Текст книги "Змеиный поцелуй"
Автор книги: Ефим Сорокин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)
14
– Юсуф!
Я резко обернулся на знакомый голос: Махмет! Он улыбался, как всегда, лукаво. Он не только узнал меня, но даже заговорил, заговорил по-русски. Правда, говорил он по-русски с большим трудом. Но он хотел сделать мне приятное. Это было дороже произношения.
– О, хаджи! – воскликнул я с горячей мольбой. И, сбиваясь, на разных языках стал рассказывать, как Асад-хан отнял у меня коня и склонял к бесерменской вере. И сопровождал свою речь многочисленными поклонами. Слава Богу, от поклонов голова ещё ни у кого ни разу не отвалилась. И как ни безрадостно было моё положение, я всё же замечал, что Махмет-хазиначи доволен знаками уважения. Слушая меня, он шёл, скрестив за спиной руки, и, глядя в землю, что-то обдумывал. Он остановился, пропуская верблюда, на шее которого жалобно позвякивал колокольчик. Насторожённо-хмурое животное посмотрело на меня высокомерными сытыми глазами. Я подумал, что Махмет молчит, потому что не может помочь мне. И снова затараторил о своём горе. Но хаджи Махмет меня прервал:
– Я замолвлю слово перед Асад-ханом. И надеюсь, что его ответ будет радостным для тебя. И я с удовольствием доставлю тебе эту радость.
И Махмет-хазиначи пригласил меня в свою палатку. За разговором я и не заметил, как мы вышли за город.
Изнутри палатка освещалась лампами. Махмет долго рассказывал мне о своей торговле, потом мы поговорили о пересекаемости человеческих судеб во времени и пространстве, и он вдруг спросил меня:
– Помнится, в Чебокаре ты говорил, будто хочешь отыскать в Ындии Церковь, которую насадил иудей Фома. Ты нашёл этих людей?
Я развёл руками.
– Воли Божьей не было, – уклончиво сказал я. – Не как мы, Господи, а как Ты!
И мы поразмышляли на эту тему. И я рассказал Махмету историю приобщения к истинной вере ындийского царя Авенира, и история эта, как потом оказалось, загадочным образом как бы повторилась и в моей жизни.
15
– Произошло это уже после того, как земли Ындии были просвещены святым апостолом Фомою. Многие уже уклонились от истинной веры (я заметил, что Махмет при этих словах нахмурился), многие держались бесовской прелести. Но один… – я хотел сказать «христианский подвижник», но опять же ради Махмета не сказал, а сказал: – …подвижник по имени Варлаам просветил царевича одного почти независимого княжества светом… – я хотел сказать «светом Христа», но ради Махмета не сказал, а сказал: – …светом Истинного Бога. Царь то добром, то строгостью и суровостью принуждал сына оставить… – я хотел сказать «христианскую веру» и опять ради Махмета проговорил так: – …веру в Истинного Бога. Но царевич прославлял (хотел сказать я «Христа») Единого Бога, Создателя всех видимых и невидимых. Если бы кто другой прославлял Его, царь замучил бы смельчака, но перед царём стоял его сын, его родная кровинушка. Царь оставил препирательства и сказал: «Дадим слово правде!.. Я созову всех мудрецов нашего царства и приглашу христиан. Пусть твой Варлаам встанет против наших мудрецов – пусть состязаются в вере. Если победят христиане, то будешь, сын, жить по своей воле, но если победят наши жрецы, покоришься моей».
– И? – лукаво улыбаясь, спросил Махмет.
– Сошлись к царю множество бутопоклонников, а сторонников истинной веры… было мало, потому что они подвергались гонениям и спасались в катакомбах. Пришли несколько человек во главе с лже-Варлаамом – волхвом Нахором. Царь принудил его выступить на состязании в роли подвижника (ради Махмета я не сказал «христианского подвижника») и проиграть жрецам – бутопоклонникам. Внешне волхв Нахор был очень похож на Варлаама.
