Текст книги "ДНИ ПОРАЖЕНИЙ И ПОБЕД"

Автор книги: Егор Гайдар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Невольно в памяти возникает знакомая по мемуарам атмосфера последнего заседания Временного правительства. Вспомнил Владимира Набокова: "В зале находились все министры, за исключением Н.М.Кишкина… Министры группировались кучками, одни ходили взад и вперед по залу, другие стояли у окна, – С.Н.Третьяков сел рядом со мной и стал с негодованием говорить, что Керенский их бросил и предал, что положение безнадежное. Другие говорили, что стоит только "продержаться" 48 часов – и подоспеют идущие к Петербургу верные правительству войска". Вечером 3 октября на Старой площади было нечто очень похожее.

Больше всего удивился сообщению о захвате Государственного таможенного комитета. Подумал: это зачем? Только позже узнал о "Списке Руцкого". Именно на таможенников он возлагал задачу задержать на границе членов правительства, которые, по его представлению, конечно же, должны были вот-вот ринуться за рубеж. Арестовать и немедленно доставить на суд и расправу в Белый дом. Впрочем, хотя список, начиная с председателя Совета Министров, был весьма обширным и включал в себя многих заметных деятелей, фамилии президента, министре обороны и моя в нем не значились. Видимо, эту троицу везти далеко не предполагалось.

Кажется, заседание еще так и не началось, когда на экране телевизора появился Юрий Лужков. Призвал москвичей к порядку и спокойствию. По-моему, сказал совершенно не то, что требовала ситуация. Кто, собственно говоря, должен соблюдать порядок и спокойствие? Боевики, продолжающие штурм телецентра? Или граждане России, у которых в эту ночь вновь похищают свободу? К порядку и спокойствию можно было бы призывать, будучи уверенными, что верные президенту войска есть и выполнят приказ. Ну а сейчас, когда в Москве решается судьба страны, посылать мужиков, как малых детишек, в постели было по меньшей мере нелепо. Наоборот, необходимо опереться на поддержку своего народа, уже дважды, в августе 1991-го и в апреле 1993-го, ясно показавшего, что он выбрал свободу.

20 часов. Штурм "Останкино" продолжается, боевики оппозиции захватывают новые объекты. Силы МВД деморализованы, армейские части на помощь не подходят. Оппозиции почти удалось убедить население в масштабности своего движения и в изоляции президента. Все это дезорганизует тех, кто готов прийти на помощь.

Принимаю решение о необходимости обратиться к москвичам за поддержкой. В первую очередь звоню Сергею Шойгу, председателю Комитета по чрезвычайным ситуациям. Знаю его по совместной работе. Он хорошо себя зарекомендовал в горячих точках – Осетии, Таджикистане, Молдове. Смелый, решительный человек, на которого можно положиться в такую минуту. Прошу доложить, какое оружие в подведомственной ему системе гражданской обороны имеется в районе Москвы, и, на случай крайней необходимости, срочно подготовить к выдаче 1000 автоматов с боезапасом. По голосу чувствую: переживает, прекрасно понимает огромную ответственность. Вместе с тем ясно, что поручение правительства выполнит.

Связываюсь с Виктором Ериным. Говорю: если не призовем народ, дело кончится плохо. Он согласен, обещает помочь всем, чем сможет.

Звоню президенту, говорю, что считаю целесообразным обратиться за поддержкой к народу. Он тоже согласен.

Даю команду А.Долгалеву сосредоточить своих дружинников у Моссовета. Прошу бизнесменов, имеющих свои охранные структуры, по мере сил поддержать обученными людьми.

Иду в кабинет премьера, В коридорах самого начальственного, обычно чинного пятого этажа суетятся растерянные работники аппарата. Один подскакивает ко мне, буквально кричит: "Вы же понимаете, что все кончено! В течение часа нас всех перережут! "

Виктор Степанович спокоен, держится хорошо. Просит на случай блокады здания правительства получить наличные в Центральном банке. Передаю это поручение первому заместителю министра финансов А.Вавилову, а сам информирую премьера, что отправляюсь на Российское телевидение, буду просить москвичей о поддержке, потом поеду к Моссовету. До отъезда успеваю в своем кабинете записать небольшое выступление для "Эхо Москвы", беру с собой Аркадия Мурашева, коллегу по "Выбору России", бывшего начальника московской милиции.

