Текст книги "ДНИ ПОРАЖЕНИЙ И ПОБЕД"

Автор книги: Егор Гайдар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Сказал президенту, что в создавшейся ситуации не могу сам снять свою кандидатуру, так как не уверен в том, что политика реформ будет продолжена преемником. Но если он все же остановит свой выбор на другой кандидатуре – прошу его отдать предпочтение В.Черномырдину.

После разговора со мной президент пригласил к себе Черномырдина, потом Скокова, потом еще раз меня. Сказал, что разрыв между мной и Черномырдиным по числу набранных голосов слишком велик. Он принял решение рекомендовать на пост премьера Виктора Степановича, просит меня самого снять свою кандидатуру. Я ответил, что, к сожалению, не могу этого сделать, не убежден в том, что Черномырдин сможет удержаться на пути последовательного развития экономических реформ. Хотя из двух ocтавшихся кандидатов считаю этот выбор правильным. На Бориса Николаевича было больно смотреть, видно, что решение далось ему нелегко. Очень не хочется к тому же менять всего несколько дней тому назад заявленную позицию о моей поддержке, тем самым демонстрировать слабость. Я еще раз сказал, что готов поддержать назначение Черномырдина, но снять с него бремя выбора, к сожалению, бессилен.

Вернулся в зал на места правительства, сказал собравшимся рядом со мной коллегам, что через несколько минут Борис Николаевич предложит кандидатуру Черномырдина. Депутаты демократических фракций все никак не могли поверить в произошедшее, бросились к Ельцину, уговаривали предложить мою кандидатуру. Он тяжело махнул рукой – решение принято.

После энергичного выступления Черномырдина, где он пообещал построить рынок без базара, провести реформу без обнищания народа, я вышел из зала, поехал готовить передачу дел.

Накануне Съезда члены кабинета сделали заявление о том, что будут участвовать в правительстве только в том случае, если я останусь во главе его. То же самое говорили мне в менее формальной обстановке не входившие в состав правительства члены моей команды, те, кто вместе со мной пришли начинать реформы. Однако после того, как моя отставка стала реальностью, я решил, что тащить их за собой из правительства было бы крайне неразумно. Предстоит тяжелая борьба за сохранение и упрочение реформ, а значит, чем сильнее будут позиции рыночников в российских органах власти, тем лучше.

Собрал коллег, сказал, что полностью освобождаю их от всяких обязательств по солидарным отставкам, считаю возможной их работу в кабинете В.Черномырдина, больше того, прошу некоторых из них, особенно А.Чубайса, непременно остаться и продолжить борьбу.

Встретился с В.Черномырдиным, ввел его в курс дел, которыми он раньше не занимался: финансы, деньги, валюта. Он хотел узнать, на чье мнение в решении этих вопросов можно полагаться. Посоветовались по кадровым вопросам. Откровенно рассказал, что думаю о сильных и слабых сторонах своих коллег. Разумеется, теперь ему самому решать, с кем работать, но все-таки он знает нашу команду намного хуже, может ошибиться, а ведь передаю-то я ему не пивной ларек, а российское правительство. В целом рекомендовал не торопиться с масштабными кадровыми изменениями, но подумать о возможности возвращения в правительство Б.Федорова, в это время российского директора Мирового банка.

Серьезная заноза в человеческих отношениях, связанная с отставкой, пожалуй, только одна – А.Шохин. С Александром мы работали вместе в отделе С.Шаталина в соседних комнатах стекляшки на Профсоюзной, входили в число любимых его учеников, долгие годы дружили домами. Он, без сомнения, сильный, профессиональный специалист по социальным проблемам экономики, таким, как дифференциация доходов, проблемы бедности, сбережения домашних хозяйств. В 1987-1991 годах министр иностранных дел СССР Э.Шеварднадзе пригласил его к себе экономическим советником, затем руководителем экономического управления МИДа. Был очень рад его назначению летом 1991 года министром труда российского правительства. Чуть позже, осенью, он стал одним из основных разработчиков нашей совместной программы.

В первые месяцы работы нашего правительства ему выпала непростая и неблагодарная роль ответственного за социальную политику, с которой, в рамках возможного, как мне казалось, он справлялся неплохо. Для меня было предельно важно, что в самые критические месяцы социальное направление прикрывает квалифицированный человек, хорошо понимающий общий замысел, границы возможного.

