Текст книги "Божиею милостию Мы, Николай Вторый..."

Автор книги: Егор Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 61 страниц)

– Избави Господи от республики!.. – бурно отреагировал купец Гучков, – Я полагаю, что пока Наследник Цесаревич ещё мал, можно было бы поставить регентом при нём брата царя, великого князя Михаила… Михаил безволен и жуир по натуре, он будет хорошим конституционным монархом, который никому из нас не будет мешать… Конечно, можно было бы призвать на царство, тоже сначала в качестве регента, а затем, ввиду смертельной болезни Наследника Алексея, его деда, великого князя Николая Николаевича… – вопросительно посмотрел он на Джунковского: понял ли жандармский генерал глубину его мысли и окажет ли ему поддержку?

Шеф корпуса жандармов хотел что-то сказать, но министр земледелия остановил его властным движением и, обращаясь ко всем гостям, солидно оценил сказанное Гучковым:

– Александр Иванович совершенно прав! Нам нужно довести Россию до грани революции, но, чтобы её предупредить и осуществить необходимую реформу, в подходящий момент устроить дворцовый переворот… Правда, есть одно важное обстоятельство: революционное подполье – его превосходительство шеф корпуса жандармов не даст мне соврать, – кивнул он Джунковскому, – совершенно разгромлено и его не создать в годы войны… Видные деятели этого подполья – агенты Охранного отделения… Вспомните Азефа[139]139
  Азеф Евно Фишелевич (1860 – 1918), тайный агент Департамента полиции среди эсеров, разоблачён в 1908 г., бежал в Германию.


[Закрыть] или депутата Малиновского, например… Но необходима какая-то организация общественных сил самого широкого спектра, чтобы подготовить смещение Государя… Нужен вполне легальный блок, я предлагаю назвать его – «Прогрессивный блок», из популярных деятелей всех партий, представленных в Думе, – для свержения Николая Александровича Романова… Именно легальный и пользующийся депутатской неприкосновенностью… Что будет дальше – посмотрим, а пока – такой блок мог бы оказывать влияние на правительство в нужном для нас духе…

– Браво, Александр Васильевич! – вынужден был согласиться Гучков, который всегда стремился быть на первых ролях, но понимал, что и другим требуются аплодисменты.

– Всё правильно, господа, – пробасил генерал Поливанов, – и я вас поддерживаю… Очень полезно создать, так сказать, штаб «общественности», который на легальной основе подготовит событие. Но ведь событие кто-то должен совершить?.. Александр Иванович говорил о старых генералах, которых не надо раздражать… Если мы не привлечём к нам симпатии молодых генералов и полковников, то не сможем овладеть армией… А вспомните, какую роль армия и гвардия всегда играли в истории дворцовых переворотов! Императрицы Елизавета и Екатерина Великая, внук Екатерины Александр Первый взошли на трон только с помощью верных им офицеров…

Поливанов разволновался и вынужден был высморкаться, чтобы у него не першило в горле. После звука трубы, который произвёл его сизоватый нос, он продолжал:

– Нам нужен союз офицеров, молодых и старых, но не заражённых монархизмом и любовью к царю. Такие офицеры есть, но должна быть найдена также какая-то форма их объединения, которая позволит им встречаться легально и обсуждать свои дела…

Гучков, с одной стороны, был очень рад, что его идеи вызвали поток предложений со стороны конфидентов, но, с другой – их дельные мысли снова низводили его с места бесспорного лидера в рядовые заговорщики. Этого он не мог вытерпеть и решил, что надо сворачивать встречу, получив информацию ещё по одному важнейшему вопросу – военному… Он перебил рассуждения генерала Поливанова довольно невинным вопросом:

– А кто из военных, на ваш взгляд, ваше превосходительство, мог бы примкнуть к нашему сообществу?