Москва пустая – ни милиции, ни войск, ни прохожих. В машине слушаем по радио победные реляции оппозиции: побеждаем, точнее, уже победили, теперь никаких компромиссов, Россия обойдется без президента, пришел последний час ельциноидов…

Подъезжаем к Российскому телевидению. Вход забаррикадирован. После долгих и настороженных переговоров моей охраны и охраны телевидения нас наконец пропускают. Попцов очень нервничает. После штурма "Останкино" ждет нападения боевиков. Не может понять, почему не присылают солдат для защиты. Ведь здесь больше нескольких минут не продержаться. Пока разговариваем, проходит информация, что занято здание ИТАР-ТАСС.

Еще раз связываюсь с Ериным, прошу хоть как-то прикрыть Российское телевидение. Теперь и сам вижу, что обороны никакой. Обещает помочь.

Уже перед объективом телекамеры попросил на минутку оставить меня в студии одного. Как-то вдруг схлынула горячка и навалилась на душу тревога за тех, кого вот сейчас позову из тихих квартир на московские улицы. Нетрудно понять, какую страшную ответственность за их жизни беру на себя. И все же выхода нет. Много раз перечитывая документы и мемуары о 1917 годе, ловил себя на мысли о том, что не понимаю, как могли десятки тысяч интеллигентных, честнейших петербуржцев, в том числе многие офицеры, так легко позволить захватить власть не слишком большой группе экстремистов? Почему все ждали спасения от кого-то другого: от Временного правительства, Керенского, Корнилова, Краснова? Чем все это кончилось, известно. Наверное, эта мысль – главное, что перевешивает все сомнения и колебания. И потому выступаю без колебаний, с сознанием полной своей правоты.

После телеобращения едем к Моссовету. Еще недавно, проезжал мимо, видели у подъезда маленькую кучку дружинников. Теперь набухающими людскими ручейками, а вскоре и потоками сверху от Пушкинской, снизу от гостиницы "Москва" площадь заполняется народом. Вот они – здесь! И уже строят баррикады, разжигают костры. Знают, что происходит в городе, только что видели на экранах телевизоров бой у "Останкино". Костерят власть, демократов, наверное – и меня, ругают за то, что не сумели, не подвергая людей опасности, не отрывая их от семьи и тепла, сами справиться с подонками. Справедливо ругают. Но идут и идут к Моссовету. Да, они готовы потом разбираться, кто в чем виноват, кто чего не сделал или сделал не так, как надо. А сейчас идут, безоружные, прикрыть собой будущее страны, своих детей. Не дать авантюристам опять прорваться к власти.

Офицерские десятки, готовые в случае нужды взять оружие в руки, уже строятся возле памятника Юрию Долгорукому. Но это – на крайний случай. Крепко надеюсь, что оружие не понадобится. Толпа напоминает ту, в которой стоял в августе 1991 года, заслоняя Белый дом. Те же глаза. Добрые, интеллигентные лица. Но, пожалуй, настроение еще более суровое, напряженное. Где-то среди них мой отец, брат, племянник. Наверняка знаю, здесь множество друзей, соратников, однокашников.

Выступаю перед собравшимися, сообщаю, что от "Останкино" боевики отброшены. Призываю оставаться на месте не рассредотачиваясь, начать формирование дружин, быть готовыми при необходимости поддержать верные президенту силы.

Главный вход в Моссовет закрыт. С трудом, в обход, перелезая через баррикады, пробираемся в здание. Еще недавно его частично контролировала оппозиция. Группа депутатов Моссовета пыталась организовать здесь один из ее штабов, но теперь здание очищено людьми Ю.Лужкова. Сам он оживлен, возбужден, даже весел. Прошу Мурашева наладить связь между нашими дружинниками и милицией. Созваниваюсь с В.Черномырдиным, рассказываю об обстановке в центре столицы, спрашиваю, что известно о подходе войск. В целом картина неопределенно-тягучая, но порыв оппозиции, кажется, начинает выдыхаться.

Еще раз выступаю у Моссовета и на машине – к Спасской башне. Там еще одно место сбора. Из окна машины вижу, как пробудилась, преобразилась Москва. Множество народа, полыхают костры, кое-где звучат песни, видны шеренги дружин. Собравшись вместе, люди ощутили свою силу, почувствовали уверенность.

