Текст книги "Записки мелкотравчатого"
Автор книги: Егор Дриянский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)
X
Кочевая жизнь. – Крутое. – Зима-весна. – Бугры. – Еще одна хитрость лисицы. – Необыкновенные волки. – Крылатые звери. – Отъезд. – Бокино. – Производство в чин. – Заключение.
Теперь остается сказать немногое о тех замечательных явлениях, которые почему-нибудь выходили из ряда обыкновенных и останавливали на себе наше общее внимание. По выходе из прасольских хуторов мы повели жизнь вроде наездничьей, или, лучше сказать, кочевой-цыганской. За исключением Хлюстикова и людей, обязанных быть при обозе, все мы сидели на конях и, растянувшись в линию, протекали местность в виде опустошительной лавы. Обоз с заводными[296]296
Заводные – здесь: запасные.
[Закрыть] лошадьми и порожними фурами шел вместе с нами, пробираясь где-нибудь сторонкой, и был постоянно в виду. Очередная стая шла тоже с нами, и если имелся в виду какой-нибудь остров, ловчий вводил туда гончих и проходил его напролом: борзятники заравнивались на рысях, окружали остров, гоньба закипала живо, рог гудел «по красному», и зверь выносился на счастливого охотника, а иногда попадали на целый выводок волков, и тогда травля становилась общею, а там снова движение на хлопках… Часу во втором за полдень по данному сигналу все съезжались к обозу, потом, пообедав всухомятку и дав отдохнуть лошадям и собакам, шли дальше. И так с раннего утра до поздних сумерек, когда обозничие, прикочевав к какому-нибудь поселку и запасшись фуражом и провиантом, устраивали для нас ночлег.
По мере удаления нашего от графской степи местность начала резко изменяться в своих очертаниях; глаз перестал лениво скользить по этой однообразной плоскости с ее ничтожными оттенками; начались бугры, скаты, перелески, глубокие лощины с топким дном и низким кустарником, так сильно влекущим к себе псового охотника; кой-где в стороне начали поблескивать крашеные крыши господских усадьб, частые поселки, шпицы колоколен, речки с широкими перепрудами, мостами и мельницами. Час от часу наше общее движение начало оживляться большим разнообразием и тревогой: стали попадаться бежкие[297]297
Бежкие – быстрые.
[Закрыть] русаки, затевалась заркая травля, отчаянная скачка…
На четвертые сутки перед вечером мы прикочевали к Крутому и расположились на стоянку, для того, что тут нам предстояла серьезная, или, сказать лучше по-охотничьи, «строгая езда». Крутое – это был крайний или начальный пункт обширного бассейна новохоперских мест, куда по осени с разных сторон съезжалось множество псовых охотников, и все они, переходя от места к месту и не мешая друг другу, везде находили обильное количество зверя. Следующий день был определен на отдых, на осмотр местности и на подвывку. Пользуясь прекрасной погодой, мы расположились в виду острова бивуаком: разбили две палатки, устроили несколько шалашей, врыли котлы, настлали логовище для собак, – одним словом, в два часа времени устроились как нельзя лучше и удобнее и зажили как дома. Сзади нас, на краю горизонта, стояло село Крутое с церковью и множеством ветряных мельниц; перед нами, через речку и широкое поле, тянулась сплошная куща береженого леса[298]298
Береженый лес – заповедник, оберегаемый лес.
[Закрыть], блистая на солнушке багряными и желтыми отливами; от него в сторону шли бугры и буеры, поросшие мелким кустарником; все это заканчивалось вдали такой же волнистой и всюду неровной плоскостью. Русский человек не задумается, как именовать то место, на котором он обитает; потому ли, что самое село было расположено над обрывистым скатом возвышенной местности, или эти бугры с крутыми боками носили название Крутого, – неизвестно, но верно то, что тут в необитаемой глуши, среди обширных болот и дикой заросли, выплаживалось много красного зверя, а жизнь ему тут была самая привольная.