– В первую очередь – я! – гордо отозвался бородатый генерал и, расчесав пятернёй бороду на две стороны, уверенно стал называть имена: – Молодые генералы Гурко, Крымов, Ломоносов, Лукомский, Маниковский, да ещё с полдюжины наберётся… Из старых генералов я рекомендовал бы Алексеева, Рузского… Адмиралы – Колчак и Вердеревский, полковники – Генерального штаба Головин и Мстиславский-Масловский – кстати, библиотекарь Николаевской академии, что даёт ему широкие контакты, Энгельгардт – депутат Думы…

Гучков задумался. Он знал многих из военных, столь многообещающе представленных генералом Поливановым. Друг Гучкова граф Орлов-Давыдов познакомил его в своём особняке на Сергиевской, где он собирал и «прикармливал» фрондирующих генералов и полковников, с самыми активными из них – Гурко, Крымовым, редактором «Морского сборника» Житковым и адмиралом Колчаком, считавшимися весьма авторитетными в своей среде. Теперь оставалось организовать всех их в единое сообщество, которое, при видимом различии в интересах, будет преследовать одну цель – устранение от власти Николая Второго.

По характеру Александр Иванович Гучков был одиноким волком. Добиваясь своего, он умел огрызаться на все стороны, легко заводил политических друзей и ещё легче бросал их. Он отнюдь не был революционером. У него была всепоглощающая страсть – добиться власти и свергнуть при том Государя, оскорбившего его однажды и даже не заметившего этого. Жажда мщения и желание стать выше всех, отличиться любым способом – богатством, авантюрным участием в англо-бурской войне, даже сдачей в плен японцам при Мукдене во время русско-японской войны, участием в подавлении восстания в Китае – постоянно снедали его, и он везде стремился завоевать популярность и добиться царских почестей.

Дворцовый переворот, организатором которого он решил теперь стать, открывал ему новые возможности утоления тщеславия, плетения интриг и демонстрации организаторских способностей. «Момент ещё не назрел, предстоит ещё много работы, но сбудется моя заветная мечта: все эти людишки будут трепетать передо мной и говорить: «Посмотрите, это он лишил трона могущественнейшего монарха Европы!.. Это его воля поколебала мощнейшую азиатскую империю и превратила её в европейское государство!..» – гордо думал Александр Иванович.

Гучков был настолько доволен успешным вечером в «Новом клубе», что даже забыл все свои страхи, которые он испытал в штабе генерала Самсонова, когда ему казалось, что его вот-вот захватят в плен немцы и он до конца войны просидит в каком-нибудь лагере для военнопленных и будет тем самым выведен из российской политики надолго. Теперь он снова был готов к самым активным действиям на унавоженной ниве этой самой политики.

57

Санитарный поезд имени великой княгини Ольги Александровны мчался сквозь декабрьскую ночь и метель. В жарко натопленных вагонах – чтобы раненые воины не переохлаждались, сбрасывая в беспамятстве одеяла, – на подвесных, словно гамаки, кроватях, укреплённых в два яруса, раскачивались десятки офицеров и солдат с особо тяжёлыми ранениями и контузиями, у которых ещё несколько часов тому назад было значительно меньше шансов остаться в живых, чем теперь, когда хорошо оборудованный иждивением сестры Государя санитарный поезд её имени с квалифицированными врачами и сёстрами милосердия нёс их в главный эвакопункт Царского Села.

Ещё утром их свезли из полевых лазаретов Гвардейского и 2-го армейского корпусов, тяжело дравшихся в августовских лесах Восточной Пруссии, на станцию Сувалки, и половину дня они пролежали в холодном зале вокзала в ожидании чуда, поскольку на станции оставалось только несколько пустых товарных вагонов. И чудо свершилось: после обеда прикатил вдруг новенький, щеголеватый, не бывший ещё в деле состав, организатором и почётным шефом которого была великая княгиня Ольга Александровна. Сестра царя, по примеру молодой Государыни, только недавно закончила курсы военных сестёр милосердия, неделю поработала в Царскосельском госпитале и теперь, вместе со своим поездом, побывала в Восточной Пруссии, чтобы забрать оттуда раненых воинов…

В одном из вагонов для тяжелораненых, на гамаке нижнего яруса, раскачивался, не приходя в сознание, молоденький поручик с забинтованными головой и правой ногой. Он лежал, запрокинув голову и безжизненно свесив правую руку. Ни шинели, ни офицерской портупеи на нём не было, ворот гвардейского походного кавалерийского мундира был расстёгнут. На груди белел эмалью на золоте Георгиевский крест.

