествование катится ровно и неизменно переходит на уморительные истории про забавные проделки младших детей.

– Бабуля, расскажи про «мамину шоколадку!» – просит Аська.

– Неужто не надоело, вчера только рассказывала, – улыбается бабушка.

– Нет, не надоело, ну расскажи!

– Ну ладно, – сдается бабушка и начинает историю про маленького братца Митеньку.

Бабушкин папа был учителем. И считал себя большим авторитетом в воспитании детей. А нужно сказать, что в те времена в семьях сладкое давали детям редко: считалось, это вредно для зубов. Как-то после обеда папа раздал всем по шоколадке. Дети, разумеется, мгновенно расправились с лакомством, а мама свою шоколадку есть сразу не стала, а отнесла до поры до времени в свою спальню. Сладкоежка Митенька пробрался туда, чтобы «посмотреть» на шоколадку. Ну, и как-то незаметно для себя отгрыз от нее кусок. За этим занятием застал его случайно отец. Возмущению родителя не было предела. Он позвал мать, поставил провинившегося Митю прямо перед собой и заявил: «Раз ты такой бессовестный, сын, то давай, доешь при нас мамину шоколадку!»

Митенька, державший сладкое в руках, заревел.

– Ну, мы ждем! Мы хотим видеть, как ты будешь есть мамину шоколадку! – угрожающе пророкотал отец.

Преступный Митенька зашелся ревом, но шоколад не выпустил. Он ревел и ел, ел и ревел, под возмущенные крики своего отца, который не мог поверить, что его воспитательный маневр потерпел полное фиаско. Мама же, спрятавшись в тени огромного резного гардероба, тихонько посмеивалась, глядя на эту сцену.

– Ладно, – говорит бабушка, поднимаясь с кресла. – Хорошо болтать, но дела ждут не дождутся! Иди поиграй пока сама.

Аська послушно встает, хоть и не хочется, чтобы кончалось погружение в иные времена. Послонявшись по комнате, она решается совершить вылазку в коридор. Если повезет, то удастся покататься на скользком от мастики паркете!

Коммунальный коридор

Прежде чем пуститься в путешествие по необъятным закоулкам коммунальной квартиры, нужно осторожненько выглянуть из комнаты и посмотреть, не идет ли в кухню злющая бабка Елизавета Власьевна. А иначе – пиши пропало, если ей на дороге попадешься. Всегда в засаленном халате, с тюрбаном на голове, сооруженным из пухового платка («давление мучает, зараза!»), она шествует с кастрюлями наперевес, и лицо ее, перекошенное злобой, почти безгубое, изжелта-бледное и одутловатое, как будто парит в полутьме коридора. Она недовольна всегда и всем: на общей кухне она извергает сто слов в минуту, обличая пороки окружающих. «Свет не гасят, убираются по своей очереди плохо, шумят, детей балуют, одеваются не так, готовить не умеют, и вообще от городских этих – одна нравственная зараза!» Завидев ее, Аська шмыгает обратно в свою дверь: она из меньшинства – из «:поганых городских». Прячась, Аська размышляет: зачем же покинула соседка высоконравственные деревенские пенаты? Самой Аське деревня жуть как не нравится. Грязи там – по колено! Две дороги, проторенные тракторами и грузовиками, возящими молочные бидоны, тонут в вязкой глинистой каше. А дождь идет и идет, и лету конца-края не видно, и скука – тягучая, страшная, загоняющая в тоску по солнцу, по городскому шуму; даже ненавистный детский сад кажется таким любимым и родным.

Однако путь свободен, страшная Елизавета Власьевна достигла огромного кухонного помещения, и можно смело вылезать в длиннющий коридор. Ну, во-первых – на сундуке посидеть. Сундук – огромный, деревянный, окованный железом бабушкин сундук – стоит у телефона, черный корпус которого четким силуэтом выделяется на засаленных обоях, сплошь испещренных вокруг номерами неизвестными, давно забытыми. Жильцы садятся по очереди на бабушкин сундук и звонят куда-то. И вечно спорят о том, кому нужно срочно позвонить и кто «долго занимает общественный аппарат». Но это будет вечером, а днем, когда все на работе, можно выйти и посидеть на сундуке, и помечтать, и представить, как здесь было раньше. Аська знает, что прежде квартира вся принадлежала бабушке. Вернее, ее мачехе, а потом уже бабушке. Но об этом говорить нельзя! И сложно понять – почему. А еще сложно понять, почему теперь в бабушкиной квартире живут посторонние люди – целых двадцать человек в пяти комнатах, а у бабушки – одна, разгороженная самодельными стеночками на «пенальцы». И в этих пенальцах – бабушка, мамуля, «Он» и сама Аська. И чувствуют эти посторонние себя гораздо больше здесь хозяевами. Мамуля их сторонится, а бабушка – нет, бабушка всех любит, для всех у нее найдется доброе слово и ласковый взгляд.