Царь обратился к своим мудрецам: «Если победите Варлаама, удостоитесь почестей, если же нет – жестоко казню, а детей ваших обращу в вечное рабство».
Тут неожиданно поднялся царевич. Ночью ему было откровение. В молитвенном бдении предстал ему Сам Господь наш («Иисус Христос», – добавил я мысленно) и объявил, что отец его вместо Варлаама подставит волхва Нахора. И теперь царевич обратился к лже-Варлааму: «Праведным судом рассудил царь! Если выйдешь победителем, Варлаам, я буду служить Господу («Иисусу Христу», – добавил я мысленно), но если проиграешь – своими руками вырву из твоей гортани язык, а потом вырву твоё сердце».
Волхв Нахор глянул на царя. Но что мог сделать царь? Он только неопределённо кивнул на слова сына. И волхв Нахор решил защищать Истинного Бога. Благодать Господа нашего («Иисуса Христа», – мысленно добавил я) действует и через нечистые сосуды, – я хотел сказать, что волхв Нахор доказал, что только христианская вера – истинная вера, но ради Махмета не сказал, а сказал: – Лже-Варлаам победил жрецов – бутопоклонников…
– И вот царевич и волхв остались одни, – подтолкнул меня Махмет.
– Ты знаешь это житие? – удивился я.
– Слышал нечто подобное из жизнеописания Гаутамы Будды.
Я не понял слов Махмета. Он неохотно взглянул на меня:
– Я хотел сказать: «Злые силы служат святым». Они думают, что служат своим людям, тогда как работают на святых, – так, кажется, говорил Иса в Инджиле?
Я не мог припомнить подобных слов Иисуса Христа и устыдился. Бесермен Махмет знает Евангелие лучше меня!
Махмет хлопнул в ладоши – нам принесли вино и фрукты. Такого вкусного вина я не пивал ни в Литве, ни в Крыму, ни в земле Гурзынской, ни в Царьграде. А в Ындии вообще к вину не прикладывался. Варно зело.
– Пусть тот, кто ищет, не перестаёт искать, пока не найдёт, а когда найдёт, будет потрясён, – так, кажется, говорит ваш Иса в Инджиле? И я желаю тебе, Офонасей, найти Церковь, которую насадил твой любимый Фома, – Махмет улыбнулся, и его улыбка своей искренностью заразила и меня. Я почти не сомневался, что мои чаяния сбудутся. Тут Махмет ещё раз в ладоши хлопнул – жёнки явились. Я таких изящных и разузоренных ни до, ни после не видывал. Поражала их непристойность, а глядят келейницами. И я, понятно, пал жертвой обольщения.
16
Проснулся поздно. Полуденная навязчивая муха разбудила жужжанием, а то бы проспал и доле. Лежу один весь в поту, как после чая с малиной, дышу через силу. Палатка накалилась изрядно. Собрался. Водицы розовой испил: Махмет – добрая душа, велел у ложа кувшин поставить. Вышел из палатки осторожной поступью и обомлел.
Махмет-хазиначи идёт осанисто, с хозяйской уверенностью и ведёт под уздцы моего белогривого. Я подумал ещё: уж не грезится ли мне? Жара сбивала с панталыку. Бесконечно радостная картина! Я ринулся к коню.
– Мне ведь теперь, хаджи Махмет, до конца дней своих не рассчитаться, – проговорил я, прижимаясь щекой к гриве коня и гладя его стройную, мускулистую шею. – Брат родной для меня столько не сделает, сколько ты сделал.
– Не думай об этом, – улыбаясь, сказал Махмет. – Как у вас в Инджиле написано: «Мы рабы, ничего не стоящие, ибо сделали то, что и должны были сделать». Ты, Офонасей, не простой человек, только сам этого ещё не знаешь. Особенный человек…
– Что же во мне особенного? – спрашивал я его и рдел от стыда. Пробормотал ещё что-то вроде благодарности. Махмет подал знак молчания.