Доктор в накрахмаленном и ещё не совсем обмявшемся новеньком халате, производивший ночной обход тяжелораненых, остановился возле этого офицера, заботливо поднял и удобно положил его правую руку, укрепив её на кровати вдоль тела особым ремешком. Потом он знаком подозвал сестру милосердия, остановившуюся у гамака другого раненого.

– Ваше высочество! – обратился он к ней. – Побудьте рядом с этим мальчиком… Сейчас вам принесут кипячёную воду и губку, которой надо будет смачивать поручику пересохшие губы и чуть-чуть выжимать в рот… А то у него начался сильный жар, от которого он может сгореть… Я сейчас подниму его голову, а вы подложите ему пару подушек, – продолжал доктор, – чтобы раненый не поперхнулся даже каплей воды – это может быть для него смертельно…

В полутьме ночного вагона тускло горели несколько керосиновых ламп, отбрасывая колеблющиеся тени на стены вагона и давая несколько слабых полос света.

Когда дюжий и опытный врач осторожно поднят перевязанную голову офицера и она попала в одно из светлых пятен, сестра милосердия вдруг громко вскрикнула, но это не помешало ей удобно разместить подушки. Доктор изумлённо оборотился на великую княгиню, открыл было рот, чтобы спросить о причине её столь сильного волнения, но Ольга Александровна опередила его.

– Это… это… – не могла она сразу прийти в себя, – ведь это Петя Лисовецкий!.. Бедный Петя!..

Врач с немым вопросом замер у постели юноши, видя, как великая княгиня нежно погладила мальчика по щеке, а потом пояснила:

– Это очень милый уланский корнет, граф Петя Лисовецкий… Он до войны был ужасно влюблён в одну из моих племянниц, и они все мне много о нём рассказывали… Доктор! Что с ним?! Что говорил о нём санитар из лазарета, который помогал грузить раненых в этот вагон?.. Он будет жить?..

Доктор достал из нагрудного кармана халата маленький блокнот, подошёл к ближайшей керосиновой лампе и полистал страницы. Найдя нужную, он, держась одной рукой за вертикальную стойку, но всё равно качаясь в такт вагону, принялся читать:

– Поручик лейб-гвардии уланского Её Величества полка, Георгиевский кавалер граф Лисовецкий. Начальник команды охотников Второй гвардейской кавалерийской дивизии, получил ранение ноги и контузию во время поиска со своей командой за линией фронта. Вынесен из боя своими кавалеристами. Раны от осколков и ссадины, полученные при падении с лошади во время разрыва германского снаряда, первично обработаны в полевом лазарете. Прогноз полкового хирурга – неопределённый: если в рану попала земля и начнётся гангрена, то…

– Спасибо, доктор! – твёрдо произнесла сестра милосердия. – Я уже знаю, к чему приводит гангрена… Господи! Спаси и сохрани жизнь этого мальчика! – перекрестилась она на висевшую в торце вагона икону Николая Угодника с горящей лампадой. Затем Ольга Александровна придвинула лёгкий парусиновый стул к изголовью постели Петра и присела, дожидаясь обещанную врачом губку и графин с водой. Она позволила себе снова жалостливо погладить Петю, на этот раз – его безжизненную правую руку, прикреплённую ремешком к краю гамака.

