Текст книги "Змеиный поцелуй"
Автор книги: Ефим Сорокин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)
20
В душной влажной темноте заброшенного колодца, чтобы побороть тяготы ожидания, Офонасей мысленно писал повесть о святом апостоле Фоме.
«Когда караульный – солнце – сошёл со своего поста, а стражник – месяц – занял своё место, узник на дне пересохшего колодца услышал почти бесшумное скольжение верёвки. К концу её был привязан узелок.
– Фомо-о, – донёсся сверху призывный женский шёпот, – Фомо-о…
Голос казался знакомым. Фома согнал с шеи комара и посмотрел вверх. «Я здесь», – хотел сказать узник, но во рту так пересохло, что Фома не услышал своего голоса. Язык его треснул от жажды. Узник осторожно дотронулся до спущенного узелка. Через материю пальцы почувствовали прохладный кувшин. Ноздри Фомы задрожали от радости.
– Я – Анасуийя, молочница, вы узнали меня? – донёсся шёпот сверху.
Фома приложился к дрожащему в руках кувшину. Казалось, глотки слышны были и в доме судьи. Влажная сладость струилась и стекала по языку, по гортани.
Анасуйя боязливо оглядывалась, пока Фома пил.
– Такое несчастье, Фомо! Когда я узнала, что вам грозит…
– А что мне грозит, Анасуйя? – спросил Фома, опуская кувшин.
– Как? Разве Фома ничего не знает?
– Мне ничего не объяснили – братья судьи схватили меня и бросили в колодец.
– Разве Фома не знает, что брахман собирается почтить богиню Кали человеческим жертвоприношением? Он хочет принести в жертву вас, Фомо, – шептала сверху женщина, и шёпот её был полон мольбы и страха. – Брахман уверен, что именно вы убили его сына.
Фома снова приложился к кувшину и осушил его.
– Но ведь это не вы, Фомо, убили сына брахмана?
– Нет, Анасуйя, не я. На мне нет вины.
– А кто?
– Этого я не знаю. А почему подозрение пало на меня?
– Вы вообще ничего не знаете?
– Несколько дней меня не было в деревне.
– Не было в деревне? А где вы были, Фомо?
– Я был очень далеко отсюда. Я был в Иерусалиме.
– Я не знаю, где это, но, может, кто-то подтвердит, что вы были там? Как вы попали туда, Фомо?
– Господь восхитил меня на облаце.
– На облаке? Вот оно что… – растерянно проговорила Анасуйя. – Но, боюсь, на паначате[21]21
Паначат – деревенский суд у индусов.
[Закрыть] никто этому не поверит.
Фома ел рис, подслащённый мёдом с мягким запахом кустов кеа…»
21
Несколько лет спустя, за девять дней до Филиппова поста, милостью Божьей пройдя три моря, в Крыму, в умирающей генуэзской Кафе, на русском подворье, Офонасей Микитин будет рассказывать купцам о своём хождении:
– И вот, когда я мысленно писал повесть о святом апостоле Фоме, услышал я рядом с собой человеческий голос, чистый и звучный:
– Я выведу тебя из заточения.
Я распахнул глаза. Тайной трусцой пронеслось во мне: «Господь отнимает у меня разум». Но я спасительно спрашивал себя самого: «Может, снова началась малярия, и я – в бреду?»
У меня захолонуло дыхание. Ко мне, не спеша преодолевая непонятное пространство, в белых одеждах шёл человек (если это был человек). Он был очень высокого роста. И таинственно светел. Даже в подземелье я различал бледную смуглость его лица, очень большие, неправдоподобно нежные глаза цвета чёрной смородины, длинные с проседью волосы, ниспадающие из-под небольшой белой чалмы. Он приближался, окружённый сиянием. Я невольно встал на ноги. Он шёл неправдоподобно долго. Колодец, в котором я стоял, был так узок, что рукой я мог дотянуться до противоположной стены. С немым ободрением таинственный незнакомец положил свою руку мне на плечо и улыбнулся. Слишком явным было его прикосновение, слишком явственно проник он в этот мир. Я встряхнулся, ещё надеясь проснуться. Голова слегка кружилась. Только лихорадка могла породить такое видение. Но всё происходящее вокруг уже казалось мне разумным.
