Текст книги "Божиею милостию Мы, Николай Вторый..."

Автор книги: Егор Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 58 (всего у книги 61 страниц)

92

Незаметно подошло Благовещение и Вербное воскресенье. В пятницу вместе с Ольгой и Татьяной Николай отстоял всенощную в Фёдоровском соборе. Истово молились Богу и в Благовещение, у обедни и у всенощной. Когда возвращались домой из храма с пучками верб, то даже разнузданные караульные солдаты с красными бантами на лацканах шинелей при виде царя подтягивались, снимали папахи и крестились.

Николай был очень благодарен настоятелю Фёдоровского собора, скромному священнику Афанасию Беляеву, который заменил тяжело занемогшего духовника царя протоиерея Васильева и стал домашним священником Семьи в её чёрные дни.

Случайно, по воле судьбы, приблизившись к тем, кто ранее казался скромному настоятелю небольшой царскосельской церкви в сиянии регалий и власти смертными полубогами, отец Афанасий вдруг увидел, что эти люди, свергнутые с пьедестала, так же как и раньше – усердно, кротко, по-православному, часто на коленях, – молятся Богу. Их покорность и смирение были не театральными, скрывавшими мстительность или злобу, но полной отдачей себя в Волю Божию.

В один из дней, когда полковник Романов и его друг Василий Александрович Долгоруков срубили в парке огромную засыхающую ель и разделывали её двуручной пилой на аккуратные чурбаны, на расчищенной ими же дорожке показалась в сопровождении двух офицеров нервно вышагивающая, измождённая и сутулая фигура в полувоенной бекеше и каракулевой шапке «пирожком». Это был министр юстиции Временного правительства Керенский собственной персоной. Он пожелал увидеть арестованного «полковника Романова».

Караульные у ворот сказали Александру Фёдоровичу, что бывший царь гуляет где-то в парке. Керенский мчался по удивительно чистой дорожке в заснеженном пространстве, радуясь, что может идти наконец не в толпе, постоянно окружающей его, а в безлюдье и таким энергичным шагом, который выражает его динамичную сущность. Он всё время задумывался над тем, как ему следует обратиться к бывшему Императору: «Гражданин Романов?..» – не подходит, царь не может быть гражданином… «Ваше Величество?..» – не годится, поскольку будет каким-то признанием миропомазанности… «Полковник Романов?..» – вот-вот, то самое, что надо!»

Министр юстиции увидел вдруг на краю утоптанной поляны каких-то двух военных, явно увлечённых пилкой дров. Один из них был без фуражки, с всклокоченными волосами, в которых застряли мелкие щепки.

– Послушай, любезный, – обратился к нему Керенский, – где тут?..

Офицер повернулся и поднял на министра лучистые синие глаза.

Непонятная сила заставила Керенского принять стойку «смирно», и он сумел только почтительно выдохнуть:

– Ваше Величество!

За стенами узников Александровского дворца прошла весна, а в их положении ничего не изменилось. Семья уже отобрала в дорогу те любимые вещи, которые хотели взять с собой, когда придёт приглашение Джорджи Английского, тем более что Керенский, который довольно часто посещал Царскую Семью, постоянно говорил об этом. Но приглашения всё не было и не было…

Тёплая, а временами жаркая до духоты погода продолжалась в столице с конца мая. Не смягчало жару даже обилие вод. Временами на Петроград и Царское накатывался запах гари – это, совсем как летом 1914-го, горели в дальних окрестностях леса и торфяники.

На Невском проспекте было не протолкнуться ни днём ни ночью. Всяк, кто хотел вместе с воздухом вдохнуть хоть глоток свободы, выходил на главную улицу полюбоваться отсутствием городовых и дворников, разудалым видом солдат и прапорщиков с красными бантами на гимнастёрках, содранными с лавок «поставщиков Двора Его Величества» вывесок с гербами Дома Романовых. Свобода была и в том, чтобы лузгать семечки и плевать кожуру от них хоть во все стороны – благо что крикливые по-южному торговки навезли их пудовыми мешками и предлагали по копейке большой гранёный стакан.