– Пресвятая Богородица! Мати Казанская, Владимирская, Фёдоровская! Спаси и помилуй раба Божьего Петра… – запричитала шёпотом, словно простая русская баба, сестра царя, творя крестное знамение и вознося горячую молитву о здравии. Великая княгиня была готова разреветься, словно маленькая девочка. Она ещё не привыкла к крови, увечьям и страданиям, составлявшим тяжелейшую часть её новой профессии, которой она отдалась с особой страстью, будучи сама несчастна в личной жизни…

«Где-то теперь мой Николя?! – подумала она вдруг о своём любимом человеке, ротмистре Куликовском, адъютанте её супруга – герцога Ольденбургского, немедленно отпросившемся в действующую армию со своей безопасной придворной должности, как только началась война. – Жив ли он? Здоров? Что-то давно – целую неделю – не было от него писем…»

Отвлёк её от грустных мыслей о Куликовском приход санитара, который принёс графин с водой, блюдечко и маленькую овальную губку. Но как только влажной губкой она прикоснулась к страдальчески изогнутому рту Пети, острая жалость к нему, к любимой племяннице Татьяне снова заставила болеть её сердце. Ольга особенно любила Татьяну и выделяла её среди ОТМА не только потому, что вторая дочь царя решительностью своего характера, независимостью суждений, любовью к верховой езде и отсутствием интереса к светским сплетням очень напоминала её самоё. Высокородных тётку и племянницу, особенно после явления в Костроме «корнета Пети», очень сблизили симпатии к двум рыцарям – ротмистру Куликовскому и корнету Лисовецкому, которых династические законы браков в Доме Романовых обрекали на неимоверные трудности в достижении желанной цели – женитьбе на избраннице сердца.

Чутким сердцем несчастного в любви человека Ольга ощущала разгорающуюся любовь племянницы к Петру, и ей очень хотелось помочь Татьяне найти счастье хотя бы в морганатическом браке с её избранником. Сестра царя надеялась на доброе сердце своего брата – ведь прощал же он морганатические браки своих дядьёв и братьев, и в первую очередь любимого им Николая Николаевича, который развёл свою дорогую Стану с её первым мужем – герцогом Лейхтенбергским, женился на ней и был прощён Ники и Александрой… Это оставляло надежду и самой Ольге Александровне[140]140
  В 1916 г. Ольга Александровна развелась со своим мужем принцем Петром Ольденбургским, за которого вышла по настоянию матери и который был старше её на 14 лет, и вышла замуж за Николая Куликовского.


[Закрыть], жаждавшей развода с жестоким грубияном, игроком и распутником с ненормальными мужскими склонностями герцогом Ольденбургским, за которого она выходила только под угрозой Mama, что её отправят замуж за какого-нибудь отвратительного иностранного принца, который увезёт её далеко от России и навечно поселит в захудалом и холодном замке Кощея Бессмертного… Влюбившись в адъютанта своего мужа, ротмистра Николая Куликовского, и почувствовав его искреннюю и целомудренную любовь к ней, Ольга стала мечтать о том, как Ники издаст высочайший указ о расторжении её брака с Петром Александровичем и позволит ей обвенчаться с любимым… Она была готова отказаться от чего угодно – титула, жизни в царских чертогах, цивильного листа, прав её потомков на российский престол, – только бы быть всегда рядом с Николя, не скрывать свою любовь к нему, как это вынуждена делать она теперь…

Она очень сочувствовала Татьяне, потому что из девичьих разговоров дочерей царя знала, что никто из ОТМА не хочет уезжать из России. По этой причине даже сватовство симпатичного и весёлого румынского принца Кароля и близкое соседство Румынии и России не могли поколебать её племянницу Ольгу… А ведь Татьяна могла рассчитывать выйти замуж только после старшей сестры… Значит – сколько лет придётся ещё Татьяне ждать!.. Теперь эта жуткая война смешала все планы и надежды…

Вот ведь как повернулась судьба!.. Милый корнет Петя, вероятно, за своё геройство стал уже поручиком и Георгиевским кавалером, но лежит теперь без сознания, и самые лучшие врачи, которых она смогла получить для своего санитарного поезда, не могут наверное сказать, останется ли он жив… А сколько мгновений жизни отпущено Богом Николя Куликовскому и ей?.. Нет, нельзя пассивно ждать, пока всё образуется само собой, особенно теперь, в дни жестокой войны… Она напишет брату открытое и честное письмо с просьбой о разводе и будет писать ему столько раз, сколько потребуется, чтобы его проняло, чтобы не чинил он препятствий счастью сестры, которая, может быть, только одна во всём семействе по-настоящему любит и понимает Его, Аликс, Алексея и Девочек… А ещё – пока идёт эта ужасная война, она посвятит себя несчастным раненым – офицерам и солдатам, будет облегчать их боли и страдания, не покладая рук трудиться в самых тяжёлых лазаретах, и не в комфорте Петрограда, а вблизи фронта, там, где она может, хотя бы случайно, встретить своего любимого Николя, а может быть, и выходить его, спасти ему жизнь, если немецкая пуля сразит его…