Но к весне 1992 года его отношения с депутатами Верховного Совета предельно накалились, отставки Шохина добивались энергично, напористо. В начале апреля Александр зашел ко мне, описал ситуацию, сказал, что на этом месте ему вряд ли удастся проводить осмысленную политику, да и, скорее всего, он станет одной из первых кадровых жертв. Я согласился, и в процессе реорганизации кабинета вывел его из-под удара, закрепив за ним внешнеэкономический блок и отношения с государствами Содружества. Работы здесь тоже было сверх головы, но не столь политически конфликтной. Он с благодарностью согласился и потом на этом посту неплохо проявил себя в переговорах с государствами СНГ, при подготовке к либерализации внешнеэкономических отношений и при выработке соглашений с кредиторами. Все же и тут его не оставили окончательно в покое, и мне неоднократно приходилось убеждать президента, что отставка Шохина серьезно повредит делу.

Все время совместной работы в правительстве мы регулярно встречались, откровенно обсуждали политические и экономические вопросы, выкраивая время, обычно по ночам, ходили друг к другу в гости. Никак не мог себе представить, что наша дружба окажется заложницей политических передряг. Но именно это и случилось. Вечером в день моей отставки он зашел ко мне домой, сказал, что давно собирался высказаться откровенно о том, что я, по его мнению, не так делаю, и вот наконец собрался. В переводе на простой язык – дружба с отставным премьером стала обременительной, связывает руки.

Потом, несколько месяцев спустя, когда прошел слух о моем возвращении в правительство, Александр первым позвонил, поздравил. Впрочем, Бог ему судья. Что же до меня, то я по-прежнему с уважением отношусь к его профессионализму, но друга потерял. Наверное, политика и власть действительно не подспорье добрым человеческим отношениям.

В тот же вечер позвонила очень расстроенная Наина Иосифовна Ельцина. Говорила примерно следующее: вы такие молодые, такие умные, ну придумайте что-нибудь, помогите Борису Николаевичу, oн немолодой человек, ему тяжело. Попытался ее успокоить, сказал, как и думал, что ничего не потеряно, все еще впереди.

Утром – звонок от Бориса Николаевича. Он предложил стать его главным экономическим советником. Я ответил, что вынужден отказаться – такое назначение будет слишком стеснять нового премьера, а я очень хорошо понимаю, насколько опасным может быть дублирование в руководстве экономикой, мешать ему не хочу. Помочь же президенту всегда готов без всяких официальных должностей.

ГЛАВА X

Двоевластие

Вдали от газет и телефонов • Некоторые

теоретические выводы • Лешек Бальцерович • Звонок

А.Чубайса • В одну упряжку впрячь не можно… •

В. Черномырдин и Б. Федоров • Верховный Совет I

переходит в наступление • На Васильевском спуске •

Дуэль с А.Руцким • Дамоклов меч двоевластия •

Я принимаю предложение президента

ПОДМОСКОВЬЕ. Первые трое суток спал, спал, спал. Какое счастье проснуться, глянуть в окно на заснеженные лапы елок и – заснуть снова. Когда выбрался наконец на улицу, услышал, что посвистывает ветер, хрустит снег под ногами, увидел симпатичную дворнягу. Возле запруды на озере парень в тулупчике сидел у лунки, наблюдая за поплавком.

– Как клюет?

– Да так, мелочишка.

Нормальный, живой, просторный мир возвращался ко мне со всеми его запахами, звуками. И вдруг несказанно далеким показался тот длиннющий и узкий, нелепый зал в Кремле, переделанный когда-то по приказу Сталина из целой анфилады, чтобы проводить там партийные съезды… Вот уж воистину чудовищный "коридор власти".

Чувства, которые я испытал сразу после отставки, были очень сложные, противоречивые. Это – и облегчение, и горечь.

Облегчение от того, что с плеч свалилась огромная тяжесть. Не надо больше отвечать за все происходящее в стране. Уже не раздастся тревожный звонок: где-то произошел взрыв на шахте, где-то потерпел крушение поезд. Не надо ни принимать решений, от которых зависит судьба людей, ни отказывать в финансовой поддержке регионам, крупным предприятиям, научным учреждениям, которые жизненно в ней нуждаются. Не тебе нести ответственность за все несовершенства молодой российской демократии. Теперь за все это должна болеть голова у других. И вместе с тем – тяжелое чувство, что больше не можешь делать то, что считаешь нужным для страны, развитие событий пойдет независимо от тебя, будешь со стороны наблюдать за ошибками, которые ты не в силах поправить. Тревога – а сколько будет этих ошибок? А не перечеркнут ли они все то, что с таким трудом, такой ценой, но все же удалось сделать в России для становления рыночной экономики?

