Текст книги "ДНИ ПОРАЖЕНИЙ И ПОБЕД"

Автор книги: Егор Гайдар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Объективная трудность для парламентской фракции "Выбор России" состояла в 1994-1995 годах в сочетании парламентской ответственности с ограниченными возможностями реально влиять на власть. Мы твердо голосовали против вотума недоверия правительству, убежденные в том, что смена его на пользу не пойдет, противостояли популистским решениям, способным подорвать финансовую стабильность. Короче говоря, мы всячески старались поддержать президента и правительство в любых разумных начинаниях. По многим проблемам, которые им необходимо было решать, они шли на широкий диалог с другими фракциями, иногда, чего греха таить, откровенно выторговывая за поддержку решение тех или иных депутатских проблем. На поддержку же "Выбора России" они могли рассчитывать и без торга, кроме тех случаев, когда речь шла о решениях, противоречащих нашим принципиальным программным положениям. В результате мы не получали серьезных политических преимуществ, создаваемых реальной властью, и вынуждены были дорого платить за поддержку конфликтных решений власти в социально-экономической области.

Небольшая по численности фракция "ЯБЛока" твердо стояла на антиправительственной позиции и голосовала, как правило, за вотум недоверия. Не отягощенная никакими обязательствами, она активно критиковала непопулярные в народе решения правительства, завоевывая себе политические очки. Григорий Явлинский нередко заходил ко мне поговорить не на публике. Нас объективно сблизила начавшаяся чеченская война. Мы оба считали ее опасной и бессмысленной авантюрой, не имеющей военного решения, выступали за прекращение боевых действий. Наши депутаты вместе работали в Чечне, пытались добиться освобождения раненых, обмена военнопленных. Мы совместно выдвинули в Думе ряд законодательных инициатив, совместно их подписали, поддержали ряд общих заявлений. Одновременно чеченская война развела нас и с правительством, и с президентом. Казалось, само развитие событий с неизбежностью подталкивает демократов к тому, чтобы объединиться и совместно выступить на следующих парламентских и президентских выборах.

Было ясно, что ключ к единству – союз двух крупнейших демократических сил, представленных в парламенте фракциями "ДВР" и "ЯБЛока". В случае достижения согласия между ними для других, малых демократических партий и блоков, просто не оставалось иного выбора, как присоединиться к большой коалиции. В этой связи мои коллеги по "Выбору России" предложили такое решение. Мы заключаем с "ЯБЛоком" коалиционное соглашение о сотрудничестве по мажоритарным округам, договариваемся об общих подходах к стратегии и тактике пропагандистской кампании. А также о том, что тот демократический блок из входящих в коалицию, который получает больше голосов, будет иметь и право назвать своего кандидата в президенты, мы его вместе поддержим. Эта идея в общем не вызывала у Явлинского возражений, но казалась ему недостаточной. Он неоднократно говорил о том, насколько важно было бы сразу, не дожидаясь результатов выборов, определиться с кандидатом в президенты, с составом коалиционного правительства и общей платформой.

Соображение не бесспорное, но и не лишенное убедительности. В переводе на простой язык это звучало так: вы хотите добиться единства демократов, я хочу быть кандидатом от демократов в президенты. Поддержите меня, и мы на этой базе снимем все препятствия к этому единству. Своей идеей Григорий Явлинский делился с некоторыми членами нашей фракции, в частности с моим заместителем Борисом Золотухиным, просил ее поддержать. 9 мая 1995 года, после того как мы возложили цветы к Могиле Неизвестного Солдата, он подошел ко мне, предложил еще раз переговорить. Вместе не спеша дошли до дворика моего института в Газетном переулке. Явлинский привел уже знакомые мне аргументы в пользу такого решения, убеждал его принять.

Решение для меня было непростым. Действительно, демократические избиратели настойчиво требовали от нас единства. Им трудно было разобраться в том, кто выступает за него, кто – против. Они видели другое: суета и амбиции демократических лидеров не позволяют им соединить усилия для отпора реальной угрозе коммунистического реванша. На сей раз никто уже не спрашивал, откуда Гайдар выкопал эту угрозу, она – налицо. Было очевидно: если мы договоримся, это придаст нашим избирателям дополнительный оптимизм и уверенность в силе российской демократии. Появятся серьезные шансы усилить свое представительство в Думе, особенно если демократические кандидаты по мажоритарным округам не станут заниматься взаимной грызней, конкурировать друг с другом.

