Текст книги "Божиею милостию Мы, Николай Вторый..."

Автор книги: Егор Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 61 страниц)

31

Солнечный зайчик проскочил через щёлочку в тяжёлых шторах и уселся на лице пожилой женщины, раскинувшейся во сне на кровати средневекового вида с балдахином. Видимо, сон был не крепок. Женщина сначала открыла глаза, но тут же зажмурилась и перевернулась так, чтобы солнечный луч перестал её слепить. Затем она потянулась и сбросила с себя лёгкое покрывало, ставшее лишним в тёплой спальне.

Комната казалась ещё теплее, поскольку господствующим цветом в нём был тёмно-красный. Мягкая мебель и шторы были из тёмно-красного бархата, стены покрыты атласным штофом того же цвета с набивным золотым узором. Почти вся опочивальня была заставлена корзинами цветов и вазами с яркими букетами. Хозяйке спальни несколько дней тому назад исполнилось шестьдесят лет, и казалось, все цветы Северной Пальмиры в этот день были присланы в её дворец, может быть, ещё и потому, что для своих лет она очень хорошо сохранилась и с удовольствием принимала не только чисто платонические ухаживания.

На её лице играл естественный румянец, глаза ещё не перекосила старость, хотя на веках появились морщины, а поздно ночью, когда она уставала от забот и многотрудной светской жизни, под глазами набухали небольшие мешки. Кожа была довольно свежа, и истинный возраст выдавала только шея, морщины на которой она прятала от всех и от самой себя, даже во сне, широким, во много рядов, жемчужным ожерельем.

Лёгкая ночная рубашка отнюдь не скрывала крепкого и гладкого тела, которое вполне могло принадлежать и сорокалетней, если бы не довольно дряблая и морщинистая кожа рук чуть выше запястий. Бюст и талия оставались безупречными не без воздействия массажисток, хотя несколько обрюзглый живот не поддавался ни им, ни сокольской гимнастике, которой волевая дама, как она сама считала – третья по положению в империи и первая по всем своим качествам, – ежедневно уделяла немало времени.

Длинные каштановые волосы, разметавшиеся по подушкам, оставались густы, но уже требовали регулярной подкраски хной, чтобы прикрыть седину.

Женщина ещё раз потянулась, но вставать ей расхотелось, хотя она совершенно проснулась. Почему-то ей вспомнились пробуждения в детстве и юности в такое же солнечное утро и на подобной средневековой кровати в замке её родителя, великого герцога Мекленбург-Шверинского. Как было весело пробежать босой по деревянным доскам пола девичьей спальни и коридора на самом последнем, пятом этаже дворца в Шверине, поцеловать мамми, а затем вместе с нею напиться дивного немецкого кофе с горячими хрустящими булочками. Удивительно, но вот уже четыре десятилетия в России она не может заставить русских поваров научиться варить настоящий немецкий кофе!..

И летнее солнце в Шверине было горячее, чем какое-то стылое здесь, в Санкт-Петербурге… Хотя всё там было намного беднее, а двор так вообще по сравнению с российским Императорским и даже её, великокняжеским, кажется теперь просто захудалым, но жизнь была проще и веселее…