Вдруг приходит понимание того, насколько сам изменился, постарел. Всего год назад пришел работать в правительство молодым энергичным тридцатипятилетним человеком, а сейчас такое ощущение, что прибавилось по меньшей мере лет пятнадцать, И дело, в первую очередь, даже не в неожиданно открывшихся болячках, просто после этого сумасшедшего года радикально изменилось восприятие жизни, людей. Самое неприятное – стал гораздо жестче, холодней. Вместе с тем, бесконечно лучше знаю теперь, как устроена реальная власть, как принимаются решения, как переводятся стрелки, способные повернуть направление движения тяжелого поезда российской истории. Вообще, я заметил, что во многом по-другому, как будто изнутри, начал смотреть на хорошо известные по книгам перипетии событий разных времен, понимать жизнь конкретнее, ярче, чем представлялось раньше. Пришло осознание того, что принимаешь ты это или нет, но политика почти всегда – не выбор между добром и злом, а выбор между большим и меньшим злом. И начал лучше понимать людей, которые в свое время, стиснув зубы, поддерживали меньшее зло, закрывая глаза на его пороки.

Сразу после ухода от власти практически неизбежно у всех возникает синдром, который для себя называю: "лифт не едет". Основа термина – реальный случай. Как-то один из отправленных в отставку членов политбюро ЦК КПСС зашел в здание на Старой площади, сел в начальственный лифт и с удивлением пытался понять, почему же он не едет, напрочь забыв, что для этого полагается нажать кнопку. Сработала привычка, члены политбюро кнопки не нажимали, за них это делала охрана.

Разумеется, у тех, кто пришел во власть на короткое время, этот синдром не приобретает столь анекдотичных форм, но ощущение того, что все вокруг вдруг разом перестает крутиться так, как привычно крутилось, приходит неизбежно. Возникает масса конкретных бытовых проблем, которые еще вчера тебя лично не касались. Одновременно раздвигаются границы времени: ты вновь начинаешь мерить свою жизнь не секундами, а часами и днями. В адаптации к этой новой реальности все зависит от личности того, кто ушел от власти. Те, у кого хватает ума понять, что весь предшествующий гул медных труб к твоей личности не имел никакого отношения, был связан с должностью, которую ты занимал, приспосабливаются к частной жизни быстро. Но видел людей, поработавших в правительстве, а потом так никогда и не привыкших к жизни нормальной, без внешних атрибутов власти. Их жалко.

В отличие от назначения на высокую должность, отставка – прекрасное время, чтобы разобраться в своих отношениях с окружающими. Для себя ввел специальную условную единицу устойчивости человеческих отношений под названием "один чуб", развернуто – "один Чубайс". Как бы ни менялись наши с Чубайсом соотносительные социальные статусы, это никогда и никак не сказывалось на характере наших взаимоотношений. К сожалению, куда чаще эту устойчивость приходится измерять в "сантичубах", "милличубах" и даже в "микрочубах".

Семья восприняла отставку с облегчением. Нервное напряжение, в котором отец, мама, жена, даже дети жили на протяжении последнего года, улеглось. Доходили до меня разговоры, что многие почему-то уверены, будто я теперь непременно уеду куда-нибудь за рубеж, то ли в Чикаго, то ли в Гарвард – к любимым своим монетаристам. Мне такая идея в голову не приходила. Вообще никогда не имел желания уезжать из России, а уж теперь и подавно.

План для меня был ясен – возвращаюсь в свой Институт экономической политики. Там меня ждали.

Год назад, прежде чем его покинуть, собрал коллектив и сказал, что надеюсь и во время работы в правительстве продолжить сотрудничество, буду заезжать и, может, удастся снова, как прежде, вместе провести очередной мозговой штурм какой-нибудь сложной проблемы… Какой же я был наивный!

Но с частью института я как бы и не расставался. Вместе со мной ушли работать в правительство многие его ведущие сотрудники. А.Нечаев стал министром экономики, В.Машиц – председателем Комитета по сотрудничеству с государствами СНГ, С.Васильев возглавил правительственный Центр экономических реформ. Некоторые сотрудники института перешли работать в аппарат. Да и те, кто остались на научной работе, регулярно помогали правительству в проведении экспертиз, в разработке нормативных актов.