Я понимал, что без моего согласия на это его условие коалиции не будет, а значит, и надежды победить на парламентских и президентских выборах практически тоже не будет. Либо мы идем на выборы разрозненными и рискуем потерпеть тяжелое поражение, либо добиваемся единства, но ценой поддержки кандидатуры Григория Явлинского в президенты.

Взвешиваю все доводы. Да, Явлинский – честолюбец, но ведь интеллигентный человек, умный, не любит ни коммунистов, ни национал-социалистов, противник войны, сторонник частной собственности. Подробно беседую с ним насчет его экстравагантных финансовых идей, реализация которых, по моему убеждению, опасна, способна развалить народное хозяйство. По разговору понимаю – в этом вопросе он отнюдь не собирается отстаивать свою жесткую позицию. Мы договариваемся встретиться на телевидении, в очередных "Итогах", с тем, чтобы подготовить избирателей к возможности нашего сотрудничества.

Снова обдумываю альтернативы. Без единства демократов настоящего либерала в президенты нам не провести. Наиболее серьезная угроза – коммунисты, в первую очередь Зюганов. Кто может ему противостоять? Ельцин? Черномырдин? На май 1995 года они слишком завязли с чеченской войной. Пока, судя по рейтингам популярности, демократические избиратели, по всей видимости, просто не проголосуют ни за того, ни за другого. И значит, будет Зюганов. Отсюда единственный наш шанс – создать демократический блок, добиться объединения "ЯБЛока" и "Демвыбора". Поддержка Григория – необходимая цена. Придется ее заплатить. Еду на телевидение. Чуть позже приезжает Явлинский. Отвожу его в сторону и говорю, что готов принять его предложение. Он буквально преображается, в глазах триумф. Теперь при поддержке "ДВР" он не один из целой череды претендентов-демократов, а общепризнанный демократический кандидат в президенты. Меняется вся картина политического мира, открываются новые возможности. Явлинский предлагает тут же в эфире это и обозначить. Я соглашаюсь. Передачу смотрит практически вся политическая элита страны. Из нее очевидно – мы с Явлинским принципиально договорились о единстве демократов! Впрямую никакие слова не произнесены, но всем мало-мальски осведомленным все и так абсолютно очевидно. После передачи едем ко мне в институт и продолжаем разговор, конкретизируем, что делать дальше. Обсуждаем альтернативу: что лучше – общий блок или два блока, но с согласованными принципиальными позициями и согласованными кандидатами по мажоритарным округам; договариваемся решить этот вопрос в рабочем порядке. Оговариваем принципиальные политические проблемы, не затронутые раньше, вырабатываем план дальнейшей деятельности. Мои помощники раздобыли бутылочку "Метаксы" – выпиваем по рюмке.

На следующее утро назначаю заседание Политсовета "ДВР", чтобы проинформировать своих коллег о ходе переговоров, получить их принципиальное одобрение. Общий мандат на проведение переговоров мне предоставил прошлый пленум Совета партии. Утром – восторженные звонки и телеграммы из Москвы, Питера, регионов – ну наконец-то, договорились о единстве, не подвели. Резкий перелом в настроении демократического электората очевиден. Видимо, решение было правильное. Провожу Политсовет, коллеги почти единодушно поддерживают принятое решение. Кто-то, правда, упрекает в том, что мы дали Явлинскому слишком много. Но подавляющее большинство согласно: если это действительно обеспечит единство демократического лагеря на предстоящих выборах, игра стоит свечь.

Сразу после Политсовета подходит кто-то из журналистов, спрашивает, как я прокомментирую заявление Явлинского о том, что блока между нами не будет. Думаю, что это какое-то недоразумение, говорю, что не знаю о таком заявлении. До вечера пребываю в убеждении, что речь идет о какой-то ошибке, ведь еще оставшиеся не решенными между нами вопросы носят технический характер. Вечером смотрю новости, худшее подтверждается. Звоню Явлин-скому, прошу завтра подойти ко мне и договориться, как выходить из положения, все еще надеюсь, что речь идет о технических огрехах. Однако настораживает растерянный голос Григория. Условливаемся встретиться в кабинете Сергея Юшенкова. Наутро приходит Явлинский, в глаза не глядит. Я говорю о том, что надо срочно исправить положение, сделать совместное заявление, подтверждающее наше единство и договоренности. Он в ответ произносит что-то маловразумительное. О внутренних трудностях в "ЯБЛоке", о том, что решение не было достаточно тщательно подготовлено и возникли какие-то проблемы. Все дальнейшее просто не понимаю. Кажется, еще что-то о коммунистах, которые, по его мнению, в борьбе с нынешней властью могут стать союзниками.

