Текст книги "ДНИ ПОРАЖЕНИЙ И ПОБЕД"

Автор книги: Егор Гайдар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Осенью 1992-го, в очень напряженное время, по личной просьбе Бориса Николаевича вынужден был отложить все дела и на день вылететь в Якутию, Провел там непростые переговоры с руководством республики, выступил на Верховном Совете, потом вместе с президентом Николаевым вылетел из Якутска в село Черепча, дальше километров на пятьсот к востоку. Поздно вечером встретился с общественностью. Я рассказывал о работе правительства, о перспективах развития Якутии, их района, о строительстве водовода – важнейшей местной проблеме. Потом – масса вопросов. Кто-то из собравшихся спрашивает меня о моем вероисповедании. Я откровенно отвечаю – агностик. "Это что, секта такая?" – слышится из зала. Объясняю, что это философское учение. Зал изумлен, а сопровождающие меня московские коллеги не могут спрятать улыбки.

И все же, я думаю, не это главное, суть дела в другом: что, собственно, в конце 1991 – начале 1992 года мы должны были ясно и просто объяснять людям? Что мы летим на самолете с одним крылом? Что нет никаких гарантий того, что приземлимся? Что невозможно прогнозировать уровень инфляции, потому что мы не обладаем контролем над всей рублевой зоной, что все наши усилия завтра могут быть перечеркнуты неожиданными действиями правительств Казахстана или Украины? Что мы сознательно закрываем на все это глаза, идем по пути жесточайшей сдержанности в собственной бюджетной политике, потому что другого выхода нет, – лишь то, что делаем, дает хоть какие-то шансы вывести страну из пике? Думаю, если бы все это было ясно и просто сказано в декабре 1991 – январе 1992-го, ничто не спасло бы нас от гиперинфляции и хозяйственного хаоса.

Вообще, невозможность сказать всю правду людям о положении страны, о том, что делаешь, – это, к сожалению, приходит вместе с реальной властью. Именно здесь хорошо понимаешь точность кантовского принципа: "Все, что ты говоришь, – должно быть правдой, но отсюда не следует, что надо говорить всю правду".

В конце 1991 года, чтобы избежать худшего, необходимо было даже самой дорогой ценой решить две задачи – заставить деньги хоть как-то работать, обеспечив перспективу постепенной нормализации положения на рынке, и добиться такого соглашения с зарубежными кредиторами, которое позволило бы стране дожить до нового урожая.

Отсюда вынужденные меры и решения:

– Опираясь на доминирующую роль экономики России в рублевой зоне, соединить либерализацию цен с резким ужесточением российской бюджетной и денежной политики, компенсировав тем самым последствия вероятных денежных интервенций бывших республик.

– Форсированно вести подготовку к переводу республик на корреспондентские счета, обеспечению контроля Центрального банка России за денежным оборотом на ее территории, к введению национальной валюты.

– Одновременно пытаться добиться, хотя бы временно, соглашения с республиками, позволяющего сдержать их эмиссию.

План этот не был застрахован никакими гарантиями, но давал хотя бы надежду на успех. Пожалуй, это было самым трудным из всех решений. Предельно рискованное, опасное, но, как ни ломай голову, альтернативы не было.

Беспощадная круговерть первых дней и недель. Заканчивается формирование правительства. Молодые министры энергичны, решительны, но только еще входят в ситуацию ведомств, налаживают контакт со своим аппаратом, отраслью, предприятиями. У меня с правительственным опытом тоже не богато, а реформы необходимо начинать без малейшего промедления. Идеи должны обрести вид распоряжений, постановлений, указов… Оперативные вопросы требуют немедленного решения… Поток посетителей, лавина телефонных звонков… Ощущение, что ты под струей пожарного брандспойта и обязан не только удержаться на ногах, но сохранить ясную голову и двигаться не туда, куда тебя гонят обстоятельства, а в избранном тобой направлении. И при всем том, днем и ночью, самое тревожное – хлеб.

Вся стратегическая значимость предстоящих реформ не могла заслонить фундаментального факта: к концу ноября, за семь месяцев до нового урожая, в распоряжении государства остался примерно двух месячный запас зерна. Продовольственные госрезервы – тушенка, масло и сахар, – за счет которых кое-как латали дыры в снабжении крупных городов, на исходе. И, как это ни горько для великой стране,ее возможность выжить до нового урожая зависит от щедрости дальних и близких соседей.