…А потом – сватовство к ней второго сына могущественнейшего монарха Европы – Императора России, великого князя Владимира Александровича… Слава Богу, что он оказался статным и белозубым красавцем, за которого она с удовольствием вышла замуж, отдав почти всю себя, кроме бессмертной души. Более трёх десятилетий после свадьбы не желала она переходить в православие, как ни давили на неё все родственники Романовы, начиная от Императора Александра Второго, старшего брата мужа – Императора Александра Третьего, – до его братьев и их жён… Хотя тем самым она и лишала своего мужа его третьей очереди в престолонаследии… Но все эти десятилетия она старательно создавала себе авторитет – улыбалась, причём больше всего своим врагам, изворачивалась, лебезила – и больше всех перед отцом своего супруга, Императором Александром Вторым… Она сделала свой Двор более популярным, чем Двор её вечной подруги и соперницы – императрицы Марии Фёдоровны… Она пригрела на своей груди робкую и застенчивую Аликс, когда та вышла замуж за Ники и оказалась совершенно беспомощной в тяжёлой, пропитанной завистью и интригами атмосфере петербургского Двора, пыталась научить её тому, как надо здесь себя вести… Но всё было напрасно – гордячка не желала слушать драгоценных советов… Зато потом, когда она узнала, что Наследник Цесаревич, рождённый Аликс, болен неизлечимой и смертельной болезнью, которая в любую минуту может привести его к смерти, она решилась начать свой собственный путь к трону Великой прапрабабки её супруга – Екатерины Второй… Правда, для этого пришлось сначала заставить слабовольного Кирилла, сдуру женившегося против воли Ники на своей двоюродной сестре Виктории Мелите, отказаться признать решение Императора о лишении его права на престолонаследие… Слава Богу, что в условиях угасавшей уже смуты, вызванной революцией Пятого года, всё прошло гладко. Решение Императора, хотя и не было отменено вместе с его другими наказаниями Кирилла, удалось похоронить в бумагах и не публиковать… А ей, чтобы не пугать лютеранством матери будущего царя Кирилла I или Бориса II религиозных фанатиков русских, пришлось креститься в православие… «Париж стоит мессы!» – говаривал Генрих Четвёртый… Что ж! Хоть и поздно, но путь к престолу её сыновей, а её самоё – к титулу императрицы-матери – начался… Правда, неизвестно, сколько ещё ждать угасания Алексея или гибели его вместе с замкнутым и непредсказуемым фаталистом Николаем в результате какого-либо несчастного случая или от покушения эсера-террориста, но слава Богу, она успела сделать важный шаг – уравнять шансы следующего законного наследника престола Михаила и любимого сыночка Кирилла… Вовремя удалось ей подставить эту хитрую Вульферт недалёкому и влюбчивому Мишеньке… Вот было радости, когда он женился на ней! Ведь никогда Царская Семья не пропустит на российский трон Михаила, женатого столь неприемлемым морганатическим браком! Так что очередь на трон Кирилла, а тем более холостых ещё Бориса и Андрея значительно приблизилась… Ну что ж! Хоть, видимо, и не удастся сесть самой на трон и править единолично, как Екатерина Великая, но быть императрицей-матерью и властвовать от имени сына-Царя – вполне реально… Может быть, и не придётся долго ждать!.. А если скоро начнётся Большая Война, о которой говорят и в Германии, и друзья послы Бьюкенен и Палеолог[102]102
  Палеолог Морис (1859 – 1944) – директор политического департамента министерства иностранных дел Франции, в 1914 – 1917 гг. – посол Франции в России.


[Закрыть], и в газетах? Вот тогда-то количество случайностей, могущих унести жизни Николая и Алексея, возрастёт… Одно-единственное крушение поезда, как в Борках[103]103
  17 октября 1888 г. на ст. Борки вблизи Харькова семья Александра III попала в железнодорожную катастрофу, в которой погибло 20 человек, но все члены царской семьи остались целы.


[Закрыть], где только чудо и физическая сила Императора Александра спасли его семью, и тогда… Как нам с Вольдемаром было жаль, что в Борках всё обошлось!.. Ведь мой супруг в одночасье мог стать Государем Всея Руси! А я – Императрицей! Теперь же двадцать пять лет приходится играть нудную шахматную партию: осторожно двигать королеву – «Гневную», ладей – великих князей и офицеров, чтобы в конечном итоге объявить шах и поставить мат королю Ники или убрать с доски эту королеву Аликс! Кстати, надо пригласить на сегодняшний вечер побольше офицеров гвардии и очаровать их… Может быть, они помогут ей в своё время взойти на трон, как это было с прапрабабками Елизаветой и Екатериной?!

…Желание немедленно приступить к действиям против врагов и соперниц постепенно стало наполнять энергией даму на средневековой кровати. Она ещё раз потянулась, а затем одним движением, как молодая, поднялась на ноги. Нажала кнопку электрического звонка. Камеристка словно ждала под дверью и появилась немедленно.