– …Особенный человек, и помочь тебе – дело богоугодное. Мне ничего от тебя не нужно, – покровительственно сказал Махмет, коверкая русские слова. Как в сказке! На меня точно снизошла благодать снега. Не знал я, как выразить свою благодарность Махмету – поклонился ему. Схватил его за руку, сжал и поцеловал, точно старцу святому. Ангелы, должно быть, радовались вместе со мною. Руки Махмета пахли так же, как цветущие кусты кеа.
– Ну-ну, – успокаивал меня Махмет-хазиначи.
Он повернулся и протянул руку слуге. Тот вложил в руку господина свиток, на каких обычно пишутся торговые договоры. Махмет развернул свиток. На нём грифелем была нарисована карта. Махмет кончиком грифеля ткнул в неё и сухо рассказал мне, как лучше добраться до деревни. От слов Махмета мой конь вздрогнул вместе со мной.
– Неподалёку от неё спасаются христианские отшельники.
Сказка продолжалась.
На прощание мы обнялись. Я оседлал коня.
– Юсуф! – окликнул меня по-бесерменски Махмет и, покровительственно улыбаясь, протянул мне грифель. – Он тебе пригодится.
Мои руки слились с поводьями, ноги срослись со статными округлыми боками скакуна, летевшего, как стрела. Я точно всадник на белом коне… как будто в сказке!
17
Долго я ехал по тенистой дороге, предвкушая скорую встречу с верными из Церкви, которую насадил святой апостол Фома. И, конечно, в скромных мечтах своих уже слушал истории из жизни святого Фомы, о которых не знали ни в Иерусалиме, ни в Царьграде, ни в Киеве. И под басистое дыхание коня уже представлял, как перенесу древнюю быль на бумагу.
К вечеру, изрядно устав, я решил найти речную отмель, чтобы искупаться самому и искупать коня. Месяц сиял так, будто пообещал солнцу, что ночью будет светло, как днём. Когда вышли из тени деревьев на ярко освещённую луной поляну, конь мой вдруг засучил ногами. В тени кустарника, раскинув руки и ноги, лежал человек. Речная волна касалась его тюрбана. Я подошёл ближе. Из-за уха с каким-то немым укором, точно клюв птицы, торчал кончик тюрбана. Я узнал в несчастном пророка Ишара. Его лицо было в кровоподтёках. Халат в том месте, где обычно носят кошельки, вспорот. Пророк простонал в забытьи.
Я омыл пострадавшему раны. Влил ему в рот немного воды. Ишар сглотнул и открыл глаза. Их выражение было весьма неопределённым.
– Махатмы, махатмы, – шептал Ишар не понятные мне слова. Конь фыркнул, а в кустах робко треснула ветка. Я как можно тише вынул меч из ножен. На всякий случай. Обернулся и увидел в кустах двух мальчишек. Они боялись выходить из укрытия.
– Что здесь произошло? – строго спросил я. Но мне не ответили. Я вырвал из земли шершавый лист величиной с ухо слона, ополоснул его в реке, свернул лодочкой и проткнул щепкой. Наполнил получившийся сосуд растительным маслом, плеснул в него виноградного вина и, макая в лекарство тряпицу, стал осторожно обмазывать раны пострадавшему. Он вздрагивал при каждом моём прикосновении.
Мальчишки появились из кустов.
– Есть ли в вашей деревне дхарма-сала[19]19
Дхарма-сала – постоялый двор у индусов.
[Закрыть]? – спросил я. Дети оживились:
– Да-да, наша деревня большая и стоит на дороге, и у нас есть дхарма-сала.
