Текст книги "Солдат Пешкин и компания"

Автор книги: Ефим Чеповецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

РОСИНАНТ

У нас в пионерском лагере на хозяйственном дворе работал конь. Не очень старый, но очень тощий: все кости сосчитать можно. Этого коня нам подшефный колхоз на лето одолжил, потому что для тяжёлых работ он уже не годился. А в лагере на нём всякую лёгкую поклажу возили: постельное бельё, матрацы, койки, продукты и другую мелочь.

Заведовал конём комендант лагеря – дедушка Василий: он и ездил на нём, и кормил его. Звали коня Росинантом. Кто и когда ему такое прозвище дал – неизвестно, только он на него охотно откликался. Крикнешь несколько раз: «Росинант! Росинант!…»-покажешь ему хлебную корочку, и он сразу подойдёт… Я книгу про Дон-Кихота читал и знаю, что доблестный рыцарь ездил в походы на своём коне Росинанте, а его оруженосец Санчо Панса – на осле, таком же толстом, как он сам…

Городские ребята часто бегали на хозяйственный двор, чтобы посмотреть на Росинанта, подарить ему хлебную горбушку или пару морковок. В городе теперь редко лошадь увидишь, их автомобили вытеснили.

Прибежал я как-то с Пашкой Снегирёвым на хозяйственный двор, чтобы покормить Росинанта с руки сахаром. Я уж и не помню, где Пашка пять кусков сахара раздобыл. Прибежали. Смотрим, стоит Росинант, запряжённый в телегу, голову опустил, а дедушки Василия нету. Кладовщик бегает вокруг, хлопает себя руками по бёдрам и кричит:

– Вот чехарда! Вот чехарда! Василий заболел, некому в колхоз за картошкой ехать! У меня сейчас выдача продуктов, а на обед картошки нету… Беда, беда!…

Мы с Пашкой переглянулись и сказали кладовщику:

– Разрешите, мы поедем. Мы в колхоз каждую неделю ходим, дорогу знаем.

– Э-э-э, дорогу-то он и сам, без вас, знает,– сказал кладовщик и хлопнул Росинанта по костлявому крупу.– А вот вас-то кто из лагеря отпустит?

Тут как раз подошла наша старшая вожатая Рая. Мы ей всё подробно объяснили и сказали, что будем нести полную ответственность и за коня, и за картошку.

– Нужно ехать,– сказала Рая.– Без картошки оставаться нельзя. Только кто её вам в колхозе даст?

– Дадут, им дадут,– сказал кладовщик.– Я уже всё оформил, только получить осталось. Им и погрузят, не беспокойтесь…

– А я не за них беспокоюсь,– сказала Рая.– Они никуда не денутся. А вот сумеют ли с конём справиться? Успеют ли вернуться, чтобы картошка к обеду поспела?

Тут уж мы наперебой начали старшую вожатую уговаривать: «Справимся, не маленькие, только бы нам позволили…»

– Ладно, езжайте, но никуда с дороги не сворачивайте. Если за час картошки не привезёте – все без обеда останутся. Поняли?

Мы страшно обрадовались. Пашка спрятал сахар в карман и говорит:

– Пусть на потом будет, будем в дороге коня поощрять, чтоб лучше нас слушался.

Мы вскочили на телегу и вместе схватили вожжи.

– Я буду править! – заявил Пашка.

– Почему это ты?

– А потому что, во-первых, сахар мой, а, во-вторых, когда я у дедушки в деревне был – научился конём править… Вот если вожжи влево дёрнуть, он влево пойдёт, если – вправо, он вправо пойдёт.

Росинант посмотрел синим глазом на Пашку и утвердительно кивнул головой.

Мне пришлось согласиться.

– Но, но! – крикнул Пашка и хлопнул коня вожжами по спине.

И мы тронулись.

– Вот выедем за территорию, заставлю его рысцой бежать,– сказал Пашка.

– Слушай, Пашка,– спросил я,– а почему Росинант всё время голову опущенной держит?

– Кто его знает? Может, потому, что дедушка Василий заболел…

Как раз на этом слове Росинант остановился.

– Вот видишь? – говорит Пашка.– Всё понимает!

Мы потом четыре раза хором «но» кричали, пока снова не двинулись с места. Зато, когда выехали на дорогу, до самого колхоза ни разу не останавливались.