– Гертруда, ванна приготовлена? – спросила дама.

– Ваше высочество, всё готово! – поклонилась камер-юнгфера.

– Телефонируйте от моего имени князю Белосельскому, Сергею, – пояснила дама, – и передайте через него приглашение ко мне сегодня на вечер трёх-четырёх офицеров его уланского полка! Да особенно попросите его привезти ко мне графа Лисовецкого. Скажите князю, что будет петь Вяльцева… Да, пригласите ещё полковника Бискупского из лейб-гвардии конного полка… Он такой милый…

Когда часы пробили полдень, в уютном уголке Зимнего сада великокняжеского дворца, отделанном чудесным резным деревом, собрались за завтраком члены дружной семьи – «Старшая», Кирилл со своей Викторией Мелитой и Борис. Андрей, как это часто бывало, манкировал семейным завтраком. Мария Павловна знала, что младшему сыну не по душе те разговоры, которые обычно велись в узком семейном кругу против Ники и Аликс. Он уважал и любил своего двоюродного брата, царя, неплохо относился и к молодой Государыне, будучи ей по-настоящему благодарен за то, что их крепкая и страстная любовь с Ники освободила Матильду Кшесинскую от юношеской влюблённости в Николая Александровича и оставила балерину для него. А он обожал Матильду, которая никак не могла выбрать между его дядей Сергеем Михайловичем и им. Но он так любил её, что готов был ждать целую вечность, только чтобы жениться на ней.

Великий князь Андрей хорошо знал свою мамми. По характеру он выдался совсем другим, чем его братья. Он был открытый, честный и добрый молодой генерал-майор свиты Его Величества, который старательно нёс службу в конной артиллерии, а всё свободное время посвящал Матильде и балету. Поэтому он в очередной раз вполне сознательно не явился на семейный завтрак. Тем более в день, когда мамми давала приём и с утра должна была распределить на нём роли своих детей.

Завтрак был довольно скромен, и мать грозно посмотрела на Бориса, когда он второй раз потянулся за бутылкой вина. Мария Павловна не жалела дорогое вино, а боялась, что сын до вечера может так напробоваться, что будет не в состоянии завязать такие дружеские контакты с приглашёнными офицерами, какие были нужны великой княгине для осуществления её планов.

Когда камер-лакеи, поставив на стол горячее блюдо, удалились за пределы Зимнего сада, великая княгиня, попробовав пулярки, решительно отставила свою тарелку в сторону и твёрдо заявила:

– Дети! Я получила из Ливадии самую свежую информацию от моих… ммм… друзей… – постеснялась «Старшая» назвать истинным словом «шпионы» тех, кто доносил ей о каждом движении в царском дворце. – Мне сообщают, что произошло немыслимое: Аликс рассердилась на свою фрейлину Анну Вырубову! Между ними в присутствии Государя произошла ссора, которая может лишить Императрицу одной из её по-настоящему верных подруг…

Стальными глазами Мария Павловна обвела Кирилла, Викторию Мелиту, именуемую теперь на русский манер Викторией Фёдоровной, Бориса.

– Я говорю вам это для того, – жёстко продолжала великая княгиня, – чтобы вы в своих разговорах в салонах и беседах с друзьями могли осторожно выдвигать две версии причин этой ссоры. Первая версия, весьма близкая к истине, – Аликс ревнует Аню к своему мужу. Говорить надо так, чтобы собеседники понимали, что хотя никто Ники за ноги и не держал, но эта разведённая жена лейтенанта Вырубова вполне могла быть и в постели Императора. Такое истолкование унизит мою старую противницу – Аликс, ещё больше рассорит Александру с Николаем и всё Царственное Семейство – с Вырубовой…

Гуляка и жуир Борис глупо захихикал и сказал:

– А ведь это в глазах некоторых только поднимет авторитет Ники…

«Старшая» так строго посмотрела на него, что великий князь сразу замолчал, но улыбку с лица забыл стереть. Мария Павловна продолжала:

– Вторую версию, которую вы должны развивать, пускайте в оборот осторожнее, ссылаясь на то, что вы её где-то слышали. Она не должна исходить прямо от вас. Итак, Аликс ревнует Вырубову к… Распутину!..