Аська сползает с сундука. Дальнейшее путешествие по длинному коридору опасно, и страх сладко подсасывает под ложечкой. Если удастся пройти до конца и никого не встретить, то можно покататься, как на катке, на до блеска натертом мастикой паркете. Пока страшная бабка Елизавета Власьевна готовит на кухне обед и ругается на соседей, ее муж, хмурый дед Андрей (мамочка говорит – доносчик и кляузник), мирно спит в ожидании трапезы. Аська была как-то с бабушкой на занимаемых ими метрах: действительно, похоже на деревню, только много чище: повсюду полированная мебель, пестрые половики и белые вышитые гладью салфеточки. Особенно поразила Аську кровать. Допотопная, блестящая, с железными шариками в изголовье, она была покрыта белоснежным кружевным покрывалом, а сверху громоздилась целая пирамида подушек в кружевных же наволочках.

Такая же в точности кровать, но покрытая грязнущей периной и вовсе без простыней, – у другой соседки: бородатой и бородавчатой бабки тети Нюши. Эта тетка Нюша была притчей во язы-цех. Мамочка не уставала смеяться над ней вместе со своими изящными подружками. Явилась она вовсе из глухой деревни, поступила на фабрику и была подселена, среди прочих трудящихся нужного происхождения, в бабушкину квартиру. Это когда бабушку «уплотняли». То есть делили ее квартиру, завещанную ей отцом и мачехой, на каморки для чужих людей. Аська плохо понимает, почему это произошло, но забавные истории про глупую тетю Нюшу ей нравятся. Особенно про то, как тетя Нюша в ЖЭК на политинформацию ходила. Вернулась и с восторгом на кухне рассказывала, что лектор, ученый человек, говорил: «Нашли в пустыне двадцать пять бакинских комиссаров, и все раком зараженные». Тут мамочка и ее подруги начинают хохотать так, что Аська, которая ни слова из истории не поняла, поневоле смеется вместе с ними. Комната тети Нюши – самый крошечный пеналец в квартире. Но она добрая и всегда угощает чаем с карамельками. Аська с удовольствием просиживает часы у нее в комнате и слушает веселую болтовню старухи. Даже ночует несколько раз, когда у родителей – поздние гости и танцы. Но все это внезапно кончается: мамочка обнаруживает на руке у дочери красные прыщи и немедленно бьет тревогу – в квартире клопы! Оказывается, клопов развела милейшая грязнуля тетя Нюша. Две недели вся квартира, понося легкомысленную бабусю, промазывает хозяйственным мылом каждый уголок в мебели и на обоях. Потом с трудом выискивается среди знакомых и вызывается дорогостоящая «морильщица», которая поливает квартиру страшно вонючей жидкостью. На комнату тети Нюши приходится скидываться всем миром: у нее денег отродясь не бывало, а лично ей клопы не мешали, она их и вовсе не замечала. Наругавшись вдоволь и убедившись, что клопы не вернутся, квартира ненадолго успокаивается. Но отныне вход к тете Нюше Аське строжайше запрещен: мало ли какую заразу подцепит ребенок на этот раз в рассаднике антисанитарии.

Дальше по ходу коридора – комнаты пьяницы, дядьки Коли. У него грубое, вечно красное, будто вырубленное из дерева лицо и невнятная речь. Днем его бояться нечего – на работе до шести как штык. Бабушка говорит: золотые руки, а ежели не пил бы, так цены бы ему не было. Это правда: когда дядька трезвый, то молчит и чинит все, что попросят. Но обычно он пьян и злобен, ругает город и городских, вспоминает родную деревню, тоскуя и злобясь, и, озверев, гоняется с ножом за своей тихой и работящей женой Фроськой.

Дальше – комната вечно пустующая, ее жильцы работают на Севере. Соседи, упоминая о них, кривят рты и цедят: «За длинным рублем подались, а площадь простаивает».

И, наконец, последняя дверь, а за ней – красивые «хоромы»: целых две комнаты, принадлежащие пожилой пианистке тете Зое. Тетю Зою Аська любит, она добрая, учит нотам и дает поиграть на большом черном рояле. А еще она всегда угощает шоколадками и дарит маленькие красивые подарочки. Аська почти каждый день «пасется» (как говорит бабушка) у милой тети Зои. Детей в квартире больше нет, вот Аська и мыкается одна. Изредка Елизавете Власьевне «подкидывают» внучку Олю, Аськину ровесницу. Но поиграть удается совсем мало. Оленьку из комнаты почти не выпускают, а за обедом заставляют сидеть, пока все не доест. Оленька терпеливо высиживает за столом часами, но одолеть бабкины харчи ей вовсе невозможно, и заканчивается все это обычно одним и тем же: бедняжку тошнит непрожеванной пищей, за что Елизавета Власьевна долго и нудно распекает воспитанницу на все корки.