С тех пор не могу спокойно слушать именно от коммунистов их ритуальные митинговые и парламентские рыдания по утраченному имперскому величию страны, которую они, после семи десятилетий своего жестокого правления, поставили перед миром с протянутой рукой.

Ознакомившись с данными о катастрофическом падении золотого запаса и валютных резервов СССР, а также о банкротстве Внешэкономбанка, просмотрев статистику оттока валюты и вывоза золота в 1990-1991 годах, мы задумались: а все ли здесь чисто? Не случилось ли так, что правившая страной политическая элита, осознавая неизбежность краха коммунистического режима, перевела часть валютных ресурсов страны на подконтрольные счета в западных банках?

То, что механизмы для осуществления подобных операций имелись давно, секретом не было. Познакомившись со спецификой многих контрактов, в которых цены на поставляемую Советским Союзом продукцию необъяснимо занижались, а цены закупаемых комплектующих столь же необъяснимо завышались, нетрудно было догадаться, что все это служило прикрытием различных форм финансирования нелегальной деятельности или помощи коммунистическим партиям в зарубежных странах. Вопрос был только в том, чтобы выяснить, куда конкретно ушли деньги и золото.

В конце декабря 1991 года два высокопоставленных сотрудника советской разведки обратились к президенту Ельцину с письмом по этим вопросам. Они предложили привлечь к розыску советских валютных резервов фирму "Кролл", крупную международную организацию, известную своими успехами в решении аналогичных задач. Пожалуй, наиболее значимым из них стало выявление секретных счетов иракского диктатора Саддама Хусейна. Президент поручил мне встретиться с авторами письма, определить позицию. Одного из них я знал лично, он в свое время работал в институте заместителем Д.Гвишиани, вел закрытую тематику. Поговорив с разведчиками, пришел к убеждению: шансов на успех не слишком много, но не попробовать – грех.

Поручил организовать мне встречу с руководством фирмы. Встретились в феврале 1992 года в Мадриде во время моего визита в Испанию. Договорились, что фирма начнет розыск и мы заключим краткосрочный трехмесячный контракт, заплатим 900 тыс. долларов с тем, чтобы определить – есть ли серьезные надежды получить контроль над вывезенными из страны финансовыми ресурсами.

Получив санкцию президента, позвонил министру безопасности В.Баранникову, попросил обеспечить взаимодействие. Было ясно, что без эффективного сотрудничества с правоохранительными органами работа "Кролла" совершенно неизбежно станет любительством. Фирма активно приступила к работе, по своему характеру напоминающей золотодобычу. Необходимо было просеять колоссальное количество пустой породы, чтобы найти крупицы полезной информации. Были прослежены счета, имеющие русские связи, найдены аномалии в работе внешнеторговых организаций. К маю 1992 года результатом усилий стало множество интересных деталей, но ничего определенного, что дало бы надежду в ближайшее время окупить издержки. Быстро выявилась главная проблема, препятствовавшая успеху начатой работы: несмотря на поддержку президента и мои просьбы, Министерство безопасности крайне неохотно шло на сотрудничество. А чтобы из намеков и догадок получить доказательства, необходим был серьезный анализ выявленных аномалий. И на его основе – серия уголовных дел, работа со свидетелями. Между тем крепло убеждение, что в руководстве правоохранительных органов кто-то умышленно тормозит эту работу. К маю 1992 года окончательно понял: сил у меня для того, чтобы заставить Министерство безопасности всерьез этим заниматься, не хватит. И тогда работа фирмы "Кролл" – это просто бессмысленное разбазаривание государственных денег. С тяжелым сердцем принял решение не продлевать контракт.

К моменту формирования правительства задолженность Союза в свободно конвертируемой валюте составляла более 83 миллиардов рублей. При том, что платежи страны в конвертируемой валюте только на 1992 год оценивались в 29,4 миллиарда долларов, что было за пределами ее возможностей. Кроме того, так замечательно вели дело, что умудрились задолжать почти 30 миллиардов долларов бывшим партнерам по социалистическому лагерю. Иными словами – Союз оказался банкротом.

