Текст книги "Записки мелкотравчатого"
Автор книги: Егор Дриянский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
– Что это? Где это? Как? Откуда? – И множество подобных вопросов и восклицаний встретили в один раз нашего мудреного затейника.
– Да вот, ездили поглядеть, как запретный зверь ловится, – отвечал Феопен и, сдав сурка одному из охотников, которые сбегались со всех концов поглазеть на происходившее, он полез на колесные ступицы и, сдернув попоны, покидал на пол около десятка давленых сурков. Остальная кладь состояла из капканов весьма отчетливой и прочной работы. Судя по емкости телеги и высоте вороха, надо было полагать, что тут их было штук до двухсот, – следовательно, одного железа не меньше сорока пудов.
Неожиданная новость эта до того озадачила всю честную компанию, что никто не решался высказывать вслух своих мыслей. Глядя на это темное пока для всех дело, я как-то невольно припоминал те веские слова, которых смысл теперь только начал понемногу объясняться.
«Да што… ничево-с… как не пустить: захотят – пустят!» – думал я беспрестанно и полагал наверное, что вся эта проделка, всею ее тяжелой стороной, ляжет прямо на дистаночного и его грозную инструкцию. «Кстати же, – думал я, – там есть кое-что о сурках и капканах!»
– Чьи ж это капканы? – спросил Алеев.
– А хто ш их… Там разберутся… Хозяин сыщется, – отвечал Феопен с свойственной ему уклончивостью.
– Как не найтись! – прибавил краснобай Никита, взвешивая на руке один из капканов. – За десятком, пожалуй, не погнались бы, а тут, вишь, что их наворочено: рублей на тысячу будет.
– Тысяча не тысяча, а за пятьсот не укупишь, – возразил старик Андрей, сам капканщик. – Работа знатная, целковых[264]264
Целковый – разговорное название металлического рубля.
[Закрыть] полтора штука…
Стерлядкин и граф посмотрели молча Алееву в глаза и только пожали плечами; последний обратился к своему ловчему.
– Ну, Феопен, спасибо тебе за сметку, а за усердие вдвое. Теперь я вижу, что ты говорил правду: отсюда нам идти, видно, погодить.
– Что ж, денек – другой – время нисколько. А там как вам будет угодно…
– Ну, ну, ладно! Теперь это дело надо отдать тебе в опеку; справляйся как знаешь. Тебе и книги в руки. Мы тут в стороне. Пойдемте, господа!
И господа возвратились в избу совсем не в таком расположении духа, в каком вышли из нее незадолго: у всех просияли лица, Пахнуло вдруг надеждой на благополучный исход испорченного нами же и, как казалось, невозможного дела.
– Что это такое? – повторяли один за другим в раздумье, не зная как и что подумать о случившемся.
– Ага! Что? Я вам говорил! – приговаривал Бацов, бегая взад-вперед по комнате. Он торжествовал.
– Ну, брат, Феопен твой редкий человек! – вторил граф, и вслед за тем все сразу приступили ко мне с вопросом, что значат эти сурки и капканы, с какой целью Феопен скрылся вчера и для какой надобности выпрашивал у меня лошадей. Я отвечал, что цель эту постигаю настолько же, насколько и они, а лошадей он просил для того, чтобы съездить к куме.
Все громко захохотали.
– Из всего этого я вижу, – заключил граф, – что целые сутки городили вздор. Один только этот немогузнайка знает дело, как оно есть. Теперь нам остается одно: ни словом, ни делом не мешать ему ни в чем.
– Пусть как знает, так и кроит, – добавил Стерлядкин.
Как будто к слову явился Феопен Иванович.
– Ну, что скажешь хорошего? – спросил Алеев.
– Ничего-с. Пришел, не будет ли какого приказания?
– Ну, теперь какие приказания!… А вот что, скажи-ка нам, откуда ты нацапал такую пропасть капканов?
– Как откуда? Так вот пообобрал… Валялись кой-где по запретным местам.