Как человеку образованному и культурному, Александру Фёдоровичу Керенскому страсть толпы к семечкам не только не нравилась, но доставляла и некоторые личные неудобства. Как многие другие министры р-р-революционного Временного правительства, он тотчас занял казённую квартиру бывшего последнего царского управляющего министерством юстиции Добровольского – рядом с Невским, на углу Большой Итальянской и Екатерининской улиц. Роскошная двухэтажная квартира, с полным штатом прислуги и поваром, с казёнными выдачами продуктов и прочего, очень понравилась Александру Фёдоровичу. А чем он хуже Гучкова – военного министра, который ещё скорее его, Керенского, занял такую же шикарную квартиру военного министра? Тем более что сами эти царские министры получили новые казённые места проживания в камерах Петропавловской крепости, под надёжной охраной.

Правда, в их прежних казённых жилищах, в центре Петрограда, оставались ещё чада и домочадцы. Но какая же это мелочь по сравнению с революционным энтузиазмом масс. Тем более что сам Керенский и при вселении в новую квартиру сумел-таки показать себя истинным демократом. Он яростно пожимал руки швейцарам, курьерам, лакеям, горничным и, пожелав увидеть прежнюю хозяйку, Ольгу Дмитриевну Добровольскую, просил её остаться в доме, а ему достаточно будет только рабочего кабинета её мужа и комнаты рядом для ночного сна…

После этого он приказал собрать всю прислугу и сказал им речь, в которой просил служить Ольге Дмитриевне, сообщив истинную правду, что старое правительство, арестовывая революционеров, не обижало их семейств, а новое, революционное, должно быть ещё более великодушным.

Любовь к Керенскому и к его новой квартире у его единомышленников оказалась столь велика, что через пару дней в этот дом стали въезжать и постепенно заняли все комнаты верхнего этажа бывшие каторжане и политические ссыльные. На нижнем этаже, рядом с Керенским, нашлась комната и для приехавшей из Сибири знаменитой «бабушки русской революции» Брешко-Брешковской[156]156
  Брешко-Брешковская Екатерина Константиновна (1844 – 1934) – одна из руководителей и организаторов партии эсеров. В 1917 г. поддерживала Временное правительство. В 1919 г. эмигрировала.


[Закрыть]. Про неё уже давно ходил слух, что она – плод сожительства Наполеона Бонапарта в Москве с какой-то русской женщиной. На этой почве враги Брешко-Брешковской называли её «бабушкой русской проституции».

«Бабушка» пользовалась исключительной симпатией Керенского, целый день была окружена толпой молодёжи и без устали проповедовала всем, что сейчас надо ехать в деревню и вести там пропаганду среди крестьян…

Без конца приходили к Александру Фёдоровичу делегации солдат, матросов, рабочих, крестьян. От общения с народом и от столь явной демонстрации любви к нему Керенский расцветал.

Гордая и самодовольная улыбка озаряла его лицо и при входе в рабочий кабинет – он был всегда уставлен постоянно меняющимися огромными букетами цветов, неизменно красного цвета.

А семечки, эти проклятые семечки… Из-за бесконечной тонны посетителей, наполняющих приёмные и гостиные барской квартиры, эта её часть стремительно пришла в невероятно грязное и замызганное состояние, была наполнена столбами табачного и махорочного дыма, каким-то специфическим запахом вокзала и казармы. Наборные паркетные полы, с которых неизвестно куда исчезли драгоценные ковры, оказались покрыты шелухой от семечек и окурками, бумажками, заплёваны до крайней площадной степени.