– Браво, мамми! – захлопал в ладоши Кирилл, и злорадная улыбка появилась на его лице. Сухая и чопорная Виктория тоже оживилась и заулыбалась, поскольку обожала скабрёзности. Один недалёкий Борис пожал плечами и сказал:

– Кто же поверит! Царица ревнует мужика!..

– Раз я сказала, поверят! – стукнула кулаком по столу в сердцах решительная великая княгиня. – Уж Гучков-то, услышав про это, быстро найдёт газетного писаку, который красочно всё распишет – что было и чего не было!.. И запомните, дети! – меняя гнев на ласку, обратилась «Старшая» к тридцативосьмилетним Кириллу и Виктории и тридцатисемилетнему Борису. – Каждый шаг на пути компрометации Ники и Аликс приближает вас и меня к трону!..

…Князь Белосельский-Белозёрский, командир лейб-гвардии уланского полка, был сначала несколько удивлён, когда в дополнение к приглашению его самого на вечер, устраиваемый великой княгиней Марией Павловной Старшей в её дворце, ему передали телефонограмму с просьбой привезти с собой на приём трёх-четырёх его офицеров и не забыть корнета графа Лисовецкого.

«Неужели «Старшая» решила затащить в свою постель этого мальчика? – подумал генерал. – Неужто Петя станет её новым фаворитом, каких было уже несчётное количество? Невероятно!.. Но мальчик не таков, чтобы увлечься столь пожилой дамой…»

Князя передёрнуло от бесцеремонности его старой покровительницы. Но, хорошо зная свет, он подумал в оправдание великой княгине, что, может быть, Пётр заинтересовал «Старшую» на недавнем балу в Аничковом дворце тем, что неожиданно приблизился к Царской Семье, которая явно симпатизировала корнету, начиная от царских дочерей и кончая капризной Александрой Фёдоровной. Ведь те, на кого падали благосклонные взгляды царя и царицы, сразу высоко поднимались в мнении придворных, и всякий хотел их обласкать…

Командир улан понял, что второе предположение более верное, когда у дверей Красного салона представил великой княгине по старшинству двух ротмистров, а затем юного корнета. Дежурные улыбки «Старшей» были наградой новым гостям. На корнета хозяйка дома широко открыла свои красивые глаза, обворожительно улыбнулась, протянула для поцелуя руку и прощебетала нежно, словно родная тётка – любимому племяннику:

– Ах, милый граф! Вы поразили меня своей мазуркой на балу у Ея Величества в Аничковом дворце… Это было так прекрасно! Милости прошу жаловать и на мои вечера и балы… Мой дом для вас всегда открыт…

Пётр галантно щёлкнул каблуками и поцеловал «Старшей» руку. Великая княгиня, словно посвящая его в свои рыцари ласково коснулась веером его плеча.

– Попозже обязательно подойдите ко мне… – приказала Мария Павловна не то Белосельскому, не то Петру, но оба поняли, что сейчас следует отойти, чтобы уступить место для представления великой княгине других гостей.

– Пойдём, Пётр, – легонько подтолкнул командир улан своего корнета, – я познакомлю тебя с сыновьями хозяйки – их высочествами Борисом Владимировичем и Кириллом Владимировичем…

32

Застарелый запах сигарного дыма, пролитого коньяка и французских духов «Русская кожа» пропитал портьеры, ковёр, кожаную массивную мебель и книги в кабинете Ознобишина. Ещё до рождения внука и многолетнего губернаторства в Костроме поселился в этой квартире на аристократической Фурштадтской улице Фёдор Фёдорович. Отсюда его дочь уехала в замок Лисовцы к мужу. Статский генерал в надежде, что она будет наезжать в Санкт-Петербург, сохранил её комнату точно такой, какой она была в девические времена. Когда родился внук, из другой её комнаты – классной – сделали детскую – и тоже оставили её для Петра, использовав по назначению во время его ученья в Николаевском кавалерийском училище. Сколько помнил себя Пётр, всегда в дедушкином кабинете стоял этот неповторимый аромат, означавший для него дом и безопасность от всех бурь, которые бушевали за его стенами.

