Текст книги "Божиею милостию Мы, Николай Вторый..."

Автор книги: Егор Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 61 страниц)

39

…«Гогенцоллерн» стоял под парами в военной базе Флота Открытого моря – Вильгельмсгафене. Прежде чем отбыть на «отдых» в норвежские фиорды, Кайзер решил сделать смотр эскадре Северного моря, ибо именно на ней он чувствовал себя «Адмиралом Атлантического океана». Само это выражение родилось у него во время свидания с кузеном Николаем у острова Бьерке в финляндских шхерах, где он попытался отколоть царя от союза с Францией и сближения с Англией. Особенно он настраивал тогда Ники против туманного Альбиона, и ему казалось, что он преуспел в этом. Уходя на «Гогенцоллерне» от «Штандарта», на борту которого два императора очень мило общались, Вильгельм приказал поднять на гафеле сигнал: «Адмирал Атлантического океана приветствует адмирала Тихого океана». Слава Богу, он не узнал тогда, что прошептал Николай, когда флаг-адмирал Нилов расшифровал ему текст прощания Вильгельма, а то пришёл бы в бурное бешенство и вся встреча была бы для него испорчена. А царь приказал поднять суховатый ответ «Доброго пути» и прошептал Нилову: «Его надо просто связать, как сумасшедшего!» Российский самодержец терпеть не мог выставлять свои тайные мечты на всеобщее обозрение, как это сделал германский кузен…

Вильгельм действительно испытывал сумасшедшую страсть к океанам, к боевым кораблям. Сейчас, перед началом грандиозной европейской схватки, ему казалось, что он стоит на пороге мирового владычества и господства над океанами. Перед тем как его яхта отдала швартовы и прошла мимо строя дредноутов, крейсеров, эсминцев, миноносцев и подводных лодок, на палубах которых выстроились бравые команды кораблей под праздничными флагами расцвечивания, император приказал собрать в большом салоне-столовой командующего Флотом Открытого моря адмирала Ингеноля, его помощника адмирала Хиппера, начальника морского генерального штаба адмирала Поля, начальника морского кабинета Кайзера адмирала Мюллера и командиров самых крупных боевых единиц – дредноутов и крейсеров.

Твёрдыми и энергичными шагами не вошёл, а ворвался он в салон и орлиным взглядом обвёл весь цвет своего флота. Как всегда на море, Кайзер был в адмиральской форме. Адмиралы и фрегаттенкапитаны с обожанием глядели на своего великого императора.

– Садитесь! – резко отрубил Вильгельм. – Господа офицеры! Сообщаю вам доверительно, что в ближайшие дни в империи будет объявлено «состояние военной опасности». Для маскировки наших действий по подготовке войны мне приходится отбыть в «путешествие», так сказать, по норвежским фиордам… Но я буду рядом! Готовьтесь к Большой Войне! Три-четыре недели нам потребуется для разгрома Франции. Как только мы возьмём Париж, главные силы будут переброшены на Россию, и мы выбьем из седла этого союзника слабых галлов, – захлёбывался от возбуждения Кайзер. – Можно предположить, что, нация торговцев и обманщиков, англичане не успеют вмешаться на стороне Антанты… Но если Британский флот осмелится напасть на Германию, я зажгу мировую войну, которая потрясёт весь свет; я подниму весь ислам против Англии, и турецкий султан обещал мне свою поддержку! Я уверен, что Британии не удастся сломить наш флот, а наши великолепные подводные лодки так разорвут коммуникации Англии, что эти торгаши умрут от голода!.. Когда мы покорим Россию – а это произойдёт ещё до того, как азиаты смогут отмобилизовать свою армию, – мы возьмём в контрибуцию её первоклассный Балтийский флот и обрушимся со всей тевтонской мощью на поганый Остров!