Переговоры с основными кредиторами в сентябре 1991 года начал Комитет по оперативному yправлению народным хозяйством СССР, образованный вскоре после путча, когда союзное правительство фактически прекратило существование. Председатель – Силаев, его заместители – Явлинский, Вольский, Лужков. Это была весьма странная организа^ ция, руководители которой старались показать общественности, что прямого отношения к руководству страной они вроде и не имеют. Вольский в самую напряженную пору укатил за рубеж на какую-то совершенно малозначимую конференцию, Лужков подчеркивал, что его сфера ответственности – Москва. Переговоры велись Силаевым и Явлинским, и надо признать, на редкость беспомощно и неудачно. Для официальных кредиторов, объединенных в Парижском клубе, принципиальным в тот момент было добиться от обретающих независимость республик обязательств за долги Советского Союза, не допустить повторения большевистского прецедента с отказом платить долги царского правительства. С самого начала стало очевидным, что, кроме России, никто платить не хочет, не может и не будет. И потому вся тяжесть ответственности ложилась на плечи России.

Мы подключились к переговорам в ноябре, когда представители Парижского клуба приехали в Москву. К этому моменту советская сторона уже в принципе приняла условия контрагентов, в том числе и обязательство вывоза 100 тонн золота из остатков золотого запаса страны, в результате чего готовящееся соглашение стало очень смахивать на заключенный большевиками в 1918 году Брест-Литовский договор, иными словами, нечто вроде финансового Бреста 1991 года.

Исходная позиция России на переговорах оказалась предельно неблагоприятной: договор уже был составлен и согласован как с Комитетом по оперативному управлению экономикой, так и с Межреспубликанским экономическим комитетом.

Переговоры шли тяжело, нервно, не без обмена резкостями. Заместитель министра финансов США Дэвид Менфорд угрожал, что, если мы немедленно не подпишем уже выработанное соглашение, он остановит поставки американского зерна. Я обещал в этом случае обратиться через голову западных правительств к общественному мнению их стран, с объяснением последствий продовольственной катастрофы на территории бывшего СССР для международной безопасности.

В конце концов пришли к компромиссу. Мы приняли обязательство, взятое на себя нашими предшественниками, о солидарной ответственности бывших советских республик за долги СССР, хотя знали, что, кроме России, никто ничего не заплатит. Западные партнеры согласились снять требование о вывозе остатков золотого запаса. Кроме того, удалось отстоять от разгрома и немедленного банкротства

сеть наших банков за рубежом: "Московский народный банк", "Ост-Вест банк", "Данау", "Эйробанк",которые в соответствии с подготовленным ранее договором были обречены на ликвидацию. Оперативно предоставленная этим банкам Россией посильная помощь позволила нам избежать серьезных потерь, связанных с принудительной распродажей активов, устоять на ногах. Это предотвратило удар по отечественному морскому транспорту, получавшему от банков значительные кредиты под залог судов.

Наиболее неприятным итогом переговоров было сохранение завышенных и заведомо нереальных в условиях 1992 года обязательств по обслуживанию долга. Выполнить их в полном объеме Россия не могла, а это ставило под вопрос зерновой импорт. Между тем, даже незначительные перебои в поставках зерна могли иметь тяжелейшие последствия. Только его бесперебойное поступление из-за рубежа, причем в пределах максимальной пропускной способности наших портов – 3-3,5 миллиона тонн в месяц, – позволяли России хоть как-то дотянуть до нового урожая.

Вот почему дальнейшие переговоры с кредиторами, целиком теперь лежащие на плечах российского правительства, по-прежнему оставались крайне важной задачей. Но главное – суда с зерном через океан идут. Ежедневно, ранним утром и поздним вечером, поступают сводки о тех, что в пути, о стоящих под погрузкой, и задержка даже одного из них отзывается тревогой. Попытки перехвата нашего судна (бывало и такое), неисправность портового оборудования или недоразумение с оплатой фрахта – все это отныне первоочередные заботы.

Многое зависело от того, в какой мере Запад поверит в серьезность российских реформ, сумеет ли подойти к их перспективам не с позиций бухгалтерских выкладок, а с точки зрения социально-политической стратегии. Ну, а сам ход реформ, как уже сказано, будет в течение ближайших месяцев испытывать на себе сильнейшее воздействие со стороны наших соседей по рублевой зоне. Отсюда – предельная значимость попытки договориться с республиками если не о сердечном согласии, то хотя бы о соблюдении цивилизованных норм при разводе.