Вернувшись к директорским обязанностям, с ходу переименовал институт, дав ему чертовски неблагозвучное имя, ИЭППП – Институт экономических проблем переходного периода. Явную неуклюжесть аббревиатуры можно объяснить тем, что после долгого перенапряжения голова какое-то время работала неважно.

Со мной в институт вернулись В.Мау, С.Синельников, А.Улюкаев.

Постепенно усталость прошла, голова просветлела, нахлынула информация об экономической жизни страны, а вместе с этим возникло новое и не слишком приятное чувство водителя, которого внезапно пересадили из-за руля на пассажирское место… Еще чувствуешь себя за все ответственным, и, когда видишь ухаб, канаву, бревно поперек дороги, а если без аллегорий – любую экономическую несуразицу, – все время тянет поправить, немедленно дать указание… И вдруг вспоминаешь, что сделать ничего нельзя, ты просто пассажир.

Вспомнил свою встречу с Лешеком Бальцсфовичем – министром финансов, исполняющим обязанности премьера Польши, год назад, в декабре 1991-го. Мы раньше лично никогда не встречались. Пару раз разминулись на экономических конференциях. Но было много общих знакомых: его заместитель в польском Министерстве финансов Марек Домбровский, советник Яцек Ростовский, наши-Петр Авен, Константин Кагаловский, Сергей Васильев. По-моему, у Петра Авена Бальцерович в конце восьмидесятых ночевал дома – не было денег на гостиницу.

Лешеку выпало первому начинать серьезные реформы после развала социалистической экономики, поэтому ему было особенно тяжело. К концу 1991-го за ним – серьезные преобразования, либерализация экономики, открытие внешней торговли, постепенное становление частного сектора. И вместе с тем – крутое падение объема промышленного производства, сохраняющаяся довольно высокая инфляция, рост дифференциации доходов. Общая оценка произошедшего хорошо выражена в названии вышедшей к этому времени книги Г.Колод-ко "Упущенный шанс". Еще никто не знает, что проведенные в Польше реформы заложат основу динамичного индустриального роста, который начнется в 1993 году. Что в 1996 году Польша, с ее впечатляющим ростом промышленного производства, станет самой быстрорастущей страной в Европе, одной из самых динамичных в мире. Что пройдет не так уж много времени, и весь мир заговорит о начинающемся польском экономическом чуде. Но все это потом. А в это время Бальцерович – один из самых непопулярных и ненавидимых в Польше людей, "ограбивший" народ – на грани отставки. Она произойдет через несколько недель после нашей встречи. Лешек явно это понимает. Разговариваем, пытаюсь в максимальной степени почерпнуть практический опыт, особенно детали, которые не найдешь ни в каких аналитических материалах, статьях, книжках.

Польша раньше вошла в режим интенсивного финансового кризиса разваливающегося социализма, начала реформы. Давно привык, при всех различиях наших экономик, рассматривать ее как точку отсчета, позволяющую выявить, проанализировать те проблемы, с которыми предстоит столкнуться России в ходе рыночных преобразований.

В декабре 1991 года думаю о происходящем в Польше и с личной точки зрения. Примерно таким будет мое положение, так же будут ненавидеть через пару лет и меня, даже если в неизмеримо более сложных российских условиях сумеем включить рыночные механизмы, не допустим гиперинфляции, введем конвертируемый рубль, наполним рынок, создадим базу экономического роста. Что и говорить, не слишком вдохновляющая перспектива.

Летом 1992-го был с визитом в Польше. К этому времени Лешек уже ушел в отставку, думал, писал. Поздно вечером, после официального протокола, пошли посидеть с ним в один из варшавских кабачков. Говорили об экономике, о сути проблем постсоциалистической трансформации. Казалось, что Польша уже начинает выбираться из кризиса, указывая путь, по которому пойдут другие страны. На жизнь и превратности политической судьбы Бальцерович не жаловался, но глаза были грустные, как у летчика, которого отстранили от полетов. Я думал, что, если доживу до отставки, такое же настроение, некоторое время спустя, будет и у меня.