Моряки потрясённо молчали, предвкушая момент в истории, который увенчает их славой победителей Британского флота. Вильгельм закончил свой страстный стратегический набросок традиционной фразой: «Боже, покарай Англию!» – и более будничным тоном отдал необходимые приказания:

– Эскадре выйти в Северное море для последнего мирного учения! Усилить наблюдение за противником! Предупредить адмиралов Сушона в Средиземном море и Шпее – в Китае, что обстановка внушает тревогу и в их распоряжении остаётся примерно три недели для того, чтобы оторваться от сил противника… Проверить готовность секретных баз в уединённых бухтах и портах нейтральных стран, где наши рейдеры будут снабжаться топливом и боезапасом…

Волнение не покидало Вильгельма все три недели «отдыха на борту яхты в фиордах Норвегии». Синие тихие воды фиордов, скалы, обрывающиеся в глубины моря, долины между горами с бело-красными домиками рыбаков и фермеров, пузатые баркасы рыбаков у причалов не могли умиротворить сердце Кайзера, жаждавшее войны, хотя он часами наблюдает за спокойной и размеренной жизнью потомков викингов.

…Флаг-офицер кладёт перед императором дешифрованную телеграмму германского посла в Вене. Фон Чиршки сообщает, что премьер Венгрии граф Тисса выступал на заседании Совета министров в Вене 7 июля против резких шагов в отношении сербов, тем более – войны. Он призывал к сдержанности и осторожности.

Ярость Кайзера выливается на поля телеграммы резолюцией: «Это по отношению к убийцам-то? После того, что случилось? Бессмыслица!»

И хотя речь идёт отнюдь не о разговорах военных, он приписывает чуть ниже:

«Я против военных советов и совещаний. В них всегда одерживает верх трусливое большинство».

Телеграф ещё не успел донести до Берлина и посла в Вене его резолюцию, как он прочитывает новую депешу фон Чиршки, начинающуюся словами: «Я пользуюсь каждым удобным случаем, чтобы спокойно, но настойчиво и серьёзно предостерегать от необдуманных шагов…»

Вильгельм взрывается бешенством в резолюции:

«Кто его на это уполномочил? Это глупо! Это вовсе не его дело!.. Если дела потом пойдут неладно, будут говорить, что Германия не захотела! Пусть Чиршки бросит эти глупости. С сербами нужно покончить, и чем скорее, тем лучше».

Германские дипломаты начинают понимать, куда клонит дело их император. Из Вены приходит сообщение, что австрийцы собираются предъявить Сербии чрезвычайно тяжёлые, почти невыполнимые требования, сформулированные так, чтобы их нельзя было принять, шифровка заканчивалась вполне воинственными словами: «Если сербы согласятся выполнить все предъявляемые требования, то такой исход будет крайне не по душе графу Берхтольду, и он раздумывает над тем, какие ещё поставить условия, которые оказались бы для Сербии совершенно неприемлемыми».

Кайзер возмущён промедлением. Он требует на полях телеграммы: «Очистить Санджак! Тогда сразу произойдёт свалка! Австрия должна немедленно вернуть его себе, чтобы предотвратить возможность объединения Сербии с Черногорией и отрезать сербов от моря!»

«Гогенцоллерн» медленно, из фиорда в фиорд, поднимается всё выше в северные широты, почти до мыса Нордкап. Воздух становится свежее, природа – суровеет на глазах. На стол подают парное мясо северного оленя и печёнку. Обычно холод снижает у немцев накал страстей. Но на великого германского Кайзера ничто не действует. Его просто трясёт от лицемерного письма британского министра иностранных дел лорда Грея, в котором он видит только пустые миролюбивые фразы и неисполнимые предложения. Вспарывая стальным пером бумагу на письме, Вильгельм злобно пишет:

«Как я могу решиться успокаивать австрийцев! Негодяи (сербы) агитировали за убийство, их необходимо согнуть в бараний рог… Это возмутительное британское нахальство!.. Я не считаю себя вправе, подобно Грею, давать его императорскому величеству Францу Иосифу указания, как ему защищать свою честь. Грею это нужно объяснить ясно и определённо; пусть он видит, что я не шучу. Сербия – разбойничья шайка, которую нужно наказать за убийство! Я не стану вмешиваться ни в какие дела, подлежащие разрешению императора. Это чисто британские взгляды и манера снисходительно давать указания. С этим нужно покончить!