Чувство после расставания с ним преотвратнейшее, но все-таки в глубине души остаются сомнения: наверное, Явлинский встретил сопротивление внутри "ЯБЛока" и ему придется убеждать некоторых членов фракции, но в конце концов это ему удастся и он не откажется от заявленных на всю страну, обнародованных всенародно договоренностей. Вечером во вторник смотрю выступление Явлинского по телевизору и с изумлением узнаю, что, оказывается, никакой коалиции между "ЯБЛоком" и "ДВР" ни при каких обстоятельствах быть не может. Вот так! На первый взгляд – ситуация вернулась к исходной, существовавшей несколько дней назад. На самом деле – трагическое поражение демократов. Как будто из шара, взмывшего вверх, выпустили воздух. Только что была надежда на единство, серьезную борьбу, победу, и вдруг все рухнуло, причем это чувство испытали многие и многие демократические избиратели по всей стране. Им непонятно происходящее, они не вдаются в детали, просто констатируют, что демократические лидеры опять не договорились. Может быть, из-за личных амбиций.

Думаю, что именно в тот момент было предопределено поражение демократов на парламентских выборах 1995 года. Разрыв договоренностей между "ДВР" и "ЯБЛоком" объективно открыл дорогу дальнейшему дроблению сил демократии. Реальных шансов на победу в выборах у них не осталось.

Июнь 1995 года. В Думе поставлен вопрос о вотуме недоверия правительству Черномырдина. Для нас ситуация непростая: если этот вотум поддержит "Выбор России", он непременно пройдет. До меня доходят вполне внятные слухи, что ястребы из окружения президента, те, что толкали его к силовым решениям, будут в высшей степени довольны устранением Виктора Черномырдина – на его место прочат Олега Сосковца. Поддержав вотум недоверия и вроде бы формально выступив против войны, мы на деле можем помочь именно тем, кто в первую очередь причастен к ее началу. Пока обсуждаем, что делать, неожиданная и страшная новость: отряд Шамиля Басаева напал на Буденновск, захвачена больница, колоссальное количество заложников, в том числе очень много женщин и детей.

Поначалу не поверил, это кажется провокацией. Ведь именно этого ждали сторонники крайних, чисто силовых решений: демонстрации аморальности сторонников чеченской независимости, доказательства, что с ними нельзя иметь дело.

Очень хорошо представил себе дальнейшее развитие событий. Никакая "хирургическая операция", разумеется, не получится, заложников освободить не удастся, будет кровавое месиво. После этого – массовые, стихийные, частично инспирируемые античеченские выступления по всему Северному Кавказу, в других районах России, случаи самосуда, ответные террористические акты и, как неизбежная реакция на них, ужесточение полицейского режима, введение чрезвычайного положения. И прощай демократия.

Со мной связывается Сергей Ковалев. Он в Германии, срочно летит в Москву. Говорит, что надежд практически нет, но попытаться организовать переговоры с террористами мы обязаны. Берет с собой депутатов нашей фракции Михаила Молоствова, Юлия Рыбакова, Александра Осовцова и Валерия Борщова из "ЯБЛока". Вместе они срочно вылетают в Буденновск.

Утром звонок Ковалева, он в Буденновске, объясняет ситуацию. Идет беспорядочный штурм больницы, стрельба по ней, в том числе из БТР, никакой организованной операции по освобождению заложников не получилось и ясно, что не получится, просто перебьют кучу народа. Ковалеву передали через одного из отпущенных заложников предложение Басаева договориться о временном прекращении огня и, в обмен на него, отпустить часть беременных женщин и женщин с новорожденными из родильного отделения. Сергей Адамович просит меня связаться с кем-нибудь из руководителей, способных принять такое решение, попытаться убедить в его необходимости. Ельцина нет в Москве, он вылетел в Канаду на совещание "семерки". Прямо из дома по городскому звоню Виктору Черномырдину. Практически в ту же минуту соединяют. По опыту знаю, что именно в таких кризисных ситуациях у премьера иногда вдруг неожиданно смолкает телефон, никому не хочется брать на себя ответственность.