Наутро после первого ночлега нашего под островом в воздухе была такая тишина, и солнце светило до того ярко, что нас, поселившихся под сенью березовой рощицы, прямо на полдень, начало обдавать вешним зноем, и собаки, тяжело дыша, прятались под тень. Но пословица недаром велит хвалить утро, когда настанет вечер: часу в третьем за полдень подул резкий восточный ветер, и весна наша умчалась нивесть куда. Через час небо заволокла сплошная серая туча, посыпал обильный снег, и к утру его выпало с лишком на четверть. «Пороша! Пороша!» – кричали наши охотники, пробуждаясь на зорьке и поднимая край полости, на которой лежал толстый пласт снега. Но недолго послужила им эта мимолетная зима: часам к десяти, пока люди успели позавтракать и собраться, солнце пригрело по-вчерашнему, бугры начали обнажаться, снег – таять, и к ночи осталась только ничтожная его частица по прибоям и впадинам.
Часу в десятом оба ловчие в легких куртках и в болотных сапогах повели пешком гончих в бугры. Выжлятники поехали вслед за ними и, спустившись в первую лощину, разбрелись по разным пунктам для того, чтобы иметь возможность сбивать и задерживать собак во время гоньбы. Борзятники тоже, разделившись по трое и по пятку, пошли занимать места и скрылись в лабиринте спусков. Не так-то легко было каждому из них добраться до назначенного пункта: бугры, казавшиеся издали сплошными, стояли один от другого на слишком далеком расстоянии, а низина между ними состояла из топи с частыми протоками и прочими болотными принадлежностями.
Всеми, как говорится, правдами и неправдами, то садясь верхом на лошадь, то таща ее за собой на чумбуре через топь и по крутому склону каждого бугра, прихватываясь на пути за ветки кустарника, я взобрался наконец на темя одного из возвышений, откуда, сидя верхом на лошади, было очень удобно обозревать и местность и действие каждого охотника. Цепляясь также за сучья и таща в поводу лошадей, борзятники устанавливались по местам лицом к тому пункту, откуда ловчие должны были напускать стаю. Глядя на последних, нельзя было не припомнить известной всем поговорки, что охота бывает иногда хуже неволи! Я уже имел случай говорить о значении ловчего, проникнутого страстью к своему занятию, но едва ли сумел бы я показать в надлежащем свете ту степень труда и самопожертвования, на какую обрекает себя ловчий, желающий правильно, усердно и добросовестно вести свое трудное дело. За примерами ходить, конечно, было бы недалеко. Как доказательство тому я приведу здесь следующий, отнюдь не редкий и до того обыкновенный случай, что о нем ни один из охотников не стал бы и упоминать.
Под конец гоньбы в буграх гончие у Феопена подхватили по волку и скололись; зверь пошел прямика, низиной, минуя борзятников. Игнат видел это, но насадить гончих на след не было никакой возможности: перед ним стояло целое озеро воды, и бывшие с ним собаки, не чуя следа, шли туда неохотно; недолго думая, наш ловчий подхватил двух зверогонов под мышки и ринулся с ними в воду; сначала он побрел по пояс, потом по грудь, наконец юркнул с головой; собаки поплыли вместе с шапкой ловчего. Очутясь на суше, Игнат мигом насадил собак на горячий, подал рог и, забыв свою плавающую шапку, принялся накликать остальных собак и исчез с ними в камышах; выжлятники тем временем успели подбить несколько новых голосов, заскакали зверя, подали его на хлопках охотникам, и волк был принят сразу. Говорите после этого ловчему, что, принимая такие ванны, он может схватить по крайней мере лихорадку, – ответом, наверное, будет: «Ничево-с!»
К двум часам мы вышли из бугров и, проходя полем, метали гончих по отъемам; зверя нашли немного, однако ж не проходили попусту. Тут мне пришлось долго любоваться на одну из тех проделок, на какие может быть способна только Патрикевна.
В одном из отъемных болот, лежавших посреди чистого поля, гончие натекли на лисицу. Втравленная до двух раз обратно в болото и видя свое безвыходное положение, лисица ринулась в стаю и, разметав гончих между кочками, очутилась у ног моей лошади, стоявшей недвижимо в частом кустарнике. Осмотрев всех борзятников, стоявших на чистоте, и не замеченная ими, лисица шмыгнула через дорогу и проползла под межой к толстому слою не растаявшего еще снега; тут, растянувшись во всю длину, она начала нагребать на себя снег и так искусно зарылась в нем, что не видавшему этой проделки никак бы не пришло на мысль заподозрить здесь ее присутствие. Долго простоял я, не сводя глаз с того места, где торчал один только кончик черного носика затейницы.