Потом мы не раз встречались, обменивались экономическими материалами, подружились. Бальцерович возглавил польскую либеральную партию "Союз свободы". Постепенно понимание того, что было им сделано для Польши, в общественном сознании ширилось, И все же никогда не забуду выражение лица одного из самых выдающихся экономических реформаторов двадцатого века через несколько месяцев после его отставки.

В декабре 1992 года решил взять отпуск, уехать подальше от газет, телефонов, поработать спокойно. Ведь начиная с августа 1991-го просматривать экономическую литературу удавалось лишь урывками. Хотелось быстрее восполнить этот пробел.

Из просмотренных материалов складывалась достаточно ясная общая картина. Экономические преобразования начала 90-х годов в Восточной Европе, в республиках бывшего СССР явились реакцией на естественный кризис социалистической модели, на развал обеспечивавших ее функционирование политических, хозяйственных и силовых структур. С этим исторически неизбежным вызовом времени столкнулись страны, существенно различающиеся по своей территории, по структуре экономики, по уровню сохранившихся национальных рыночных механизмов. И если проанализировать, как разные страны попытались, каждая по-своему; ответить на этот вызов и сформировать свою, адекватную ему экономическую политику, то можно сделать некоторые общие выводы. Позволю себе перечислить наиболее существенные из них.

– Резкое падение производства – неизбежный результат кризиса социалистической системы микроэкономического регулирования, ее вынужденной форсированной перестройки. Падение промышленного производства нигде не составляет менее 30 процентов достигнутого максимума и охватывает период не менее трех лет. Отсрочка запуска рыночных механизмов при нарастающей неэффективности традиционных приводит лишь к тому, что падение производства начинается до реформы (СССР, 1990-1991 гг.). Страны, первыми начавшие радикальные преобразования, первыми же восстанавливают экономический рост (Польша, 1993 г.).

– Важнейшие факторы, определяющие трудности запуска рыночных механизмов и связанные с ними издержки, производны от масштабов финансовых диспропорций, оставленных в наследство социализмом, и плачевного состояния национального частного сектора. По этим параметрам в наиболее благоприятных условиях к началу реформ находились: Венгрия, с ее масштабным частным сектором, сформированными рынками, отсутствием денежного навеса и ограниченными диспропорциями в денежных потоках; Чехословакия, единственная из социалистических стран, сохранившая до победы революции традиционную финансовую стабильность; Польша, которая и в рамках социализма сохраняла частный сектор. Именно в этих странах прогресс в становлении рыночной экономики был наиболее быстрым, падение производства – наименьшим.

Республики же бывшего Советского Союза унаследовали не только масштабные финансовые диспропорции и неразвитый частный сектор, но и рекордно высокую военную нагрузку на экономику. Отсутствовали к началу реформ и важнейшие рычаги регулирования, включая полноценные центральные банки. Все это и определяло трудность адаптации экономики к принципиально новым условиям. К этому следует добавить и важный психологический фактор: за долгие годы коммунистического правления общество в значительной степени утратило навыки индивидуального труда – основы рыночного хозяйства.

Далее:

– В условиях постсоциалистической экономики инфляция – прежде всего денежный феномен. Либерализация цен переводит подавленную инфляцию в открытую. Практически повсеместно (кроме Венгрии) первоначальный скачок цен примерно вдвое превышает предварительные оценки. При сдержанной денежной политике темпы их роста, заданные первоначальным либерализационным импульсом, удается в течение года свести до уровня, не превышающего 2-3 процентов в месяц, открыть тем самым возможности для инвестиций в национальное производство.

Как следствие сказанного, – а к этому можно было бы добавить и многое другое, – страны, которые выдержали последовательную линию на радикальные реформы, через два-три года после их начала обретают действенные механизмы рыночного микрорегулирования, быстро развивающийся частный сектор, открытую экономику, приемлемый уровень денежной стабильности. На первый взгляд, может показаться, что, заплатив падением объема производства за выход из социализма, они могут теперь уверенно двинуться по пути устойчивого роста. Однако реальность гораздо жестче. И после решения самых неотложных задач стабилизации социалистическая модель оставляет в наследство тем, кто пытается вернуться на путь капиталистического развития, непростые долгосрочные проблемы, прежде всего – социально-политического характера.

Запуск несовершенных рыночных механизмов, экспансия легального частного сектора неизбежно вызывают быстрый рост социальной дифференциации, особенно болезненной для стран бывшего социализма с царившей в них психологией уравниловки. И это приводит к серьезным политическим коллизиям. Пауперизация значительных групп населения на фоне вызывающей роскоши нуворишей становится долгосрочной питательной средой политического радикализма.