– Иди за мной, – был голос. – Здесь дверь, – таинственный незнакомец толкнул рукой каменную кладку, и часть её с колодезным скрипом отворилась. – Не для того ты пришёл с Руси в Ындию, Офонасей, чтобы погибнуть здесь по ложному обвинению.
Я осторожно пошёл за окружённым сиянием человеком.
– Здесь некогда был город… Ты даже представить себе не можешь древность тех времён, Офонасей! Мы могли бы часами гулять по подземным улицам, но на глубине тебе нечем будет дышать.
Сверху, сквозь бреши в причудливо изогнутых корнях, проникал дневной свет, и я зачем-то считал световые пятна. Потом сбился. Мы вышли на довольно просторную площадь.
– Тебе не помешает омыться после темничного заточения, – сказал махатма[22]22
Махатма – в индийском вероучении «великий дух»; вышедший из круга воплощений, учитель человечества. Здесь: человек, полностью предавшийся бесам и получивший от них сверхъестественные способности.
[Закрыть], рукой указав на тонкие струи водопада.
Широкий луч света, идущий сверху, выхватывал и водопад, и небольшой пруд под ним.
– И не пей воды, – предупредил мой спутник, – пока не искупаешься.
Но я уже жадно глотал воду. Пил долго, пока не затянулись трещинки на моём языке. Потом погрузился в воду. Дыхание спёрло – я выскочил из пруда с открытым ртом. Мой загадочный спутник стоял у солнечной бреши в корнях и, скупо улыбаясь, задумчиво смотрел в зелёную даль. Деревья, точно бесами, были усыпаны обезьянами. Их щебет доносился до пещерной площади. Усталость навалилась на меня, и я заснул на замшелых бархатно-зелёных камнях, окаймляющих маленький пруд. А засыпая, успел подумать, что загадочный человек всё время говорил со мной по-русски. И задремал, подложив ладонь под щёку.
Когда проснулся, стал вспоминать сон, который видел только что. Надо было всё вспомнить в подробностях – до одной детали. Сон был замечателен. Я сидел на дне колодца и мысленно писал повесть о святом апостоле Фоме. Вдруг увидел таинственно-светлого человека. Одет он был непонятно во что (как и положено в сновидениях). Он предложил мне свободу, и мы беззвучно пошли по улицам подземного города. Меня подташнивало и безумно хотелось пить… Я собирал остатки сновидения. Это было весьма непростой задачей, ибо в последнее время снилась только зимняя Тверь. Даже запахи снились: кадок с квашеной капустой, грязного снега из-под лошадиных копыт. Лёгкий морозец пощипывал во сне щёки. Я пил студёную воду из деревянного ведра с крепко сбитым заиндевелым обручем… Последний сон был другим. Мы шли улицей подземного города, а сквозь бреши в корнях деревьев сбоку и сверху проникал свет, и я считал бреши. Потом сбился. Дошли до площади с водопадом. Вспоминая сон, я почувствовал на своём лице мягкое солнечное тепло. Не открывая глаз, осторожно приподнял голову. Сон, чего я вовсе не ожидал, не забывался. Можно было открывать глаза. Что я и сделал в надежде увидеть стену удушливого колодца. Но снова оказался на пещерной площади. Рука моя онемела под щекой, и я с удовольствием растирал её, ощущая приток крови. Загадочный человек, как и прежде, стоял у бреши и смотрел вдаль. Я понял, что вернулся в свой давешний сон, и обрадовался, потому что влажная темнота колодца показалась бы мне несказанно горькой. Верно говорят, что в Ындии сны ярче и насыщеннее самой яви. И ындусы доверяют своим снам больше, нежели яви, в которой живут.
– Я должен рассказать тебе, Офонасей, зачем ты пришёл в Ындию, – заговорил махатма, взглянув на меня своими большими, нежными, невинными глазами. – Но рассказать об этом будет непросто. Потому что пришёл ты в Ындию не за тем, чтобы узнать, есть ли товар на Русь, как ты сам думаешь.
И я кивнул. Его сила была сильнее моей воли.
– Да, товара на Русь нет, – сказал я, вспоминая свою повесть о жизни святого апостола.
Загадочный человек посмотрел мне в глаза, и его глаза снова поразили меня – нежные, невинные, святые, точно подёрнутые застывшей слезой.