Подъехал Бацов.
– Хочешь травить лисицу? – спросил я.
– Где? Как? Говори, где она?
– У меня в кармане.
– Ну, вот! Вздор, пустяки!…
– Ну, если пустяки, так ступай своей дорогой; я прислужу кому-нибудь другому.
– Нет, пожалуйста, говори правду! Ты не шутишь?
– Какие тут шутки! Я говорю серьезно: хочешь травить, – пущу тебе лисицу из рукава, а не веришь, – ступай на свой лаз!
– Ну, вздор! Какого там черта выпустишь…
– Я говорю: лисицу, а не черта.
– Да где ж она?
– У меня…
– Пустяки!…
– Пари?!
– О чем?
– На бутылку шампанского. А если не дам тебе лисицы, – отвечаю дюжиной.
– Да где ж она, твоя лисица?
– Опять-таки говорю: в кармане.
И снова разговор в том же роде. Долго томил я бедного Луку Лукича, наконец, сжалившись над ним, велел приготовляться, и, подъехав к тому месту, где лежала лисица, хлопнул раз до трех арапником. Видя беду неминучую, Патрикевна, как ни прикидывалась мертвою, однако ж должна была вскочить из-под копыт моей лошади и досталась в жертву Караю.
На другой день, по указанию мужиков, доставлявших нам фураж, мы отыскали гнездо волков из одиннадцати штук: одного из них прозевали тенетчики, другой попал на слабую свору графского борзятника и оттерся в кустах, но затравленные в одно время девятеро остальных привели в немалое удивление почти всех охотников, хотя некоторые, рассматривая добычу, утверждали, что им случалось и прежде видеть подобных: дело в том, что в гнезде этом оказалось волчат: двое черных, один белый, два обыкновенного цвета и трое пестрых (серо-пегих). Затравленная при них матка была обыкновенной шерсти.
На обратном пути нас обдало сильным дождем, небо обложилось тучами, и дождь лил до полуночи. Все это нимало не обескуражило наших охотников; в три дня стоянки под Крутым они успевали нагородить столько шалашей под густой настилкой соломы, что могли укрыть от слякоти не только себя, но даже собак; пострадали одни только лошади. Я спал в одном шалаше с Бацовым. На рассвете дня в лазейку, завешенную ковром, просунулась к нам благополучная физиономия Игната с словом:
– Барин.
– Что тебе надо? – спросил я полусердито, как это бывает с людьми, нехотя пробуждающимися.
– Охотники собираются. Прикажете побудить?
– Да ты уж разбудил меня. Что они? Куда едут?
– Не знаю. Лошадей заседлали, и господ будят.
– А на дворе что?
– Мороз страшенный.
– Что ж они, одурели, что ли? – проговорил Бацов тоже сердито.
– Не могу знать, – отвечал Игнатка.
– Позови сюда кого-нибудь из охотников! – заключил я.
– Куда вы собираетесь? – спросили мы новую физиономию, появившуюся на месте Игиаткиной.
– Да вон крылатый зверь подступил к березняку, так хотят попытать счастья, – отвечал тот как-то невразумительно.
Через несколько минут мы были уже одеты и сели на лошадей. Мороз был препорядочный; на сучьях дерев и на земле, облитой вчерашним дождем, блестела ледяная корка. Человек шесть охотников и мы с графом выехали в поле без собак, с одними арапниками. На озимях сидело небольшое стадо дроф; разделясь по двое, охотники справа и слева поскакали в заезд стороной, и вскоре дрофы были окружены. Видя это круговое нападение, птицы разбежались врозь и норовили скрыться, но лошади были резвее их, и каждый из седоков, избрав для себя жертву, тотчас догонял ее. Причина такого успеха заключалась вот в чем: у дроф, ночевавших посреди поля, размокшие крылья так сковало морозом, что они не могли их разнять для того, чтоб улететь от нас. Мы очень легко догоняли их на бегу, но справлялись с ними не без труда. Тут, как водится, не обходилось без смеха: старый дудак чуть не заклевал у нас охотника: конец арапника, которым тот стегнул птицу, туго обвился кругом и захлестнулся у нее на шее; охотник полез с лошади с тем, чтоб овладеть птицей, но рассвирепевший дудак перешел из оборонительного оложения в наступательное: он начал прыгать на охотника, норовя выклюнуть ему глаз, вскоре сшиб с ног своего преследователя; борьба, повершаемая общим смехом, длилась, пока не подоспели к бедствующему на выручку. Поймав пять штук дроф, мы вернулись к шалашам.