Как и для традиционного капитализма, главным противоядием против интенсификации социального неравенства может служить динамичный экономический рост, однако сочетание ряда негативных факторов существенно осложняет постсоциалистическим странам прорыв на этом направлении. Социалистическая модель развития опиралась на перераспределение ресурсов через государственный бюджет, который обеспечивал финансирование инвестиционных проектов. Роль негосударственных источников накопления, в первую очередь сбережений населения, была незначительной, а жесткий политический контроль, позволяя обеспечивать высокий уровень централизации финансовых ресурсов в руках государства, препятствовал посягательству различных социальных, профессиональных, ведомственных групп на перераспределение ресурсов в свою пользу.

А потому первым следствием ослабления политического контроля в странах позднего социализма повсеместно становились подрыв эффективности механизмов государственного финансирования, развал государственного бюджета, инфляционный кризис. Государство, лишенное традиционных механизмов принуждения, но по-прежнему обремененное грузом патерналистской ответственности, было уже не в состоянии финансировать накопление в минимально необходимых масштабах. Попытки же решать проблему за счет дефицитного финансирования лишь усугубляли инфляционный кризис.

Резкое сокращение государственных накоплений становится причиной развития тяжелого кризиса в самом широком круге отраслей. Происходит деградация основных фондов, и в то время, когда отраслям, предприятиям, сталкивающимся с принципиально новыми рыночными условиями, жизненно необходимы инвестиционные ресурсы для обеспечения структурной перестройки, общество не в состоянии их мобилизовать. Именно в этом – корни глубокого кризиса постсоциалистической экономики и суть тех проблем, которые необходимо решить в ближайщие годы. Без этого невозможно динамичное экономическое развитие.

На какой-то период создается патовая ситуация, когда прежние источники финансирования уже не работают, а новые – еще не работают. Недавно легализованная частная собственность не дает на первых порах гарантий стабильности, и это сдерживает стимул к частным инвестициям, особенно долгосрочным. В то же время уровень добровольных сбережений домашних хозяйств – важнейший источник финансирования рыночного развития – традиционно невысок, что естественно для стран с бедным населением и относительно развитыми социальными программами.

Все вышесказанное позволяет ответить на вопрос о том, что же нужно сделать, чтобы обеспечить динамичный экономический рост, а следовательно, и социальный мир в постсоциалистических странах. Для этого необходимы макроэкономическая стабильность и низкие прогнозируемые темпы инфляции, открытость экономики и доступ к перспективным рынкам, четкие гарантии собственности и солидный уровень финансовой ответственности, высокие частные сбережения и инвестиции, эффективные программы помощи бедным и сохранение политической устойчивости.

Проблема за "малым" – как странам, оказавшимся в постсоциалистической ловушке, осуществить все это?

Есть над чем поломать голову. При всем том, в который раз анализируя действия нашего правительства, прихожу снова и снова к выводу, что избранный нами магистральный путь был верным.

Это поняли, хотя отнюдь не всегда публично признавали, многие из тех, кто был причастен к экономической политике периода краха социализма в России. Приведу здесь только мнение бывшего первого заместителя премьер-министра СССР Владимира Щербакова. Вот что он сказал в интервью газете "Известия":

"Я никогда не критиковал Гайдара. Я-то знаю, что у него не было иного выбора. Существует внутренняя логика экономических процессов, от которой не может уйти никто. Логика, с которой должно было считаться любое правительство в нашей стране в то время, определялась самой структурой производства, которое складывалось десятилетиями и изменяться могло тоже только в течение немалых сроков… Когда рухнул административный контроль, – а это было неизбежно, – столь же неизбежными стали и либерализация цен, и обесценение сбережений, сделанных на старой экономической основе. Можно только удивляться, как мало ошибок сделала команда Гайдара в тех условиях. Другая команда могла бы их сделать больше…"

…Сидя далеко от Москвы над грудой статистических сборников, над кипами экономических журналов и стопками рефератов, радио не слушал, телевизор не смотрел, газет не раскрывал и, уж конечно, оставшихся в правительстве коллег не беспокоил. Так мне казалось легче избавиться от "синдрома водителя", который вдруг лишился руля. Но 8 января 1993 года меня разыскал по телефону А.Чубайс, сказал, что правительство решило заморозить цены и на потребительском рынке паника, что он пытается добиться отмены решения, но ему тяжело, срочно нужна помощь.