Император Вильгельм».

…20 июля начальник морского кабинета адмирал Мюллер получает приказ Кайзера сообщить сугубо конфиденциально директорам крупнейших судоходных компаний Фатерлянда о том, что вскоре могут начаться военные действия. В связи с этим желательно вывести все германские суда из портов будущего противника, чтобы они не были захвачены в качестве военных призов.

С борта «Гогенцоллерна» идёт в Берлин шифровка о том, что необходимо начинать скрытную мобилизацию и вернуть Флот Открытого моря с учений на базу. Канцлер Бетман пытается почтительнейше предостеречь императора. В ответ по телеграфу несётся грубость: «Неслыханное предложение! Прямо невероятное! Штатский канцлер до сих пор не оценил положение!» Сам Кайзер теперь уже точно уверен, что желанная война будет и интриги плелись не напрасно.

Но упрямый Бетман, опасаясь Англии, на следующий день снова настаивает на сохранении спокойствия, сопротивляется слишком поспешной мобилизации.

Адмирал Атлантического океана отвечает ему почти миролюбиво: «Спокойствие – это долг мирных граждан! Спокойная мобилизация – вот так новое изобретение!»

Вдруг, когда кризис уже в полном разгаре, приходит какая-то непонятная депеша из Вены. Фон Чиршки доводит до сведения императора, что министр Берхтольд пригласил российского посланника, говорил с ним в примирительном тоне и заверил его в отсутствии всяких завоевательных планов у Австро-Венгрии. Успокоившийся было Вильгельм вновь начинает подозревать союзника в трусости и нежелании идти на крайние меры. Возмущённый, он делает надпись на полях: «Совершенно излишне! Создаёт впечатление слабости… Этого нужно избегать по отношению к России. У Австрии есть достаточные основания. Теперь нечего ставить на обсуждение уже сделанные шаги… Осёл! Необходимо, чтобы Австрия забрала Санджак, а то сербы доберутся до Адриатики!.. Сербия не государство в европейском смысле, а разбойничья шайка!»

От этой последней телеграммы терпение его совершенно иссякает, и он приказывает взять курс на Бремерхафен. Ему надоело «отдыхать» на окраине Европы, и он хочет поскорее вернуться в эпицентр событий – в Берлин. Он решает, что именно из Шлосса удобнее всего руководить последними приготовлениями к войне, пробовать позицию Англии. Но что очень важно в эти ответственные дни – обменяться с Николаем такими телеграммами, какие усыпят бдительность российского кузена и оттянут начало мобилизации русской армии.

Белоснежный «Гогенцоллерн», извергая клубы чёрного дыма, в сопровождении двух миноносцев на полном ходу устремляется на юг…

40

Сэр Эдуард Грей, министр иностранных дел кабинета его величества, рано утром получил у себя на Уайт-холле новые депеши из Берлина и Вены, касающиеся развития сербского кризиса. В дополнение к ним очень своевременно пришёл пакет, запечатанный красным сургучом с личными печатями Первого лорда Адмиралтейства сэра Уинстона Черчилля, содержавший доклады военно-морской разведки о ситуации, складывающейся в Санкт-Петербурге и Париже. Сэр Эдуард внимательно прочитал документы, и его серые тусклые глаза немного потеплели: дело шло именно так, как хотело его правительство. А хотело оно многого.

Во-первых, было очень важно держать Кайзера в неведении относительно истинной позиции Лондона о его возможном участии в надвигающейся Большой Войне. Весь опыт Уайтхолла в начале века показывал, что как только английское правительство публично, как это было во времена агадирского кризиса[117]117
  Агадир – порт в Марокко. Прибытие туда германских военных кораблей создало международный кризис. Вмешательство Англии и России заставило Германию отказаться от притязаний на Марокко (1911).