Передаю Виктору Степановичу содержание разговора с Ковалевым, убеждаю в необходимости прекратить огонь. Надо спасти хотя бы столько людей, сколько можно спасти. Он соглашается, говорит, что отдаст соответствующее распоряжение. Днем выступаю на съезде "ДВР", говорю о том, что наша позиция по вотуму недоверия правительству будет в определяющей степени зависеть от эффективности усилий по разрешению кризиса в Буденновске с минимальными жертвами. Параллельно постоянно держу телефонную связь с Буденновском.

Во второй половине дня еще один звонок Ковалева. Он говорит, что, на его взгляд, Басаева можно убедить отпустить заложников, снять заведомо невыполнимые требования насчет вывода российских войск с Северного Кавказа, пообещав ему только одно – немедленное начало мирных переговоров в Чечне. Если Черномырдин будет готов предоставить Сергею Адамовичу полномочия для проведения такого разговора с Басаевым, он готов попробовать это сделать.

Пытаюсь связаться с Черномырдиным, Сосковцом – на этот раз не удается. Тогда прошу дать по телевидению информацию о том, что Гайдар не может выйти на связь с руководством правительства по срочному вопросу, связанному с урегулированием кризиса в Буденновске. Ровно через две минуты после того, как эта информация проходит в "Вестях", перезванивает Сосковец. Объясняю ему свое видение ситуации, говорю, что, на мой взгляд, не воспользоваться таким шансом было бы просто преступно. Обещает немедленно доложить Черномырдину.

Чуть позже Черномырдин связывается с Ковалевым, предоставляет ему полномочия для проведения переговоров. Прогноз Ковалева оправдался, Басаев действительно согласился отпустить заложников, по существу, под одно условие – немедленное начало переговоров о мире в Чечне.

Ночью эти договоренности перед телекамерами были подтверждены Черномырдиным в личном разговоре с Басаевым. Думаю, идея публичности этого разговора носила отнюдь не только политический характер. Сделав произошедшее достоянием гласности, Черномырдин резко ограничил возможности тех, кто был готов перечеркнуть любые достигнутые договоренности и организовать крупномасштабную авантюру со штурмом и непредсказуемыми последствиями.

Следующий день – тягучие переговоры по освобождению заложников. То нет автобусов, то никак не могут подобрать тех, кто согласится ехать вместе с басаевцами, гарантируя их безопасность. ФСБ требует от заложников подписать издевательскую бумагу о том, что они присоединяются к банде Шамиля Басаева добровольно и полностью отдают себе отчет в последствиях такого решения. К вечеру напряжение ощутимо нарастает.

В двенадцать ночи опять звонок Ковалева. Его только что обманом выманили с территории больницы и не пускают обратно. Он опасается, что именно в ближайшие часы будет предпринята попытка силовой акции. Тогда страшные жертвы, а за ними весьма вероятна кровавая круговерть в других регионах России. Просит сделать все возможное для того, чтобы предотвратить такое развитие событий. В полпервого ночи связываюсь с Черномырдиным. Делюсь с ним информацией, говорю, что если я хоть что-нибудь понимаю в логике наших силовиков, то именно сейчас, ночью, они могут учинить черт знает что, а ответственность за последствия в полной мере ляжет на него. Виктор Степанович отвечает, что этого ни в коем случае не допустит, в убедительных русских выражениях говорит, что он сделает с каждым, кто попытается начать какую-нибудь авантюру.

По информации, которой имею все основания доверять, тогда ночью действительно было принято решение о штурме, и только предельно энергичное вмешательство Черномырдина позволило спасти людей. Я думаю, не только у меня есть основания испытывать благодарность Виктору Степановичу за его действия во время буденновского кризиса.