Глядя на колоть[299]299
Колоть – мерзлая грязь по дороге.
[Закрыть], охотники наши призадумались: надо было хорошенько поразмыслить, на что следовало решиться: идти ли дальше, в надежде на «оттеплину», или вернуться к домам? Последнее решение было принято почти единогласно, потому что слишком поздняя осень не подавала надежды на возможность дальнейшей езды по чернотропу, а стоять на месте без дела и ждать порош было бы безрассудно; не всякая ведь зима бывает богата порошами. Иной год выдается для охотника такой несчастливый, что ему во всю зиму придется взять две-три пороши слепых и тем забастовать. Сверх того, к порошам мы могли не спеша поспеть к домам, где было припасено довольно огляженного[300]300
Огляженный – подозренный, выслеженный зверь.
[Закрыть] уже зверя. Итак, усадив собак и разместившись сами как удобнее, мы тронулись наконец в обратный путь.
На пятые сутки мы прибыли в Бокино и, оставив обоз и охотников на постоялом дворе, сами поспешили к вашим радушным знакомцам. Нежданное появление наше привело обоих братьев в восторг. По маршруту нам следовало пройти левее Бокина, но мы согласились сделать маленький крюк, чтоб доказать тем наше общее желание свидеться с ними. Нужно ли пояснять, с каким радушием мы были встречены! Расспросы и повествование о кочевой жизни длилось до позднего вечера, после чего условлено было, пользуясь завтрашней стоянкой в Бокине, сделать для охотников обеих охот прощальный пир; в этой затее и на мою долю была частица в общей стачке, которую, однако ж. постарались до времени от меня скрыть.
На другой день мы отправились к охотникам, где уже все было подготовлено к тому, чтоб попировать на славу; для нас тоже был приготовлен завтрак на отдельном столе, где, перед одним из приборов лежали в виде украшения охотничий нож, рог и свора. В силу общей стачки все разместились за столом так, что мне пришлось сесть прямо против этих атрибутов, положенных, как видно было, не без цели. Охотники весело и непринужденно уселись за длинными столами в двух просторных избах и пошли пир пировать; вначале у них шло все тихо и степенно, потом, когда стала, как говорится, у каждого летать муха перед носом, говор и смех усилились в одну непрерывно рокочущую ноту.
Под конец завтрака, когда мы чокнулись чуть ли не по четвертому разу стаканами, явился хор и запел какую-то поздравительную песню, которой содержания теперь не припомню, но удержался навсегда в памяти ее припев. Каждый куплет запевало, обращаясь ко мне, заканчивал так:
Будь товарищ закадычный,
Будь охотник ты лихой!
По окончании пения все объяснилось: соседи мои, граф и Бацов, чокнулись со мной и предложили вопрос, желаю ли я быть записным охотником и всем им товарищем? За согласием, конечно, ходить было недалеко, и вслед за тем началось при звуке рогов торжественное посвящение меня в звание псового охотника: Атукаев препоясал меня кинжалом, а Бацов, навешивая рог на плечи, горячо обнимал меня и приговаривал: «Нет, ты, брат, не шути этим! Это дело важное; теперь ты сам – человек настоящий…» – и прочее, Алексей Николаевич подвел на приплод пару породистых собак. Вслед за тем пошли тосты поздравительные, благодарственные и всякие иные. Таким образом, при торжественном звуке рогов и восторженных криках охотников мне суждено было принять на себя почетный титул мелкотравчатого, каким имел я честь предстать пред вас, мой читатель, еще в начале этих беглых очерков.
На другой день мы разъехались из Бокина в разные стороны.