[Закрыть], устами канцлера казначейства Ллойд-Джорджа, и конфиденциально, по доверительным каналам самого сэра Эдуарда, предупредило Берлин, что Британия выступит на стороне Франции, Вильгельм немедленно ретировался из Марокко. Аналогичная ситуация возникла и совсем недавно, в 1912 году, когда заявление сэра Эдуарда о том, что Англия не останется нейтральной, вызвало в Берлине шок и мощное успокаивающее давление его на Вену. Поэтому, чтобы втравить Германию в Большую Войну, и дальше надо было всячески приглушать сомнения Вильгельма в нейтралитете Англии и подталкивать его к решительным шагам вместе с Веной против Белграда.

Во-вторых, в идеале было бы, если Австрия схватится с Сербией, а Германия – с Россией. Тогда «германский крепыш», нагло ведущий себя на морях и в чужих колониях, «оттянул» бы из Центральной Азии и с Ближнего Востока самого главного соперника Британии – Россию. Возможно, московиты были бы тогда разгромлены и их соперничество в Китае, Афганистане и Персии с имперскими интересами ослаблено. Но имелись и слабые стороны такого варианта. Неисчерпаемые людские ресурсы России, а также её бурное промышленное развитие могли создать ситуацию, при которой Германия и Австрия проиграют битву с ней. И что тогда?.. К тому же Франция, политики и военные которой были убеждены в том, что «Британский флот на колёса не поставишь, чтобы он защитил Париж от немцев», ни за что не дала бы разгромить Россию, чтобы не остаться один на один с отлаженной и мощной военной машиной Германии. Участие Франции в вооружённом конфликте сразу превращало его в общеевропейскую войну. Вот и приходится решать, оставаться ли арбитром над схваткой и ждать, когда соперники так обескровят друг друга, что можно будет легко приумножить империю за счёт чужих колоний и сфер влияния, сохранить флот как инструмент политики, или, втянув Германию в драку и дождавшись момента, когда противники войдут в такой клинч, что разнять их никакой силе будет невозможно, вступить в бой на стороне Франции…

Был и третий важный аспект складывающейся ситуации. Он вытекал из того, что царь Николай идеалистически надеется на возможность умиротворения противников путём передачи их спора в международный арбитраж в Гааге, отцом основателем которого он считает себя и этим очень гордится. А его упрямство общеизвестно. Кроме того, в России всегда была сильна прогерманская партия, к которой, как знал Грей из донесений посла Бьюкенена и сообщений разведки, принадлежат некоторые великие князья, влиятельная великая княгиня Мария Павловна и даже министр Двора барон Фредерикс. Поэтому существует реальная опасность, что Россия избегнет втягивания в войну, и тогда главная цель Британии – разгром и России и Германии – не будет достигнута… Кто-кто, а Грей очень хорошо представлял себе истинный характер русского царя – скрытный, упорный, слишком идеалистический для циничного XX века с простодушной и несовременной русской религиозностью и даже фатализмом, но принципиальный в отстаивании того, что он считал добром, то есть мира для всех народов. А что касается образа глупого и слабого правителя, который лепили из Николая газетные пропагандисты, то его сэр Эдуард совершенно не принимал в расчёт. Зная сильную сторону российского монарха – он собственнолично руководил внешней политикой своей империи и делал это весьма профессионально, о чём говорил хотя бы пример Портсмутского мира, переговоры о котором он направлял твёрдой рукой, – британский министр предпочитал действовать через своего русского коллегу, англомана Сазонова. Благо этот российский дипломат долго служил в Британии и, как все русские, хоть немного пожившие на Острове, стал горячим поклонником всего британского – от образа жизни до английской аристократии и её интересов.