– То-то, смотри, как бы не явились с обыском? Тогда, знаешь, надо знать, как…
– Да што… ничево-с… Какие там обыски!… Известно: вор у вора дубинку украл. Уж на этот счет будьте покойны! Как бы нам еще не пришлось пообыскать округ их! А то… Тут не то дело! – прибавил Феопен, помолчав немного, и на лице его мелькнула злая усмешка, как будто он припомнил что-то, очень для себя забавное и смешное.
После этого, конечно, говорить было нечего.
– Тебе, я думаю, не мешает теперь отдохнуть, – заключил Алеев.
– Пойду. Ночь-таки намаялись. А насчет того, на случай наедут сюда эти брызгуны, так уж извольте приказать, чтоб к вашей милости их никаким манером не допущать: дескать, почивают, что ли, там, господа, а коли что, мал, надо, так ступай к ловчему, затем, мол, что ему от господ приказ отдан. Я так и ребятам наказал.
– Ладно! Делай там, как знаешь!
– Затем счастливо оставаться! А телега пусть так и стоит перед крыльцом; ее не прикажите трогать.
Едва ли нашему ловчему удалось соснуть час времени. Дистаночный и зверообразный его товарищ не замедлили прибыть со степи; после коротких расспросов у охотников, нарочно приготовленных для их встречи, степные стражи отправились к нашему крыльцу, где встретил их Артамон Никитич и, объяснившись, как подобало, отправил их с Фунтиком по принадлежности, то есть для свидания с ловчим. По словам графского камердинера, дистаночный Крутолобов с виду был уныл и озабочен: он долго и навязчиво просил позволения представиться графу и говорил, что, кроме дела насчет «грабежа», как он называл подвиг Феопена, он имеет объяснить его сиятельству много кой-чего «касательно охоты».
С прибытием дистаночного мы были обязаны выдерживать строгий карантин; всех нас мучило любопытство знать, что станет прорекать Феопен Иванович при виде человека, прибывшего искать законной защиты в деле насилия, грабежа и иных зол, возмущающих гражданское благоустройство. Бацов не утерпел и пригласил меня сопутствовать; с общего согласия, мы облеклись в охотничьи кафтаны, надели косматые шапки, пробрались огородом и притаились у плетневого сарая, где после ночных трудов Феопен Иванович изволил расположиться на отдых. Когда мы устроились на своем секретном посту, и я отыскал щель для одного глаза, вступительные речи с обеих сторон были, как видно, уже кончены, потому что разговор перешел в область тонких рассуждений, весьма мирного, впрочем, и дружелюбного характера. Дистаночный стоял, глядя пытливо на Феопена, товарищ его беспечно рассматривал ничтожные предметы, как то: седла, ножи, рога и прочее. Ловчий наш лежал на кровати, устроенной наскоро из трех тычинок с перекладинами, проткнутыми в плетень; тонкая соломенная подстилка, потник под боком и седельная подушка в головах – вот и все предметы, по которым блуждали косые глаза объездчика. По лицу дистаночного было заметно, что он был чем-то озадачен. Феопен Иванович дотягивал, не торопясь, обильную понюшку и начал, глядя по-своему на козловые сапоги начальника стражи:
– Оно дело, знамо, на что запрет положен, до той вещи и не касайся… Птица – так птица, а зверь – зверь. Сурок у вас тоже за зверя числится? Неровен случай, я бы тово, себе на обшивку… вы, небось, в зверья его оточтете?
Было ясно, что дистаночного Крутолобова очень затрудняло разъяснение этих вопросов, а потому, минуя их, он двинулся к своей цели сначала окольною дорожкою:
– Коли вы насчет этого нужду имеете, Феноген Петрович (так именовал он Феопена), так мы вам предоставить можем.
– Что вы мне предоставите?
– Вы говорите вот насчет обшивки, так если угодно, мы вам парочки три-четыре настоящих, выделанных… Уж это будьте в надежде!
– Ну, на этом спасибо, а теперь котик дорог стал, пострели ево горой! Полушубок, что ли, опушить – дай не дай два рубли, а то так и весь целковый[265]265
Сурок в выделке называется котиком. Шкурка его употребляется на оторочку овчинных тулупов и дубленых полушубков и ценится очень дорого.