– Ты никогда не думал, Офонасей, что в своей прошлой жизни долгое время был рядом со святым апостолом?
Я замялся, не зная, что ответить.
– И твоя повесть – это подспудное желание вспомнить свою предыдущую жизнь.
– Я – Офонасей Микитин, – сказал я как можно твёрже. – И, несмотря на свою несущественность, верю, что ценен в очах Господа. И жизнь у меня одна.
Мой собеседник всепрощающе улыбнулся.
– Дело не в том, Офонасей, что ты не знаешь, что жил в другом теле, жил раньше и будешь жить в будущем. Здесь, на Земле, или на другой планете, в другом материальном мире. Ты даже не знаешь, что наша Земля – шар, и она вращается вокруг Солнца. Мир гораздо сложнее, чем ты можешь себе представить, – покровительственно говорил махатма.
Я спросил у него:
– Кто вы? Какой вы веры?
Он улыбнулся снисходительно:
– Если бы ты знал, кто я такой, то весь путь от Твери до Ындии прополз на коленях, чтобы коснуться своим лбом моих ног. Я – не иудей, не бесермен, не ындус, не буддист, не христианин. Бог един! – его глаза, глубокие и пытливые, умоляюще смотрели на меня: – Коран… Авеста… буддийские сутры и веды[23]23
Веды – ритуальные гимны индусов.
[Закрыть] ындусов, заветы христиан… Все эти веры объединяет поклонение Единому Богу.
Ты, Офонасей, непростительно невежествен и о многом не имеешь понятия. В том числе и о книгах добиблейской поры. Они не утеряны. Их скрывали и скрывают намеренно, чтобы такие, как ты, не могли их читать! Фарисеи и книжники от всех религий прикарманили ключи от знания. Они спрятали их. И сами не вошли, и не позволили войти тем, кто хотел. Это из Евангелия (я не мог припомнить). Как учит Писание: «Горе фарисеям! Ибо они похожи на собаку, которая спит на сене. И сама не ест, и другим не даёт». Но часть добиблейских текстов ты знаешь. Они отрывками вошли в Ветхий Завет. Правду не скроешь, и рано или поздно, люди узнают об этих книгах. И ты, Офонасей, ещё до того, как вернёшься на Русь, сможешь сравнительно изучать Библию, священные книги Чина, Коран, Ригведу, Авесту. Не читая их. Я помогу тебе в этом. Стремление к Единому Богу – вот что связывает все религии мира.
И странный человек (если это был человек) стал цитировать из священных книг всех народов. И с его слов получалось, что в разные времена пророки проповедовали общую веру, веру в Единого Бога. Я внимательно слушал. Да, различия есть! Как различны листья на разных деревьях. Лист русской берёзы не похож на лист эвкалипта, но и эвкалипт, и берёза – деревья. А разве сосна – не дерево? И представления о Творце у всех народов различны! Это моя вера. Как бы народы ни понимали Бога, Он – един. Истинное бытие – в Мировой Душе – в Браме. А душа каждого человека – это частичка души Брамы. Ындусы пытаются вернуться к своему первоначалу путём совершенствования. Разве не тому же учит христианство? Разве не сказано, что царство Божие внутри нас? Разве нет в душе христианина Духа Божьего? Разве Тримурти ындусов не напоминает тебе Троицу христианства? У ындусов для исправления зла божество сходит на Землю под именем Кришны. Разве не сошёл Сын Божий, чтобы призвать грешных к покаянию?
– Ты – купец, Офонасей, – продолжал махатма. – Вспомни благочестиво земли, которые ты проходил, в которых жил и о которых слышал. Вспомни, сколько раз восклицал ты: «Кругом булгак!» Русь редкий год не воюет. Князь Московский покорил вольный православный Новгород. Православные шли на православных и убивали, словно заповедь «не убий» отменили. Поверь моему слову, Офонасей, когда ты вернёшься на Русь, Иван Московский покорит и твою Тверь. И так не только на севере, в христианских землях. Так – везде. Османы грозят захватить Крым и свергнуть Менгли-Гирея. Азътраханский султан спит и видит себя на престоле Золотой Орды. Хасан-бек готовится воевать с султаном Махмедом. А Ындия? И здесь булгак! Каждый, кто в себе силу почувствовал, грозит подмять под себя соседние земли. И так будет до тех пор, пока все народы не объединятся в одно большое государство. Одно государство и одна религия! Вера в Единого Бога! Истина не в Мекке и не в водах Ганга, а в сердце человека! Разве не призывал пророк Исайия и не говорил как о будущей данности о том времени, когда перекуют мечи на орала? Разве не пророчествовал он о времени, когда народ не поднимет на другой народ меча?