Пашка сидел, как заправский возчик, намотав вожжи на руку, а я, чтобы не было скучно, рассказывал ему о рыцарских подвигах Дон-Кихота. Рассказал ему, как он с мельницами воевал и как его одна мельница вместе с конём над землёй крутила.

– Дурак он, твой Дон-Кихот,– сказал Пашка.-Разве можно так с конём обращаться?

Тут мы как раз к балке подъехали, дорога вниз, под гору пошла, и Росинант побежал рысцой. Да он и не мог медленно идти, потому что телега всё время ему на задние ноги наезжала. Пашка толкнул меня локтем в бок и говорит:

– Видишь, всё слушал и всё понял. Я ведь обещал, что поближе к колхозу переведу его на рысь, а он не стал дожидаться команды – сам побежал.

Я хотел Пашке сказать, что вовсе не поэтому, но вдруг услышал, что у Росинанта внутри что-то ёкать стало: «ёк-ёк, ёк-ёк».

– Пашка,– говорю,– слышишь?

– Слышу.

– Чего у него там внутри болтается?

– Не знаю.

– Ты лучше Росинанта попридержи, а то оборвётся у него в животе какая-нибудь печёнка, тогда что будем делать?!

Пашка побледнел и начал на себя вожжи тянуть. Горка становилась всё круче, и Росинант перешёл на галоп. Так мы до самого низу и мчались, и ничего не случилось. Я всё боялся, что наш конь на части развалится, так его мотало в оглоблях.

Когда мы выехали на ровную дорогу и Росинант еле поплёлся, Пашка спросил меня:

– Ты что, испугался?

– Немножко,– говорю.

– А я ничуточки! Даже удовольствие получил,– говорит Пашка, а у самого лицо’ бледное и руки дрожат.– Хороший конь! Знаешь, Вовка, у меня такое подозрение, что эта лошадь когда-то в цирке выступала – здорово умная…

Разговор оборвался, потому что мы заехали на колхозный двор. С картошкой действительно всё очень просто получилось. Не прошло и десяти минут, как на нашу телегу нагрузили шесть мешков картошки и белокочанной капусты. Колхозник, который всё это нам погрузил, посмотрел на Росинанта, покачал головой и сказал:

– Вы, братцы, через горку не езжайте – конь не вытянет. Валяйте в объезд, это будет всего метров на двести больше.– И показал нам, по какой дороге ехать.

– Мы и сами через горку не поехали бы,– говорит Пашка.– Если ещё раз придётся под гору спускаться, у Росинанта всё внутри оборвётся.

– Чего, чего? – не понял колхозник.

– Ёкает у него всё время что-то в животе,– объяснил Пашка.– Ёк-ёк-ёк.

Тут дядюшка как расхохочется, как схватится руками за живот:

– Ох,– говорит,– уморили… Это же селезёнка у коня ёкает, это у каждого коня бывает…

Пашка ничего не сказал, посмотрел на меня и направил Росинанта к воротам.

Дорога проходила прямо через поле и была действительно ровная, без всяческих балок и горбов. Росинант тянул не спеша, ну, а мы, конечно, пешком шли и ласковыми словами подбадривали его: «Но, милый… ещё чуть-чуть…^Тяни, родименький, нажми». Мы ему даже целую головку капусты на ходу скормили.

Слева от дороги показались четыре лошади. Передние ноги у них были связаны. Лошади щипали траву, и никто дх не пас. Росинант увидел их, поднял голову, навострил уши и весело заржал, вроде крикнул: «Здорово, братцы, как поживаете?!»

– Знакомые, наверное,– сказал Пашка. – Приветствует их.

Лошади не обратили на Росинанта никакого внимания.

– Ему, наверное, тоже погулять охота, – пустился Пашка в рассуждения.

А я возьми да спроси:

– А ты, Пашка, распрягать и запрягать умеешь?

– А как же! Я сколько раз дедушке помогал… Хочешь – докажу?

И Пашка начал заворачивать Росинанта с дороги в открытое поле. Росинант удивлённо посмотрел на Пашку – как будто спросил: «Зачем это?» Но все-таки подчинился.

– Сейчас увидишь, как это делается, я не забыл… Вот, учись.– Пашка начал развязывать ремни, которые были к оглоблям привязаны. Потом снял сбрую, всю, вплоть до уздечки.