[Закрыть].
– Это так-с! Справедливо!
Прослушав первое спасибо, дистаночный двинулся вперед шибче.
– А нельзя и нам, Феноген Петрович, уладить с вами дело без дальних хлопот, так, чтоб и нам было не обидно, и ваши труды и хлопоты не пошли задаром?
– Ну, моего труда тут нисколько. Известно, делай, что велят…
– И моего интересу, признаться, тут нет вовсе; только что одни, можно сказать, неприятности… ребят жалко: исхарчились, сердечные! Выгоды-то им, почитай, никакой, а убытку страсть что… Жалованья, по нашему делу судя, почитай что на соль, не дохватит.
– А на каком окладе они состоят?
– Рублей по сту с небольшим выдастся из конторы… Сами судите: лошадь, самому пить, есть, одеться, обуться надо…
– Угу…
– Так я вот, признаться сказать, глядя на их нужду, и говорю: «Поставьте, ребята, капканов по пятку на человека. Все-таки подспорье. Уж о барышах тут что толковать, а нужду покроет».
– Гмм… Знамо, господам служите, от кого ж и поживиться, как не от господ!
– По справедливости так, Феноген Петрович, вы это говорите, настоящее как есть… – подхватил дистаночный, обрадованный сговорчивостью своего собеседника и его, как думал он, незрелым пониманием настоящего дела. – так вот, изволите видеть, им-то убытки, а мне, пожалуй. неприятности не миновать из-за них.
– Неприятности-то нипочем, не было бы чего хуже… Оно, конечно, и жаль, как добрый человек за чужой грех пропадать станет… Так вы говорите, капканы-то объездчицкие?
– Истинно так.
– Гм!… Как же это?… Я уж и понять не могу: вы же зверя оберегаете, вы же его и ловите?!
– Уж это мы оставим в стороне, Феноген Петрович… Я вам сказал по сущей откровенности, что тут ничего больше, окромя с моей стороны помощи служащему народу… А вы вот, Феноген Петрович, возьмитесь-ка устроить дельце так, чтобы и нам остаться без обиды, и вам за хлопоты… я, пожалуй (прибавил краснобай с приличным понижением голоса) шукну ребятам скинуться… рубликов пять-десять готовы вам служить…
– Гм… Пятьдесят рублев маловато… За совет сто возьму, а за дело не могу взять с вас тысячи. Граф осерчал… перед господами-то ему стыдно стало, затем обнадежил! «Пойдем, – говорит, – к маменьке в степь, она, – говорит, – просила; там, вишь, лисиц много»…
– Разве ваш граф нашей графине…
– Эва, хватились! В племянниках спокон века числится, да она ж ему и мать крестная притом! По зиме видались где-то там в чужих краях, так она сама припросила: «Побывай, – говорит, – Миколенька, в мою вотчину; взгляни там, – говорит, – на ихние порядки да отпиши ко мне, что и как»…
Бацов мой чуть не фыркнул, слушая эту сказку. Он закрыл рот ладонью и покраснел, как бурак.
– Да мы не знали этого… – проговорил тревожно дистаночный.
– Да оно и знать-то вам не для чего…
– А то, кабы их сиятельству угодно было заявить сначала, и к управляющему бы посылать не для чего…
– Ну, к управляющему-то он посылал не затем, а приказывал явиться сюда налицо; должно быть, пряжку хотел намылить: лапа-то у вашего управляющего, слышно, не в меру загребиста, да и дела у вас тут больно стервецкие завелись!
– Какие ж тут особенные такие дела могут?… По экономии во всем, как и прежде, порядок один… у нас на виду ничего нет такого, чтоб уж очень… а если слух там какой прошел неблагоприятный для управляющего, так это дело не наше…
– Слух тот, что мошенник, и подобрал к себе таких. Какой у вас тут такой Клевалов есть?
– Это главный конторщик; человек хороший…
– Ну, этому Сибири не миновать!