У Спасской башни на Красной площади, где люди собрались по своей собственной инициативе, настроение более тревожное, плохо с организацией. Ко мне подходит военный, представляется полковником в отставке, просит указаний, помощи. Там, у Моссовета, – сплочение. Здесь – пожалуй, наше уязвимое место.

…У меня в кабинете А.Чубайс, Б.Салтыков, Э.Памфилова, С.Васильев, А.Улюкаев и многие другие. Жадно расспрашиваю их, какие новости, что произошло в мое отсутствие. Информации до обидного мало. Прошу министров отправиться на митинги, выступить, поддержать боевое настроение москвичей. Вообще, одна такая ночь может выявить людей лучше, чем долгие годы. Кое-кто из наших неожиданно впал в панику, сбежал. Но остальные вели себя спокойно и даже мужественно. Например, Василий Васильевич Барчук, председатель правления Пенсионного фонда, немолодой, с больным сердцем. В вечер, когда замолкло "Останкино", примчался ко мне с дачи, в свитере, готовый сделать все, что необходимо.

Около полуночи ситуация в городе наконец начала меняться. Иллюзия, что речь идет о восстании против вражеского, не имеющего поддержки режима, развеялась. Сторонники президента выходят из состояния оцепенения и растерянности. К этому времени абсолютно уверен, что власть в России в руки анпиловцев и баркашовцев не отдадим. Даже если к утру руководству МВД не удастся привести в порядок свои силы, а армия останется пассивной. Тогда раздадим оружие дружинникам и будем действовать сами. В том, что сможем это сделать, сомнений нет.

Вспомнилось место из мемуаров Ф.Раскольникова "Кронштадт и Питер в 1917 году": "Если бы Временное правительство нашло в себе достаточно решимости, то путем установки пары батарей на берегу морского канала ничего не стоило бы преградить кронштадтцам путь в устье Невы… Но, к счастью, эта мысль не пришла в голову никому из членов правительства Керенского, в силу его панической растерянности".

Около двух ночи. Говорим по телефону с Борисом Ельциным. Голос у него усталый, даже охрипший, но гораздо более уверенный, чем раньше: войска будут! Двинулись! Идут к Москве!

Догадываюсь, что ему недешево стоило добиться такого поворота событий. Говорю, что, по моему мнению, президенту надо бы встретиться с военными, даже еще до вступления их подразделений в Москву. Они должны видеть его и лично от него получить приказ. В противном случае остается риск, что армия так и не начнет действовать. Победа все равно будет наша, но прольется больше крови.

В половине шестого утра президент перезвонил, сказал, что эту мою просьбу он выполнил.

Тем, кто не пережил вечер третьего октября, не видел нависшей над страной страшной опасности, не звал людей на площадь, непросто понять мои чувства, когда раздался первый танковый выстрел по Белому дому. Как ни парадоксально, первое, что я испытал, было огромное облегчение: не придется раздавать оружие поверившим мне людям, посылать их в бой.

5 октября. Порядок в Москве восстановлен, регионы демонстрируют подчеркнутую лояльность, угрозы гражданской войны больше нет. Но политические проблемы, конечно же, не решены, кое в чем они даже усугубились.

ГЛАВА XII

Время упущенных возможностей

Главная жертва – демократия • «Мерседесы»

для правительства • Лицом к лицу с популизмом •

Непонятная эйфория • В роли лидера • Выборы •

Заявление об отставке • Фракция "ДВР" в Думе •

Создание политической партии

ПОЛИТИЧЕСКИЙ итог случившегося: 3-4 октября в Москве состоялась скоротечная гражданская война. Коммунистические и националистические боевые дружины, действуя решительно и напористо, были близки к овладению ключевыми точками Москвы, а значит – России. Войска долго колебались, начали действовать только после явно выраженной обществом поддержки президентской стороны. Более ста пятидесяти убитых у «Останкино» и Белого дома.

Никто из вождей радикальной оппозиции и депутатов не пострадал. Пожалуй, больше всех опозорился "президент" А.Руцкой, по очереди призывавший летчиков – бомбить Кремль, иностранных послов – гарантировать его драгоценную жизнь, а затем демонстрировавший свой автомат в смазке как главное свое алиби. По Белому дому было выпущено 12 танковых снарядов – 10 болванок, 2 зажигательных.