Вагон качало на быстром ходу поезда, словно корабль в бурю, вода никак не желала оставаться в блюдце – расплёскивалась на пол и на серое платье сестры милосердия, оставляя на нём тёмные пятна. Великой княгине приходилось то и дело подливать её из графина и тут же смачивать сухие губы Петра. Её настойчивые усилия передать Петру хоть частичку жизненной энергии, добрые руки, осторожно утолившие его жар, принесли первый успех: поручик пришёл в себя и открыл глаза. Но он ещё никого не узнавал и не понимал, где он находится…

К утру, на одной из промежуточных станций, где санитарный поезд остановился пропустить воинские эшелоны с сибирской дивизией, следовавшей на фронт, Петру была сделана операция на ноге. Хирург вынул осколки снаряда, почистил рану от гноя и омертвевших лоскутков мышечной ткани. Ольга Александровна, не сомкнувшая всю ночь глаз, сделала такую искусную перевязку, что юноша почти не почувствовал боли. Когда перестал действовать наркоз и снова проснулась боль, которая, словно тысяча крючьев, раздирала его тело, раненому на всякий случай дали сильную дозу снотворного.

На вокзал Царского Села санитарный поезд великой княгини Ольги Александровны прибыл вечером. Моторы, специально оборудованные под медицинские кареты, доставили раненых в Большой дворец, санитары перенесли их в дворцовые залы, преображённые по указанию молодой Государыни в госпитальные палаты. Всё время Пётр оставался в забытьи.

…Когда раздался свист немецкого снаряда, а затем саженях в тридцати от поручика Лисовецкого вспыхнул пламень разрыва и дьявольская сила повалила его вместе с лошадью на землю, последнее, что он видел, – печальное лицо великой княжны Татьяны, каким оно осталось в его памяти в день их прощания в уланском полку, на второй день войны перед уходом его в действующую армию. Много месяцев печаль в её глазах при прощании, сказавшая ему, что и она не равнодушна к нему, согревала корнета и придавала ему сил.

Хотя на проводах полка присутствовали его Августейший шеф – Её Величество Императрица Александра Фёдоровна, Государь и две старшие великие княжны, обе – в мундирах своих подшефных полков, Ольга – Елисаветградского гусарского, Татьяна – Иваново-Вознесенского уланского, царь удостоил Лисовецкого особенно крепкого рукопожатия и сказал несколько тёплых напутственных слов, но и от той церемонии, и от всей довоенной счастливой жизни у Петра остался только образ Татьяны, а всё остальное быстро выветрилось в походах и боях.

Теперь, когда проблески сознания вновь возвращались к нему, он почему-то явственно увидел высокие позолоченные своды дворца и лицо Татьяны, склонившееся над ним. Только образ её, в отличие от прежнего – в уланской четырёхугольной фуражке, стал более строгим и святым, а голова её оказалась покрыта белой косынкой с красным крестом… Пётр решил, что всё это ему привиделось, что он – уже на том свете, и от жалости к себе он закрыл глаза.

Но женщина с лицом Татьяны и в белой косынке сестры милосердия оказалась вполне во плоти. Он почувствовал прерывистое горячее дыхание и лёгкий поцелуй на лбу, где оставалось ещё немного незабинтованного места. Он открыл глаза снова и – о счастье! – ясно увидел совсем близко, в немыслимой близи, лицо своей любимой. Её большие серые глаза осветились радостью видеть его, и затем их выражение стало печальным – Татьяна, как сестра милосердия с опытом, видимо, знала о его состоянии больше, чем он сам.