В заключение мне бы следовало, по долгу пишущего, сказать свое мнение о пользе или бесполезности по преимуществу псовой охоты, так как о ней, собственно, шла здесь речь, но об этом предмете и я, и вы, мой читатель, наслушались и начитались столько суждений, что мне пришлось бы повторять чужие мысли и слова. От себя добавлю только то, что правильная и серьезная псовая, как и всякая другая, охота есть своего рода наука, к которой, заключу словами ловчего Феопена: «Надо подступать умеючи»!
Примечания
Первая глава «Записок мелкотравчатого»[301]301
Мелкотравчатыми, на охотничьем языке, называются те охотники, которые держат не более десяти собак и охотятся с ними без гончих – на хлопки. (Эта сноска и подстрочные примечания в тексте принадлежат автору, кроме переводов с французского, сделанных В.М. Гуминским.)
[Закрыть] под названием «Мелкотравчатые. Очерк из охотничьей жизни» была напечатана в № 2 «Москвитянина» за 1851 г. Главы I-VI появились в № 9,10 и 12 «Библиотеки для чтения» за 1857 г. Первый очерк здесь был переработан: проведена стилистическая правка, некоторые сокращения, песня «Ах, не белы снеги во чистом поле забелели» заменена на более соответствующую времени действия «Эх, не одна во поле дороженька пролегла». (Отметим, что и И.С. Тургенев в отдельном издании «Записок охотника» приводит «Дороженьку» в «Певцах». В журнальной же публикации «Певцов» исполнялась плясовая песня «При долинушке стояла…»). Из-за песни произошел и перерыв в печатании «Мелкотравчатых» в «Библиотеке»: Дриянский не успел получить от «своих» охотников из Раненбурга (к этим охотникам, к слову сказать, регулярно по отпечатании отправлялись оттиски глав «Мелкотравчатых») песни для сцены охотничьего праздника. По сравнению с «Москвитянином» изменилось и заглавие произведения – только теперь оно стало печататься как «Записки мелкотравчатого», внешнее оформление – появилась нумерация глав, их краткое содержание стало выноситься вперед.
Судя по письмам к Дружинину, Дриянский значительно расширил первоначальный план: «Псовая охота» – так он хотел назвать свой охотничий эпос – должна была включать наряду с «Мелкотравчатыми» и другие произведения на ту же тему (впоследствии некоторые из них были опубликованы с подзаголовком «Из записок мелкотравчатого»). «Псовую охоту» автор мечтал издать с новотипажами, а пока печатание «Записок» в «Библиотеке» оборвалось на VI главе.
В 1859 г. в письме от 3 марта Островский известил Дриянского, что Г.А. Кушелев-Безбородко желает приобрести «Мелкотравчатых» для своего журнала. «Собрав печатный текст (то есть публикацию в «Библиотеке». – В.Г.) и приложа к нему рукопись, служившую ему продолжением и окончанием», Дриянский выезжает в Петербург, где 8 марта в присутствии свидетелей (А.Н. Островского, П.М. Боклевского и И.И. Рюмина) заключает с редактором «Русского слова» следующий договор: а) Редакция «Русского слова» отпечатывает «Записки мелкотравчатого» отдельною книгою для выдачи подписчикам журнала в виде приложения… б) Редакция отпечатывает в пользу автора один завод в количестве 1200 экземпляров и пересылает их переплетенными на место жительства автора, в г. Москву, через контору Базунова (А. Ф. – известный издатель и книгопродавец. – В.Г.). Автор, с своей стороны, в видах интересов журнала, обязывается не пускать книг в продажу ранее 1 января будущего 1860 года (то есть до тех пор, пока главы VII-IX «Мелкотравчатых» не будут окончены печатанием в самом журнале. – В.Г.)».
В июле Дриянского известили, что напечатание «Записок» окончено, и, «обнадеженный таким положительным известием», он прибыл в Петербург, чтобы, «не затрудняя контору излишнею пересылкою, распорядиться лично продажею книги». Но здесь писатель нашел следуемые ему экземпляры в «таком неестественном виде, что из них нельзя было сделать никакого употребления». «Мелкотравчатые» были отпечатаны крайне неряшливо, неправильно сброшюрованы, встречались пробелы, шрифт был выбран неудачный.