Через некоторое время уйдет напряжение реальной схватки, мучительное беспокойство, охватившее миллионы людей в России и в мире вечером 3 октября, когда исход противоборства был неясен. Многие из тех, кто этим вечером заклинали президента действовать самым решительным образом, вскоре начисто отрекутся от своих слов, торопясь возложить на него всю ответственность за случившееся. А образ танков, стреляющих по Белому дому, надолго останется в общественной памяти, порождая сомнение в стабильности российских демократических институтов.

К сожалению, за неспособность политических элит найти компромисс, избежать силового решения пришлось платить, и тут сразу выясняется, что главная жертва – демократия. Еще утром 3 октября президент Ельцин – лишь один из многих игроков на российской сцене, первый среди равных, ведущий при посредничестве патриарха сложные переговоры с целью найти выход из политического тупика. Утром 5 октября у него в руках вся полнота власти в стране. Из киселеобразного двоевластия мы угодили де-факто в авторитарный режим, который немалая часть народа, уставшая от этого двоевластия, от роста преступности и мечтающая о восстановлении нормального порядка, поддержит или, по меньшей мере, не будет ему активно противодействовать.

Внешне это сразу выразилось в изменении положения самого Б.Ельцина, почувствовалось по поведению окружающих его людей, по тому, как с ним общаются лидеры московской и региональных элит, главы государств СНГ. Собственно, в это время и возникают покоробившие многих барские нотки в голосе президента.

Именно тогда, в октябре 1993 года, от него, более чем когда-либо до или после, зависел выбор пути России. И он его сделал. В радикально изменившейся ситуации на референдум был вынесен уже не относительно сбалансированный компромиссный вариант новой Конституции, выработанный летом на конституционном совещании, а гораздо более жесткий, типично президентский. И все же Б.Ельцину хватило разума отказаться от резкого поворота в сторону авторитаризма. Чрезвычайное положение вскоре было отменено. Явно оппозиционные "Правда", "Советская Россия" продолжают выходить. Никакая, ни "жесткая", ни "мягкая", цензура не введена. Зато сразу назначен срок референдума по новой Конституции и выборы нового парламента.

Перспективы демократических сил на предстоящих выборах не выглядят блестящими. До 4 октября в России существовало осознанное обществом двоевластие, а значит, президент, правительство лишь в ограниченной мере отвечали за ситуацию. Теперь двоевластие ликвидировано, ссылаться на него как на оправдывающее обстоятельство не приходится. Между тем, заложенная еще весной и летом 1993 года бомба экономической политики правительства, политики щедрых обещаний и фактического недофинансирования, к осени уже взорвалась. Невыполненные государственные обязательства в оплате военных заказов, расчетов за сданное зерно, гарантированные и не введенные субсидии, задержки в оплате труда врачей, учителей, выдаче денежного содержания личному составу армии и флота уже стали острейшей политической проблемой.

Причем оправдываться правительству просто невозможно: ведь это действительно нечестно – пообещать и не сделать. Выполнить же в полном объеме пустые обещания, которые щедро понадавали в предшествующие месяцы, – значит, подорвать российскую экономику, ее денежную систему, встать на путь финансового развала, результаты которого именно в эти месяцы особенно ярко проявляются у наших ближних соседей – на Украине, в Белоруссии, Казахстане.

Несмотря на мужественное сопротивление министра финансов Б.Федорова, избыточные, превышающие возможности российской экономики деньги все же текут в аграрный сектор, поддерживая на плаву заведомо убыточные, нежизнеспособные предприятия.

В экономике каждой страны существует так называемая лаговая зависимость – временной промежуток, разделяющий момент или период, в который государство резко увеличивает находящуюся в обращении денежную массу, и начало соответствующего повышения темпов инфляции. Когда мы приступали к реформам, о длительности этого временного лага для России в ее специфических тогдашних условиях можно было лишь догадываться. Теперь, осенью 1993 года, цифра определилась достаточно четко – 5 месяцев. С таким же отставанием по времени происходит и обратное явление: ужесточение денежной политики скажется на снижении инфляции лишь 4-5 месяцев спустя. Отсюда ясно: та жесткая экономия государственных расходов, к которой правительство, видя реальную угрозу гиперинфляции, вернулось с сентября-октября 1993 года, реального влияния на сдерживание роста цен до февраля следующего года оказать не успеет. А выборы назначены на 12 декабря.