– Напрасно так думаете. Его укорить ни в чем нельзя. Дело свое справляет, как лучше, требовать нельзя. Распоряжения идут не от него… Письменная часть…
– А письменная-то часть у них вот какая: по по ведомостям пишут землю внаймы полтора целковых, а берут с купцов шесть; степи отдают в лето гуртов под шестьдесят, а в книгах ставят поименно пятнадцать; испанок атарами перегоняют в имение к управляющему, а по книгам овцы дохнут от оспы да от глиста; в заводе что ни кровным маткам глаза выкалывают да продают за брак, с молотка, по три целковых, а с окольных заводчиков жарят за них по пяти, да по семи сот… Мало ли! Всего не перескажешь!… Вот и по вашей сторожевой части тож дела дьявольские живут… Вы, вот, как видно, ничего… а есть у вас тут старший дистаночный Крутолобов, у графа он записан Алексеем Антоновым. – И Феопен Иванович посмотрел дистаночному в глаза так дружелюбно и доверчиво, как будто Алексей Антонов Крутолобов был от него за тысячу верст.
Дистаночный молчал; лица его видеть я не мог, но заметил, что уши у него сильно раскраснелись.
– Вы вот и об этом, небось, скажете, хороший человек! Да так и должно… Он вам начальник, а об начальнике, какая он шельма ни есть, говорить с покором не след, затем сам идешь его путем, сам будешь начальником!
– Это уж, Феноген Петрович, я вам доложу, его сиятельству кто-нибудь напраслину донес, – произнес дистаночный неровным и сильно упавшим голосом.
– Ну, вы, должно быть, его мало знаете, а я вам скажу, что и в начальники к вам попал он через сестру; та, вишь, у этого мошенника Клевалова в полюбовницах живет, а с такой защитой у него и дела идут не по-вашему… Вы вот говорите: глядя на нужду, дозволяете ребятам по пяти капканчиков, и то боитесь, как бы неприятности не нажить, а у Крутолобова пополам с конторщиком, я вам доложу, их стоит вблизу тысячи. За прошлый год, вишь, снасть окупилась сразу, да тысячи по две целковых на брата в карман очистили. Уж это так, поверьте… Не хотите ли табаку? Как вас по имени, по отчеству? – заключил Феопен Иванович, поднося тавлинку.
Дистаночный нехотя захватил щепоть табаку и проговорил как-то невнятно:
– Алексеем.
Феопен Иванович пропустил свою порцию с храпом и прибавил, видимо, для того, чтоб втянуть в разговор сильно оторопевшего собеседника:
– Так вот они, сударь ты мой, какие дела случаются на белом свете!
Как ни был Крутолобов речист и ловок, но после такого разгрома, видимо, растерялся и не знал, что начать; наконец он обратился к своему молчаливому товарищу и выслал его осмотреть лошадей.
– Что ж теперь, как ваши господа хотят поступить насчет капканов?
– Хто ш их… В дело это вступился граф, приказал счесть, сликовать[266]266
Сликовать – сложить лицом к лицу.
[Закрыть] да печати приложить.
– Вот что, Феноген Петрович, помогите, дайте совет. Я вам, кажется, по конец жизни слуга… не оставьте! – взмолился бедный Крутолобов.
– Ну, вам тут трусить, я чай, нечего. Коли возьмутся, так за старшин да начальников. Первым делом управляющего тряхнут…
– Да нет, вы меня-то не оставьте: дайте ваш совет, как тут поступить.
– А я вам подам вот какой совет. Чем тут попусту языки мозолить, садитесь-ка лучше на лошадь, да поезжайте к своему старшине Крутолобову: дескать, так и так, коли хочешь, мол, крутой лоб поберечь и нас выручить, так поспешай. Мол, есть у меня такой человек, что отвораживает от людей всякие беды-напасти… да захвати, мол, про запас десять пар котика да сотню целковых.
– Батюшка, тяжеленько будет!
– Ну, вам-то что чужие достатки беречь? Может, я ему и подам совет, что двухсот стоит.
– За котики не постоим, а пятьдесят рубликов примите.
