Текст книги "Записки мелкотравчатого"
Автор книги: Егор Дриянский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
После обеда дети убежали в сад, а мы, с сигарами и чашками кофе в руках, вышли и разместились на балконе.
– Не хотите ли, я вам покажу своих молодых? – сказал Алеев.
– Сделай милость: я давно хотел предложить тебе… да ты уж, пожалуйста, кажи нам все своры! Вот он посмотрит, – прибавил граф, указывая на меня.
– Васька! – обратился Алеев к коренастому молодому малому с красными одутлыми щеками и сонной рожей. – Вели охотникам вести сюда посворно псарских[159]159
Псарских – то есть взрослых собак, находящихся под присмотром псарей на псарне.
[Закрыть], а сам с Мишкой приведи вперед молодых. Я теперь пустил немного, всего-то одиннадцать, зато все племенные! – продолжал Алеев.
Вскоре Васька и следом за ним мальчик в нанковом сюртуке привели на сворах одиннадцать молодых собак; глядя на них, трудно было верить, что это щенки. Не знаю, что думали мои охотники, но я сознавал, что такой красоты, статей и роста собак вижу первый раз в жизни.
– Вот звери! – проговорил граф, сходя с балкона к собакам.
– Сколько им? – спросил Бацов, отправляясь вслед за Аукаевым.
– Восьмой месяц.
– Заиркиным не будет; она выметала позднее, – прибавил Васька, – на четырех половопегих[160]160
Половопегий – палевый, бледно-желтоватый в белых пятнах.
[Закрыть].
– Ну, что там, разница в двух неделях, – возразил Алеев. – Вот посмотри, Лука Лукич, пара, у Мишки направо, одинакие, с загривинами; только и наследства от моего Дорогого! Они от Лейды. Эти вот Заиркины; те, пятеро, от Вьюги и Поражая.
Граф и Бацов обходили кругом и рассматривали собак с таким вниманием и увлечением, что я больше смотрел на них, нежели на собак, от которых действительно трудно было оторвать глаз.
– Лучше ты мне и не кажи этих цунек (повес, негодных), сердце не будет болеть… – проговорил граф, отчаянно махнув рукой, и пошел обратно на балкон.
– А что? А кобели-то теперь будут без малого аршин в наклоне[161]161
Аршин в наклоне – то есть около 0,7 м (рост собак измеряется по линии передних ног до холки).
[Закрыть], – прибавил Алеев.
– Мы меряли с Никитой: эти все по тринадцати вершков[162]162
Тринадцати вершков – около 57 см (вершок – 4,4 см).
[Закрыть], а этому вот больше…
– Ну, уж ты все вымерял там… Пошел прочь отсюда! – проговорил Атукаев.
Васька-самодовольно улыбнулся, подсвистнул и увел собак.
– А знаешь ли, – прибавил граф, – я скоро, кажется перестану ездить к тебе.
– Отчего?
– Да как сказать? Не думаю, чтоб зависть, что ли… а так: как нагляжусь на твоих собак – на своих и глазу бы не накидывал. Так и подмывает перевешать всех дотла, да и забастовать…
– Помилуй, чего ж ты хочешь еще? Давно ли ты стал охотником? Все бы разом! Нет, этого скоро не достигнешь!… Надо выжидать. Вот ведь добился же наконец: стая у тебя хоть куда! Чего же еще желать? Ну, что Соловей, работает?
– Да только, кажется, и собак, что Соловей да Кукла. Все же от твоих…
– Ну, вот и веди породу.
Тут человек десять охотников, одетых на манер Афанасья, в синие черкески с позументом и патронами на груди, привели посворно своих собак. Все мы сошли с балкона и принялись рассматривать этих волкодавов, о которых слава гремела во все концы охотничьего мирка, так что коренной охотник, владимирец или костромич, при встрече со своим братом воронежцем или тамбоцем перечисляли поименно охотников и посворно собак «братовской породы», и каждый, желая возвысить достоинство собственной охоты, говорил: «Вот мать собак, внучка Наяну» или: «Отец этих собак, сын Пылая и Юрги, прямо из Братовки!» Эту геральдику собачьей породы твердят охотники издавна, еще со времен существования деда и прадеда Алеева. Я засматривался больше на тех собак, у которых были цапины и хватки, и обращался об этом с вопросом к охотникам… «Волк попятнал», – было общим ответом.
– А вот отец твоего Чауса, – говорил между тем Алеев, показывая на серопегого[163]163
Серопегий – серый в пятнах.
[Закрыть] кобеля в своре у охотника Василья. – Вот мать твоего Карая, Лука Лукич, – продолжал он к Бацову, – а отец его, Крылат, рыщет за Афанасьем, его тут нет. Собака злобная; я надеюсь, что Карай будет брать волка в одиночку, – и прочее.