Сазонов проявил себя настолько симпатизантом Англии, что король Эдуард VII рекомендовал его своему племяннику Ники в качестве министра иностранных дел, когда царь сместил Извольского с этого поста за излишнюю доверчивость австрийскому коллеге Эренталю и провал русской дипломатии из-за этого на Балканах… Слава Богу, считал сэр Эдуард, с дипломатическими кадрами в России всегда было плохо: её представляли за рубежами не русские, а немцы, вроде графа Бенкендорфа в Лондоне, который даже по-русски не может изъясняться, а пишет свои депеши на Певческий мост в Петербург по-французски. Поэтому-то царю Николаю и пришлась по душе рекомендация дяди Эдуарда. Наверное, он хотел таким способом улучшить отношения с Англией… Итак, англофил Сазонов в Петербурге и франкофил Извольский, посол в Париже, конечно же будут толкать Николая к войне, но «германская партия» на Неве?!. Пацифизм самого Николая Романова?!. Не станут ли они непреодолимым препятствием для достижения результата, столь необходимого теперь для империи?..

Поэтому, чтобы дело не сорвалось и глупые соперники мудрой старой Британии влезли в расставленные сети Большой Войны, следовало удвоить усилия на всех направлениях. Но стараний одного сэра Эдуарда будет, пожалуй, недостаточно… Очевидно, настал такой момент, когда надо обсудить уже сделанные и дальнейшие шаги с его величеством королём Георгом и просить его внести свою лепту в дипломатическую игру… Конечно, Георг V – это не его батюшка Эдуард VII, который единолично мудро и дальновидно руководил внешней политикой, несмотря на всю конституционность своей монархии. Эдуард был сторонником англо-русского сближения и смог преуспеть в этом, лишь сломав сопротивление собственного истеблишмента, традиционно ненавидящего Россию… А Георг?.. Пожалуй, он из тех, кто тихо ненавидит эту варварскую страну, но не показывает своих истинных чувств из семейных и династических соображений… А впрочем, чего же ждать от бедного мальчика!.. Ведь у него было суровое детство… Любви от родителей он получал мало и, бедняга, очень завидовал своей двоюродной сестре Аликс, такой же внучке королевы Виктории, как и он, за то, что она была самой любимой и ласкаемой бабушкой, а следовательно, и всем её Двором… А теперь Аликс – Императрица России, и снова есть повод завидовать – богатству и роскоши её Двора, прочности и независимости от кого бы то ни было самодержавной власти, находящейся в руках её мужа, и той любви, которую он подарил этой зануде и гордячке…

«Как много в этой жизни зависит от взаимных симпатий и антипатий, зависти, тяжёлого детства!..» – завершил круг своих размышлений многоопытный сэр Эдуард, на минуту прикрыв глаза и потерев переносицу, как он это делал в момент усталости или сильной задумчивости. Потом он взял бронзовый колокольчик и вызвал своего секретаря.

– Свяжитесь с гофмейстером его величества в Виндзоре и испросите аудиенцию для меня! – дал он поручение.

…Две дюжины миль от Уайт-холла до загородной резиденции короля Виндзоркастл «роллс-ройс» министра преодолел за час. Сэр Эдуард не любил ездить в этом новомодном чудовище по тесным и узким улицам. Он нервничал и переживал, что его мотор может столкнуться с другим или налетит на тяжёлую телегу или произойдёт ещё что-то ужасное.

Грей вздохнул спокойно лишь тогда, когда «роллс-ройс» вырвался из прокопчённого Лондона и покатился по прелестной загородной дороге в долине Темзы. Небольшие изумрудные поля были отделены друг от друга живыми изгородями, изредка встречались купы деревьев и коттеджи фермеров, крытые камышом. Темза спокойно катила свои воды. На её берегах, поросших ивами, белели лодочные домики спортсменов, купальни. По краям широкой равнины, на горизонте, зеленели холмы.

Из-за поворота дороги вдруг открылся высокий холм, на вершине которого прочно стояла толстая и круглая серая каменная башня. На ней, чуть с краю, виднелась ещё одна, маленькая башенка, над которой на длинном флагштоке развевался большой красно-синий с золотыми львами штандарт короля. Он означал, что Георг V находится в своей резиденции. Вокруг толстой башни, от которой в XI столетии начала расти крепость, ставшая самым большим из жилых замков в Европе в начале XX века, громоздились зубчатые стены и башенки, ниже которых взбегали на холм одноэтажные домики городка. По живописной средневековой улочке мотор поднялся к служебному входу в замок.

