Текст книги "Приемные дети войны"

Автор книги: Ефим Гаммер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Глава XI

…А тогда, в сорок втором, было далеко до этого праздника. Пал Ростов. Немцы устремились на Северный Кавказ и Кубань, стремясь захватить крупнейшие нефтяные источники страны. В канун наступления Гитлер, по словам фельдмаршала Паулюса, заявил, что «если не получит нефть Майкопа и Грозного, то он должен будет покончить с этой войной»[1]1
  Нюрнбергский процесс. Сборник материалов в двух томах. Изд. 3-е. Т. 1. С. 378.


[Закрыть].

В нижнем течении Дона захватчики сосредоточили 13 пехотных, 5 танковых, 4 моторизованные, 3 кавалерийские дивизии и свыше тысячи самолетов.

Им противостояли измотанные в боях войска Южного фронта, уступающие противнику по численности, артвооружению, танкам и самолетам.

В этих условиях особое внимание уделялось воздушной разведке, следившей за продвижением вражеских соединений.

Пикировщик готовился к вылету. Вокруг него «колдовали» техники и оружейники.

Грималовский в бинокль следил за снующими в выси немецкими истребителями.

– Обстановка…

– Вот мороки будет со взлетом. – подтвердил его опасения Лобозов. – Мессеры как неприкаянные вокруг носятся…

"Мессершмитты-109" барражировали в окрестностях аэродрома. А для выполнения задания бомбардировщику не дали истребителей прикрытия.

– Придется хитрить, – решил летчик. – Пойдем без набора высоты, с прижимчиком, маскируясь на окружающем фоне.

– Попытка – не пытка, хотя в данный момент…

Грималовский махнул рукой, не сказав больше ни слова.

Он втиснулся в кабину, поправил на груди карабин парашютных лямок.

– Готов? – донеслось до него лобозовское.

– Готов. Выруливай.

– А как Варгасов?

И Толик, подтверждая свое боевое настроение, затянул популярную у авиаторов песню:

 
Петлицы голубые, петлицы боевые,
Я вижу вас при свете и во мгле.
Лети, мой ясный сокол, лети ты в путь далекий,
Чтоб было больше счастья на земле…
 

– Лети, ясный сокол Вася Лобозов, – повеселел штурман. – Наш солист дает добро.

"Пешка" плавно скользнула вперед и почти над самыми кронами деревьев пошла в сторону от уменьшающихся вдали продолговатых камуфлированных тел мессеров.

– Не заметила геринговская саранча, – сообщил радист.

На четырехсотметровой высоте Пе-2 со включенными фотоаппаратами промчался над аэродромами Краснодара и Пашковской, выскочил на шоссе.

– Гляди, колонна автомашин! – возбужденно крикнул Грималовский.

И свинцовый дождь обрушился на головы фашистов.

Докладывая командиру эскадрильи о выполнении задания, Лобозов заметил незнакомого плотного майора, по-хозяйски расположившегося на командном пункте.

– Знакомьтесь, – представил его комэск. – Майор Степанов, военный корреспондент. Прибыл из Москвы. Хочет лететь с вами.

Выйдя в полном снаряжении на летное поле, летчики неспешно направились к самолету. Здесь их уже дожидался военкор в армейской гимнастерке и сбитой набекрень офицерской фуражке.

– Куда садиться? – поинтересовался он.

– Можно ко мне, – широко улыбнулся Варгасов. – В тесноте да не в обиде.

Лобозов глянул в полные решимости глаза майора.

– Серьезное дело вы задумали. Полетим на высоте пять тысяч метров, а запасной кислородной маски у нас нет. Рискованно. Задохнуться не боитесь?

– Что вы! – возмутился Степанов. – В нашей редакции от дыма не продохнуть: газетчики – курильщики страстные. И как видите, жив-здоров.

– Небо – не курилка. Зарекаться опасно. Ну да ладно. По местам!

Пе-2 вырулил на старт и взял разгон.