Пророк бредил, пока я обвязывал ему раны:
– Они достигли высшей духовности и вырвались из круга воплощений. Но они желают нас и продолжают воплощения, чтобы помогать нам в нашем духовном развитии. У них знание и сила. Они приветствовали новорождённого Иисуса, помогали Магомету, они… Махатмы!..
Из сбивчивого рассказа мальчишек я догадался, что на Ишара напали грабители.
– Вы решили, что я тоже разбойник?
– Да, – мальчишки белозубо заулыбались. – К воде уже подходили люди, но как только замечали его, тут же уходили…
– И много людей прошли мимо?
– Подходил брахман и ушёл. Подходил воин и тоже ушёл.
Я угостил мальчишек бетелем. Они жевали и улыбались. Я дал знак коню, перестав хлебать воду, он понимающе моргнул и к удивлению мальчишек повалился на бок. Я усадил Ишара в седло и привязал. Голова его с торчащим над ухом рогом сразу опустилась на мускулистую шею коня. В бреду пророк продолжал воевать против кастовых различий.
– Нетерпимые изуверы! Тайное учение Исы, сына Марьям…
Слушая бред Ишара, мы шли пешим шагом. Дорога была пустынной.
Мальчишки проводили нас до дхарма-салы и побежали домой. За углом остановились и крикнули:
– Белая обезьяна!
Точно камешком стрельнули в меня. Слушая их удаляющийся заливистый смех, я гадал, когда именно им пришло в голову обозвать меня, как долго они терпели. Но тут, прерывая мои никчёмные мысли, вышел служитель дхарма-салы. Он проворно заменил догорающий факел у входа и любезно обратился ко мне:
– Тебя привело заходящее солнце, – красиво начал он, хотя была уже глубокая ночь. – Путника, пришедшего на закате, прогонять нельзя. Моя жена почтит тебя омовением ног.
Утром я вложил в пухлые ладони служителя две монеты и попросил ухаживать за пострадавшим. Очень хорошо попросил и сказал, что на обратном пути заеду, и если расходы будут больше моей платы, то непременно доплачу.
18
Офонасей не знал и не мог знать, что в то утро, когда он впервые оказался в деревенской хижине на краю рисового поля, Махмет-хазиначи предстал перед раджой. Солнце, отражаясь в каменных, отшлифованных до зеркальной гладкости ступенях беседки, слепило Махмета. От беседки исходило благоухание. Раджа сидел прямо, твёрдо выставив сильную выю. Махмет-хазиначи передал владыке свиток.
– Что это, почтенный? – спросил раджа, освещённый солнечным блеском, и понюхал свиток. Он тонко пах сандалом.
– Это творение христианских подвижников, божественный. «Житие царевича Иоасафа и отца его царя Авенира». Написано на греческом языке. Наш Офонасей, очевидно, знаком со славянской версией. Может быть, устной. Во всяком случае, отрывок из этой версии он пересказывал мне в Джуннаре. Текст местами напоминает жизнеописание Гаутамы Будды, переделанный под христианские нужды. Мне кажется, мы можем использовать его в наших целях, – Махмет-хазиначи передал радже ещё один свиток.
– Что это, почтенный? – спросил раджа и понюхал свиток. Он тонко пах сандалом.
– Мною, божественный, подготовлены тексты о чудесном рождении Офонасея и его богоизбранности. Они написаны на славянском на бересте и с верными деталями от нашего брата из Литвы. Он купец и не раз бывал в доме Офонасея в Твери. Он описал узор на полотенце, которым мать нашего Офонасея протирала праздничные тарелки; иконы в доме Микитиных; две-три фразы, характерные для речи отца и матери. Думаю, вполне достаточно для человека, который давно уже тоскует по родине и чувствует себя одиноким среди иноплеменников и иноверцев. Остальное он сам довитийствует.
Раджа удовлетворённо кивнул, как кивает человек, привыкший повелевать тысячами.
– Я не сомневаюсь в успехе, зная твоё искусство извращать письмена.