Ознобишин сидел в шёлковом стёганом халате в своём любимом кресле с высокой спинкой и «ушами». Это был единственныи предмет мягкой мебели в кабинете, крытый бархатом. А любимый он был потому, что в нём было очень удобно дремать.

Когда Пётр вошёл в комнату, дедушка бодрствовал за газетами. Рядом на медном курительном столике с арабскими узорами в большой хрустальной пепельнице дымилась сигара, стоял грушеобразный бокал с любимым коньяком «Хеннеси» на донышке и ополовиненный караф с тем же напитком. Пётр поцеловал, по своему обыкновению, Фёдора Фёдоровича в щёку повыше бороды и плюхнулся в глубокое кресло, как нарочно поставленное визави дедушкиного.

– Здравствуй, здравствуй, пострел! – приветствовал внука сенатор, подняв на него глаза над очками, сидевшими на кончике носа. – Скоро день выдачи жалованья – двадцатое, и денежки, поди, уже фьють?.. – присвистнул старик.

– Что вы, grand-peré! У меня целый полтинник на извозчика остался… – пошутил Пётр, хотя рассчитывал на щедрость деда.

Ознобишин поднялся из своего кресла, подошёл к письменному столу и открыл старинную шкатулку из красного дерева. Он вынул оттуда, не считая, пачку ассигнаций крупного достоинства, протянул их внуку и с напускной строгостью сказал:

– Это тебе… Но не на рестораны или цыган, а на экипировку и самого лучшего коня, которого только сможешь найти, для скачек… В строю и на казённой кобыле хорош будешь…

Пётр был сердечно тронут. Дедушка угадал его давнюю мечту кавалериста – иметь первоклассную скаковую лошадь и участвовать на ней в состязаниях. Но это было дорогое удовольствие, и даже офицеру гвардии, получавшему одно лишь жалованье, держать скаковую лошадь было не под силу. А от мамочки, которая никак не могла поднять своё польское имение, почти дотла разорённое картёжником отцом, он не желал принимать даже небольшого вспомоществования.

Корнет спрятал деньги в глубокий внутренний карман, ещё раз расцеловал деда и опять погрузился в своё кресло.

– Клюквенного морса хочешь? – спросил Фёдор Фёдорович, беря со стола графин с рубиновой жидкостью.

– Охотно! – согласился Пётр.

Ознобишин достал из шкафа хрустальный стакан и налил его до краёв. Корнет благоговейно принял напиток, который любил больше, чем шампанское, и отпил с полстакана.

– Grand-peré, я хотел рассказать вам об одном неожиданном приглашении, которое получил вчера, – отерев платком усы, обратился он к Фёдору Фёдоровичу.

– Как так неожиданно?.. – удивился Ознобишин, усаживаясь в любимое кресло.

– Да вот – мой полковой командир вызвал меня в полдень к себе, сказал, что великая княгиня Мария Павловна приглашает его и нескольких офицеров на вечер к себе во дворец и просила обязательно привезти меня…

– Постой, постой, – перебил его сенатор. – А почему именно тебя? Ты что, был ей представлен? Откуда она вообще тебя знает?