Что же произошло? Тогда Чубайс объяснил мне ситуацию в нескольких словах, позже вся картина обрела четкость и законченность.

Оппозиция восприняла назначение В.С.Черномырдина как свою крупную победу. Страницы "Правды" и "Советской России" в конце декабря заполнены письмами – обращениями к новому премьеру с призывами положить решительный конец антинародной политике Гайдара. Вот характерный отрывок из материала, опубликованного в газете "Правда" 31 декабря:

"Со всей этой рыночной вакханалией вершится страшное зло – создается самая неэффективная, мелкотоварная, но крупнозатратная форма экономики. Это ставит под угрозу все республики бывшего Союза. Ведь как аукнется в России, так откликнется в СНГ. Уже сегодня "реформаторы" выполняют обещание, которое Ельцин дал с телеэкрана: "Мы потянем за собой все республики". Ослепленные ненавистью ко всему, что было достигнуто советским народом, они активно тянут всех в пропасть. Кто остановит их?

Мы обращаемся к россиянам: на вас надежда! Обращаемся к Черномырдину: не предавайте Россию, будущее ее не в рынке и не в частной собственности, которые разделяют людей, а в разумной организации экономики на прогрессивных принципах социализма, соборности. Обращаемся к ученым, депутатам, оставшимся верными народу: объединяйтесь, чтобы спасти Россию от разрушительных реформ, несущих ей и всем нам гибель".

На нового премьера с первых же дней его деятельности обрушился шквал финансовых запросов и требований. Его слова о рынке "без базара" и реформах без ухудшения жизни народа воодушевили любителей бюджетной кормушки, породили надежды, что В.Черномырдин в монетаризме нетверд и, поднажав на него, деньги выбить можно. Кое-кому это удалось, что, в свою очередь, породило ажиотаж, ведь принять, скрепя сердце, то, что правительство не дает денег никому, в конце концов можно, но если их вдруг получил разворотливый сосед, а твоя отрасль или возглавляемое тобой крупное предприятие осталось ни с чем – это непереносимо.

Находящееся в процессе реорганизации правительство Черномырдина гнется, отступает. За последние две недели декабря прирост кредитов Центрального банка правительству превышает совокупное эмиссионное финансирование бюджета почти за весь предшествующий год! Одновременно прирост кредитов Центрального банка коммерческим банкам, составлявший в сентябре-ноябре 160 млрд рублей в месяц, в декабре приближается к 900 млрд. В целом за месяц общий объем кредитов ЦБ возрастает более чем в полтора раза. А это значит, что все результаты осенней ограничительной политики обесценены, страна вновь оказалась на пороге гиперинфляции.

А в министерствах и ведомствах тем временем идет круговерть бумаг – полезных, безвредных, опасных. К числу ведомств, руководители которых профессионально работали в старой системе управления, но с огромным трудом приспосабливаются к новой ситуации, новым требованиям, относится и Комитет цен. Некогда мощный орган, расположенный в Доме на набережной, он еще в начале 80-х годов был одним из центров борьбы против экономического либерализма. Возглавлявший его когда-то колоритный Н.Глушков предупреждал руководство компартии и правительства о вредных идейках, исповедуемых в Центральном экономико-математическом институте. Именно в этом Комитете, в бытность его председателем В.Павлова, была подготовлена окончательно погубившая правительство Н.Рыжкова реформа ценовых прейскурантов. В 1992 году Комитет лишили статуса государственного и подчинили Министерству экономики. Его возглавила Лира Ивановна Розенова, добросовестный и высококвалифицированный специалист. Однако при всей компетентности – сердце ее навсегда было отдано системе всеобщего административного контроля цен. Во всякие новомодные идеи управления ценами через совокупный спрос, денежную массу она верила слабо. Из недр Комитета нет-нет да и прорывались и в наше правительство предложения заморозить цены, ну хотя бы на что-нибудь. Стараясь не обижать милейшую Лиру Ивановну, я, тем не менее, направлял их обратно, ласково рекомендуя сосредоточиться на контроле цен естественных монополий, с которым Комитет справлялся далеко не лучшим образом, и на сокращении сферы прямого административного регулирования цен там, где оно уже явно себя изжило.