– В этом, божественный, преуспел не я один.
– Но ты один соединил это с утончённо-почтительным отношением к религиям-предтечам.
– И ещё один свиток, божественный!
– Что это, почтенный? – спросил раджа из солнечного сияния и понюхал свиток. Он тонко пах сандалом.
– Это так называемое евангелие Фомы. Возможно, основанное на подлинных записях иудея. Говорят, он писал его ногтем, выдавливая буквы на листьях лотоса. Чтобы расширить христианскую ограниченность автора, наши братья вставили несколько строк от себя.
– Эоны? – спросил раджа из солнечного блеска.
– Да, божественный! Хотелось бы, чтобы и Офонасей прочитал это евангелие. Беда в том, что он плохо знает греческий, тем более александрийское наречие. Но знать этот текст Офонасей должен. Конечно, он не заставит Офонасея отказаться от четырёх евангелистов, которыми ограничен его разум, но будет считаться с фактом, что есть и другие евангелисты. В это он поверит. Он любит Фому, молится ему. И будет всегда терпимо относиться к предложенному тексту. Когда-нибудь нам пригодится его благожелательная поддержка.
Раджа задумчиво нюхал свиток. Потом кивнул, как кивает человек, привыкший повелевать тысячами.
– Поможем ему ознакомиться с этим текстом. И, я думаю, почтенный, мы пойдём дальше и глубже.
– Вы полагаете, что можно доказать Офонасею, будто христианство – только предтеча нашей религии?
– Почему бы и нет? Ведь это правда!
– Но вы, божественный, сами любите повторять: не дразните диких зверей – сначала их надо приручить.
– Конечно, он недостаточно начитан, чтобы понять, что Иисус – такой же, как Будда, Моисей и Магомет, но достаточно начитан, чтобы понять, что все религии говорят об одном. В конце концов, не ему подводить жирную черту под примитивным христианством на Руси. Кстати, почтенный, что ты скажешь о недостатках Офонасея?
– Офонасей верит в Распятого, верит по-детски, наивно, но глубоко, только вот на ындийских жёнок не может смотреть без вожделения. Очень переживает по этому поводу. Грех весьма простительный для примитивного человека.
– Здесь ты, почтенный, преступно легкомыслен. Миражи чувственности будут мешать Офонасею усвоить нашу религию, а за ней – будущее. Мы не можем пренебрегать малым, особенно на первых порах.
Махмет низко опустил голову:
– Таков я, ничтожный.
– А что ты скажешь о его витийстве?
– Я читал его записи в Джуннаре, пока он спал. Повесть об иудее Фоме пишется в духе жития святых, только полнее. Ещё он пишет путевые заметки. Они однообразны и скучны, но есть места, не лишённые художественного изящества.
– И в чём же оно проявляется?
– Православные молитвы написаны на персидском, арабском и других языках. Для русича, знающего языки, становится понятным одиночество Офонасея. И возможный читатель, пожалуй, будет сопереживать. Весьма интересно и ново! Потом: ындийские, арабские, персидские слова и целые фразы перемешаны – создаётся некая акустическая экзотика. Опять же для возможного читателя создаётся иллюзия путешествия весьма далёкого. Это тоже ново для современных текстов. А процесс угадывания некоторых слов создаёт некое напряжение. У Офонасея свой путь, и острая новизна его приёмов подкупает.
– Офонасей уже не молод, почтенный.
Махмет пожал плечами.
– Как сказал в своё время один чинский[20]20
Чин – Китай.
[Закрыть] мудрец: «Только после восьмидесяти прожитых лет я стал понимать линии рыб и растений».
Раджа кивнул, как кивает человек, привыкший повелевать тысячами.
– А повесть об иудее Фоме содержит нововитийные открытия?
– Подробно он описывает те места, где апостол попадает в ситуации, отдалённо напоминающие те, в которых побывал сам Офонасей. Здесь для нас зацепка, божественный, – Махмет лукаво улыбнулся.