Камер-лакей, в чёрном камзоле, покрытом на груди и обшлагах широким золотым позументом, в белой манишке и белых панталонах, повёл министра по длинным коридорам и переходам, через высокую, с верхним светом «Галерею Ватерлоо», на стенах которой, до половины обшитых резным дубом, висели портреты предков короля в полный рост. Далее шли снова переходы и холлы, украшенные живописью старых мастеров, гравюрами и коллекционным фарфором, заканчивавшиеся перед покоями королевской семьи просторным и высоким приёмным залом, вдоль стен которого и в самом центре спинками друг к другу стояли золочёные диваны и кресла, а над ними, на кремовых стенах, богато украшенных рокайльной золочёной резьбой, висели огромные гобелены с жанровыми сценками из жизни богов и героев.

У входа в жилую часть замка министра встретил личный секретарь короля и провёл его в небольшой уютный кабинет. В комнате ещё никого не было.

Книжные шкафы, заваленный бумагами и книгами письменный стол, чайный столик и этажерка с безделушками были из вишнёвого дерева. Мягкая мебель викторианского стиля, обитая красным плюшем, отражалась в старинном зеркале в серебряной оправе, занявшем всю стену до потолка над беломраморным камином. Бронзовые каминные часы с двумя канделябрами по сторонам, стоящие на полке над камином, также отражались в зеркале, и казалось, что часов двое, а канделябров – четыре. Шкатулка с дорогими сигарами «Сьюперфайнос» от старой, с традициями, табачной фирмы «Хэнсон и Бриджер», каких уже давно нельзя было встретить в продаже, стояла открытой на курительном столике и приглашала угоститься эксклюзивной продукцией… Но в общем, как отметил про себя министр иностранных дел, кабинет был отнюдь не королевским, а принадлежал скорее бедфордширскому помещику средней руки.

Король не заставил себя ждать. Он вышел быстрыми шагами из двери, также вишнёвого дерева, которую сэр Эдуард сначала принял за шкаф, подошёл к министру, и тот не успел склониться в низком придворном поклоне, как король пожал ему руку без всяких церемоний. Георг считался на отдыхе и посему был одет в тёмно-синий однобортный пиджак с тремя золотыми пуговицами, белые брюки, белую рубашку с белым галстуком-бабочкой и лакированные штиблеты на резинках, точно такие же, как у министра.

Георг показал гостю на кресло, сам сел на диван к курительному столику и протянул Грею шкатулку с сигарами. Министр взял одну свободной рукой (в другой он держал потёртый кожаный чемоданчик с документами), боком присел на кресло и поставил чемоданчик рядом с собой. Он покрутил большими и указательными пальцами обеих рук сигару и поднёс её к своему длинному и тонкому клювовидному носу, в гущу седых усов. Затем он взял с подноса серебряный сигарный ножичек и его гильотинкой обрезал конец сигары. Тусклые глаза сэра Эдуарда исторгли при этом слабую искру удовольствия.

Король тем временем зажёг ароматную свечу, стоявшую на столике в медном подсвечнике-пепельнице, и предложил министру прикурить. Бесшумно раскрылась дверь, через которую входил министр, и камер-лакей внёс большой поднос, на котором стоял серебряный чайник, молочник, печенье и две чашки. По знаку, сделанному королём, он разлил молоко, а затем и чай по чашкам и удалился, плотно прикрыв за собой дверь.

Водянистые голубые глаза Георга уставились на министра с вопросом. Король явно посвежел на природе. Его щёки были румяны, лёгкий загар от июльского солнца лёг на лицо. Усы и небольшая остроконечная бородка аккуратно подстрижены, видимо, совсем недавно, так как на шее и у кончиков усов остались на коже узкие белые полоски. Он выглядел очень довольным жизнью.

– Как развивается сараевский кризис? – спокойно, словно о пустячном дорожном происшествии, спросил он.

Грей, из-за своих больных ног, неловко потянулся к чемоданчику, уронив серый пепел сигары на свои полосатые брюки. Но король мягким жестом остановил его.