Когда самолет шел над Кубанью, майор Степанов делился с экипажем впечатлениями от полета, красочно описывал мелькающие внизу поселки и цветущие луга, служащие летчикам всего лишь прозаическими ориентирами, не настраивающими на поэтический лад. У Мариуполя радист лишил военкора возможности переговариваться со штурманом и летчиком, забрав у него свой шлемофон. Теперь требовались особое внимание и осторожность.

Завершив съемку порта, Грималовский бросил привычное:

– Вася, домой.

В этот момент Степанову стало дурно – наступило кислородное голодание.

Варгасов, облегчая его мучения, давал корреспонденту периодически собственную кислородную маску, и заодно поучал:

– Самолет не редакция. Здесь похуже приходится.

Но тут из-за облака выскочил "мессершмитт". Теперь было не до пассажира.

Истребитель, совершая глубокие виражи, приблизился на расстояние выстрела.

Заговорили пулеметы. В их грохот врывался варгасовский голос:

– Вася, ниже. Еще ниже. Майор задохнется.

"Пешка" оторвалась от преследователя на пятисотметровой высоте.

– Как состояние военкора? – спросил Лобозов.

– Гораздо лучше. Уже богатырем. Вот рвет у меня шлемофон, что-то хочет сказать.

– Командир, – заговорил Степанов. – Чуть Богу душу не отдал. Зато видел и прочувствовал войну по-настоящему. В таком переплете каждая секунда могла стать последней. Молодцы! Ей-богу, молодцы!

– Не захвалите, а то ведь и возгордимся.

– Нет, я серьезно. А что стало с немцем? Сбили? Я видел: он штопором пошел к земле.

– Нет. Он нас, видимо, решил высшим пилотажем удивить.

– А это правда, что раньше штопора, как смерти, боялись? – от пережитой опасности майор стал разговорчивым.

– Конечно, правда, – ответил Лобозов. – До шестнадцатого года не было случая, чтоб кто-то после штопора в живых остался.

– А теорию вывода самолета из штопора, – вставил Грималовский, – вам это будет интересно знать, разработал внук художника Айвазовского, пилот Ар-цеулов.

Как только самолет приземлился, майор Степанов выскочил из кабины и принялся благодарить летчиков.

– Отличная встряска была. С меня причитается! А где же ваш штурман? И ему спасибо хочу сказать.

– Вон там, у шасси.

Грималовский, взмокнув от напряжения, стягивал с правой ноги унт. Нередко в полетах начинала болеть старая рана, кровь запекалась, как клей. Стоило немалого труда снять унт.

– Что с вами? – опешил корреспондент. – Ранены?

– Пустяки, – устало выговорил штурман и тяжело привалился к колесу.

Глава XII

У профессора Чековани сегодня благодушное настроение. Он радушно улыбнулся вошедшему в кабинет летчику:

– Ну-с. На что жалуемся? Надоело у нас? Потерпите. Скоро выпишем.

– Когда?

– Конкретной даты не назову. Не провидец. А приблизительно – через месячишко. Довольны? Посмотрим-ка вашу руку.

Профессор внимательно осматривал руку, сгибал ее в локте, бормоча что-то неясное себе под нос на смеси латыни, грузинского и русского. Он исписал пол-листа довольно разбухшей "истории болезни", заключенной в серую папку.

– На сегодня достаточно. Возвращайтесь в палату.

– И это все? – досадливо поморщился Грималовский.

– Все, братец мой, все. Осложнений не предвидится. А это на данном этапе лечения особенно важно.

Не удовлетворенный ответом Грималовский, направился к выходу.

В палате его с нетерпением дожидался Сергей.

– Завтра выписываюсь! Уломал все же наших эскулапов. Так что держу хвост пистолетом. Настроение, как в песне: "Нынче у нас передышка, завтра вернемся к боям".

– Поздравляю!

– Не мешало бы стопку по такому случаю опрокинуть, – заговорщицки подмигнул моряк. – Для внутреннего успокоения, так сказать. А то трясусь, как в лихорадке. От киля до клотика трясусь. А ведь я думал драпануть отсюда, как пишут в романах, "под прикрытием темной ночи". Красота!

– И куда же теперь?

– Рассчитываю попасть в полк морской пехоты. В рапорте указал: "На самый трудный участок". – И, спохватившись, спросил: – А как у тебя?