– Когда князь Белосельский представлял меня ей на вечере, – ответствовал Пётр, с удивлением обратив внимание на то, что дедушка явно разволновался и не высказывал никакого удовольствия от того, что его внука пригласили в такой высокий свет, – она похвалила меня за мазурку в Аничковом дворце… Великая княгиня пригласила меня запросто приходить на её вечера и балы…

– Mon cher, это очень опасная женщина! – возмутился Фёдор Фёдорович. – Это самая опасная интриганка из всего семейства Романовых! Хоть я и очень хочу, чтобы ты, как гвардейский офицер, был принят в самом высоком обществе, в царских и великокняжеских дворцах, ты не должен лететь туда, как мотылёк на огонь… В свете очень легко опалить крылья и стать орудием чьей-то злой воли…

– Grand-peré, не волнуйтесь за меня, я всё-таки не совсем дурак и сумею разобраться в том, что хорошо и что дурно! – почти обиделся корнет.

– Я не хочу сказать, что ты дурачок, mon cher, но чем выше ты забираешься, тем изощрённее интрига, лицемерие и игра. Там, в высшем свете, интригуют не из-за куска хлеба или мелкой должностишки, – там ставки выше многократ… Иногда там творят зло и делают подлости только из одного удовольствия потешить свою мелкую тщеславную натуру и унизить ближнего своего… Я тебя хочу оберечь и открыть тебе глаза на тех людей, кого толпа почитает почти за святых только в силу того, что они носят высокие титулы великих князей и княгинь, князей Императорской крови или даже иерархов Церкви…

– Дедушка, а почему вы не любите семейство великих князей Владимировичей? Я это уже понял… – лукаво спросил Пётр.

– Я сейчас расскажу тебе, мой друг, их историю, чтобы ты понял, на что они способны, – отхлебнул «Хеннеси» Фёдор Фёдорович и уселся поудобнее.

Пётр внимательно слушал. Его влюблённость в великую княжну Татьяну рождала у него особый интерес к истории морганатических браков в её семействе.

– Нужно сказать, что дети Царя-Освободителя, кроме старшего – Александра, стяжали себе довольно прочные репутации развратников и кутил. Среди них и великий князь Владимир Александрович отдал щедрую дань приключениям питейного и амурного характера. Судьба не обидела его, как и его братьев, ни способностями, ни импозантной наружностью. И то и другое он передал своим детям, когда женился на немецкой принцессе из Мекленбург-Шверинского Дома – твоей радушной хозяйке вчерашнего вечера… Но о ней чуть позже, а сейчас я закончу портрет великого князя Владимира, хоть он и умер пять лет тому назад, – чтобы тебе было яснее, в какое паучье гнездо ты попал…

Сенатор отпил коньяку, затянулся сигарой и продолжал:

– Великий князь Владимир Александрович по восшествии на престол Николая Александровича мог бы занять видное место в делах управления империей в качестве старшего дяди царя, стать хранителем традиций семьи, её единства. Но он, как я видел собственноглазно, позволял себе на заседаниях Государственного совета даже повышать голос на молодого Императора и пытался навязывать ему свою волю, причём довольно неделикатным образом. Когда же Государь стал молча игнорировать претензии своего дяди на руководство им, великий князь сделал вид, что добровольно уходит от государственных дел. Он явно рассчитывал, что его обязательно позовут назад, но Николай Александрович оказался твёрже, чем все думали… Тогда Владимир Александрович демонстративно стал делить своё время между строем – он был Главнокомандующим гвардией и Петербургским военным округом, – охотой, Академией художеств, коей был президентом, и женщинами – в мой век упорно говорили, что кроме жены в его постели побывали многие, в том числе и смазливая жена его адъютанта Пистолькорса, знаменитая в гвардейских кругах «Мама Лёля»…

– А как же реагировала его супруга, если об этом говорил весь Петербург? – удивлённо спросил Пётр.