Дриянский экземпляров не принял и стал просить, чтобы книга была перепечатана «надлежащим образом». Два раза приезжал он с этой просьбой к Кушелеву, «но, к сожалению, оба раза граф изволил почивать». «Наконец, – вспоминал он впоследствии, – прожив в Петербурге двадцать два дня, без копейки в кармане, я… уехал обратно, заплатив за лестное знакомство с графом Кушелевым-Безбородко из собственных трудовых денег сто пятьдесят рублей». 3 января 1860 г. Дриянский отправил Кушелеву письмо, в котором описывал свое бедственное положение и, взывая к благородству редактора «Русского слова», просил разрешить свое дело. Ответа не последовало – граф отбыл за границу. Более того, вскоре выяснилось, «что книги по распоряжению графа распродаются и что контора считает их своею собственностью». Таким образом, была разрушена предпринятая Дриянским попытка издать отдельно «Мелкотравчатых» в другом месте – у книгоиздателя Н.А. Основского.
На этот раз Дриянский решает не оставлять «неудавшегося мецената» без «судьбища». 22 февраля 1860 г. с помощью Островского он составляет обширное заявление на имя министра просвещения Е.П. Ковалевского, где подробно излагает все обстоятельства дела и в заключение просит: «Вести тяжебное дело с графом судебным порядком я не имею ни времени, ни средств, а потому, по силе узаконений, касающихся «прав собственности сочинителей, переводчиков и издателей» (речь идет о статье 3095, X тома Свода Законов Российской империи. – В.Г.), покорнейше прошу ваше высокопревосходительство не отказать мне в назначении третейского суда из числа находящихся в Петербурге господ ученых и литераторов, а графа Кушелева-Безбородко, за отсутствием его, обязать уполномочить от себя доверенное лицо для разъяснения причин его намеренного или ненамеренного захвата чужой собственности».
Где-то в десятых числах апреля Дриянский получил ответ на свое прошение, названный им «отповедью по моему делу». Оказывается, министр просвещения передал заявление Дриянского в главное управление цензуры, которое и извещало просителя, что его дело никакого отношения к данному учреждению не имеет. «Ответ, полученный мною, – недоумевал Дриянский, – нисколько не соответствует моей просьбе, и не знаю, каким манером она попала в цензурное отделение».
Так ничем и закончилось дело о «Мелкотравчатых»: Дриянский не получил за свою лучшую книгу ни гонорара, ни какого другого удовлетворения. «Записки» больше ни разу при жизни автора не переиздавались – первое посмертное издание вышло в 1883 г. Затем, в 1906 г., «Мелкотравчатые» были переизданы в качестве премии к журналу «Псовая и ружейная охота». В 1930 г. их переиздает П.Е. Щеголев, а в 1957—1958 гг. Н.П. Смирнов в альманахе «Охотничьи просторы» (№ 8-10).
В настоящей книге текст печатается по изданию: Дриянский Е.Э. Записки мелкотравчатого. Редакция и вступительная статья П.Е. Щеголева. М. – Л., 1930 (с исправлениями по изданию 1859 г. и журнальным публикациям с учетом современных орфографических норм).
Библиография произведений Е.Э. Дриянского:
Одарка Квочка – «Москвитянин», 1850, №№ 17-18.
Комедия в комедии – «Москвитянин», 1855, № 6.
Комедия в комедии. Комедия в 3-х действиях. М.: 1855.
Лихой сосед – «Библиотека для чтения», 1856, № 11.
Квартет – «Библиотека для чтения», 1858, №№ 9-10.
Притон – «Отечественные записки», 1860, № 3.
Амазонка – «Русский вестник», 1860, № 18.
Изумруд Сердоликович – «Зритель», №№ 18-20.
В вагоне – «Карманная библиотечка для дороги», М.: 1862.
Конфетка – «Современник», 1863, № 7.
Былые времена – «Развлечение», 1864, № 8.
Туз. Жизнеописание Антона Антоновича. Роман в 4-х ч., М.: 1867.
Скипидар Купоросыч – «Журнал Московского общества охоты», 1870, №№ 1, 4, 5.
Бог не выдаст – свинья не съест. Комедия. – «Беседа», 1872, № 7.