– Молчи и лежи спокойно, тебе нельзя двигаться!.. – положила она ему на рот свою ладошку, и он сделал движение губами, целуя её. – Mama и я узнали от тёти Оли о том, что ты оказался в её поезде, и тебя доставили к нам… Я должна была работать сегодня вместе с Mama, но Mama и княжна Гедройц – наш шеф-хирург – отпустили меня навестить тебя… Теперь я буду твоей сиделкой!..

58

…Романтическая обстановка Малого Рыцарского зала замка Штольценфельз с дивной настенной живописью художника Штильке, стилизованной под средние века мебелью по рисункам великого Шинкеля, атмосфера старого доброго немецкого Рождества, которое здесь, в лесу на высокой скале над Рейном, оставалось «белым», то есть со снегом на земле и на елях, немало помогла взлёту фантазии императора, военных и дипломатов. Доброе мозельское вино, поданное в качестве освежающего напитка, также превратило сухое официальное совещание почти что в весёлую пирушку буршей.

Для начала Кайзер Вильгельм изложил свои мысли, которые так ловко угадал в своём меморандуме молодой Циммерман. Затем, промочив горло бокалом сухого мозельского, призвал всех, начиная с Фалькенхайна, как шефа Генерального штаба, вносить предложения.

Элегантный высоколобый генерал с короткой причёской седеющих волос, фельдфебельскими, чуть закрученными вверх усами и ямочкой на подбородке был оптимистом, в отличие от своего предшественника на посту начальника Генерального штаба фон Мольтке-младшего, снятого два с половиной месяца тому назад со своего поста за поражения в Восточной Пруссии. Угадывая хорошее настроение императора, он решил не омрачать его реальным описанием провалов в действиях германского командования в истекающем году и сразу взял быка за рога.

– Ваше величество, – браво начал он, – мы решили нанести в январе русской армии грандиозный удар, охватив оба фланга её развёртывания. Директиву об этом мы представим вам на подпись первого января…

– Очень хорошо!.. – одобрил идею Кайзер. – Тем самым вы исправите тяжёлое положение наших союзников на Карпатском фронте… Продолжайте!..

– На севере Гинденбург нанесёт главный удар – по правому флангу русских войск. Десятая армия генерала Эйхгорна, Восьмая – фон Белова разыграют «Канны» для русских после демонстрации генерала Макензена на Равке, которая скуёт силы русского Северо-Западного фронта…

Фалькенхайн вышел из-за стола, подошёл к огромной карте Восточного фронта, закрывавшей один из сюжетов настенной живописи, и указкой стал показывать направления ударов. Господа, сидевшие за дубовым столом посреди Малого Рыцарского зала, с интересом воззрились на карту.

– Кроме высшего боевого духа германских солдат и офицеров, – взволнованно продолжал доклад генерал, желавший отличиться перед Кайзером, – в нашу пользу действует беспечность русских штабов… Они посылают свои сообщения войскам и приказы искровым телеграфом, почти совершенно не используя шифры. Германские специалисты наладили тотальное подслушивание русских военных радиотелеграфных станций, и теперь мы не только абсолютно точно знаем о всех русских планах, но можем даже запрашивать русские штабы о них, если что-то не понимаем. Наша осведомлённость о всех передвижениях русских войск и их позициях, полученная нашей радиоразведкой, привела теперь к тому, что у русских пошли слухи о массовом шпионаже в нашу пользу и в армии и в тылу…

– О! Это колоссально!.. – восхитился Кайзер. – Стало быть, русские не только наносят себе ущерб своей ленью и безалаберностью, не шифруя радиотелеграфные сообщения, но ещё и вредят делу, раздувая у себя шпиономанию?!

Император всем телом повернулся в сторону полковника Николаи. Его лицо просияло, как всегда в те моменты, когда он слышал об успехах разведки.