– Чудак-человек! Говорят вам, поезжайте…
– Ехать-то мне некуда, Феноген Петрович, в старшинах состою я, забота об этом деле на мне лежит.
– Так это вы-то Крутолобов! – проговорил Феопен Иванович очень сценично.
– Доподлинно, я…
– Эк я дура-то… мужиковина! Какого рюха дал! Эк вы меня оплели, повыпытали как ловко! Ну, не сказал бы я вам кой-чего, кабы знал наперед, что вы…
– Ну, уж и вы, Феноген Петрович, на руку охулки не положите. Что делать? Сто рублей отвечаю, только чтоб совет был в пользу.
Столковавшись таким образом и условившись окончательно, Крутолобов вынул из бокового кармана красный сафьянный бумажник и отсчитал деньги. Феопен Иванович проверил, сложил их бережно и сунул в жилетный карман.
– Ну, теперь, Феноген Петрович, за вами черед: что вы скажете, как мне поступить в этом деле?
– А я скажу вам с первоначала, что дело ваше придется вам обломать не без труда.
– Как это так?
– Граф опасен. Осерчал, упрям, к нему подходи теперь умеючи. Перво-наперво с приезду он больно зарился на нашу степь, хотел тут постоять, потешиться… а как вы ему вчера задали загвоздку – теперь и спятил. «Не пойду, – говорит, – нога моя не будет там!» Заладил одно: «Мошенники, грабители! Жив не буду, – говорит, – чтоб не доконать их!» Вот он в ночь и послал своих двадцать человек снимать капканы с сурчин[267]267
Сурчина – сурочья нора.
[Закрыть]…
– Как же нам поступить теперь? – перебил Крутолобов нетерпеливо.
– Первоначала мой вам совет: надо втравить в дело, чтоб позарился снова на охоту: за это я возьмусь. Есть у вас волки?
– Есть. На Бирихинской степи, в логах, видаем часто.
– Ладно! Так вы оставьте тут товарища: я поеду с ним, огляжу места. А завтра, вернувшись, и доложу ему, что волков сила. Он волков травить страсть любит! Лисица ему нипочем.
– Ну-с?…
– Дескать, «ваше сиятельство, чем в даль забиваться, потравим лучше тут: места, мол, сподручны и бег на чистоту». Уж это мое дело подзарить господ.
– Ну-с?…
– А вы тем временем скачите… Кто там у вас старшой теперь, наместо управляющего?
– Конторщик Клевалов.
– Ладно! Ну, так вам с ним толковать будет сподручно. Дескать, так и так: дело не без опаски, так пусть явится с повинной сам: дескать, к вашему сиятельству, узнал, мол, то и то… наши, мол, объездные отказали вам в охоте; наказ, мол, дан им строгий насчет мужика, чтоб не шлялись с дудками по степи да заразной скотины не вгоняли, а насчет вас, дескать, приказ у них словесный, чтоб дворянскому званию проезд на степь был невозбранен, а я, дескать, объездчиков накажу, а дистаночного сменю, за то, что осмелились, мол, вас, как я слышал, задержать. Так, мол, коли нашему сиятельству угодно, я, мол, предоставлю знающих людей, чтоб указывали, где есть волки. На волков напирай больше: лисица ему нипочем. Слышь?
– Слышу. Это уж будьте покойны. Знаем, как сказать.
– Ну, а я в ту пору вернусь со степи да подзужу их всех: дескать, зверя страсть! Волки и лисицы табунами ходят… Только б нам затянуть их в степь да на первый раз пооблакомить, чтоб не пустым местом, а там…
– Что ж, мне ехать? – спросил торопливо Крутолобой, озадаченный изобретательностью своего советчика и покровителя.
– Сейчас и поезжайте, чтоб поутру, как вернусь со степи, был от вас кто-нибудь налицо вот с таким делом, как я толковал.
– Ну, а капканы как?
– Об них погодить надо. Только б нам господ вот залучить в степь да зверя разыскать побольше, – они и об себе забудут. А то еще капканы! Капканы не уйдут от нас.
– Хорошо! Дай бог вам здоровья! Так я поскачу, а объездному дам приказ, чтоб остался тут да ехал с вами показывать места.