За псарским Васька, как стремянный, привел барскую свору. Все почти собаки были половопегие, но каким глазами должен был смотреть на них опытный и горячий охотник, я желал бы лучше спросить у него самого, а не рисоваться на чужой счет в выражении чуждых мне впечатлений. Между тем, пока мы обходили и рассматривали этих необыкновенных собак, Алексей Николаевич разъяснял нам их породу:
– Вот это – Наградка, мать этой Заирки; а это – Награждай и Поражай, ее сыновья. Эти собаки чисто Наяновой крови. А эти вот: Победим, Лихач и вот эта – от Пылая.
– А эта? – спросил я нетерпеливо, гладя белую, как кипень[164]164
Кипень – белая пена, образующаяся при кипении.
[Закрыть], с шелковистыми завитками и черными навыкате, блестящими глазами собаку поразительной красоты.
– А, это Аптекарша! – отвечал Алеев, смеясь. – Она будет двоюродная Наградкиным детям, отец ее Масловской породы. Она скачет первую осень… Вообразите, какую штуку она выкинула дней шесть назад! В Астабенских вывели на меня гончие молодого волчка; она вынеслась первая к нему, на всех духах, да как понюхала – не тем пахнет, верть да, поджавши хвост, ко мне под лошадь!… Ну, теперь, господа, я вам покажу собаку, которая поистине дивит меня самого. Васька! Приведи своего чернопегого[165]165
Чернопегий – черный в пятнах.
[Закрыть]!
Ко всем впечатлениям, испытанным нами при осмотре прежних собак, нам оставалось бы прибавить немногое к достоинствам чернопегого, если б Алексей Николаевич не объяснил некоторых подвигов этой удалой собаки. Васька один, кажется, был недоволен холодным рассказом своего барина о его любимце, посредством которого он сам начал «выходить в люди» в кругу заслуженных уже охотников.
– А он должен быть зол, – сказал я, глядя на глаза черноопегого, которыми он смотрел как-то неприветливо.
– Напротив, – повершил Алеев, – смирнее его едва ли найдется теперь собака в охоте, и присворен удивительно: от стремени ни на шаг.
Вечером, во время чая, когда мы, простившись с семейством Алеева, ушли к нему наверх и облеклись в халаты, главные охотники принялись рассуждать о подробностях начертанного заранее маршрута. Это для меня был в высшей степени занимательный разговор, потому что мнение Атукаева резко расходилось с мнением большинства, на стороне которого был и Алеев.
Возник вопрос: прямо ли идти нам в степь «на лисьи места», или взять по пути места трудные, но верные, где было отозвано несколько выводков волков ловчим Феопеном, за которые он ручался. Алексей Николаевич крепко стоял на том, чтоб брать поле[166]166
Брать поле – охотиться с собаками.
[Закрыть] в Чурюкове, где были подвыты и сосчитаны волки; граф знал это место, но трусил его: он уже не раз уходил оттуда, не видя шерстинки, с измученной стаей.
– Правду тебе скажу, по совести, – повторял он раз, до двух, – я боюсь Чурюкова как огня! Тут, мне кажется, не справишься никакими силами: место крепкое, уйма, разлетистое[167]167
…место крепкое, уйма, разлетистое… – то есть труднодоступное для собак, но окруженное просторным лугом, где собака может разогнаться («разлететься») в погоне за зверем и, не удержавшись, разбиться о какое-нибудь препятствие (дерево, пень и т. п.). См., например, в главе V рассказ Феопена о гибели Дорогого.
[Закрыть]; тут мы ничего не сделаем, изобьем собак, а время уйдет!
– Помилуй, граф! – возражал тот. – Чурюкова бояться – лучше и охотником не слыть. Я, третьего года, в одно поле взял оттуда девятнадцать, и в том числе двух матерых и шесть переярков[168]168
Переярок – здесь: волк, переживший пору течки.
[Закрыть], да прошлый год, проходом из Бокина, с измученной стаей и подбитыми сворами, кинул по пути, и то добыл шестерых!… Скорее же в Бокине не справишься без тенет[169]169
Тенета – сети для ловли зверей.
[Закрыть], а тут что…
Надо сказать, что подобная фраза в устах другого охотника была бы чистое самохвальство, но в устах Алеева это было больше ничто, как сама истина; о предмете этом он и говорил как бы мимоходом, по необходимости.
Бацов, Стерлядкин и Владимирец восстали общим бунтом против Атукаева и твердо держались мнения Алексея Николаевича; все они, как я заметил, жаждали скорее увидеть в деле его стаю и ловчего Феопена, которого слава была утверждена давно и окончательно. Притом же травить матерых волков одной псарской сворой, а при нужде принимать из-под одной собаки для многих казалось чем-то невероятным.