В результате парадокс: страшный, варварский, кровавый террористический акт действительно послужил импульсом к мирным переговорам. Знаю людей, которые именно поэтому оправдывают Басаева. Сам категорически не принадлежу к их числу. Хорошо представляя себе расклад сил в российских верхах этого времени, убежден: то, что удалось спасти жизнь подавляющего большинства заложников, проложить дорогу мирным переговорам, – редчайшее стечение обстоятельств, примерно как если бы вы подбросили вверх монетку, а она возьми да и опустись на ребро. Думаю, буденновский кризис – один из тех ключевых моментов, когда угроза нависла не только над жизнью сотен людей, но и над самой российской демократией.

Через два дня после разрешения кризиса в Буденновске, уже во время мирных переговоров, мы с легким сердцем проголосовали против вотума недоверия правительству Черномырдина, но за резолюцию с требованием отставки руководства силовых министерств. Тем не менее широкой коалиции – от коммунистов до "ЯБЛока" – хватило голосов, чтобы провести вотум недоверия. Формально выступая против войны в Чечне, думское большинство проголосовало за отставку человека, усилиями которого трудный поворот к миру только что стал возможным. По действующей Конституции, лишь после второго вотума недоверия президент обязан выбрать, что он сделает: отправит в отставку правительство или распустит Думу. Между тем, через три месяца наступает срок, в течение которого, в период перед выборами, Дума не может быть распущена, а значит, при следующем голосовании отставка правительства Черномырдина предрешена. До этого правительство, которому уже вынесен вотум недоверия, существует полулегитимно. Эта его слабость устраивала и большинство Думы, и значительную часть президентского окружения.

Правительство решило повторить наш маневр апреля 1992 года, пойти на обострение, и тут же внесло на рассмотрение Думы проект Закона о доверии себе, тем самым поставив и парламент, и президента перед необходимостью быстрого и жесткого выбора. Если резолюция о доверии не проходит, тогда немедленное решение об отставке правительства или досрочных выборах Думы.

Этот неожиданный поворот событий поверг лидеров оппозиции в состояние, близкое к панике. Только что проголосовав за недоверие правительству, тут же радикально поменять свое решение и через неделю проголосовать за вотум доверия ему – страшный удар по собственной репутации. Пойти же на продолжение конфронтации опасно – а вдруг президент поддержит премьера и распустит Думу, что же тогда, остаться без своих депутатских привилегий, без мощной базы в Думе, которую коммунисты впоследствии столь эффективно использовали в ходе избирательной кампании?

Никогда не любил ходить в здание на Охотном ряду. Там тяжелая атмосфера, воздух буквально пропитан ненавистью. И вдруг на несколько дней эта атмосфера исчезла, я вдруг оказался популярен среди народных избранников. Эмиссары от оппозиции, особенно от колеблющихся популистских групп, один за другим подходят с просьбой помочь найти хоть какой-нибудь выход из сложившегося положения.

Честно говоря, желание наказать политиканов и мелких трусишек было. Но я понимал – поддаваться ему нельзя. Ведь до сих пор ни один парламент после краха социализма в России недорабатывал положенного срока. И это стало дурной традицией. Допустить такое еще раз было бы просто опасно. Выборы должны состояться точно в намеченные сроки.

Позвонил Виктору Степановичу, Борису Николаевичу, договорился о встрече – впервые после начала чеченской войны. Предложил формулу компромиссного решения: Дума еще раз ставит на голосование вопрос о вотуме недоверия, не набирает необходимого количества голосов. Правительство удовлетворяется этим, считает инцидент исчерпанным и не настаивает на повторном голосовании вотума доверия. В результате парламентское большинство оказывается как бы выпоротым, но не слишком больно. И Ельцин, и Черномырдин согласились с этим предложением.

На следующий день решение было принципиально согласовано на встрече Ельцина с руководством фракций и депутатских групп. Дума с огромным облегчением провалила повторный вотум недоверия. А через несколько дней, придя в Думу, я вновь почувствовал привычную атмосферу ненависти.

Маленькая победа в Думе не могла заслонить больших забот о предстоящих перспективах с парламентскими выборами. А ситуация для демократов была очень сложная, если не сказать почти безнадежная. То, что декабрьские выборы будут для "ДВР" тяжелыми, стало очевидным еще после начала чеченских событий. Помимо этой непопулярной самой по себе войны, действовали и другие негативные факторы. Раскол в самой партии на либералов и сторонников власти; образование движения "Наш дом – Россия", неизбежно отнимающего у нас часть наших же голосов; неудача попыток выстроить единую демократическую коалицию; появление десятков махоньких демократических групп, не имевших ни малейшего шанса преодолеть пятипроцентный барьер, но тоже растаскивавших голоса демократических избирателей… Все это, вместе взятое, низводило "ДВР" в предвыборном раскладе, по данным социологических опросов, в зону риска. Все решало то, куда качнется колеблющийся демократический избиратель, что перевесит – риск потерять свой голос, если "ДВР" барьер не преодолеет, или надежда иметь последовательно либеральную политическую силу, представленную в Думе.