– Милый сэр Эдуард, я прочитаю внимательно все депеши вечером, – негромко сказал Георг, – а сейчас расскажите мне коротко, как развивается наша… хм… игра с Лихновским и Бенкендорфом? Смогли ли вы уверить германского посла в том, что Британия останется нейтральной в случае войны Австрии и Германии против Сербии и России, и, наоборот, понял ли граф Бенкендорф, что мы в принципе готовы выступить на стороне Франции и России, если Германия на них нападёт?..

– Да, ваше величество! – утвердительно ответил министр. – Я хотел сегодня донести вашему величеству, что мы получили новые, вполне надёжные подтверждения тому, что террористический акт в Сараеве будет использован Веной для агрессии против Сербии и со стороны Германии она получит только поддержку и поощрение. Правда, из Берлина наши информаторы сообщают, что Кайзер Вильгельм пока ещё колеблется, не зная, какую позицию займём мы – примем ли участие в войне или оставим наших союзников на произвол судьбы… В России наши друзья давят со всех сторон на царя Николая, чтобы он ни в коем случае не отступал перед Вильгельмом, не поддавался пацифистским настроениям и дал свои гарантии поддержки Сербии и Черногории. Но даже такие старые и преданные друзья Кайзера, как клан великих князей Владимировичей и их весьма неглупая Maman Мария Павловна, в своих салонах поддерживают сербов, просто жаждут войны с Австрией. Они, конечно, понимают, что это будет означать столкновение с Берлином, но почему-то рвутся в бой…

Георг обстоятельно промокнул капли чая на усах салфеткой и мудро изрёк:

– Очевидно, каждый из них ищет свою выгоду… Какую? – этот вопрос поставьте Бьюкенену и офицерам разведки в Петербурге…

Король снова вопросительно посмотрел на министра, и тот продолжал доклад:

– Ваше величество, на другой день после аудиенции Вильгельма в Потсдаме графу Сегени и графу Гойосу… – сказал Грей, но, увидев, что монарх вопросительно поднял бровь, когда услышал незнакомое имя Гойоса, пояснил: – Это специальный посланец императора Франца Иосифа в Берлин, который привёз письмо главы Дунайской монархии Кайзеру.

– Ах да! Я ведь читал эти бумаги… – вспомнил король доклады главы разведки, адмирала Холла, и милостиво кивнул: – Продолжайте…

Министру иностранных дел Великобритании, изысканно вежливому, сдержанному джентльмену, чей особый дипломатический талант выражался в умении сказать много, но так, чтобы собеседник не знал, как понимать его слова, и, следовательно, не сказать ничего, было очень трудно коротко формулировать теперь свои мысли королю. Он прилагал для этого большие умственные усилия, и от этого морщины избороздили его чело, две глубокие складки легли от рта к подбородку, который он гладко брил.

– Я встретился с князем Лихновским… – продолжал Грей так, словно диктовал запись беседы с германским послом. – Князь сообщил мне о глубоком удовлетворении, которое испытывает Кайзер по поводу визита британской эскадры в Киль… Потом посол говорил о разных пустяках, а затем стал прощупывать меня насчёт того, какую позицию мы займём в надвигающемся европейском кризисе… Лихновский заявил мне, что австрийцы намерены наступать на Белград… Но когда я подсказал ему ответ в вопросе и спросил: «Они, конечно, при этом не думают захватить какую-либо территорию?» – Лихновский поспешил заверить, что Австрия не стремится к территориальным аннексиям, долго говорил мне о подозрениях в Австрии и Германии к России, об осложнениях, которые следует ждать немцам с Востока… В русле той политики, которую рекомендовало ваше величество… – склонил министр голову перед мудростью короля, которая на самом деле была придумана им самим, – я сказал Лихновскому, что Англия сделает всё возможное, чтобы предотвратить грозу, и осторожно добавил: «Британия не может допустить уничтожения Франции…» Лихновский, как показала его депеша, дешифрованная нами, понял всё правильно. Он сообщил в Берлин, что Германия и Австрия могут воевать с Сербией и Россией, но не трогать Францию…

– Очень хорошо!.. – резюмировал Георг, отпил чаю и приготовился слушать дальше.