– Ну, как знаешь там… – повершил граф. – Ты ведь всему голова, и пословица говорит: «Куда голова, туда и ноги…» Я только вот насчет лисьих мест… все боюсь, как бы нам не опоздать.
– Как ты это судишь, граф? Да знаешь ли, что нам раньше октября в те места носа совать не следует!… Ведь там степь не нашей чета! Разлет, соры[170]170
Соры – здесь: низины, порой заболоченные, поросшие камышом, иногда кустарником и т. д. См. также описание сор в начале главы IX.
[Закрыть], уборка поздняя (хлебов), время теплое, зверь не в рыску[171]171
…зверь не в рыску… – то есть зверя трудно обнаружить, так как он еще не рыскает (оставляя повсюду следы) в поисках добычи.
[Закрыть]. Пусть-ка эти господа, горяченькие (говорят, уже полетели туда), попробуют!… Уверяю тебя, что они останутся без собак и вернутся ни с чем, а мы возьмем обапол[172]172
Обапол – кругом, вокруг.
[Закрыть] полей шесть славных, выстоимся вовремя и, с свежими собаками явимся к месту… Итак, решено? в Чурюково?
– В Чурюково! – крикнул Атукаев, стукнув кулаком по столу.
– Ура! У-ра-а-а! – закричали мы разом, так, что, кажется, стены дрогнули.
– А я-то? Я-то? Отец семерых детей! Из Владимира в Чурюково! – прибавил Владимирец пискливым голосом, складывая крестообразно руки, и рассмешил всех.
Вошли Афанасий и камердинер Атукаева.
– А вот и твои прибыли! – сказал Алеев. – Афанасий, вели же разместить охоту и накормить людей.
– Да ведь охоты моей тут нет; она в Лозовке…
– Как же это? Отчего же не сюда?
– Ну, нет, я себе не позволю этого! – возразил Атукаев. – Пусть ловчий посмотрит, тогда и соединимся… в случае какого-нибудь несчастья… да я лучше всех лишусь, чем сделать неприятность, особенно тебе!
– Вот еще нежности! Ведь у тебя собаки здоровы?
– Да, это так, только не наше дело! Пусть ловчие там как знают[173]173
Между охотниками настоящими это правило должно быть соблюдаемо в точности и лежать на ответственности ловчих, потому что нет ничего легче привить чуму, как неосмотрительным общением с чужой неизвестной охотой.
[Закрыть].
На другой день утро мы провели в манеже, где часа три продолжалась выводка лошадей, потом по-прежнему отправились в дом к обеду, в часу в четвертом после обеда уехали на псарный двор смотреть гончих; для меня, собственно, интереснее было взглянуть на личность алеевского ловчего Феопена.
Околесив страшного размера господское гумно, мы спустились к мостику, где, на омытом речкой с трех сторон бугре, был устроен псарный двор.
– Где Феопен? – спросил Алеев у выжлятника Пашки, попавшегося к нам навстречу.
– Ушел в проводку.
– Вот те раз! Приехали, а смотреть не на что. Феопен-то стаю увел. Да скоро ли он вернется?
– Запарка[174]174
Запарка – собачий корм, обданный кипятком.
[Закрыть] готова, – отвечал Пашка. – Сейчас станем кормить.
От безделья я занялся рассматриванием местности; направо поле высоким гребнем тянулось над рекой вдаль и заканчивалось у села Никольского; налево, в версте от нас, у сельца Воскресенского, над берегом той же реки шумела красивая ольховая роща; кругом были луга, а сзади – Братовка.
– А вот и он! – сказал Атукаев, указывая по направлению к роще.
И точно, Феопен, незаметно для нас, подошел берегом реки к мостику; на нем был помятый картуз, синя поддевка и длинные, выше колен, сапоги. Под мышкой он держал арапник, а за спиной у него висел большой длинный рог.
– Это он. Да где же стая? – спросили разом Стерлядкин и Бацов.
– Верно, бросил где-нибудь в поле, – отвечал Алеев. Между тем Феопен, увидя наш экипаж, подошел к кучеру, понюхал табаку, спросил что-то и той же медленной стопой подошел к нам и снял шапку.
– Здравствуй, Феопен! – крикнули граф и Бацов.
– Здравия желаю… изволили прибыть… вот и хорошо!… – Феопен наклонился к корыту и опробовал рукой налитую в нем запарку.
– Где же твоя стая? – спросил граф.
– Да вон… шишкинских гусей стерегут. Давай сухари! – прибавил он, обратясь к Пашке.
Граф, Бацов и прочие охотники в недоумении глядели друг на друга. Гораздо после я уразумел значение этой переглядки. Было отчего разинуть рот любому охотнику: ловчий уводит несомкнутую[175]175
Несомкнутая – то есть без привязи.