– Во-первых, супруга узнаёт последней, – парировал Фёдор Фёдорович, – а во-вторых, Мария Павловна в молодости отличалась столь любвеобильной натурой, что свет устал считать её фаворитов среди гвардейской молодёжи и статских щёголей. Она не брезговала даже актёрами… Знаменитый в моё время артист театров Гитри был выслан навечно из столицы за то, что в одном из своих пьяных кутежей, о которых весь Петербург только и говорил на следующий день, живописал настолько пикантные детали своей связи с великой княгиней, что возмутился даже градоначальник…

Mon ami, – пыхнул опять сигарным дымом Ознобишин, – эта августейшая дама, по слухам, и сейчас не оставляет своих любовных упражнений с молодыми гвардейскими офицерами – друзьями и сверстниками её сыновей… Поэтому-то я и взволновался так, когда узнал, что она тебя пригласила…

– Нет, grand-peré, не беспокойтесь! После её разговора со мной, на который она меня увела зачем-то в Зимний сад, я понял, что предмет её интереса ко мне совсем в другом, – серьёзно сказал Пётр, и сенатор порадовался реалистичности его восприятия великой княгини. – Она мне всё задавала наводящие вопросы вокруг бала в Аничковом дворце, о моём отношении к великой княжне Татьяне, о том, не приблизили ли меня к Царской Семье… Она намекнула, что если я буду с ней дружить, то она по-матерински поможет мне быстро получить свитский чин или придворную должность и чаще видеть Татьяну Николаевну…

– А что ты ответил? – живо поинтересовался Ознобишин.

– Я сказал, что мне ещё рано мечтать о придворной карьере и надо послужить в строю, а она стала говорить о том, что я достаточно родовит, чтобы претендовать на место около трона, и что мой покойный отец, которого она хорошо знала и любила, был родственником польских королей Ягеллонов… Откуда она это узнала?..

Сенатору были неприятны неожиданные воспоминания о нелюбимом зяте, тем более из уст дамы, которую он явно недолюбливал и которой опасался. Он молча пожевал губами, а потом печально сказал:

– Да, граф Лисовецкий, на мой взгляд, слишком сблизился с великим князем Владимиром Александровичем и его супругой… Но от окончательного падения его спас скандал, который как раз тогда стал подспудно развиваться в связи с президентством великого князя в Академии художеств… И твой отец счёл за благо отойти от нового друга и покровителя…

Сенатор говорил с трудом, ему явно не хотелось развивать эту тему. Но внук настойчиво попросил деда поведать ему и эту историю.

– Ну хорошо, – нехотя ответил Ознобишин, – это произошло в самые первые годы нашего века… Из-за своей разгульной жизни и больших трат супруги великий князь всегда нуждался в деньгах. А у него под рукой, в Академии художеств, лежали три миллиона золотых рублей, собранных по народной подписке на возведение храма на месте убийства его отца, Александра Второго. Владимир Александрович, как президент Академии художеств, состоял председателем комитета по постройке церкви, а секретарь Академии Есеев – секретарём комитета. Потом вдруг оказалось, что денег в комитете почему-то нет. Выяснилось, что Есеев, как и его патрон, тоже любил пожить… Поскольку в нашей стране великие князья всегда были выше закона, судили и отправили в ссылку одного только Есеева. Деньги на строительство пришлось дать Государю из других источников, и тогда наконец принялись за постройку церкви. В результате она была кончена и освящена только на двадцать шестой год после убийства Царя-Освободителя, в 1907-м. Великая княгиня до сих пор считает, что в скандале с её супругом была виновата молодая Государыня, которая открыла глаза Николаю на афёру Владимира Александровича… С тех пор она ненавидит Аликс… А ненависть её ещё более усугубила история с женитьбой Кирилла.

– Grand-peré, вы мне что-то рассказывали об этом, но сути тогда я не уловил… – сознался Пётр.

– Мой мальчик, эта история тоже весьма поучительна. – Сенатор плеснул себе в бокал из хрустального карафа немного коньяку, отпил глоток и ещё раз рассказал внуку о человеке, которого явно недолюбливал, – великом князе Кирилле. Он порадовался в душе тому, что корнет вдруг решил всерьёз постигнуть придворные хитросплетения.