Я слушал и терпеливо помалкивал.
– Иисус отвергал кое-что из того, чему мы Его обучали. Иисус не верил в переселение душ. Говорил, что Господь не унизит своё творение до того, чтобы переселить в скотину. Но Он с удовольствием обучался искусству управления праной.
– Вы… обучали Иисуса?
– Да, когда Он был в Ындии.
– Но?.. Вы обучали Сына Божьего?
Махатма снисходительно улыбнулся моему недоверию.
– Да, это было довольно давно. Если разобраться, Моисей был таким же сыном Божьим. И Магомет… И Будда… И Заратустра…
– Я не знаю, что такое прана.
– Это неудивительно. Прана – жизненная сила. Она разлита повсюду в материальном мире. Иисус из Назарета пользовался ей, когда воскрешал мёртвых. И апостола Фому, о котором ты пишешь повесть, пользоваться праной обучал тоже я. Он долго не доверял мне. Но вот в Иерусалиме умерла Дева Мария, и Фома был восхищен на облаке и перенесён в Иерусалим. Потом я объяснил Фоме, как всё происходило. А затем я обучил его искусству праны, и Фома воскресил сына брахмана.
– А я?.. Я могу научиться пользоваться праной?
Махатма улыбнулся мне, как взрослый улыбается нетерпению дитяти. И ответил уклончиво:
– Ты увидишь прану, разлитую, точно роса, на листве деревьев. Но всему своё время, Офонасей, – и мелькнувшая в его губах улыбка как бы говорила: скоро ты узнаешь много нового. – Я дам тебе то, что не видел твой глаз, и то, чего не слышало ухо человека, и то, чего не касалась твоя рука, и то, чего нет в сердце человека. Я пришёл, ибо нужен тебе. Я научу тебя молиться. И ты станешь более восприимчив к зову небес. Ангел пошевелит пёрышком на своих крыльях – и ты почувствуешь лёгкое дуновение. Ты достигнешь наивысшей формы молитвенного созерцания. Я научу тебя этому без особых усилий с твоей стороны. Ум твой должен быть чист. Ни о чём не думай! Всё, что происходит вокруг, не твоего ума дело, – и махатма тихо запел на каком-то древнем языке. Я не понимал смысла его пения, но стал подпевать махатме, повторять слова, которые произносил он. Я не понимал смысла слов, но чувствовал, что перехожу в иное состояние жизни, в высшее состояние, на другой уровень сознания. Что-то происходило и со временем. Мне казалось, что проходят годы. Махатма сквозь годы спокойно произносил слова, а я повторял их, не понимая их древнего смысла, но понимая, что перехожу на другой уровень сознания. И теперь уже с другого уровня я обратился к махатме:
– Трудно согласиться с тем, что вы обучали Бога.
Учитель поощрительно кивнул:
– А тебе никогда не приходило в голову, Офонасей, что твой Бог, Который, как ты говоришь, сотворил небо и землю, а потом вочеловечился через Отроковицу, – великий, милосердный, милостивый, истинный, Который, вочеловечившись, продолжал творить мир невидимый, мир духовный, – что этот Бог ищет своего бога, а тот своего, и так до бесконечности. Как ни ценен человек в очах Господа, всё же человек… такой маленький.
Я не знал, что ответить.
– Я помогу тебе преодолеть твою зашоренность.
– Да не сон ли всё это? – воскликнул я.
– Я не буду утверждать, что это явь, но в том, что это не сон, ты, Офонасей, сам скоро убедишься, – в руках у странного человека я увидел свитки. – Я не могу передать тебе их прямо сейчас, потому что мы, как ты догадываешься, находимся в разных реальностях, но тебе, Офонасей, передадут их. Они помогут понять тебе, зачем ты пришёл в Ындию. Как ветхозаветные пророки были предтечами христианства, так и ты вернёшься на Русь апостолом новой мировой религии.
– Я?! – теперь уже улыбнулся я.
– Ты, Офонасей!