[Закрыть] стаю за версту, за две, то есть туда, откуда слышен рог, в лес, в поле, в луга, где ходят гуси, пасутся овцы, мычат телята; крикнет он собакам: «Стай-сь!» – и стая скучилась, сжалась, уселась и глядит, поднявши головы, как, понюхивая табачок, ее пестун бредет один до дому, и когда-то ему вздумается позвать в рог своих послушных деток?… Сидят собаки, не шевелятся, ждут, а вокруг них столько жирных, лакомых блюд!… Там гусыня гогочет к стаду, тут мычит телок… Да! Спросите у любого ловчего о подобной проделке, и он станет клясться, божиться, что тут действует не человечья, а нечистая сила, а между тем у ловчего Феопена это дело будничное, урядовое[176]176
Урядовое – заурядное, обычное.
[Закрыть]; это его азбука – склады увидим после…
Пашка принес полумерок сухарей; Феопен рассыпал их по корыту и размешал лопаткой, потом вскинул рог через плечо и дал позов. С этим звуком роща огласилась визгом, и стая без смычков помчалась к мосту: охотники наши пристально глядели на собак, я, не отрывая глаз, смотрел на ловчего. Детина этот был лет сорока, роста среднего, плечист и крепок. Черными полуоткрытыми глазами своими глядел он ровно, устойчиво; глаза эти как-то лениво переходили с предмета на предмет. Говорил он плавно, с отрывом, подумавши, как будто нехотя. Длинный носина его был наглухо заколочен частыми понюшками табаку, отчего Феопен гнусил, произнося слова. Но как резко, при всей этой неразвязности манер, неклейкости протяжной речи, обозначался в нем один из тех русских мудреных людей, которые «себе на уме», которые «не дают маха»!
Собаки скоро очутились на бугре и уселись в два ряда вокруг корыта, в таком от него расстоянии, что можно было между ними и корытом проехать на телеге. Феопен снова взбуровил овсянку лопаткой, стукнул о край и крикнул: «Дбруц!» Собаки живо кинулись к корыту и принялись лакать.
– Ну, Феопен, ты колдун! – сказал Атукаев.
– Чем это… ваше сиятельство?
– Да как же? Кому ж придет в голову кинуть в чужом поселке, заглазно, разомкнутую стаю! Долго ли до греха?
– М-м… ничево-с… они привычны… Стой! – крикнул Феопен собакам.
Собаки тем же порядком отскочили от корыт и выровнялись; Феопен снова размешал овсянку.
– Дбруц!
Пир начался снова.
– Что, ваше сиятельство, собачки наши служат вам?
– Как же! Соловей начал стаю править.
– А голосами как?
– Тонкоголосы оба: он и Кукла.
– Гм… этакой дряни и у нас много!…
– Ну, давай менка. Я двух толстоголосых отдам за одного пискуна.
– На что ж?… Не замай пищат.
– То-то; ты себе на уме… Вот я бы этих арлекинов[177]177
Арлекин – порода собак-ищеек.
[Закрыть] пару взял.
– На что ж?… Они и нам годятся…
В таком роде длился у них разговор, пока не вернулся Алеев с псарного двора, куда он уходил с Владимирцем осматривать молодых гончих; он объявил Феопену на утро, в десять часов, выступление.
– Слушаю. А куда идти думаете?
– Идем в Чурюково.
– Слушаю!
Мы уехали.
На другой день, часу в восьмом утра, охота наша в полном составе пришла в Братовку и въехала на двор довольно парадно; алеевские охотники вышли навстречу к своим собратам, здоровались с людьми и осматривали собак, после чего обе партии отправились в один из флигелей, где был приготовлен для всех завтрак. Начали выносить и укладывать наши пожитки; часа два времени прошло в суетах и сборах; особенно на дворе было до крайности пестро и шумно. Я почти не отходил от окна и засматривался на эту разительную картину: там борзятник оделял недоеденным пирогом свою свору; тут конюх отъезжающий перебранивался с конюхами-домоседами за подмененный недоуздок; два обозничих разбивали на звенья огромный ворох тенет и укладывали счетом в тенетную фуру; подле них дворовая женщина, в синем холстинковом платье, в белой косынке на плечах, совала сыну-борзятнику две чистые сорочки и что-то съедобное в узелке; тут вострая борзая сучонка вертелась кольцом перед двумя волкодавами, а те щулили уши и топали как индейские петухи, с поднятыми кверху хвостами… Наконец явился Алексей Николаевич в полном наряде и возвестил нам минуту общего подъема. Подпоясавшись черкесскими ремнями, с сворами через плечо и кинжалами у бока, мы всей компанией вышли на крыльцо. Обе охоты были в полной готовности к выступлению. Охотники были одеты легко и щеголевато, несмотря на походное свое положение: один только Феопен нарядился в какой-то длинный балахон, в котором он, с своим носом и помятым козырьком, был похож на пленного турка.