– В октябре 1905 года, то есть в самый разгар первого бунта против Государя Императора, старший сын великого князя Кирилл сочетался морганатическим браком в курортном городке Констанц на Тегернзее в Баварии с разведённою великой герцогиней Гессенской, урождённой принцессой Саксен-Кобург-Готской. Этот брак благословила и присутствовала в церкви мать Виктории Мелиты, родная тётка Кирилла, великая княгиня Мария Александровна. Но об амуре Кирилла и Виктории давно знали в Петербурге. Само по себе это уже было скандалом. Поэтому Государь не только не дал ему разрешения на такой брак, но прямо предупреждал от него. Запрет Николая Александровича был вызван ещё и тем, что по Основному закону о Царской Фамилии и церковным уложениям браки между двоюродными родственниками не разрешаются, поскольку являются кровосмесительными… Но Кирилл, его родители и мать Виктории рассчитывали, что добрый Ники посердится немного и простит двоюродного брата, к тому же имевшего тогда третью очередь на российский престол… Вскоре после венчания в Петербурге прошёл слух, что Кирилл вскоре приедет один, чтобы принести повинную Государю и разрядить скандал. Великий князь и великая княгиня ожидали, что после словесного выговора их сын будет прощён и сможет привезти в столицу и свою супругу.

Фёдор Фёдорович вздохнул, как будто это случилось с его родственником, и продолжал:

– В девять часов вечера прямо из «Норд-экспресса» Кирилл явился во дворец к родителям. Не успел он даже переодеться, как вслед ему прибыл министр Двора и заявил, что желает видеть молодожёна по приказу царя. Барон Фредерикс объявил растерянному Кириллу, что Император повелевает ослушнику его воли в тот же день выехать обратно за границу и что доступ в Россию впредь ему запрещён. Это был первый удар грома над головой Кирилла Владимировича. Второй последовал по его прибытии назад в Германию. Он был лишён всех должностей и великокняжеских преимуществ. Третий громыхнул через год, когда великому князю было послано министерством иностранных дел официальное извещение о том, что Особое совещание рассмотрело вопрос о возможности престолонаследия великим князем Кириллом, отвергло такую возможность на основании Основного закона империи, а Государь начертал на Журнале совещания свою резолюцию… Я её помню, мой милый, дословно…

Ознобишин помолчал, сделал затяжку сигарой, выпустил дым и торжественно произнёс текст Императора:

– «Признать брак Великого князя Кирилла Владимировича я не могу. Великий князь и могущее произойти от него потомство лишаются прав на престолонаследие».

Погружение в тайны династии оказалось для Петра неожиданно интересным. Он внимательно слушал. Его интерес явно подогревал и рассказчика. Сенатор с удовольствием вспоминал перипетии борьбы в Царском Семействе почти десятилетней давности.

– Когда в полночь дня приезда в Петербург молодой великий князь вынужден был покинуть столицу, его отец и мать были разъярены. Их нисколько не смущало, что Кирилл игнорировал предварительный запрет, который Государь наложил на его брак, что их сын нарушил государственный и церковный законы. Они почему-то возомнили, что виною всему была молодая Государыня. Что якобы именно она настроила Николая против Кирилла из-за того, что Виктория была разведённой женой её родного брата. Они и думать не хотели о том, что Император проявил только необходимую твёрдость, поскольку сами до этого всюду распускали слухи, что Ники слаб и безволен… Вот он им и показал, как он слаб и безволен!

Фёдор Фёдорович смочил губы коньяком и продолжал:

– На следующее утро великий князь Владимир Александрович отправился в Царское Село и приступил с гневом к своему племяннику… Когда он вернулся в свой дворец, его свите стало известно, что он даже стучал кулаком по столу Императора! А когда и это не помогло, Владимир Александрович заявил о своей большой обиде и угрожал, что при таких условиях он больше не может служить Государю и просит дать ему отставку от командования войсками Петербургского военного округа и гвардии. Он, наверное, думал, что гвардейские полки, с командирами которых он постоянно бражничал, придут в Царское Село под окна Александровского дворца возвращать ему доходные должности… Государь словно ждал этого. Он тут же согласился на отставку и приказал в тот же день сдать дела другому своему дяде – великому князю Николаю Николаевичу…