– Ладно!
Так расстались эти состязатели. Неизвестно, кто из них считал себя победителем и кто был довольнее собой, потому что ловчий наш, проверивши снова полученную сумму, призадумался, почесал голову и сердито сунул пачку в карман.
Наши господа только ахали и пожимали плечами, выслушивая от нас подробное донесение о подвиге ловчего. Многое, о чем мы говорили без прикрас и прибавлений, было до того ново и невообразимо для всей честной компании, что нас постоянно встречали возражениями: «Нет! Не может быть!» – и прочее. Один Алеев молчал и только в конце разговора прибавил:
– Так он еще сорвал с них и контрибуцию[268]268
Контрибуция – денежная выплата, налагаемая победителем на побежденного.
[Закрыть]! Признаюсь, этого я не ожидал, хоть и был уверен еще со вчерашнего с ним свидания, что мы будем атукать[269]269
Атукать – травить, кричать «ату».
[Закрыть] в графской. Я сильно надеялся на благоприятный исход дела именно потому, что он так упорно не соглашался с нами. Чтоб проверить справедливость моих слов и то, насколько я изучил этого человека, заметьте, что теперь, после такого блистательного успеха, он будет непременно зол, недоступен и недоволен собой. Первая личность, которая должна будет пострадать, – это его любимец Пашка. Он непременно привяжется к мальчику за какую-нибудь малость и отдует арапником или, по крайней мере, даст ему две-три затрещины, хотя завтра же подарит ему десять или двадцать рублей на подметки.
Мы условились хранить наше наушничество в тайне от Феопена. Людям, бывшим при нас, и тем охотникам, которым было известно наше переодеванье, было настрого приказано молчать.
Часу в первом Феопен Иванович вошел к нам.
– Что скажешь хорошего? – начал Алеев.
– Да што?… Ничево-с!
У Феопена Ивановича физиономия была крайне нерадостная, как будто он был кем-нибудь обижен.
– Ты что-то не в духе. Не случилось ли чего там у тебя?
– Да што… За чем сам не приглядишь, того и жди, что случится. Собаки было подрались. Пашку пощипал маненько. Малый лядащий.
– Ну, так! Что ж ты нам не скажешь, на чем кончились твои переговоры? Пустят ли нас в степь?
– Как не пустить – должно быть, пустят. Я пришел доложить: прикажите кому из борзятников побыть на два покорма при гончих, в подмогу Сергею, а я отлучусь. Пашутку тож возьму с собой: не пришлось бы где перевыть. А тут на случай завтра, до меня, прибудут к вам насчет капканов, так отдавать надо погодить.
– Хорошо! Назначь, кого там знаешь.
– Слушаю!
На другой день рано поутру прибыл конторщик Клевалов. Рассчитывая время, надо думать, что он поднялся в путь с полночи и не жалел лошадей. Приехал он на тройке в одном из тех рессорных экипажей, которым теперь уже нет названия, и которые у богатых помещиков определяются для привоза и отвоза докторов и приказных. Любой мужик при встрече с подобным экипажем, сворачивая с колеи, непременно скажет: «Дохтура тащат!» – или: «Прут стракулиста[270]270
Стракулист – прозвище приказного, канцелярского служителя.
[Закрыть]». Но не в том дело. Новоприбывший был не чета этим блюстителям здравия и благочиния. По наружности он казался настоящим барином. Ростом он был высок и красив собой, с приличным брюшком, уважительной осанкой и вовсе не лакейскими приемами. Енотовая его шуба и бархатный осенний картуз не посрамили бы головы и плеч не только судейских, но даже и предводительских. Черная фрачная пара с атласной жилеткой и золотой цепочкой от часов так, кажется, и просились в гостиную к любому степному помещику.