Если нет моральных ограничений, если главная цель – власть и эта цель оправдывает средства, создать экономическую базу для обеспечения победы на выборах не составляет особой сложности. Достаточно было именно теперь, когда оппозиция сокрушена, резко взвинтить объемы кредитования бюджета Центральным банком, разом расплатиться со всеми долгами, убедительно, на уровне, понятном каждой семье, показать, каким добрым, щедрым и любвеобильным может быть окрепшее правительство, если оппозиция не ставит ему палки в колеса. Ну, а платить по счетам всплеском инфляции можно потом, когда выборы выиграны…

Такое для себя исключаю сразу. На мой взгляд, это просто бесчестно по отношению к стране. Да и к тому же жизнь не кончается в декабре 1993-го. Как потом расхлебывать последствия финансовых авантюр? Но уже созданная проблема невыполненных обязательств действительно серьезна и легких решений не имеет. Единственно осмысленное, что в этой ситуации нужно делать, это немедленно прекратить дальнейшую раздачу авансов и обещаний, сократить поток государственных обязательств. Все ресурсы текущих налоговых поступлений должны быть сосредоточены на возвращении первоочередных долгов.

Правительство принимает решение об отмене хлебных дотаций, прекращении выдачи предельно обременительных для бюджета льготных кредитов, отказе от индексации государственных капиталовложений на IV квартал, о начале поэтапного повышения платы за жилье, о пересмотре принятых в 1993 году федеральных программ, концентрируя скудные ресурсы лишь на том абсолютно необходимом, что посильно бюджету.

Направление – единственно верное. Но я быстро убеждаюсь, что в изменившемся составе правительства мои возможности эффективно проводить такую политику весьма ограниченны. Наглядное свидетельство тому – история с дотациями на комбикорма. Еще летом, выбив из правительства закупочные цены на зерно, заметно превышающие биржевые, аграрное лобби без тени смущения занялось добычей бюджетных дотаций сельхозпредприятиям, которые это дорогое зерно используют для комбикормов. Логика восхитительная: сначала заплатите мне из бюджета поднебесные цены за зерно, а потом добавьте еще, так как это зерно дороговато. Правительство тогда дрогнуло, обещало платить, но, за недостатком денег в бюджете, платить так и не начало.

Твердо убежденный, что если уж явно денег на это не будет, то нужно так прямо и сказать, я сразу поставил этот вопрос и провел решение об официальной ликвидации невыполненных дотаций на комбикорма. Но буквально на следующий день это решение В.Черномырдин отменил, пустые обязательства были пролонгированы.

Все шло чрезвычайно трудно. Поистине предстояло разгребать Авгиевы конюшни. Готовые, давно назревшие, опоздавшие по меньшей мере на полгода документы по либерализации внешнеэкономической деятельности, сокращению круга квотируемых товаров, снижению экспортных пошлин, защите прав акционеров, жилищной реформе лежали в аппарате без движения. Снова и снова убеждался, что заметно изменившийся, безмерно разбухший за минувший год аппарат правительства аморфен, недееспособен. Только если лично заниматься каждым из нормативных актов, не выпускать их из рук при визитах к премьеру, можно добиться хоть какого-то результата. Иначе все как в песок – бесследно.

Заметно изменился стиль работы, вновь возобладала знакомая по прежним годам помпезность, монументальность. В 1992 году я был твердо убежден – обязанное вместе со страной переживать тяжелый кризис правительство не может позволить себе никаких излишеств. Только в этом случае оно обретает моральное право проводить жесткие, социально конфликтные меры. Я всегда был готов предложить любому проверить расходную роспись Минфина и подсказать нам – от чего мы еще можем, а следовательно, должны отказаться.

Конечно, скромность нельзя доводить до глупости. Премьер, отправляющийся на работу в трамвае, – может, такое и хорошо для предвыборной пропаганды, но непозволительная роскошь для страны. Весь вопрос в разумности меры, поэтому, слыша то и дело возникавшие предложения о закупке "мерседесов", о запуске в производство серии новых роскошных машин для руководства, которые в народе прозвали "членовозами", категорически их отклонял. Когда в 1992 году вопрос о массовой закупке "мерседесов" для членов правительства поставила служба охраны, я ответил: президент у нас один, все, что надо для его безопасности, – пожалуйста. Но сам я ездил и езжу на "Волге", другим руководителям ничто не мешает следовать этому примеру. Постепенно начал замечать, что такая позиция вызывает раздражение. Допускаю, что многое делалось вовсе не из страсти к роскоши и не из-за нескромности, возможно, кто-то, по российской традиции, считал, что именно таким путем вызывается "уважение" к власти. Но мне это было явно не по душе. Подобный же перебор проявился, кстати, и в истории с обустройством Белого дома, и в проекте строительства нового здания парламента. Период, когда скромность правительства считалась нормой, отошел в прошлое.