Средь этого гудящего допоздна «бала революции» часто, а иногда и ежедневно возникали элегантные посетители. Они, впрочем, не якшались с чернью, а быстро проскальзывали во внутренние покои квартиры, доступ куда был весьма ограничен. Бывшей госпоже министерше казались совершенно непонятными частые визиты к Керенскому великого князя Николая Михайловича, высиживавшего часами в приёмной среди простонародья для того, чтобы по уходе последнего посетителя войти в кабинет к министру и запереться с ним и ещё одним странным другом Керенского – разжиревшим до безобразия графом Орловым-Давыдовым. Граф также ежедневно навещал Александра Фёдоровича. Частенько он присылал задолго до прихода своего повара запасы замечательных продуктов. Такие яства министерство юстиции, ввиду их дороговизны, не в состоянии было отпускать в будни из своих кладовых.

Обычно поздно вечером три друга, то есть Керенский, великий князь Николай Михайлович и граф Орлов-Давыдов, садились за обед, орошаемый немалым количеством изысканных вин из подвалов великого князя и графа. Керенский обожал эти ночные обеды, которые придавали особенный шарм его теперешней жизни. И за дружеским столом, даже если, как сегодня, присутствовал только один из верных друзей – граф Орлов-Давыдов, он чувствовал себя на великой сцене революции. Сегодня он вообще не мог быть без благодарного слушателя, его всего распирало: ведь он в который раз побывал в Царском Селе у «полковника Романова» и был полон «высочайших» впечатлений.

Как вихрь ворвался Керенский в свой кабинет. Постоянно следовавшие за ним два верных офицера-телохранителя встали снаружи у дверей и объявили толпе, что сегодня ни для кого приёма не будет. Внутрь коридора, где были апартаменты Керенского, специфический запах простонародного отхожего места не проникал. В кабинете, среди букетов красных роз, источавших при распахнутых окнах дивный ночной аромат, в покойном кресле еле поместился граф Орлов-Давыдов и, просматривая иллюстрированные журналы, дожидался своего великого друга.

Керенский с упоением вдохнул аромат цветов и изнеможённо опустился в министерское кресло.

– Как я сегодня устал!.. И как я сегодня счастлив! – объявил он единственному слушателю так, словно говорил с трибуны на площади. – Я видел Государя и беседовал с Ним!..

Граф взял с табачного столика подле себя медный колокольчик и позвонил. Отворилась боковая дверь. Вошёл повар графа. Он без слов всё понял и доложил:

– Кушать подано!

Ночная прохлада, вливавшаяся в окна, мешалась с ароматом букетов. Видимо, она придала новый прилив сил Керенскому. Министр юстиции рывком поднялся с кресла и вместе с графом отправился боковым коридором в столовую. На хозяйском конце длинного стола было уже всё накрыто. Официант в белых перчатках держал наготове графин с вином.

Керенский позволил налить себе вина, отпил глоток и очень одобрил его вкус. Пальцем показал на пустой бокал графа…

Принесли первую закуску. Не прожевав, с полным ртом Керенский принялся рассказывать о своих новейших впечатлениях от встречи с монархом:

– Да, да, да, мой милый граф! Я с каждым новым свиданием с Николаем Александровичем убеждаюсь в том, что это совсем не такое ничтожество, каким мы рисовали его перед народом до революции и теперь… Это мудрый и обаятельный человек! А какие у него глаза, излучающие доброту и кротость!.. Нет, я раньше не знал ничего о нём и принимал придворные сплетни обиженных царедворцев за истину… Государь вовсе не ограниченный и не необразованный человек. Каждый раз он поражает меня разносторонними знаниями, умом и огромной памятью, присущей всем великим людям, осведомлённостью и какой-то прямо патологической любовью к армии, которая так низко предала его в лице своих военачальников. Как он страдает оттого, что солдаты Царскосельского гарнизона, которых он видит каждый день, теряют воинский вид и дисциплину! Представляете, однажды он увидел часового, спящего в тулупе на скамейке в парке… Казалось бы, он должен только радоваться, что его так плохо охраняют. Но он страдал ещё и оттого, что как полковник, то есть высокий офицерский чин, он не имеет права сделать замечание человеку, грубо нарушающему воинский устав…

Керенский и граф отпили вина и приступили к следующему блюду.