– Но почему? Почему я?! Таких, как я, тьма!
Снова взглянули на меня нежные, невинные, светлые глаза.
– Ночью и слепые, и зрячие – все ходят во тьме. Но вот наступает утро, тогда зрячий видит свет, но зрячих мало. Ты, Офонасей, зрячий! Так сотворил Бог… Бывают светлые моменты в жизни каждого человека. Бог с силой проявляет своё присутствие. И вот Господь открывает тебе, Офонасей, духовную тропинку к нему. Не противься Божьей воле, Офонасей!
22
Несколько лет спустя, за девять дней до Филиппова поста, милостью Божьей пройдя три моря, в Крыму, в умирающей генуэзской Кафе, на русском подворье, Офонасей Микитин будет рассказывать купцам о своём хождении:
– И ещё махатма сказал, что наступит время, и русичи забудут Бога и станут искренно считать, что человек произошёл от обезьяны. И возрадуются ындийские брахманы, почитающие Хаумана.
– Будя! – ядовито сверкнув глазами, прервёт Офонасея купчик с неприметным лицом.
– Да, будя! – басом поддержит другой купец с невесёлыми глазами. – Оно, конечно, народ мы тяжёлый, может, и пьём лишнее, может, и ноги приделываем к тому, что плохо лежит, нечаянно, так сказать, за своё принимаем… но чтобы… от обезьяны – нет! До такого русичи никогда не опустятся!
– Язычники наши – и то: мы, дескать, от сокола произошли, а мы – от оленя. Понятно, глупость, понятно, Бога знать не хотят. Но хоть красиво! А то – от обезьяны! – купчик с неприметным лицом ядовито усмехнулся.
Все посмеялись над нелепостью, которую услышали от Микитина. Надо же, от обезьяны… Русичи верить будут…
Подали расписную голубую миску с дымящимися огненными щами. Торопливо перекрестились на образа и приступили к трапезе.
– А на то, что турки отобрали твои записи, – тихо произнёс купец с невесёлыми глазами, – смотри как на волю Божью. Стало быть, не нужны на Руси они. И вот что я тебе скажу, мил-человек, послушай моего совета. Ты про то, что русичи будут верить, будто от краснозадых обезьян произошли, не пиши! Не клевещи на русича! Его и так никто не любит. Мы тут посмеялись, а – грех. Не бывать этому никогда!
За столом молча закивали. Офонасей повернулся к советчику – слушает.
– Про змею с девичьим сердцем не пиши! Не поверит никто этой сказке. Да и остальному тогда не поверят, коли про змею вспомнишь. И про светящегося человека тоже не надо! А напиши, как в Ындию ходил, какие города прошёл, какие товары там купить можно, а какие продать, – дыша праведностью, учил купец. – Про жёнок позорных можно оставить, чтобы дьякам было что вычеркнуть, – и добродушно осмотрел сотрапезников, будто спрашивая, оставить аль нет?
Улыбнулись бородатые лица, лишь один ядовито-смиренно:
– Негоже и это, совсем негоже.
– А что на лотосах записал, чтоб не знал никто! Не знай, правда была, не знай, нет! Может, придумал со скуки зимою ындийской – а, Офонасей? Всю зиму, поди, дождь лил, а? Может, придумал?.. Не со зла же… – как бы заступаясь за Офонасея, говорил правдолюбивый купец с невесёлыми глазами. – А потом и сам поверил в то, что придумал.
– Горе пишущему, – со смиренной ядовитостью сказал купчик с неприметным лицом.
– Ну, горе не горе, а…
– Как «не горе»? Пророк Давид сказал.
– Ну, коли сам пророк… то – горе. Зря пророк не скажет, – добродушно повторил правдолюбивый купец. – И те записи, что турки в Трапезунде не отобрали…
– Тоже бы надо сжечь! – посоветовал ядовитый купчик. – А то написал молитву по-бесерменски… Что, думал, мы здесь все лыком шиты, не прочитаем? Прочитали! Ну и зачем ты православную молитву по-бесерменски написал? – речь купчика лилась с враждебным подтекстом.
– Одиночество своё я передать хотел. Тошнёхонько мне одному на чужбине было, и чтобы ты, читатель мой, почувствовал хоть крупиничку моего одиночества, вот и написал я молитву по-бесерменски.