Алеев подал знак, – двенадцать борзятников сошлись в кучу и сыграли свой позов: звуки были как-то торжественны и грустны и проницающи глубоко… Собаки взвыли и запрыгали. Из дому высыпал народ – и дети, и няньки, и дядьки, и куча зевак. Все это глазело, слушало… и вот Феопен взмостился на своего солового киргиза[178]178
Соловый киргиз – лошадь степной породы желтоватой масти с светлыми хвостом и гривой.
[Закрыть], снял шапку, перекрестился, подсвистнул стаю и тронулся со двора; за стаей тронулась другая, потом пошли своры, за ними двинулся обоз… Мы ушли в дом: там, на круглом столе, был уже готов для нас сытный завтрак; есть не хотелось никому; все мы были как-то странно настроены: воображение рисовало в бессвязных картинах эту степь и даль, и чудилась заранее тревога нашей кипучей кочевой жизни… Но вот загремели колеса и бубенчики под крыльцом; все мы, по обычаю, уселись по местам, поднялись враз, помолились; Алеев простился надолго с семьей, и мы в четырех экипажах съехали со двора…
Теперь, господа, до свидания в Чурюкове.
IV
Статья intermedio[179]179
Intermedio(ит.) – небольшая вставная пьеса.
[Закрыть]о том, что такое ловчий, каков он есть, и каким ему быть подобает.
В мире, нас окружающем, есть много таких лиц и предметов, с их относительным значением, о которых, говоря мимоходом, вскользь, мы выражаемся с уверенностью в полноте и непогрешительности их понимания; а между тем, в иную пору, спрашивая себя добросовестно о том или другом предмете, кажущемся нам как нельзя лучше ясным и понятным, мы станем в тупик и не придумаем, что отвечать на свой навязчивый вопрос. Кажется, понятно различие между санником и колесником: так вот, и думается, что санник ни за что не натягнет обода на спицы, а колеснику и вовек не умудриться накрутить вязок[180]180
Вязок – гибкий прут, с помощью которого соединяют, связывают некоторые части саней.
[Закрыть], уравнять полоз и тому подобное, а спросите-ка иного краснобая, что такое санник и что колесник? Вот тут и выйдет запятая… А что такое ловчий? Слышится мне прежний вопрос, несмотря на то, что я уже имел честь докладывать однажды, что ловчий есть, во-первых, человек, как и все мы, люди, а во-вторых, охотник, правящий стаей гончих собак. Но чудится мне снова, что этот вопрос, словно нить Ариадны[181]181
Ариадна – в греч. мифологии дочь критского царя Миноса, которая помогла афинскому герою Тесею, убившему Минотавра, выйти из лабиринта, дав ему клубок ниток: их конец был закреплен при входе («нить Ариадны»).
[Закрыть], потянется за мной далеко, если я не скажу теперь же несколько вразумительных слов о том, что такое ловчий.
Итак, вместо описания грустной картины нашего ночлега в «степных двориках» (лежащих, не знаю, под каким градусом широты и долготы, верстах в двадцати от села Чурюкова, куда мы держим путь) я счел за лучшее познакомить вас короче с этой, стоящей внимания, личностью.
Ловчих есть два, пожалуй, даже три рода: может быть, кто-нибудь отыщет их и больше, да о тех говорить не стоит, потому что они люди такого сорта, для которых все равно, быть ли ловчим или каменщиком, плотником, сапожником – одним словом, быть тем, чем им быть приказано. Следовательно, каждый из них попал в ловчие только потому, что ему не пришлось быть ни пастухом, ни дворником. Но ловчий по природе, по призванию, по охоте – это другое дело, и дело новое, невообразимое для тех, кто не испытывал на себе и не видывал из примера, на что бывает способен человек, и что может сделать он по увлечению, по страсти, по охоте. Ловчий по призванию – это абрек[182]182
Абрек – у горцев Северного Кавказа изгнанник из рода, ведший скитальческую или разбойничью жизнь.
[Закрыть], сорви-голова, жизнь – копейка! человек на диво другим, человек, по воле, по охоте обрекший себя на труд, на риск, на испытание, на истязание… по натуре своей он должен быть не ровня другим людям: это – натура-особняк, это двужильный, железный человек!
Говоря об артисте, нехудо иметь некоторое понятие и об инструменте, на котором он играет, и потому скажем вначале кое-что и о том орудии, или инструменте, посредством которого ловчий приобретает себе или громкую известность и славу (конечно, между охотниками) или совершенное бесславие.