– Господин полковник! – бросил Кайзер начальнику Отдела IIIВ, – позаботьтесь о том, чтобы скомпрометировать как можно больше людей в России слухами о шпионаже в нашу пользу… Пусть это будут русские генералы и офицеры с немецкими фамилиями… Если они честно сражаются на стороне России в великой битве между пангерманизмом и славянством, они заслуживают нашего осуждения и презрения… Их нужно компрометировать через ваши каналы и в странах Антанты, подрывая доверие к России и её правительству и армии… Можете затрагивать в этих усилиях также и моих кузин – царицу Александру и её сестру, великую княгиню Елизавету… Подумайте о том, как помочь распустить соответствующие слухи в Москве и Петербурге… Не касайтесь только нашего истинного друга и информатора – великую княгиню Марию Павловну Старшую. Это тоже будет побуждать царя делать шаги в направлении сепаратного мира…

– Спасибо, господин генерал!.. – повернулся Кайзер к Фалькенхайну, остававшемуся у карты. – Можете сесть, и перейдём теперь от военного воздействия на Россию к нашим политическим шагам, которые должны вынудить царя проявить инициативу в поисках сепаратного мира с нами… Господин статс-секретарь фон Ягов, что вы можете предложить для вбивания клина между Россией и другими странами Антанты?..

– Ваше величество, – льстиво изогнулся на своём стуле глава германской дипломатической службы, – я припомнил одну из ваших драгоценных идей, которые вы так щедро расточаете вокруг себя…

Вильгельм насторожился и наморщил лоб, пытаясь угадать, какую именно его мысль собирается изложить статс-секретарь.

Опытный царедворец, фон Ягов между тем решил на всякий случай облечь в форму воспоминания об идее императора своё собственное предложение. Он прекрасно понимал, что если авторство идеи переложить на Кайзера, то она пройдёт почти наверняка и амбициозный монарх никогда не отвергнет её. Такой метод довольно широко распространён в общении приближённых с сильными мира сего, особенно если они не слишком умны и легко поддаются самовнушению.

– Ваше величество как-то высказывались о том, что следует привлечь для победы Рейха высокопоставленных иностранцев, волею судьбы оказавшихся во время войны на нашей территории и не пожелавших её покинуть из своих материальных интересов…

– Да, припоминаю… – промычал Кайзер на всякий случай, хотя не мог вспомнить ничего подобного из своих замечаний. – Кого конкретно вы имеете в виду, господин статс-секретарь?

Фон Ягов, льстиво улыбнувшись ещё раз, продолжал:

– Фрейлина русской Императрицы княгиня Мария Васильчикова не пожелала покинуть своё имение неподалёку от Вены и проживает там, получив на это разрешение от австрийских властей. Если мы побудим её написать письмо царице, в котором можно было бы деликатно провести идею о том, что в Австрии и у нас, в Германии, имеются сторонники сепаратного мира с Россией и что за такой мир Петербург может кое-что получить из своих территориальных притязаний, то мы изыскали бы возможность через Данию или Швецию доставить такое письмо прямо в Царское Село…

– Вы удачно развили мою идею, – не без гордости согласился Кайзер. – Я поручаю вам, господин статс-секретарь, довести её до логического завершения… Можете сослаться в таком письме на высокопоставленные круги, заинтересованные в сепаратном мире с Россией, имея в виду меня. Проведите беседы с княгиней Васильчиковой и, если потребуется, отправьте её прямо в Петербург… В любом случае – клюнет ли русская рыбка на нашего червячка и заинтересуется ли мой кузен Ники сепаратным миром или он отвергнет его – слухи об этом просочатся к русским союзникам, вызовут у них недоверие к царю, к военным усилиям русских и помогут нам вбить желаемый клин… Безусловно, они будут в полезном для нас духе воздействовать и на русское общество…

Император ласково посмотрел на статс-секретаря, кивнул ему одобрительно, и все присутствующие так же ласково обратились к фон Ягову и закивали ему головами. Хитрый дипломат был очень доволен, но предпочёл только скромно приложить руку к сердцу, обратив преданные глаза на Вильгельма и поклонившись монарху.

Кайзер милостиво улыбнулся ещё раз фон Ягову и спросил его:

– Нет ли у нас в арсенале ещё чего-то, что побудило бы русское правительство искать сепаратного мира с нами?

– Ваше величество, – скромно потупился статс-секретарь по иностранным делам, – вчера я получил дипломатическую почту из Турции, и в ней оказался весьма любопытный документ…

Вильгельм насторожился.