– Ничего я, читатель твой, не почувствовал, – ехидно ответил купчик, – а подумал, что обесерменился ты зело. Не надо нам твоих выкрутасов. И про религии – не надо! Если писать задумал – писать надо скромно, чтобы была польза от твоих слов. Нравственная! Или твои витийства должны быть предназначены для безобидного развлечения. Скучно иногда бывает или наработаешься до однообразия, а тут, скажем, ты со своими виршами, чтобы как-то украсить мою жизнь. А ты, Офонасей, претендуешь чуть ли не на какую-то там духовность!
– Да я и не претендую! Но, если волнует, если болит, как же не писать? Коль Бог талант дал – надо отрабатывать.
– Ой ли? – не унимался купчик. – А может, ты Бога под своё самолюбие подначиваешь? Вот где грех-то! Сам считаешь, что чуть ли не проповедь пишешь, – ехидно продолжал купчик. – Дескать, люди прочитают и будут предупреждены об антихристе… Да все знают! А кто не знает, тот не хочет знать. Стало быть, и пропадать им! «Не о всём мире молю»… Так, стало быть, Богом задумано. Помяни моё слово, Офонасей, ни один – ни один! – из этих, кто за объединение религий выступает, – ни один! – прочитав твои записи, не бросит своего бесовского дела. Ни один! Тогда и разрешите спросить, какая польза нравственная от твоих писаний? Никакой!
– Да ты-то откуда знаешь? Ты кто – пророк?
– Нет, – со смиренной ядовитостью ответил купчик. – Я – не пророк. Я – так себе, букашка мелкая, – желчно парировал купчик. – Только я уверен, что от молитвы больше проку, чем от твоих виршей. Будем молиться, ни один бес нас ни с бесерменами, ни с папежниками не объединит.
– Ну, тут мне возразить нечего! Сам так думаю.
– Ещё бы ты возражал! Горе тебе, Офонасей, если ты погрязнешь в своих писаниях, а к высшей красоте не устремишься! Туда, где тайна божественная! Её словами не опишешь.
– Знамо дело, не опишешь. Только приблизиться к евангельской красоте и простоте можно. Пусть приближение это маленькое для человека, но всё же приближение. Слов нет описать тайну Троицы, только так их, слова-то, можно поставить, что между ними, как лёгкое дуновение этой тайны.
– Смотри и вправду так не напиши, – испугался чего-то купчик, – а то тебе после того, как сам так напишешь, Евангелие может ущербным показаться.
– Не покажется, – ответил Офонасей. – Господь не допустит… Витийство – оно, как молоток. Можно гвозди забивать, а можно тебе по голове дать. Но не выбрасывать же молоток из-за этого.
– Без молотка в хозяйстве никак нельзя, а без твоего витийства можно обойтись. Пользы нет!
– А если я захочу описать, как человек духовно пал и поднялся? Может, кому-то грешному в помощь моё описание будет? Может, прочитав, узнает, что не ему одному плохо, и сможет подняться из бездны грехопадения. Может…
– «Может, может», – передразнил купчик.
– Ну-у, – Офонасей развёл руками.
– Бог витийства не любит, – купчик погрозил ему пальцем и обозвал: – Вития суемудренный…
– Откуда тебе сие известно? – пошёл в наступление Микитин. – Уж не Господь ли с вами беседовал?
– Что это ты на «вы» перешёл? – обиделся купчик. – Кто это – вы?
– Ты и бесы, – понесло Офонасея. – Кто же ещё? А витийство – не грех, грех – дурное витийство! И что за грех, если я каждой строчкой буду Христа прославлять?
– Ага, и молитву по-бесерменски писать!
Офонасей метнул руки на другой край стола и схватил купчика за грудки.
– Не замай! – пискляво кричал купчик. – Не замай! – но и остановиться не мог, чтобы не поддразнить Микитина. – Змея с девичьим сердцем его полюбила!.. Тьфу!
– Прекратите, ребяты, – добродушно сказал миролюбивый купец с невесёлыми глазами и протянул руку к миске с щедро нарезанными ломтями хлеба. И вдруг все замерли. Кто уронил ложку в тарель, а кто – на стол. Из-за миски скользящими шажками выползла змея. Подняла свою листообразную голову, раздула капюшон, сухо зашипела, закачалась, точно готовясь к атаке.