– Ах, сегодня он сказал мне, – восторженно закатил глаза министр юстиции, – Александр Фёдорович, как жаль, что у меня раньше не было такого хорошего министра, как вы… Вы были бы у меня очень хорошим министром, даже главой Кабинета, вы всегда говорили бы мне правду, и мы двинули бы Россию далеко вперёд…

Орлов-Давыдов бросил испытующий взгляд на Керенского. У него от этих излияний родилась мысль о том, не хочет ли Керенский восстановления монархии, конституционной, разумеется, чтобы самому возглавить российское правительство? Ведь с его честолюбием и самолюбованием положение хоть влиятельного, но лишь министра, очевидно, перестало его удовлетворять. Бывший царь, как неглупый человек, может пытаться играть на его честолюбии. Граф решил проверить свои подозрения.

– И как же теперь будет складываться судьба несчастного Императора? – прервал он излияния в любви Александра Фёдоровича к «полковнику Романову».

– Вы же помните, дорогой граф, что ещё в начале марта, в момент ареста царя в Могилёве, наше правительство гарантировало ему впоследствии свободу и выезд с семьёй за границу, – сразу понял подоплёку вопроса Керенский. – Мы тогда же переговорили с Бьюкененом, он сделал запрос в Лондон, и второго апреля кабинет Ллойд-Джорджа передал Милюкову своё решение о том, что приглашает бывшего Императора и его семью в Англию в качестве меры гуманности и политической мудрости. Нам официально было сообщено, и я дважды говорил об этом Николаю Александровичу, что его величество король Георг Пятый и правительство его величества будут счастливы предоставить русскому Императору убежище на Британских островах. Бьюкенен тогда же предложил и план, как это осуществить: Великобритания готова предоставить крейсер, которому к указанному из Петрограда моменту будет приказано отправиться в порт Романов на Мурмане, взять там на борт Царскую Семью и вывезти её в Англию…

– Но то было в апреле, а сейчас, слава Богу, июнь! – добавил новый вопрос граф. – Что же мешало эвакуации?..

– Многое, – пылко взмахнул рукой Керенский. – Сначала мешала болезнь царских детей и их долгое выздоровление от кори… Затем Бьюкенен или кто-то из англичан допустил утечку этой конфиденциальнейшей информации к деятелям Петроградского Совета. Мстиславский-Масловский, мой верный товарищ по партии эсеров, выразил от имени Совета «гнев и подозрения» по поводу гуманного акта нашего правительства…

– Я слышал, – хмыкнул граф Орлов-Давыдов, – что ваш верный товарищ Масловский даже собрался однажды в Александровский дворец с группой эсеров и анархистов, чтобы в перестрелке убить царя и царицу?..

– Слава Богу, тогда охрана дворца не допустила самосуда толпы, и Масловскому пришлось довольствоваться только тем, что ему в коридоре «предъявили» живого Государя… – подтвердил Керенский. – Это был бы позор для нашей гуманной и «бескровной» революции… К тому же из-за цареубийства могли объединиться верные Императору части и смести нас с лица земли…

– Странно ведут себя англичане, – поддержал сомнения Керенского граф. – Ведь они так распинались перед Николаем Романовым, когда он был у власти… Помните, в феврале шестнадцатого года личные представители короля Георга и правительства Великобритании вручили в Могилёве Императору диплом и жезл фельдмаршала Британской королевской армии? И как же они теперь выйдут из такого двусмысленного положения, когда не отставленный действующий британский фельдмаршал заключён под арест и не может выехать к королю? Ведь это абсурд! Стоило ли развязывать революцию, чтобы чернь одерживала верх над всеми нами?!