Из всех собак, которые по своей породе и свойствам принадлежат к различным родам охоты, едва ли отыщется хоть одна, которой бы суждено было терпеть такую скорбную участь, какой обречена наша русская, так называемая стайная, паратая гончая собака[183]183
Чистых туземных пород гончих собак, между охотниками, в России признается две: первая польская, тяжелая – ружейная, и порода паратая, то есть быстро, «на всех духах» гоняющая зверя. Наилучшею признается порода так называемых костромских зверогонов, употребляемых исключительно под борзыми; но между этими двумя породами есть пропасть вариаций вследствие умничанья самих охотников, посредством подмешивания английской, тумана (?), арлекина и прочих, так точно, как не понимающие дела некоторые борзятники мешают крымку и горскую со псовой породой борзых и тем уничтожают кровных собак.
[Закрыть].
По самой уже природе она предназначена к постоянно тщетному разыскиванию чего-то, вечно убегающего от нее, о близости которого доносит ей тонкое чутье; она тянется из всех жил, работает до истощения последних сил, носится, ищет, гамит[184]184
Гамит – шумит, лает, поднимает гам.
[Закрыть], хлопочет, и все это для доставления потехи другим, сама же не может и не смеет дотронуться до предмета своих вечных поисков, и чуть она отрыскала, увлеклась дальше своего предела, как уже крик выжлятника и грозная рука с арапником встречают и провожают ее к новым поискам, гоньбе и тревоге. И за всю эту усердную службу в награду – скудная запарка, всегдашний кнут и вечное заключение в тесную закуту в обществе неуживчивых и задорных товарищей, среди удушающих миазмов, грызни, блох, болезней, под тяжким гнетом неволи, укорачивающей и без того ее недолгий век.
За что же эта необходимейшая и самая дорогая собака в охоте, эта рьяная, самоотверженная, добыточная труженица и вернейшая помощница охотника, доставляющая ему одно из наилучших для него удовольствий, оставлена им в таком черном теле и не выходит ни на миг из-под тирании своих грозных надсмотрщиков и стражей, в то время как сухопарая борзая и вислоухая лягавая[185]185
Лягавые (легавые) – порода охотничьих собак, использующаяся для охоты на пернатую дичь.
[Закрыть] пользуются таким почетом и ласкою господина, едят с одной с ним тарелки, спят на мягких диванах и пользуются всеми благами и довольств и свободы?… А за то, что ни одна из охотничьих собак не обладает таким количеством зверских инстинктов, сколькими наделена гончая собака, преимущественно зверогон; его жадность, заркость и злоба, без постоянного внимания и строгого за ним досмотра, ведут его прямо к зверской одичалости, к «набаловке», то есть он из зверогона делается «скотинником» и может разом испортить всю стаю. Оттого-то выдержка стаи гончих так трудна и требует большого терпенья, уменья и мастерства. Мы уже видели мимоходом пример выдержки собак, и то, что заставило охотников опытных и знающих, то есть графа и Бацова, ахнуть от удивления при взгляде на стаю, брошенную ловчим в поле, без призора и острастки, чтоб знать причину этого удивления. Постараемся уяснить ее примером, более общим и, к сожалению, не редким во многих охотах.
Положим, что общий наш знакомый, примерно г. Икс, вышел, как водится, поручиком в отставку и, поселясь в опустелом отчем доме, вначале принялся горячо за так называемую агрономию; провозившись года два с этой штукой, которая прежде ему и во сне не грезилась, он сбил с толку старосту и уполовинил собственный доход, наконец рассердился, захандрил и растянулся вдоль дивана с трубкою в зубах и с твердым намерением лежать и скучать, но лежать и скучать подчас бывает очень скучно.
Толпа приспешников и прислужников рабски поглядывает на Икса и, подмигивая глазком, извещает друг друга, что, дескать, барин наш «тово». Понявши широкий смысл этого «тово», ближайший из прислужников и доверенное лицо, сиречь камардин[186]186
Камардин – то есть камердинер.
[Закрыть], улучив минуту, закладывает за спину руки, прилипает к притолоке, заводит длинную речь о том о сем, и заключает ее тем, что их милости за гля ради скуки следует завести свою охоту. На дельное возражение барина, что если он не нашел достойных сподвижников и исполнителей по части агрономии, то откуда возьмет он охотников, потому что это дело требует и охоты, и знания, и прочее, и прочее, камардин возражает еще дельнее: что, дескать, помилуйте, сударь! Да нам ли не управиться! Плевое дело охота! И так далее. И это плевое дело сделало то, что г. Икс всю ночь промечтал о медных рогах и кафтанах с позументом, и наутро составилось новое совещание, на котором положено, что виновник затеи, то есть его камарднн, исполнит роль стремянного, Ваське и Петрушке быть борзятниками, а скотнику Ефиму, что еще при покойнике дедушке езжал при гончих и знает дело, быть ловчим. Конечно, Ваське и Петрушке объявлено, что они борзовики, а скотника Ефима потребовали к барину налицо.