– Видал? Это ещё легко, а бывает сбруя посложней…

– Молодец,– неуверенно сказал я, потому что внутри у меня началось какое-то беспокойство. Пашка понял меня и говорит:

– Ты не волнуйся. Я и запрягу мигом, только пусть немного погуляет.

Росинант встряхнулся, как после купания, фыркнул и вышел из оглобель. Сначала он понюхал траву возле телеги, а потом пошёл туда, где четыре связанных коня паслись. Подошёл к ним, заржал и вдруг хлоп на землю и давай на спине кататься и стонать. Я испугался и крикнул Пашке:

– Ой, Пашка, у Росинанта припадок!

– Чудак ты, – говорит Пашка. – Это он так гуляет. Все животные так развлекаются, собаки и кошки. Ему тут весело.

Росинант поднял голову и вопросительно глянул на Пашку.

– Гуляй, гуляй ещё немного, у нас ещё целых полчаса в запасе.

Росинант снова начал кататься, а потом кряхтя встал на ноги и даже пробежал один круг рысцой вокруг коней.

– Хватит ему гулять! – говорю я.– А то в кухне картошку ожидают.

– Сейчас,– отвечает Пашка.– Сейчас его запрягу, вот только в оглобли загоню,– и побежал за конём. Пашка к нему подходит, а конь от него, Пашка со стороны морды заходит, а он – отворачивается. Тогда Пашка подобрал с земли какую-то палку и хотел хлестнуть Росинанта, на тот сразу отбежал.

– Вовка, на помощь! – закричал Пашка.

Я подбежал с другой стороны и как заору:.

– А ну, марш в оглобли!

Росинант испугался и в галоп. Мы за ним, а он – от нас. По всему полю бегаем, а к телеге подогнать не можем. Пашка несколько раз вплотную к нему подбегал, да ухватить не за что было, он ведь и уздечку-то снял.

Рассердился Пашка, показал Росинанту палку и кричит ему:

– Ах ты, скотина дурная! Да ты же нам обед сорвёшь!

И как бы вы думали, что сделал Росинант? Он оскалил

зубы, задрал верхнюю губу и начал над Пашкой смеяться: ну, словом, как человек! Пашка аж побелел от злости. Тут я вспомнил, что у него в кармане сахар лежит, и говорю тихонько, чтоб Росинант не слышал:

– Пашка, доставай сахар. Он за сахаром куда хочешь пойдёт.

Пашка моментально вынул из кармана один кусочек сахару и показал Росинанту. Тот с места не сдвинулся, но зато позволил Пашке к себе подойти. Сожрал сахар и смотрит. Пашка другой кусочек достаёт, только уже отступает к телеге. Росинант пошёл. До телеги Пашка ему три куска скормил, а последние два положил на передок, где кучер сидит. Росинант вошёл в оглобли, подобрал губами сахар – только хруст раздался.

– Ну, теперь всё в порядке,– говорит Пашка.

– Какой же это порядок? – спрашиваю. – Ты что, хвостом вперёд запрягать будешь?

– Э-э, дело пустяк,– отвечает Пашка.– Теперь только развернуть осталось… Но, но! Да поворачивайся скорее! – И толкает Росинанта в грудь, а тот возьми да и переступи через оглоблю.

– Вовка, скорей уздечку мне подавай! – кричит Пашка.– А то ухватить не за что.

Я тут же ему уздечку подал. Он хотел её накинуть на Росинанта, а тот, как увидел уздечку, замотал головой и ушёл в поле.

Ну, что поделаешь? Пришлось нам снова за ним гоняться.

Но разве за конём угонишься?… Устали мы, сели на землю, Пашка говорит:

– Конечно, я один во всём виноват. Я так и скажу, если из-за нас обеда в лагере не будет…

– Нет, это мы вместе виноваты,– сказал я.– Это я же спросил, умеешь ли ты распрягать… А вообще-то виноват, конечно, сам Росинант. Потому что у него никакого конского образования нет.

– Ладно, что же нам теперь делать? – спрашивает Пашка.

– Не знаю,– говорю,– мы вдвоём телегу не утащим, хотя лагерь отсюда близко и дорога ровная… Вот если бы ещё…– Тут я не закончил своей мысли, потому что увидел на дороге наших ребят – весь пятый отряд.