Первое заседание нового органа – Межреспубликанского экономического комитета, – которое проводит его председатель И.Силаев, оптимизма в оценке возможностей решить эту проблему не добавляет. Хотя Союз еще формально существует, республики фактически уже абсолютно независимы. Обсуждать вопросы координации бюджетной, денежной политики никто не хочет – это суверенное дело каждой из них. Единственный вопрос, вызывающий по-настоящему практический интерес, – как поделить союзный золотой запас. К информации, что делить почти нечего, отношение скептическое: знаем, не обманете, наверное, припрятали, надо создать комиссию… По большинству остальных вопросов – от цен на энергоносители до раздела Алмазного фонда – образуется широкая коалиция: почти все республики против России. Общее настроение откровеннее других формулирует украинский премьер В.Фокин: союзная собственность на территории его республики, разумеется, принадлежит Украине, а такая же на территории России – всем республикам.

Единственный из республиканских лидеров, на чью поддержку я могу рассчитывать при обсуждении общеэкономических вопросов, – Г.Багратян, тогда первый вице-премьер, впоследствии премьер Армении, убежденный рыночник, мы знакомы еще с восьмидесятых годов по экономическим семинарам. Но у Армении сейчас столько проблем, что эта поддержка, скорее, только моральная.

Наше положение на переговорах осложняется тем, что огромная, еще плохо поддающаяся управлению, не имеющая своих таможен Россия хуже других приспособлена к бартерной торговле. Более "компактные" республики – проворнее, они уже научились напрямую, через голову российских федеральных властей, договариваться с ее регионами. Что с того, что без среднеазиатского хлопка останавливаются ивановские ткацкие фабрики? Кого волнует, что Москва, Санкт-Петербург и Урал сидят без сахара, если Украина на свой сахар может выменять тюменскую нефть? А Узбекистану нужен лес, и он придет из Красноярска в обмен на овощи и фрукты…

Отношение к провозглашенному Россией курсу на экономические реформы двойственное. Премьеры понимают, что либерализация цен неизбежна. И вместе с тем, все, за исключением Г.Багратяна, хотят, чтобы всю политическую ответственность за ее проведение в полной мере взяла на себя Россия. Тогда можно будет, вернувшись из Москвы, рассказать недовольным людям, что с такой жесткой, антинародной мерой пришлось смириться скрепя сердце,под российским диктатом.

Нужно признать, что, несмотря на все наши старания, долготерпение и мягкую настойчивость, ни о чем путном договориться на этом совещании не удалось. Разве что показать другим его участникам, что ни о каком разделе собственности на территории России речи быть не может и никакие блоки поколебать ее волю к реформам не в состоянии. Но это слабое утешение. Опасность разрушительного воздействия соседей по рублевой зоне на российскую экономику сохранялась.

Финансовые трудности усугублялись тем, что в 1991-1992 годах под влиянием международных санкций против Югославии из-за прекращения в связи с этим экспорта по нефтепроводу "Адрия", а также из-за снижения спроса на нефть в Чехии, Польше, Словакии, Венгрии и неразберихи, которая возникла с вывозом нефти через порты Балтии и Украины, возможности традиционного экспорта российского топлива серьезно снизились.

К тому же на протяжении последних двух лет на фоне борьбы и противостояния Союза и России, общей дезорганизации власти, разгула коррупции, которая к тому времени уже получила широчайший размах, количество выданных разными правительственными органами квот и лицензий на вывоз нефти вышло далеко за пределы здравого смысла. Квота стала тогда как бы "философским камнем", позволявшим почти мгновенно превращать обесценивающийся рубль в доллары. Если рыночный курс обмена в конце 1991 года равнялся 170 рублям за доллар, то, раздобыв официальную квоту, за каждый доллар нужно было заплатить всего один рубль. Таким образом, даже при немалых взятках чиновникам эффективность квоты уже в момент ее получения составляла более десяти тысяч процентов в день. Причем, обретя эту воистину волшебную бумажку, можно было никакой нефти не покупать и не экспортировать, а тут же перепродать полученное разрешение тем, кто нефтью занимается, – и состояние в кармане.