Видно и то, как изменилась в последнее время обстановка вокруг Б.Ельцина. В 1992 году, когда я возглавлял правительство, вмешательство какого-нибудь Коржакова или Барсукова в экономическую политику было вообще за гранью мыслимого. Они воспринимались исключительно как охранники. Теперь же факт их резко возросшего влияния – секрет Полишинеля. Вместо четкой и последовательной линии на равные правила игры, унификации налогового и таможенного режима имеем теперь, после октября 1993 года, поток странноватых решений об индивидуальных льготах. Определенный крен в сторону коррумпированного, бюрократического капитализма, с его тесно переплетенными собственностью и властью. А моего влияния и возможностей явно не хватает, чтобы все это остановить.

Вот так и вышло, что вскоре после того, как смолк октябрьский грохот танковой канонады и стало ясно, что политическая ситуация стабилизировалась, я начал задумываться, насколько продолжительной и полезной может быть моя работа в правительстве по "второму призыву".

Тем временем усилия по сокращению ничем не обеспеченных государственных обязательств, регулированию бюджетного кризиса начали приносить результаты. Среднемесячные темпы роста денежной массы в октябре-декабре составили около 10 процентов. Значит, весной 1994 года должны будут опуститься до этого уровня и месячные темпы инфляции. Конечно, по стандартам устойчивых рыночных экономик это еще слишком большая цифра, однако угроза гиперинфляции все же осталась позади.

Но вот незадача: то, что с точки зрения перспектив экономики страны является успехом, в предвыборной кампании может обернуться одной из причин серьезной неудачи. Так уж повелось, что за последствия чужих ошибок отвечают политики, которые у власти сейчас, никто не помнит и помнить не хочет, что пустые обещания раздавались весной-летом, когда и духу твоего в правительстве не было. Позитивные ростки финансовой стабилизации вызреют лишь постепенно, а пока малопопулярные решения по отмене хлебных субсидий, льготных кредитов и другие бьют по тебе, и бьют больно. Вот и получается, что мы должны проводить необходимую экономическую линию, грозящую ударить по нам политическим бумерангом. Я имею в виду приближающийся срок выборов.

Надо сказать, что к концу 92-го года, к моменту моей отставки, демократическое движение в России являло собой структурно довольно печальное зрелище. За ним еще по-прежнему оставалась достаточно мощная общественная поддержка, и популярность Ельцина была велика. Демократические митинги при хорошей подготовке собирали десятки тысяч человек. Но все заметнее проявлялась организационная слабость и раздробленность демократов. Самое мощное объединение в нашей части политического спектра – "Демократическая Россия" – находилось в стадии полураспада. Из него выходят все новые и новые политические группировки, само оно аморфно, не имеет ни фиксированного членства, ни своих печатных изданий, ни работающей системы пропаганды, ни денег, ни достаточно авторитетных лидеров. Некоторые выделившиеся из "Демроссии" структуры, в частности Республиканская партия, основанная на базе бывшей демократической платформы в КПСС, организованы лучше, но крайне малочисленны и еще менее авторитетны. Постоянно возникают все новые и новые маленькие демократические группки, отражающие лишь амбиции своих маленьких лидеров.

Понять причины слабости демократического движения несложно. Интеллигенция, которая была мотором демократических преобразований, по при^ роде своей чужда организованной политической деятельности. Особенно же эта нелюбовь обострилась после десятилетий пребывания, в хорошо организованном партийном коммунистическом ярме. Но от того, что все это мне было понятно, легче не становилось.

Впервые вопрос о необходимости для реформат торов активно включиться в политическую работу передо мной поставил весной 1992 года, во время моего визита в Прагу, Вацлав Клаус, тогда министр финансов Чехословакии. Мне тогда было важно показать, что Восточная и Центральная Европа остается для России одним из важнейших экономических и политических приоритетов, что мы отнюдь не собираемся отсюда уходить, заинтересованы в создании новых рыночных механизмов сотрудничества.