Утром 21 декабря позвонил Черномырдин, поздравил: пятипроцентный барьер нами преодолен. За ним поздравил Георгий Сатаров, помощник президента, занимавшийся выборами. Та же информация – по радио, телевидению. Многочисленные звонки от сторонников, тех, кто нас поддерживал, голосовал за нас. Буквально часа два спустя – волна тревоги, потом разочарование: у Рябова в Центризбиркоме другие данные. Наша партия по-прежнему сохранила сильное положение в столицах – в Москве, в Питере, провела 9 депутатов по одномандатным округам, но проходного барьера не преодолела.

Из-за контраста с предшествующими известиями настроение особенно мерзкое. К тому же удручают общие результаты выборов. Убедительная победа коммунистов, у них явно будет большинство в парламенте, за ними на втором месте Жириновский, "НДР" получил меньше 10 процентов голосов, "ЯБЛоко" – меньше 7 процентов. Максимум, что смогут сделать в Думе демократы и умеренные, – это не дать коммунистам конституционного большинства. А ведь у нас впереди, через полгода – президентские выборы. Если умеренные и демократы подойдут к ним столь же раздробленными, вполне может сложиться ситуация, при которой победа коммунистов станет неотвратимой.

Природа постсоциалистического политического цикла довольно ясна. Социализм, как правило, оставляет в наследство финансовую разруху тяжелейшие бюджетные проблемы, крупный и трудноуправляемый внешний долг. Все это вместе с отсутствием традиций уважения к частной собственности, контрактному праву ставит непростые задачи перед правительствами, приходящими ему на смену.

Реформы неизбежно несут с собой радикальные изменения стиля жизни, соотношения доходов, социальных статусов. Общество с трудом адаптируется к подобного рода переменам, даже когда они исторически неизбежны и оправданны. Да, конечно, это хорошо, когда не надо больше стоять в очередях или униженно выпрашивать у местного партийного начальника разрешение на поездку в Болгарию, когда имеешь возможность создать собственное дело или выбирать место, где тебе удобно жить. Но ведь одновременно возникают и серьезные трудности: не хватает денег на покупку товаров, в изобилии появившихся на полках магазинов, да и работать надо куда напряженнее, чем раньше. Думать самому о будущем своей семьи. Все это – реальные жизненные проблемы, и именно правительство, по мнению многих, за них в ответе. Отсюда практически повсеместное поражение начинавших реформы политических сил на вторых после краха социализма принципиальных выборах и успех тех, кто апеллирует к чувствам ностальгии по старому порядку.

Пришедшие на этой волне к власти вполне способны нанести тяжелый удар по хрупким, едва сформированным рыночным механизмам. Так случилось в Болгарии, где реванш социалистов обернулся весной 1996 года хлебными очередями, бензиновым кризисом, резким сокращением валютных резервов, лавинообразным падением национальной валюты. Но это, скорее, исключение. В подавляющем большинстве случаев через несколько лет после начала реформ посткоммунистические партии уже вполне интегрируются в структуры гражданского общества. Придя к власти на критике реформ, их лидеры, как правило, продолжают проводить примерно тот же курс. Польша, где самые резкие критики либерала Бальцеровича, получив власть, сохранили преемственность в политике, тому наглядный пример.

Подобные примеры рождают опасные иллюзии. Многие россияне думают: если в Восточной Европе с приходом посткоммунистических партий не произошло ничего страшного, так же будет и у нас. На мой взгляд, это опасная ошибка. Именно здесь проявляется принципиальное различие восточноевропейских (вассальных) и российской (имперской) компартий. Восточноевропейские компартии, скажем, польская, венгерская или болгарская, никогда не были, в собственном смысле этого слова, независимыми. По существу, они оставались отделами ЦК КПСС по управлению соответствующими странами-сателлитами. Именно поэтому и для своих народов они всегда были символом национального унижения. И после развала коммунистической империи и дискредитации коммунистической идеологии эволюционировали в сторону социал-демократии.