Мы разом и решительно перекрыли этот денежный кран: выдача индивидуальных квот посредническим структурам прекращалась. Они подлежали распределению между производителями пропорционально уровню добычи. Все ранее выданные квоты и лицензии подлежали проверке и перерегистрации, для чего была создана оперативная комиссия во главе с министром топлива и энергетики Владимиром Лопухиным. Указ об этом был подписан одним из первых.

Именно этот указ еще до начала реформ, до либерализации цен, взметнул первую мощную волну ненависти к правительству. Представители влиятельнейших группировок ринулись в приемные Ельцина, Хасбулатова, к микрофонам зала заседаний Верховного Совета, в редакции газет, на радио и телевидение. Жаловались, угрожали, требовали…

На меня пытались воздействовать и иначе, так сказать, интеллигентным путем. Приходили уважаемые люди, академики, писатели, художники, знаменитые актеры. Излагали суть действительно важных и неотложных проблем: спасение науки, культуры, детское питание, помощь соотечественникам за рубежом… Но к концу разговора, раз за разом, как чертик из коробки, выскакивал из-за их спины выбива-тель квот. Посетитель вкрадчиво сообщал: есть фирма (предприятие, общественная организация, фонд и т.д.), которая берется решить наш вопрос, Денег не надо, деньги есть. И нефти не нужно, тоже у фирмы есть. Нужна лишь малость – квота на ее вывоз… И дальше, в зависимости от наглости предпринимателя, которому удалось втереться к уважаемому деятелю в доверие, называлась цифра от 100 тыс. до 18 млн тонн.

Правительство устояло. Но с трудом. За счет непопулярных, но неизбежных мер.

Еще раз напомню: в конце 1991 – начале 1992 года республики бывшего Союза могли расплачиваться за российские экспортные товары, прежде всего за нефть, просто создавая из воздуха ничем не обеспеченные рубли. Поставить заслон подобной практике и одновременно получить хоть какой-то рычаг воздействия на республики, который бы сдерживал их денежную эмиссию, позволяло, вплоть до введения национальной российской валюты, только одно– регулирование объема направляемых к ним из России топливно-сырьевых товаров. Сделать это нормальным, рыночным путем было невозможно,так как республики, создав пустые рубли, могли заплатить ими любую пошлину, а затем, реэкспортировав нефть, получить за счет России огромную прибыль. Ограничение объема поставляемых им топливно-энергетических ресурсов и форсированное развитие российской таможенной службы давали хоть какую-то возможность уберечь российскую экономику от разрушительных действий соседей по рублевой зоне.

…В замысел встречи в Беловежской Пуще президент меня не посвящал. Сказал только, что надо лететь с ним в Минск, предстоит обсуждение путей к усилению сотрудничества и координации политики России, Украины и Белоруссии.

К этому времени, после референдума о независимости Украины, от власти и авторитета Союза уже практически ничего не осталось, кроме все более опасного вакуума в управлении силовыми структурами.

Вечером, по прилете, пригласили белорусов и украинцев сесть вместе поработать над документами встречи. Собрались в домике, где поселили меня и Сергея Шахрая. С нашей стороны были Бурбулис, Козырев, Шахрай и я. От белорусов – первый вице-премьер Мясникович и министр иностранных дел Кравченко. Украинцы подошли к двери, потоптались, чего-то испугались и ушли. Именно тогда Сергей Шахрай предложил юридический механизм выхода из политического тупика – ситуации, при которой Союз как бы легально существует, хотя ничем не управляет и управлять уже не может: формулу беловежского соглашения, роспуска СССР тремя государствами, которые в 1922 году были его учредителями.

Мне идея показалась разумной, она позволяла разрубить гордиев узел правовой неопределенности, начать отстраивать государственность стран, которые де-факто обрели независимость. Никто из присутствующих не возразил. Начали вместе работать над проектом документа, где излагалась сформулированная идея. Было очень поздно, около 12 ночи, технический персонал решили не беспокоить, я стал сам набрасывать на бумаге текст. В 4 утра закончили работу. Андрей Козырев взял бумаги, понес к машинисткам. Утром паника в технических службах. Выяснилось – Козырев не решился в 4 утра будить машинистку, засунул проект декларации под дверь, по ошибке не под ту. Но когда рано утром хватились – времени для расшифровки уже не оставалось, разобраться в моем, надо сказать, на редкость отвратительном почерке мало кому удается. Пришлось идти самому диктовать текст. Так что если кто-то захочет выяснить, на ком лежит ответственность за Беловежское соглашение, отпираться не буду – оно от начала до конца написано моей рукой.