– Я понял тебя, почтенный.
– И если Офонасей прочитает евангелие Фомы, то сможет косвенно упомянуть в своём труде строки, вставленные нашими братьями.
Раджа удовлетворённо кивнул, как кивает человек, привыкший повелевать тысячами.
– Да окажутся правдой твои слова!.. Только запомни, почтенный, иудей Фома евангелия не писал. Оно всё, от первой до последней строчки, написано нашими братьями. Это необязательно знать Офонасею, но ты должен это знать.
Они заговорили на непонятном языке, и стражник, стоящий за троном раджи, угадывал лишь отдельные слова. В конце разговора раджа протянул Махмету тугой мешочек:
– Я бы наградил тебя, почтенный, свободной от налога землёй, но ты должен возвращаться в Персию и продолжать трудиться над тем, чтобы со временем эта древняя земля стала землёй эзотерического магометанства.
Махмет принял дар с глубоким поклоном.
– Слава Аллаху, я исполнил своё поручение. И мысленно, божественный, я всегда буду пребывать у твоего стремени, – и с этими словами он удалился.
– Да сохранит тебя молитва пророка, – раджа лукаво улыбнулся и тихо рассмеялся: – Аминь.
19
Наверху зашипела змея, и сквозь её шипение Офонасей услышал голос молочницы Анасуйи:
– О, уважаемая змея с девичьим сердцем! Отведай козьего молока, которое я принесла для тебя.
Шипение змеи прекратилось.
– Я принесла твоему подзащитному воды, чтобы он утолил жажду, и риса, чтобы он утолил голод. Я принесла горстку риса и тебе, уважаемая змея, – говорила Анасуйя, прищёлкивая языком, – никто не посягает на твою любовь… Отойди же! Отойди!.. Поверь мне, благородная змея, не любовная страсть влечёт меня к ятри. Мне кажется, он не причастен к тому, что произошло с Аруном. Я пришла, ибо нужна ему… Ятри!!! – обращалась она уже к пленнику, по стене почти бесшумно скользнула верёвка, к концу которой был привязан узелок. – Такое несчастье, ятри, такое несчастье!
Офонасей осушил кувшин.
– Ведь это не ты, ятри, ударил сына брахмана?
– Нет, Анасуйя, не я, – Офонасей гулко дышал в пустой кувшин.
– А кто?
– Этого я не знаю.
– А где ты был, когда это случилось?
– Да уединился по нужде!.. А когда опростался, выхожу, а…
– Плохи твои дела, ятри! Если сын брахмана умрёт…
– Так он жив?! Арун жив?
– Жив, но очень плох! И с каждым часом ему становится всё хуже и хуже. Он не жилец! Брахман уверен, что это ты… А лоскут? Как лоскут от твоей рубахи оказался в руке Аруна?
– Не знаю. Я оставил лоскут в лесу на колючке. Должно быть, кто-то подобрал и воспользовался им.
– Этому никто не поверит. Но я догадываюсь, кто мог сделать такую подлость.
– Кто же?
– В лесу, неподалёку от нашей деревни, прячутся христиане. Я думаю, сын брахмана нашёл их логово. Они и решили убить его. Да ещё так подстроили, чтобы обвинили тебя.
– Христиане не могли так сделать! – горячо возразил Офонасей. – Христос проповедовал: даже не помысли об убийстве, – добавил Офонасей, поглаживая пористый бок кувшина.
– А разве христиане слушают Христа? Может, у вас, на севере, по-другому, а наши христиане только языком говорят «не убий», «не укради», «не прелюбодействуй». А сами могут украсть ребёнка и распять его на своём празднике. Страшные люди, – секретничала Анасуйя.
– Ты ошибаешься, – возразил Офонасей женщине и дёрнул за верёвку. – Христиане никогда ничего подобного не совершали.