– Через два дня я принимал русского посла… – продолжал Грей. – Граф Бенкендорф пытался изобразить ситуацию в весьма лёгком свете, но я обрисовал ему всю серьёзность положения, сообщил о готовящемся наступлении Австро-Венгрии на Белград и ясно подчеркнул враждебность Германии к России, которая дошла до предела. Граф в результате дал очень тревожную телеграмму Сазонову в Петербург, и она была доложена Николаю…

Смочив пересохшие губы чаем с молоком, министр стал говорить дальше:

– Ещё через день я снова принимал Лихновского и заверил его, что мы не связаны с Россией и Францией формальными союзными обязательствами и располагаем полной свободой действий. В этой связи я подчеркнул, что если австрийские меры в отношении Сербии будут проведены в определённых рамках, то мы склоним Петербург к терпимости… То есть я дал ему ясно понять, что если Австрия и Германия унизят в очередной раз Россию, то Англия не будет против этого возражать на деле… Я говорил в бодром тоне, и мой оптимизм призван был показать, что мы не собираемся воевать и на этот раз…

– Очень хорошо! – снова одобрил своего министра Георг.

– Затем Бенкендорф принёс мне предложение Сазонова, сделанное по настоянию царя Николая… – несколько возвысил тихий голос сэр Эдуард, давая понять, что он не одобряет идей российского монарха. – Петербург предложил, чтобы Англия, Франция и Россия коллективно сделали представление Вене о недопустимости военного воздействия на Белград… Ваше величество помнит, конечно, какой хулиганский проект ультиматума Сербии приготовили в Вене и контрсигнировали его в Берлине… Мы тогда добыли текст, да и австрийский посол Менсдорф изложил мне заранее его пункты, проверяя, как мы отреагируем на грубость Австрии. Я тогда только выразил сожаление, что не вижу подлинника ноты, и стал рассказывать ему, какой ущерб нанесёт торговле война между четырьмя – я ещё раз подчеркнул австрийскому послу слово «четырьмя» – великими державами – Россией, Австрией, Францией и Германией… О пятой великой державе, самой великой – Британии, я Менсдорфу не сказал ни слова. Копию этой беседы посол Австрии телеграфировал прямо в Берлин, что мы благополучно и установили…

– Интересно!.. – поощрил докладчика Георг. Уже пятый год после смерти отца, сделавшись королём и пытаясь играть возрастающую роль в институтах власти своей страны, он старался изучать искусство дипломатических интриг и оказывать своё творческое воздействие на них, но всегда поражался и восхищался совершенно выдающимися способностями и богатейшими традициями, на основе которых британская дипломатия отстаивала интересы своей страны. Перед этой вековой мудростью он иногда чувствовал себя учеником воскресной школы на уроке, который ведут профессора Итонского колледжа. Даже сэр Эдуард, отнюдь не самый блестящий из плеяды его дипломатов, внушал ему иногда восторг, такой же, как сегодня, когда они вдвоём решали судьбы Европы, а может быть, и всего мира…

– Итак, – продолжал Грей, чувствуя внимание короля, – вчера, двадцать четвёртого, посол Менсдорф привёз мне копию ультиматума, который утром того же дня был вручён сербскому премьеру в Белграде… Я выразил отчаяние и сказал ему, что это самый страшный документ из всех, когда-либо порождённых дипломатией… А затем, явно сговорившись с австрийцем, ко мне примчался князь Лихновский. Я сказал ему, что в случае вступления Австрии на сербскую территорию опасность европейской войны станет неизбежной. Тут германский посол насторожился, но я опять подчеркнул то, зачем он и приезжал, – цифру «четыре», и сказал: «Всех последствий подобной войны четырёх держав совершенно нельзя предвидеть». Лихновский снова правильно понял, что я имел в виду Россию, Австро-Венгрию, Германию и Францию.