Отправясь по указанию охотников для свидания с графским камердинером, он с любопытством осматривал сворных собак, которые были при охотниках или попадались ему на пути. Не менее прилично и с достоинством встретил его и Артамон Никитич, которому доложили о приезде графского управляющего. Камердинер Атукаева вышел по-утреннему, в шелковом халате. Объяснившись, они пожали друг другу руки и отправились к Артамону Никитичу, как оказалось, кушать чай, потому что вскоре один из людей понес туда на серебряном подносе чайный прибор с лимоном, сливками, ромом и сухариками в серебряной корзине. Напоивши своего гостя чаем, Артамон Никитич, уже одетый, вышел с ним на двор и начал ему показывать сворных – барских и охотничьих собак. Клевалов любовался всем и делал очень дельные замечания, доказывавшие, что он хорошо понимает охотничье дело. К девяти часам вернулся Феопен: он прибыл со степи в обществе Пашки и дистаночного. Конторщик тотчас изъявил желание осмотреть гончих и пошел с дистаночным к ловчему. Неизвестно, какого рода разговоры шли там, потому что осмотр стаи продолжался вплоть до десяти часов, после чего Феопен вошел с докладом, что управляющий конторою графини Отакойто прибыл к его сиятельству.
– Что ему нужно от меня? – спросил граф.
– А хто ш его знает? Должно быть, пардону, что ли, запросит.
– Ну, зови!
На этот раз граф, уже настоящий, а не подставной, отнесся к нему с речью, вначале короткой сухой, а впоследствии очень ласковой и даже приветливой.
Нет надобности повторять, с каким искусством приличный во всем и до крайности почтительный Клевалов выразил свое сожаление о сделанной нам неприятности. Ко всему, что было уже продиктовано Феопеном, и что мы знали наперед, он прибавил от себя только один лишний пункт: предъявил, что он отодрал розгами одного из конторских писарей, который дерзнул в его отсутствие написать Афанасию записку, не имея на то ни от кого приказания. Вслед за тем он очень униженно заявил нам о цели своего прибытия и приглашал нас поохотиться на степи. Одним словом, все, даже то, чего никогда не пришло бы нам в голову требовать, было предлагаемо к нашим услугам.
– Вашему сиятельству, я полагаю, будет далеконько всякий раз ехать отсюда, – заключил он, получа согласие и благодарность от графа, – а потому не прикажете ли приготовить для вас стоянку в прасольских[271]271
Прасол – оптовый скупщик скота и различных припасов (обычно рыбы, мяса и т. п.) для перепродажи.
[Закрыть] хуторах? Там для вас помещенье будет и опрятнее, и удобнее, и ближе к местам. Мы с вас за квартиру недорого возьмем, – прибавил он с приличною улыбкой, – разве только что дозволите и нам взглянуть на такую отличную охоту. Признаюсь, я подобной не видывал!
– Прекрасно! – ответил граф. – Очень благодарен тебе за эту мысль. Мы постоим пока тут, а там, если в самом деле переходы покажутся велики, пожалуй, переселимся и поближе. Надеюсь, что ваши объездные останутся довольны нами. А тебе вперед наше общее спасибо за это предложение.
– Помилуйте, ваше сиятельство! Я очень счастлив, что имел честь сделать что-нибудь, для вас угодное. Дистаночному я прикажу быть при вас безотлучно или оставлять знающего человека для указания мест, и, если что встретится для вашего сиятельства вперед, извольте от него требовать. Затем счастливо оставаться!
– Надеюсь, что мы еще увидимся, – заключил граф очень любезно.
Приличный и подобострастный правитель конторы ее сиятельства изволил раскланяться на все стороны. О крестной маменьке и «грабеже» капканов не было и помина. Как видно, была во всем мудрая воля распорядителя и устроителя этого необыкновенного свидания!
– Я вас приглашаю, господа, любого, взяться устроить это дело так, как оно теперь есть, – сказал Атукаев, когда мы остались одни.
– Феопена сюда, Феопена! – крикнули мы, как кричат из партера при вызовах любимых актеров, и при появлении ловчего разразился страшный гром рукоплескания и восторженное «браво!».
– Ну, Феопен, удивил ты нас своей сметкой, – сказал граф, подходя к ловчему с серебряным кушаком[272]272
Кушак – широкий пояс.