Многие из тех, кому довелось проводить реформы в постсоциалистических странах, относятся к Клаусу с чувством белой зависти. Ему достались два старших козыря на руки. Чешские коммунисты оставили страну в относительном финансовом порядке, с низким внешним долгом и ограниченными финансовыми диспропорциями. Традиционная чешская финансовая респектабельность пересилила деструктивные тенденции разваливающегося позднего социализма. Сыграл свою роль и национальный характер чехов с его устойчивой мелкобуржуазностью, которую так не любил В.И.Ленин.

Надо признать, Клаус сумел на редкость удачно распорядиться своими козырями. Конечно, и здесь было резкое падение промышленного производства в первые три года реформ, рост социального неравенства, скачок цен сразу после их размораживания. И все же создание базы рыночного роста здесь оказалось наименее конфликтным, уровень поддержки начатых преобразований – наибольшим. Не случайно Клаус оказался единственным, кто остался у руля на протяжении пяти лет нелегких реформ.

Совсем молодым Клаус успел поучаствовать в прерванной попытке чешских реформ 1967-1968 годов, работал заместителем председателя Национального банка, потом долгие годы был не у дел, устроился счетоводом. Лишь в конце 80-х, когда под влиянием советской перестройки режим в Чехословакии стал чуть либеральнее, ему разрешили научную работу в Институте прогнозирования (известном к тому времени в Праге как институт диссидентов). Перепады в судьбе сказались на характере, сделали Клауса человеком жестким, упрямым, иногда склонным эпатировать собеседника.

Разговор тогда, весной 1992-го, оказался для меня неожиданным и важным. Я в тот момент весь пребывал во власти преобразований, голова была забита цифрами и графиками, показателями инфляции и процентами роста денежной массы. Мы обсудили эти темы с Клаусом, а потом он вдруг резко повернул разговор на политику. Общий смысл его слов: "Я говорил Бальцеровичу, он меня не слушал, теперь повторяло вам – все эти экономические тонкости интересны и по большому счету нам всем понятны, но если вы не сумеете создать политическую базу поддержки рыночных реформ, то навсегда останетесь заложниками неожиданных маневров тех, кто позвал вас в правительство. Это очень легко может перечеркнуть все, что вы делаете или собираетесь делать. Важнейшая задача – консолидация политических сил, способных стать базой поддержки проводимых реформ. Как часто вы выступаете в аудиториях, перед публикой, объясняете свои взгляды, убеждаете? Редко? А я вот не жалею для этого времени, делаю это несколько раз в неделю".

Конечно, легче всего было отмахнуться от сказанного, возразить, что доказывать необходимость либеральных реформ в насквозь пронизанной буржуазным духом Чехии совсем не то, что пытаться создать им базу поддержки в России. И все же разговор заставил всерьез задуматься о политическом обеспечении начатых преобразований.

На посту премьера хорошо осознал всю серьезность трудностей, связанных с организационной слабостью, беспомощностью демократического движения. При всей искренней и самоотверженной готовности значительной части демократов поддержать нелегкую политику 92-го года, их раздробленность и слабость резко снижали эффективность такой поддержки.

Лидеры, соревнующиеся между собой за влияние демократических групп, неоднократно предлагали мне включиться в политическую борьбу просили оказать им содействие. Все подобные предложения я отклонял, ссылаясь на то, что это не мое поле деятельности. Но готов был оказать содействие объединению как можно более широкого круга демократов. Особенно потребность в таком объединении возросла к весне 1993 года, когда началась подготовка к референдуму. Демократическим силам необходимо было добиться на нем победы.

Неоднократно собирались вместе. Иногда у Геннадия Бурбулиса, иногда у Аркадия Мурашева, у меня. Состав разный – Александр Яковлев, Гавриил Попов, Сергей Шахрай, Глеб Якунин, Лев Пономарев, Владимир Лысенко, Сергей Ковалев, Борис Золотухин, Анатолий Собчак, Сергей Юшенков, Михаил Полторанин. Обсуждали складывающееся положение, договаривались о координации действий. И каждый раз возникает тема – что делать после референдума? Есть общее широкое понимание того, что наиболее вероятным результатом кризиса власти неизбежно станут досрочные выборы осенью 93-го или, в крайнем случае, весной 94-го. Идти на такие выборы слабыми, организационно раздробленными предельно опасно. Отсюда постоянные дискуссии о том, как же добиться объединения демократов, как сформировать дееспособную демократическую организацию.