– Один из русских политических эмигрантов, который стал известным международным социалистическим лидером и к тому же довольно богатым купцом, некто Парвус[141]141
  Парвус – Александр Львович Гельдфанд (1869 – 1924), участник российского и германского социал-демократического движения. В Первую мировую войну – социал-шовинист, жил в Германии.


[Закрыть], передал нашему послу в Турции весьма интересную записку, в которой предлагает… – Фон Ягов сделал эффектную паузу и завершил пассаж, – купить революцию в России!

Кайзер откинулся от неожиданности в своём кресле. Его глаза округлились, и он рявкнул:

– Как купить?! И почему из Турции?..

Фон Ягов испугался, что его сообщение было слишком эффектным – ведь на такие эффекты имеет право только император, а в его присутствии – никто более. Поэтому он сбавил голос и принялся подробно объяснять:

– Господин Парвус, он же Гельфанд, давно покинул Россию. Он крупный революционер-социалист. Ему запрещён въезд также и в Германскую империю, но господин Парвус жаждет помочь нам и организовать революцию в России…

– Ваш граф Пурталес, будучи послом в Петербурге, докладывал нам накануне войны, что в России обязательно вспыхнет революция… А где она?! – жёлчно отреагировал Вильгельм.

– Господин Парвус представил нам записку… – фон Ягов, не обращая внимания на ехидный тон императора, водрузил на нос пенсне и взял в руки листки, лежащие перед ним, – озаглавленную: «Подготовка массовой политической забастовки в России»… На восемнадцати страницах доктор Парвус развивает детальный план, как весной организовать массовую политическую забастовку в России под лозунгом «Свобода и мир!». В результате он надеется на падение правительства Николая Второго и захват власти революционерами…

Скепсис на лице Кайзера сменился живым интересом. Ободрённый его вниманием, статс-секретарь продолжал чуть громче:

– Доктор Парвус, который вовсе не доктор, а присвоил себе этот титул для солидности, в общем, предлагает дельный план: соответствующую пропаганду в русской столице, на фронте, на флотах и стимулирование симпатий к революционерам, их видным личностям не только в России, но в странах – союзницах её… После соответствующей подготовки такого рода снабжение столицы и фронта будет отрезано. Как результат – возникнет недовольство населения, и на этой почве агитаторы усилят свою работу, спровоцируют демонстрации против правительства и войны… Политическая забастовка вызовет деморализацию на фронте и снижение боевой готовности русских войск. Последуют поражения русских армий, которые смогут вновь использовать революционеры-агитаторы… Доктор Парвус предлагает ориентироваться на русских эмигрантов – социалистов Ульянова-Ленина, Зиновьева…

– Позвольте, позвольте!.. – подал неожиданно свой голос полковник Вальтер Николаи. – У нас уже давно есть связь с деятелями партии социалистов-революционеров, официальной доктриной которых является террор против властей… Через солидные германские и германо-русские фирмы… Их главные конторы расположены в Петербурге и Москве. Мы давно «ведём» и снабжаем финансами некоторых влиятельных членов этой партии – например, весьма многообещающего депутата Государственной думы Керенского, который обслуживает нашу фирму-прикрытие «Константин Шпан и сыновья» в качестве юрисконсульта, другого лидера эсеров – Чернова… Господин Чернов в эмиграции неплохо служит нам, редактируя в нужном духе газетку для русских военнопленных… Нет, нет! – они не вульгарные шпионы… – замахал руками полковник, перехватив осуждающий взгляд депутата Рейхстага Эрцбергера. В лидере католической партии, вероятно, взыграла порядочность и коллегиальность, не терпящие осуждения избранников народа, даже если они принадлежат к вражьему стану. – Эти господа время от времени оказывают нам политические услуги, когда их интересы совпадают с нашими… – пояснил глава разведки. – Может быть, мы не будем возлагать слишком большие надежды на мало кому известных большевиков?! А продолжим работу с нашими испытанными агентами и союзниками, в том числе и внутри Дома Романовых?..