[Закрыть] в руке. – Прими это от меня и носи на память о своем удальстве, а это тебе на табак за труд и усердие.
Атукаев подал Феопену кушак и пятьдесят рублей. По примеру графа, Алеев и мы все одарили Феопена щедро.
– Молодец, молодец! – вторили все. – Ты обделал это дело так, как никому бы из нас не пришло бы в голову!
– Да што… Ничево-с… – многое говорилось в этом роде с целью повыпытать у Феопена больше того, что было уже нам известно, но ответом было постоянное «ничево-с» или что-нибудь в роде этом.
– Однако ж мне жаль бедного дистаночного, – заметил под конец Алеев. – Ты с ним поступил беспощадно: можно было его помиловать. Это, брат, грешно!
– Помилуйте, сударь, как же мне с ним поступить-то?
– Ну, все-таки полегче. Я ведь знаю: ты с него сорвал-таки порядком! – добавил Алеев серьезным тоном.
– Это вам так кажется… А я тут, можно сказать, большие убытки понес! Они моли Бога, что на дурака попали… другой на моем месте их не так бы взогрел! А мне куда с ними возжаться? Народ речистый, ловкий… они таких, как я, десятками покупают и продают. А греха тут, воля ваша, нет! – Феопен призадумался, потом как будто отвечал на свой собственный вопрос: – Тут, знамо дело, кто кого надул, тот и прав.
– Однако ж ты мог кончить дело и без надувательства.
– Хм!… Какой бы я был человек такой? В те поры я себя должен перед народом на смех пустить: дескать, линию-то он подвел, а колена и не выкинул! Нет, вы наших русских коренных обычаев не изволите знать! Тут, выходит, кто кого поддел половчей, тому и почет, тот и человек есть!… Они-то сами на чем стоят? Что тут, выходит, народа округ их плакущего – страсть! Теперь забрали такую силу, – кто ни подвернись, привяжутся ни к чему, облупят, как липку, и суда не ищи. Ни пеший, ни конный не попадайся. Вот, авчера сцапали мужичка, ехал степью, журавля вез. Что ж? Дай не дай десять рублей: «Дичи, – говорят, – стрелять не велено»… Бился, бился, сердечный, на семи целковых порешил, и то еще сказал спасибо… Вот они каковы, грабители! Жалей их! Нет, вы изволите судить по-своему, а я мекаю так, что я убытку много понес! Затем грамоте мало обучен, сметки нет настоящей. Какие мы люди!
Против этих аргументов всякое возражение было напрасно. Учите хромого плясать. Уверьте русского человека, что «поддеть и надуть» не должен он считать своей гражданской доблестью… О, наши заветные, коренные, кровные глаголы, непереводимые, не применимые ни к чему заморскому, немецкому!… Широк ваш смысл!… Да немцу и не понять его: провалится!
– Когда ж мы начнем порскать? – спросил граф.
– А чего ж будем годить? Завтра, я мекаю так, что нам взять Синие кусты. Собаки скучат[273]273
Скучат – скучают.
[Закрыть], попрашиваются. Выступим попоздней, сделаем кольцо короткое, затем сразу как бы не осадить, – рассошатся, жирны, залежались.
– А не свалить ли нам обе стаи? – добавил Алеев.
– И то не худо. Место разлетистое, кочкарник, гоньба полазистая[274]274
Полазистая – проворная, требующая сметливости и изворотливости.
[Закрыть]. Выжлятам же теперь только что работу давай: в две стаи гаркнем на радостях так, что ковыль задрожит!
И Феопен Иванович как будто забыл о том, что он понес «большие убытки»: он изволил улыбнуться и пожелал нам «счастливо оставаться!».
Остаток дня и большая часть ночи прошли в шумных толках, и заманчивых предположениях насчет будущей потехи.
Все вокруг нас задвигалось и засуетилось. Охотники тоже глянули веселее. К вечеру они сами собой составили хор. Давно уже не слышанные нами песни и пляска длились у них до полуночи.
Чтоб судить об увлечениях псового охотника, надобно видеть его во время его сборов на «Патрикевну».