– Сдай свою должность Афанасью. Ты получишь надбавку мещины[187]187
Мещина – месячина – здесь: выдаваемое (обычно пищевыми продуктами) помесячно дворовым слугам содержание.
[Закрыть] и будешь ловчим, – говорит г. Икс тоном диктатора и обладателя рода человеческого.
– Слушаю-с!
– Ступай, пусть снимут с тебя мерку на охотничий кафтан.
– Слушаю-с!
– А после поедешь вот с ним для покупки гончих у помещика Охабнева; только выбрать лучших, первый сорт…
– Слушаю-с!
Итак, дело устроено. Семь смычков[188]188
Смычок – пара гончих собак, ошейники которых соединены цепочкой (гончие ходят на смычке, смычками, то есть по две вместе).
[Закрыть] первый сорт гончих и пять свор удивительных (по словам Охабнева) борзых прыгают у крыльца вокруг разряженных охотников; подводят Иксу коня, и он приказывает ловчему идти в такое место, где больше зверя.
– Слушаю-с, – отвечает преображенный скотник, красуясь в зеленом кафтане на барской пристяжной, и топчет неистово свою стаю.
Чтоб найти побольше зверя и потешить барина, ловчий избрал заранее местом своего поприща самый большой и частый лес. Пришли. Барин и новые охотники стали по местам, где кому пришло по нраву; посвистывая, ловчий въехал в опушку: ни с того, ни с сего собаки рявкнули и понеслись; поскакал и ловчий, куда, зачем, – никто не знает… Стоят, ждут: вот, вот побегут зайцы, лисицы, волки. Пожалуй, не выскочил бы медведь!… У всех глаза и уши настороже; но вот прошел час, прождали другой, из лесу ни слуха, ни послушания… Не выждал Икс: шлет он Петрушку искать ловчего – пропал и Петрушка; шлют Ваську привести Петрушку – и Васька словно в воду канул… Наконец, выпуча глаза, на взмыленной лошади несется ловчий из леса и кричит стремянному, не встречал ли он собак?
– Каких собак?
– Да гончих… чтоб их разорвало!…
– Послушай, скотина, – кричит Икс, – если ты у меня растеряешь собак, я тебя тогда!…
– Слушаю-с!… – И ловчий скачет шибче прежнего и трубит неистово…
Стоят и ждут барин и стремянный – и дождались до вечера! А вот вышла наконец одна гончая из леса на опушку и облизывается. Грудь и морда у нее в крови. За нею приплелась другая, такая же красненькая. Сошлись и все, а ловчего нет как нет… Явился наконец ловчий – Васьки нет. Вернулся Васька – Петрушка пропал… Что за диво! Отродясь таких чудес никто над собой не видывал! А дива нет тут никакого: дело видимое, простое: леший сшутил, вот и весь сказ! На том решили и тронулись в обратный путь. А отчего гончие в крови, – о том и слова никто не вымолвил. «Должно быть, так надо», – думают барин и молодые охотники. Только Петрушка, вернувшись из лесу, пошептал что-то ловчему на ухо, а тот почесал затылок да махнул рукой.
Второе поле задумали взять там, где бы не было леших. Выбрали залежи[189]189
Залежи – заброшенная пашня, целина.
[Закрыть]: место все в отъемах[190]190
Отъемы – отъемные луга.
[Закрыть], а зайцами – пруд пруди! Вот разравнялись полем и едут к месту: борзятники хлопают по межам, а ловчий ведет стаю и любуется на выжлеца[191]191
Выжлец – гончий кобель.
[Закрыть] Громилу, как тот тянет передом и вскидывает нос на ветер. «Должно быть, верхочут»[192]192
Верхочут (верхочуй) – гончая с верхним (прямо по воздуху) чутьем, в отличие от собаки с нижним чутьем, которая ищет зверя непосредственно по следу.
[Закрыть], – думает ловчий, глядя ласково на выжлеца вместо того, чтоб дать ему кнута и вернуть стаю; а Громило поднял нос еще выше, рявкнул и пошел писать… «Стой! Стой! Назад!» Не тут-то было! Рванулась и вся стая следом за старым вожаком, поскакал и ловчий…
«А, верно горячий след», – думает Икс в простоте сердечной и шлет Ваську и Петрушку на помощь к ловчему. «Вот теперь-то увижу настоящую травлю!» – думает он снова и подается вперед, глядя на шапку ловчего, чуть видную из-под бугра, и… перед барином вскоре развернулась картина в полном блеске! Десять овец лежать на лугу уже бездыханные, стая накинулась и теребит телка… борзые шныряют по стаду за поросятами… Кричит Икс, кричат охотники… Грозит Икс выпороть ловчего; тот кричит: «Слушаю-с!», топчет овец лошадью и порет кнутом свою остервелую стаю. А вот на крик пастухов является толпа баб, мужиков с цепами и дубинами… Икс заскрипел зубами, махнул рукой и помчался к дому, проклиная себя, и Охабнева, и собак, и охоту, и охотников. Пора, однако же, нам обернуть темную сторону медали.