Несмотря на все комичные недоразумения, общая атмосфера этого дня – чувство глубокой тревоги. По-моему, все участники переговоров прекрасно понимали и неизбежность предлагаемого решения, и огромную ответственность, которую берут на себя те, кому его придется принимать. Больше всех, как мне кажется, переживал, волновался С.Шушкевич. В его словах звучал лейтмотив: мы маленькая страна, примем любое согласованное решение России и Украины. Но вы-то, большие, все продумали?

Когда я принес напечатанный наконец документ, Б.Ельцин, Л.Кравчук и С.Шушкевич в ожидании бумаги уже собрались, начали предварительный разговор. Ознакомившись с ней, довольно быстро пришли к согласованному выводу – да, это и есть выход из тупика. Согласившись в принципе, стали обсуждать, что делать дальше. Борис Ельцин связался с Нурсултаном Назарбаевым, президентом Казахстана, попросил его срочно прилететь. Было важно опереться на поддержку и этого авторитетного лидера. Нурсултан Абишевич обещал, но потом его самолет сел в Москве, и он, сославшись на технические причины, сказал, что прилететь не сможет. Напряжение нарастало. Ведь речь шла о ликвидации де-юре распавшейся де-факто ядерной сверхдержавы. Подписав документ, Б.Ельцин в присутствии Л.Кравчука и С.Шушкевича позвонил Е.Шапошникову, сказал о принятом решении, сообщил, что президенты договорились о его назначении главнокомандующим объединенных вооруженных сил Содружества. Е.Шапошников назначение принял. Потом последовал звонок Джорджу Бушу, тот выслушал, принял информацию к сведению. Наконец звонок М.Горбачеву и тяжелый разговор с ним.

Возвращаясь самолетом в Москву в этот декабрьский вечер 1991 года, я все время думал: а мог ли 1ор-бачев в ответ на подписанное соглашение попытаться применить силу и таким образом сохранить Советский Союз? Разумеется, окончательный ответ так и останется неизвестным. И все-таки, мне кажется, в то время такая попытка была бы абсолютно безнадежной. Авторитет Горбачева, как, впрочем, и авторитет всех союзных органов управления, стал абсолютно призрачным, а армию, которую столь часто подставляли, вряд ли можно было сдвинуть с места, Развилку, на которой, подписав союзный договор, в той или иной форме удалось бы сохранить Советский Союз, прошли в августе 1991 года. Теперь, в декабре, свершившийся факт был лишь юридически оформлен.

Пока главы государств обсуждали, как быть с Союзом, мы с белорусскими и украинскими коллегами занялись прозаическим делом: попыткой согласовать действия трех государств в области экономики. Разговор был трудный. В конце концов выработали компромисс:

– Россия переносит начало либерализации цен с середины декабря 1991 года на начало января 1992-го с тем, чтобы другие республики смогли лучше подготовиться к этому;

– Россия обязуется в течение 1992 года лишь постепенно повышать цены на энергоносители до уровня мировых, давая возможность государствам Содружества адаптироваться к новым условиям;

– Белоруссия и Украина берут на себя обязательство, до тех пор пока они используют союзный рубль, проводить согласованную с Россией денежную и бюджетную политику, ограничив дефицит бюджета шестью процентами валового внутреннего

продукта;

– Белоруссия и Украина, учитывая согласие России отсрочить либерализацию цен, помогут в декабре в снабжении Москвы и Санкт-Петербурга продуктами.

С самого начала реализация этого соглашения нашими оппонентами вызывала у меня большие сомнения. Но нам все равно не было смысла поднимать цены на энергоносители в межреспубликанской торговле и получать взамен наштампованные ими рубли.

Мои опасения подтвердились буквально через несколько дней. В украинском парламенте скандал: с какой стати мы будем давать России мясо, когда самим не хватает? Законы бартерной экономики работали не на интеграцию, а на изоляционизм.