Оказывается, они с биологом, Марией Дмитриевной, шли с водоёма.

– Пашка, мы спасены! – сказал я.– Картошка будет в лагере!

– Ты что, думаешь, Мария Дмитриевна может Росинанта запрячь?

– Нет! – говорю.– Гляди, сколько ребят. Если мы все вместе возьмёмся – как игрушку, телегу покатим.

Подошла Мария Дмитриевна с отрядом. Мы ей всё, как было, честно рассказали. Она рассмеялась и говорит:

– Выходит, вам дикого коня, мустанга, дали. А как же его теперь в лагерь загнать?

– Никак,– сказал Пашка.– Я его здесь посторожу, пока дедушка Василий или кладовщик не придут.

Когда пятый отряд узнал, что будет телегу с картошкой в лагерь тащить – крик поднялся неимоверный. Все начали впрягаться в телегу. На каждую оглоблю по десять человек получилось и ещё десять сзади. Как потянули вперёд, телега не поехала, а полетела.

Пашка остался в поле. Не успела телега отъехать и двести метров, как послышалось победное ржание и топот. Это вдогонку за телегой бежал Росинант. Он и не собирался оставаться в поле, потому что не был диким конём-мустангом. Он трусил позади телеги и коротко ржал, как будто сам подгонял ребят: «Но, веселей, братцы!… Давай, давай! Походите-ка в моей шкуре…»

За Росинантом бежал Пашка, ну, а Мария Дмитриевна, конечно, шла последней.

Картошка в лагерь была доставлена вовремя, график питания не был нарушен.

Пашкина слава пронеслась по всем отрядам. Как его только ни называли: и Дон-Кихотом, и укротителем мустангов, и цирковым наездником.

А вот мне почему-то грустно стало, обидно за лошадей. Сколько веков они честно, безропотно тащили телеги, а теперь их машины заменяют…

Куда же лошади денутся?

БЕСПРИЗОРНИК

В марте Вовка переехал в новую квартиру, в большой шестиэтажный дом. А в мае у Вовы появилась сестрёнка Наташа. Отсюда всё и началось. В доме будто переворот произошёл. Шум, гам, никто себе места не находит. Днём все спят, а ночью жгут свет, кормят Наташку, бегают на кухню за пелёнками. Бабушка – так та прямо запуталась в пелёнках и клеёнках.

Каждый вечер приходят гости и приносят подарки. Они поздравляют маму и папу, разглядывают красное, как помидорина, Наташкино лицо и восхищаются: «Ах, какая красавица! Ах, какая прелесть!…»

«Там и смотреть-то не на что,– думает Вовка.– Тоже событие! Вон у Толи Мазина отец голубую «Волгу» купил, и то меньше шума было. А здесь только и знают: «Натуленька!… Наташенька!… Натусенька!…» – будто кроме неё никого на свете нет».

Вова нарочно зубы перестал чистить. Четвёртый день не чистит – никто не замечает. Бабушка в тетрадки и не заглядывает. Отец только и знает, что кричит: «Не путайся под ногами».

Ходит Вова по комнатам, опустив голову, и думает: «Никому я теперь не нужен. Никто меня теперь не любит, не жалеет. Вот возьму и уйду. Они и не заметят, что человека не хватает…»

Вова остановился перед зеркалом, посмотрел на свой растрёпанный чуб, на чернильное пятно под носом и решил пойти в безпризорники. Бабушка о них ему много рассказывала. Она когда-то была комсомолкой и боролась с детской беспризорностью. Беспризорники были раздетые, грязные, голодные. Все их жалели. Сам Феликс Эдмундович Дзержинский заботился о них: строил для них детские дома и колонии.

«Уйду насовсем! Пусть меня тоже все жалеют. Тогда дома небось забегают! Даже про Наташку забудут…»

У Вовы, который стоял в зеркале, покраснели глаза, нос задёргался, как плохо пришитая пуговица, и весь он стал каким-то жалким, несчастным.

«Уйду и всё! – окончательно решил Вова.– Пусть знают!»

Ночью он долго не мог уснуть, а когда уснул – приснилось ему, что он уже беспризорник; бродит по улицам, холодный, голодный. Люди его очень жалеют: качают головами, разводят руками и у всех слёзы на глазах.