– Задержка может быть полезна! – вдруг зловеще блеснули глаза Керенского, а его театральный пыл пропал. Министр юстиции допил свой бокал до конца и показал официанту, что надо налить другого вина. Попробовал его и, дождавшись, когда лакей выйдет, мрачно сказал: – Если Англия не примет его – а я чувствую, что так и будет, – то до Учредительного собрания и суда над Романовыми надо запрятать семью Николая так далеко в Сибирь, как это возможно, чтобы никто не мог его освободить…

93

«Валлийский лис», как называли в высших сферах Великобритании главу коалиционного кабинета Дэвида Ллойд-Джорджа, пребывал в сомнениях. «Что делать с Россией?» – таков был вопрос, постоянно мучивший премьера с марта месяца, когда Николай Романов отрёкся от престола. Ллойд-Джорджа не волновали никакие аспекты морали. В том числе ни союзнические отношения с Россией и какие-то обязательства перед её бывшим главой, ни близкие родственные связи английского королевского и российского Императорского домов. В конце концов, в политике цивилизованной Британии никогда не было ни дружеских, ни родственных симпатий, а только постоянные имперские интересы. Но в чём сейчас они?!

В союзнической державе ширится анархическое движение, которое явно не в силах держать под контролем Временное правительство. В результате ловкой деятельности германских агентов, которые умело используют революционный напор масс, быстро разваливается российская армия и вся государственная машина империи. От порога победы Россия катится в пропасть и уже сейчас не способна держать свой фронт против Германии и Австрии. Не исключено, что она вообще выйдет из войны.

Однако дезорганизованная Россия уже не так нужна в рядах союзников, как прежде, тем более что она захочет претендовать на свою долю добычи. Её место успешно заняла Америка с её неограниченными ресурсами… Как мудро поступил британский истеблишмент, когда долгими интригами и их венцом – международным скандалом из-за торпедирования бошами огромного пассажирского парохода «Лузитания» – втянул Северо-Американские Соединённые Штаты в мировую войну[157]157
  6 апреля 1917 г. США вступили в войну на стороне Антанты.


[Закрыть]. Пусть заокеанская демократия разворачивает силы хоть два года – Германия и Австрия будут теперь побеждены малой британской кровью и победителям достанется всё. Даже если Россия устоит на ногах, она не будет иметь сил, чтобы спорить с теми, кто нарастил свои мускулы, а не ослаб до синевы… Но если «североамериканские племянники» не успеют развернуться, а Германия выбьет из игры Францию, то последствия этого могут оказаться непредсказуемы… Так, может быть, пока поддержать Николая Романова, чтобы положение в России хоть немного стабилизировалось и она продолжала воевать с бошами?..

Туманность политических горизонтов после мартовской революции в Петрограде весьма удручала «валлийского лиса». Такое настроение усугублял некстати навалившийся на Лондон знаменитый туман, когда на расстоянии вытянутой руки ничего не видно ни днём, ни ночью. Вот и сегодня, несмотря на транспортные затруднения, связанные с туманом, надо было ехать в Бекингемский дворец посоветоваться с королём Георгом. Монарх внимательно следил за русскими делами, и его мнением нельзя было пренебрегать даже такому умнице и блестящему организатору, каким себя считал Ллойд-Джордж, и его сторонники в парламенте и правительстве.

Премьер вызвал закрытый «роллс-ройс», закутался в плащ от сырости, надел на свою роскошную седеющую шевелюру артистическую шляпу и отправился в недальний путь – по краю Сент-Джеймского парка и Мэллу. Перед радиатором авто, с мощным фонарём в одной руке, монотонно подавая сигналы колоколом в другой, двигался в тумане полицейский. Ллойд-Джордж благополучно прибыл к подъезду Бекингемского дворца. Король принял его в своём маленьком уютном кабинете, где с противной сыростью, проникавшей с улицы, успешно боролся камин, полный раскалённого багрового кокса. Среди массы рамочек с фотографиями, частично закрывавшими письменный стол Георга Пятого, премьер заметил и портрет его двоюродного брата Николая, о судьбе которого он хотел говорить с королём. Сначала он принял это фото за портрет самого Георга, но, бросив более внимательный взгляд, обнаружил на персоне неизвестный ему мундир.