Совсем другая ситуация в России. Здесь коммунистическая идеология уже давно играла, скорее, роль мишуры, обертки имперской сущности. Крах социализма в России совпал и с крахом империи. Коммунизм здесь оказался переплетенным с радикальным национализмом, а основная линия эволюции КПРФ пошла не в сторону социал-демократии, а в сторону национал-социализма. Вся нацистская риторика 20-х – начала 30-х годов прекрасно приспосабливалась к постсоветским реальностям: текстовые повторы отдельных пассажей Гитлера в книжках лидера российских коммунистов Геннадия Зюганова, разумеется, далеко не случайность. Конечно, любые аналогии условны, корни КПРФ существенно иные, чем у немецких нацистов, но все же главная тенденция ее эволюции в 1991-1996 годах очевидна. Это партия агрессивного реванша, не принявшая для себя правил игры демократического общества. Ее победа на президентских выборах чревата тяжелым кризисом рыночных и демократических институтов.

В условиях молодой рыночной экономики с развитыми финансовыми рынками реакцию на победу коммунистов нетрудно промоделировать: крах российского фондового рынка, стремление как можно скорее избавиться от акций российских предприятий и перевести вырученные средства в конвертируемую валюту, острейший кризис на рынке государственных заимствований, перераспределение сбережений населения из рублевой формы в валютную, аналогичные действия банков, предприятий.

Уже с осени 1995 года приближение президентских выборов, риск прихода коммунистов к власти начинают сказываться на финансовых рынках, вновь растет доля сбережений населения в валюте.

Нестабильная, молодая налоговая система в России – это не хорошо отлаженный автомат. Ее надо постоянно подправлять, искать противоядие против открывающихся лазеек, просто отказа крупнейших предприятий от уплаты налогов. Именно этим Чубайс энергично занимался в 1995 году. Его отставка в январе 1996 года по предвыборным мотивам -мощный сигнал рынку. Директора понимают: в ближайшие месяцы с налогами можно не торопиться, власть усердствовать не будет. Отсюда резкое падение доходов государства, рост налоговой недоимки. С начала марта – нарастание кризиса на рынке государственных заимствований. Процентная ставка по государственным казначейским обязательствам, срок исполнения которых – до первого тура президентских выборов, втрое меньше, чем ставка по таким же бумагам, но со сроком реализации после начала июля.

Не надо быть великим экономистом, чтобы понять: в случае победы Зюганова, еще до того, как он переступит порог кремлевского кабинета, выстроятся очереди к обменным пунктам, начнется масштабное бегство и российского, и иностранного капитала за рубеж. Быстрое истощение валютных резервов, резкое падение курса рубля, вынужденный отказ от его конвертируемости – все это практически неизбежные ступени развития кризиса, который развернется в результате победы коммунистов. А отказ от конвертируемости – это уже начало развала всех с таким трудом созданных рыночных механизмов. Исчезнет конкуренция импортных товаров, ускорится рост цен, вновь возникнет дефицит на различных рынках. Естественная реакция населения на неконвертируемость рубля и появление дефицита – панические закупки предметов первой необходимости, дальнейшее ускорение роста цен, рост бедности. И практически неизбежные в данной ситуации попытки ввести контроль цен на важнейшие товары. Ну, а контроль цен в условиях финансовой и потребительской паники – прямой путь к восстановлению тотального дефицита.

Откуда возьмется зерно в городах, если рубль вновь перестанет работать? Как тогда взять его у фермеров и сельскохозяйственных предприятий? Посылать на село продотряды?

Короче говоря, экономический анализ показывает: победа коммунистов автоматически разрушит рыночные регуляторы, страна окажется в обстановке экономического хаоса 1991 года, когда не работают ни деньги, ни приказы. Нетрудно представить себе реакцию населения – рост недовольства, непопу-лярность режима, лихорадочный поиск врагов народа. Все это вряд ли надолго. Никакого стабильного тоталитаризма уже не получится, нет для него ни социальной, ни идеологической, ни финансовой базы. Но удар по перспективам развития России в XXI веке будет нанесен мощнейший,