Потом неизвестно откуда на красной машине приехали Дзержинский и бабушка с комсомольским значком на старой вязаной кофточке. Феликс Эдмундович строго, как на портрете, смотрел на людей, а бабушка сидела рядом и держала в руках пелёнки. Она всё время вертела головой и делала вид, что не замечает Вовы. Потом показала Дзержинскому на часы и сказала: «Мне пора идти пеленать Наташу». Сказала и исчезла. А Феликс Эдмундович взял его в свою машину, и они поехали.

Сначала машина быстро мчалась по улицам, а затем полетела в небо, прямо в облака, мягкие и тёплые, как перина. Феликс Эдмундович ласково смотрел на беспризорного Вовку, гладил по голове, а потом похлопал по плечу и… поцеловал. У Вовы от радости так застучало сердце, что он проснулся. Оказывается, он сидел не в машине, а на перине, а вместо Дзержинского рядом сидела мама с Наташкой на руках. Мама целовала его, ласково тормошила и приговаривала:

– Вставай, лодырь! Вставай! Посмотри хоть на свою сестричку. Она у нас такая умненькая, красивенькая, мы её за это все любим! – и положила рядом Наташку. Вова отвернулся и натянул одеяло поверх головы.

А мама продолжала:

– Ух, какие мы стали сердитые! Наташенька на нас будет обижаться…

– Ещё я и виноват! – загудело под одеялом…

Когда мама унесла Наташку в другую комнату, Вова вскочил с постели и начал рыться в корзине со старой одеждой. Сперва он достал свои рваные штаны, которые даже бабушка не смогла починить, потом рубаху с двумя заплатами: одной на спине, другой на лотке. Натянув всё это на себя, он закрылся в умывальнике и пустил шумную струю воды, но умываться не стал. За столом он ел всё, что ни давали. И даже макароны ел с хлебом. Две тарелки их съел. Это на всякий случай, если день-два голодать придётся.

– Куда это ты так вырядился? – спросила бабушка, разглядывая его странный костюм.– Не иначе, как с мальчишками на рыбалку собрался…– Больше она ничего не сказала, потому что в руках держала горячий утюг, а в кухне её ожидали пелёнки.

Вова встал из-за стола, схватил новую кепку, но, подумав, зашвырнул её на шкаф. Потом подбежал к двери и тут почему-то остановился. Тоска защемила сердце. Стало страшно, даже в животе похолодело. «Неужели больше сюда не вернусь?» Однако тут же отмахнулся от этой мысли и объявил неизвестно кому: «Сказал – значит всё!»

По лестнице он скатился почти кубарем, но посреди двора снова остановился и стукнул себя кулаком по лбу: «Эх, размазня я, размазня, а ещё в беспризорники лезу! Вышел чистенький, как из бани, и думаю, что поверят. Бабушка же говорила, что они с ног до головы в саже были… Нужно немедленно сажи раздобыть!»

Вова оглядел двор, но вокруг всё было чисто. Дом был новый, а строительный мусор давно вывезли. Вдруг он услышал позади себя чей-то бас:

– Старшему Шубину привет!

«Почему старшему?» – подумал Вова и обернулся.

Перед ним стоял дворник, дядя Петро, и улыбался в усы.

– Стало быть, с младшенькой сестрицей поздравить можно?

«И он про Наташку!» – зло подумал Вова и резанул напрямик:

– Где тут у вас сажа находится?

– Сажа, говоришь? – понимающе подмигнул дворник.– Э-э, считай, мил человек, что сажи у нас не было, нет и не будет, поскольку я ответственный за санитарное состояние объекта. А если тебе красочка какая-нибудь нужна, то беги в седьмой подъезд, там маляры работу кончают, у них и разживёшься.

В седьмом подъезде действительно работали маляры. Под лестницей Вова увидел три ящика с краской: там был жёлтый, красный и тёмно-зелёный порошок. «Вот чёрт, хоть бы серая была,– подумал он.– Придётся тёмно-зелёной мазаться». И, став спиной к малярам, сперва натёр зелёным порошком руки, а потом щёки и нос. Теперь он был похож на карикатуру из «Мурзилки», но зеркала под руками не было, и он решил, что в таком виде может сойти за беспризорника.