Быстро покончив с докладом о текущих делах, Ллойд-Джордж перешёл к главному вопросу. Он знал, что король в разговорах с приближёнными лордами и министрами выставляет себя не только родственником, но и другом русского царя. Поэтому он начал с того, что положил на стол королю телеграмму сэра Джорджа Бьюкенена из Петрограда. Посол сообщал в ней, что Чрезвычайная Следственная Комиссия, назначенная Временным правительством для того, чтобы найти факты, подкрепляющие слухи о государственной измене царицы и царя, о якобы шпионаже Александры в пользу Германии или покровительстве Николая и его Супруги германским шпионам, о влиянии Распутина и Вырубовой на внешнюю и внутреннюю политику, пришла совершенно к противоположным результатам.

Все бумаги, изъятые Чрезвычайной Следственной Комиссией у царя и царицы, фрейлины Вырубовой, последнего министра внутренних дел Протопопова, были внимательно изучены опытными следователями, но абсолютно ничего похожего на улики не было обнаружено. Более того, для обследования Вырубовой была созвана медицинская экспертиза, которая установила, что эта «распутная женщина», брошенная после мартовской революции за «любовные похождения» с Распутиным и дружбу с царицей в тюрьму[158]158
  Временное правительство заключило Вырубову в Петропавловскую крепость, куда, как она пишет в своей записке следственной комиссии в мае 1917 г., «взяли же меня после тяжёлой кори прямо с постели. Заболела корью 21 февраля 1917 г.». В июле 1917 г. она была выпущена под залог.


[Закрыть], оказывается, в свои 33 года оставалась… девственницей!

Посол Бьюкенен писал и о том, что, когда председатель Комиссии стал принуждать следователей Руднева и Романова сфабриковать «факты» против царя и царицы, Вырубовой и Распутина, следователи демонстративно подали в отставку. Сэр Джордж узнал также от самого князя Львова, главы Временного правительства, что министр юстиции Керенский в своих докладах Кабинету с полной убеждённостью, ссылаясь на Чрезвычайную Следственную Комиссию, заявлял о бесспорном установлении невиновности Государя, Императрицы и близких друзей…

Георг внимательно читал шифровку. Дойдя до её выводов, король облегчённо вздохнул:

– Как я рад, что мой друг и брат Николай, сестра Аликс совершенно очищены от вздорных обвинений! Лично я, хооошо зная и любя моего брата, никогда не верил этим сплетням…

Возвращая листы телеграммы премьеру, король прищурился:

– Но почему Временное правительство не опубликует эти радостные выводы?

«Очень хитрый вопрос!» – решил про себя Ллойд-Джордж. Вслух он ответил с валлийской народной грубоватостью:

– Наверное, потому, что тогда русским дуракам стало бы ясно: они напрасно устраивали революцию!

По молчаливому одобрению, с которым король встретил эту мысль, и отсутствию его пожелания дать соответствующую утечку информации в свободную британскую прессу, премьер понял, что и в Англии правда не нужна даже родственнику и другу русского царя. После такой реакции Георга было совсем просто установить, что он на самом деле думает о приглашении царской семьи в Англию. Сам большой циник, премьер был уверен, что король очень не хочет показать всему миру свой политический цинизм. Он готов выглядеть фарисеем, что на Островах всегда считалось скорее достоинством, чем пороком.