Из этого примера, я думаю, достаточно понятно то, что можно и должно требовать от каждого ловчего и сколько требований, по строгому уставу правильной псовой охоты, обязан он выполнять враз, в одно и то же время, а сверх того иногда удовлетворять и «затеям барина», этой, большей частью, ни к чему не ведущей помехе делу.
Для отчетливого выполнения своей обязанности ловчему необходимо первейшее из условий: железное здоровье, и с ним вместе – страсть к своему делу. С ними не страшны для него ни бессонные ночи, ни те труды, о которых говорить не станем, потому что увидим их со временем на деле. С этими двумя качествами он должен совмещать в себе следующие необходимые достоинства: искусство в езде, то есть сметливость, проворство, находчивость, уменье сберечь стаю, а главное – мастерская выдержка собак, неусыпное наблюдение за ними, заботливость об отвращении заразы и чумы; порсканье, удальство и прочие атрибуты, за которыми гоняются многие бары-охотники, я признаю в ловчем достоинствами второстепенными.
Говорить отдельно о каждом из этих качеств здесь не место, лучше мы дотронемся до орбиты годичной деятельности настоящего ловчего.
Зима на дворе, покончились мелкие пороши, занастел снег, запер ловчий стаю на лежку и сам справляет каникулы, то-есть протянулся вдоль лавки под окном и сосет свою носогрейку да сходит вечерком в застольную поточить лясы, порядиться о святках скоморохом и тому подобное. Впрочем, и в это время есть у него забота, и важная – блюсти выжловок[193]193
Выжловка – гончая сука.
[Закрыть], но этот предмет мы пройдем молчанием и оставим ловчего на боку до тех пор, пока не сошла вешняя вода, не заиграл в полушку[194]194
Полушка – мелкая медная монета в четверть копейки.
[Закрыть] лист на молодых березках; пришла, значит, ловчему пора седлать коня: за неделю до выхода подвалил он погодков выжлят[195]195
Погодки выжлята – годовалые щенки гончих.
[Закрыть] к стае, дал им обнюхаться, обсидеться – и прощай, родимая сторона! Верст за пятьдесят ведет он старую, умелую стаю, перемкнувши ее с молодыми, и стал в бору на месяц сроком. Изо дня в день, утреннюю и вечернюю зори, гамит, трубит и скачет ловчий по лесу… Вот молодые узнали след, идут в добор[196]196
…идут в добор… – то есть не увлекаются случайной добычей.
[Закрыть], не гонят по зрячему[197]197
…гонят по зрячему… – то есть с помощью не чутья, а зрения.
[Закрыть], стали тверды тропе[198]198
…тверды тропе… – то есть не сбиваются, не «скалываются» со следа.
[Закрыть], перестали скалываться, узнали позов, затвердили голос своего пестуна, привыкли к стойке, – одним словом, ловчий подровнял стаю, а сам узнал голоса, изучил помычку, исследил характер гоньбы каждого новобранца, и вот, к петровским заговеньям[199]199
Петровские заговенья – последние дни мясоеда перед петровским (летним) постом.
[Закрыть], привел их домой на отдых, на поправку. Взгляните теперь на ловчего: глаза у него гноятся и горят, как раскаленные угли, лицо раздулось от комара, борода отросла на вершок, горло издает звуки на манер чугунного котла, осип наш ловчий, разломило его! Ничего, вздохнет, оправится. А когда прикажете ему заняться этою оправкою? Петровки «на дворе», а у него не подвыто, не сосчитано ни одного гнезда[200]200
Гнездо – волчье логово.
[Закрыть]! Времени осталось «нисколько», до Успенья[201]201
Успенье – празднуется 15 августа.
[Закрыть] «рукой подать», а там… На другой день, утром, наказав выжлятникам настрого, что, дескать, без меня, пока вернусь: «Сороку в отсадку, Крутишку в подмазку. Заливку выпустить в отгул. Бушуя с Бандаркою запереть в случную, а у Ворошилы, как при мне, восцу засыпать», ловчий наш заседлал свежего коня и к вечеру, за сорок верст от дома, поджидая солнечного заката, сидит на завалине у Щепиловской мельницы, а клинобородый хозяин бает с ним на такую стать: дескать, азарьинским приходит круто: голов двадцать пощетили[202]202
Пощетили – то есть волки задрали скотину.
[Закрыть] за весну; а кунаевские – хоть со двора не спускай: что ни день, то овцу или жеребенка стащат.
– А отголос ваши ребята слыхивали?