Прикрыв ладонями лицо, Вова вышел на улицу. Сперва было как-то неловко, и он шагал вдоль стен, делая вид, что разглядывает их. Люди спешили по своим делам, и никто не собирался его жалеть, даже внимания не обращали.

«Так дело не пойдёт,– решил Вова.– Нужно ходить посреди тротуара, против движения». И пошёл. Целых два квартала прошагал он зря. Но вот возле магазина «Динамо», на витрину которого он загляделся, маленькая девочка з бантом на голове закричала:

– Мама, мама, смотри – кловн!

Вова сам начал искать глазами клоуна и тут только заметил, что все смотрят на него.

– Нет, доченька, это не клоун,:– улыбаясь, сказала девочкина мама.– Это мальчик просто шутит.

– Я не шучу, я не клоун,– сказал Вова и, набравшись духу, выпалил: – Я – беспризорник!

Люди притихли и принялись внимательно его разглядывать. Вова попытался выжать из глаз слёзы, но когда из этого ничего не вышло, начал, заикаясь, говорить:

– У… у меня совсем никого *нет… совсем: ни мамы, ни папы, ни… бабушки…

– Какой бедненький, бедненький,– сказала девочка с бантом.– На, возьми кафетку! – и протянула ему обсосанный леденец.

Вова брезгливо взял его двумя пальцами и сказал «спасибо».

– Подумайте только, какие вежливые беспризорники пошли,– пожав плечами, удивлённо сказала полная дама. А другая, протискиваясь вперёд, заявила:

«-Хоть бы посмотреть, какие они, эти беспризорники! Сколько лет о них уже ничего не слышно.

Тут девочка начала дёргать маму за юбку и плаксивым голосом канючить:

– Ма, ма, возьмём его себе, он у нас будет с Тузиком на коврике спать.

Люди засмеялись, а Вова подумал: «Вот дрянная девчонка, всё дело мне портит!»

Но дело испортила не она, а какой-то мужчина. Не зная, о чём тут шла речь, он спросил через головы:

– А ты из какой школы?

Вова не ожидал такого вопроса и, растерявшись, ответил:

– Из шестнадцатой, во второй клас перешёл.

– Ну и чудеса, – всплеснула руками женщина, которой хотелось «хоть бы посмотреть на беспризорника», а симпатичный старичок в пенсне сказал:

– То-то я вижу» беспризорники нынче особые пошли: образованные, зелёного цвета! – и мазнул Вову рукой по щеке. Краска осталась на его пальцах. Старичок покачал головой и начал протискиваться из круга.

«Эх, балда я, балда! – подумал Вова.– И зачем я про школу сказал? Теперь больше никто не поверит».

Люди действительно начали расходиться, и на этом всё, наверное, кончилось бы, если бы не тощая, высокая тётка с двумя полными авоськами в руках. Она зло крякнула и пробасила:

– Да что вы смотрите на него! Тут дело ясное – все они из одной шайки. Знаю я эти штучки: один толпу собирает, остальные у вас по карманам шарят!…

Все замолчали. Вовку словно холодной водой окатило. «Этого ещё не хватало! – со страхом подумал он.– Сделают из меня вора, а потом оправдывайся!» – И Вова почувствовал, как на лбу у него выступил холодный пот, а в животе зашевелились макароны. Теперь и слёзы сами брызнули из глаз, и он заплакал навзрыд.

– Вот-вот, он вам и слёзы, и истерику закатит, всё они умеют! – продолжала тощая тётка с авоськами.

Вова закрыл лицо руками и вдруг над ухом услышал старушечий голос:

– Господи, жалости в людях нет! Бога не боятся! Дитя, может, сутки хлебушка во рту не держало…

Вова приоткрыл один глаз. Перед ним стояла маленькая старушка и протягивала ему кусок булки с маслом.

– Ешь, милый, ешь! – приговаривала она.

Вова скосил глаза на толстый слой масла и почувствовал, что макароны уже подбираются к горлу. «Надо бежать!» – подумал он. Но было поздно. В круг вошёл милиционер и, как все милиционеры, сказал:

– В чём дело, граждане? Что здесь происходит?

Тощая тётка обрадовалась и снова затараторила:

– Милиция во всём разберётся! Ниточку потянет – клубочек размотается. Всех их, голубчиков, переловят!…

Милиционер посмотрел на тощую тётку, потом на Вову и строго спросил:

– Ты чей будешь?