Ллойд-Джордж начал с того, что задал вроде бы невинный вопрос монарху:

– Ваше величество, а как мне быть с сэром Артуром Бальфуром, который опротестовал на днях готовящийся официальный отказ от приглашения семьи Романовых в Британию? Сэр Артур заявил, что, поскольку такое приглашение было послано Временному правительству и принято им ещё в апреле, налицо «позорный скандал»…

Премьер увидел, как король начал юлить. Он не ответил на прямо поставленный вопрос, а стал размышлять о будущем:

– Конечно, если Николай и Александра получат убежище здесь, в Англии, нам необходимо будет для оправдания перед общественным мнением, настроенным с подачи русской оппозиции против царя и царицы, развеять тот туман клеветы, который окутывает их фигуры… А не окажем ли мы тем самым плохую услугу дружественному нам Временному правительству в борьбе против анархии в России?..

Король откинулся на спинку кресла, полуприкрыл серые глаза красными набухшими веками, чтобы спрятать злой блеск, поднимавшийся из глубин его жестокой и вечно недовольной души. Он прекрасно понял, что Ллойд-Джордж пришёл для того, чтобы заручиться королевским согласием на отказ в приглашении Семье Романовых. Но Георг не хотел давать прямого указания премьер-министру об этом, а рассчитывал подтолкнуть «социалиста» Ллойд-Джорджа к самостоятельному решению. Король отнюдь не хотел, чтобы «валлийский лис» мог когда-нибудь в предвыборной борьбе сослаться на документ или устную формулировку монарха, ясно выражающие нежелание Георга предоставить убежище брату и сестре, к тому же такой же внучке королевы Виктории, как и он сам…

– Если Николай и особенно Александра прибудут к нам на Острова, не создаст ли это новых проблем для нас? – задумчиво говорил король. – Но будет ли выгодно для Британии, если царь и царица прибудут в какую-либо нейтральную или даже очень отдалённую от Европы страну?.. В Европе – например, в Данию?.. Испанию?.. Или Швецию… Если они, конечно, захотят его принять… Ведь оттуда Ники и Аликс могут хоть на следующий день перебраться в Россию с помощью сил, оставшихся верными им… Тогда Российская империя вновь окрепнет и сможет претендовать на «самый ценный приз этой войны» – Дарданеллы и Босфор… Более того, я боюсь, что, если Николай окажется в Англии или любом другом государстве, кроме России, на послевоенной мирной конференции будет труднее отказать этой слабой стране в исполнении уже подписанных Императором межсоюзнических соглашений о разделе территорий побеждённых держав…

– Ваше величество, – грубовато, играя «валлийскую прямоту», рубанул Ллойд-Джордж, – гнойный нарыв в виде арестованного царя всё время возбуждает смуту в России, раскалывает её общество… Если этот нарыв убрать, то Россия окрепнет очень быстро… Зачем тогда было сэру Джорджу Бьюкенену помогать устраивать переворот в Петербурге?..

– Но не отвлечёт ли революция армию нашего союзника от войны с Германией? – широко открыв глаза, с наигранным ужасом обратился Георг к премьеру. Тот был готов к лицемерному вопросу и решил продемонстрировать королю свою постоянную нацеленность на победоносное окончание мировой схватки.

– Ваше величество, мы заставим Америку раскошелиться и прислать нам больше солдат, оружия, сырья для нашей промышленности… Соединённые Штаты заменят на фронте слабеющую Россию… Что же касается эвакуации царя Николая и его семьи, то я сумею уговорить лорда Бальфура послать через посла Бьюкенена вежливый отказ министру иностранных дел Милюкову… Русский министр – республиканец и хорошо поймёт меня, социалиста, общественное мнение Британии… Но боюсь, когда послы Испании, Дании и других потенциальных стран – убежищ для Романовых узнают о секретном решении нашего коалиционного правительства, все монархи закроют свои двери перед царём и царицей… – лицемерно развёл ладони премьер-министр.

– Бедный Николай, бедная Александра! – с жалостью вымолвил Георг и взял в руки портрет своего брата. – Но лично я всегда был уверен, что их помыслы и дела были кристально чистыми!.. Спасибо за приятное известие!..

Ллойд-Джордж облегчённо вздохнул. Он понял, что король остался весьма доволен его решением отказать в приглашении Семье Романовых и благодарил именно за это.