Вова очень пожалел, что затеял всю эту историю. Ему захотелось домой к маме и бабушке. Он открыл рот, чтобы во всём сознаться, но старушка с булкой его опередила:

– Безпризорник он, мил человек, круглый сирота, приютить некому!…

Старушка это не выдумала, ведь он сам заявил, что беспризорник. Если сейчас он скажет, что всех обманул, то люди рассердятся. И он заревел на всю улицу, выкрикивая: «Мама! Мама!»

– Беспризорник?! -удивился милиционер, и на лице его появилась растерянная улыбка.– Вот это да!… Интересно! Что же мне с тобой делать?… Постой, постой! – спохватился он.– В шестом отделении, кажется, есть детская комната. Ну-ка, пошли!

Вова покорно пошёл за милиционером и даже сам протянул ему руку. Вскоре показалось здание милиции. Милиционер завёл Вову в комнату дежурного и доложил:

– Вот, товарищ старший лейтенант, беспризорника привёл! – при этом он пожал плечами и улыбнулся.

Дежурный разбирал какие-то бумаги и, не глядя на Вовку, сказал:

– Сейчас займёмся,– потом громко позвал: – Варвара Степановна! Варвара Степановна!

Из соседней комнаты быстро вышла маленькая юркая женщина и, вместо «здравствуйте», на ходу сказала:

– Конечно, это мой контингент! Я как чувствовала, что сегодня кого-нибудь приведут.

Вову она почему-то назвала «контингентом» и шумела и суетилась так, как будто в милицию привели не одного, а по крайней мере сотню беспризорных.

– Согласно плану, мы ребёнка сперва обработаем, потом он примет пищу, а затем, по культурной линии, покажем ему кинофильм «Чапаев»,– сказала Варвара Степановна.

Вова перестал что-либо понимать. Ему грозили какой-то «обработкой», а потом собирались почему-то показывать «Чапаева».

Но он примирился со всем и молчал.

«Обработкой» оказалось обычное купание под душем. Причём Варвара Степановна беспокоилась: не слишком ли горяча вода? Не холодно ли?

«Приём пищи» означало съесть сладкий пирог с маком и запить его киселём. Тоже не страшно.

А когда дело дошло до «Чапаева», то дежурный категорически запретил показывать кино одному человеку. Варвара Степановна протестовала. Она говорила, что её «контингенту» положено кино и она не виновата, что беспризорники нынче вывелись. Варвара Степановна своего добилась… И хотя Вовка раз десять смотрел «Чапаева» и знал картину наизусть, он и сейчас с большим удовольствием следил за событиями на экране.

И вот, когда фильм подходил к концу и Чапай с Петькой отстреливались от беляков с чердака, в комнату вошёл старшина милиции и коротко бросил в темноту:

– Пришли родители!

Вовка не знал, радоваться ему или плакать. Пока он думал, зажгли свет, и в комнату вошли мама, бабушка и дворник дядя Петро. Вовка заревел и бросился к маме. Обнимая сына и прижимаясь к нему мокрыми щеками, мама говорила:

– Милый ты мой! Глупый ты мой! Да как же ты мог такое придумать? Мы с ног сбились…

Бабушка стояла рядом и краешком платка утирала слёзы. Дворник дядя Петро, почтительно сняв шляпу, стоял у дверей и повторял:

– Дело ясное! Дело ясное!

Когда все они выходили из милиции, Вова сердито посмотрел на бабушку и сказал:

– Это ты во всем виновата! Наговорила мне про беспризорников…

– Тюлень ты! – ответила бабушка.– Я тебе рассказы-; вала про старые времена. Теперь у нас давно беспризорников нет…

Дома с Наташкой оставался папа. Когда пришли домой, он крепко обнял Вовку и поцеловал его прямо в нос. Одна Наташка не волновалась. Она голышом лежала на постели болтала розовыми ногами и пускала пузыри.

Вова посмотрел на неё и увидел, что у неё очень смешной чубик и большие красивые глаза. Он почувствовал, что давно любит её, и его тоже все любят, и никто не собирался о нём забывать. Сначала он хотел об этом сказать родителям, но потом передумал и, сложив ловко пальцы, показал Наташке зайца.