– Говорят, еще с месяц. Рука-то еще не действует.

– Не тушуйся. Месяц – не срок. Ты еще повоюешь и победу встретишь.

– И ты встретишь, – произнес штурман, увернувшись от взгляда Сергея.

Он понимал, что больше не суждено будет увидеть матроса. Чувствовал это и его приятель.

– Вот что, Дима, хочу напоследок сказать. Разрабатывай руку усердней. Глядишь, и мне на бумаге отведешь местечко. Все-таки – память. Надеюсь, вспомнишь обо мне. А пока на прощание дай заглянуть в твои дневники. Честное слово – интересно.

Грималовский вытащил из-под подушки штурманский блокнот.

– Читай. Секретов не держим. – Бережно приняв у штурмана блокнот, Сергей углубился в чтение, покусывая кончик черноволосого уса.

"1943 год. На отдельных участках фронта наши войска перешли в наступление. Враг постепенно стал оттягиваться с рубежей Северного Кавказа.

Наш экипаж на новом двухместном самолете Пе-3 вылетел на разведку железнодорожных станций Кисловодска и Георгиевска. Пересекли Кавказский хребет. Внизу сплошная облачность. Пробились сквозь нее и вышли на цель. Немецкие зенитки молчат. Странное молчание. Наверняка вблизи вражеские истребители. Не успел об этом подумать, как увидел Ме-110, пикирующий на нас из-за туч.

– Вася! Мессер.

Круто разворачиваемся.

Съемка произведена, пора уходить. Но фашист как на привязи. Берусь за пулемет. Противник оказался метче. Угодил в мою кабину. Ощущаю щемящую боль в пояснице. Ранен или слегка зацепило? Главное – жив. На развороте "месс" угодил-таки под пулеметную очередь.

– Есть! Накрылся фриц!

"Мессершмитт" вспыхивает.

– Где мы? – спрашивает Лобозов, когда прошел первый восторг победы.

Во время маневра и боя мне было не до прокладки курса. Быстро определяюсь и даю командиру курс.

Идем в плотных облаках. "Пешка" обрастает льдом. Приборная доска покрылась толстым слоем инея. Заиндевели стекла. Можно свалиться. Обидно. А время разворота на новый, облегчающий положение курс еще не настало. Полет в горной местности должен быть строг и точен. Необходимо терпеливо выдерживать расчетное время на всех участках маршрута. Но вот наконец ледяная корка тает. Видимость улучшается. Приборы в порядке. Боль в спине немного утихла, одежда, чувствую, прилипает к телу. Значит, кровь подсыхает. Ничего страшного. Определяю: поблизости Адлер. Передаю Лобозову:

– Пора.

После осмотра кабины убедились, что бронеспинка летчика исполосована осколками – один саданул в меня. Но, к счастью, лишь вспорол кожу".

– Добротно написано, – отложив блокнот, отозвался Сергей. – Как говорят критики, несколько схематично: характеров и внутренних переживаний нет. Но не тушуйся. Освоишь и эту науку. Кстати, когда начнешь обо мне, не забудь о характере. Так и напиши: весельчак был моряк, охотник до разных баек.

– Отчего "был"? – всполошился Грималовский.

– Сказано – "был", значит – "был", – сурово сжал губы Сергей.

Глава XIII

Койка матроса долго не пустовала. Уже на второй день после его ухода на ней поселили воентехника Климова. Грималовский его не сразу узнал. Весь забинтованный, Климов был в тяжелом состоянии. Гипсовый панцирь сковывал обе руки и ноги.

Техник дышал хрипло, с леденящим сердце посвистом. Его голова беспомощно свешивалась с подушки, а посеревшие губы бормотали что-то нечленораздельное.

– Бредит, – сочувственно говорила сестра-сиделка и оглядывалась на остальных обитателей палаты, словно ища поддержки.

– Ложись на курс… Самолеты… "Юнкерсы"… – доносилось до Грималовского с соседней кровати. И он тоже всю ночь не мог уснуть, пытался отвлечься, но не удавалось. Вспоминался случай, когда он мог оказаться в точно такой ситуации, как Климов…

Из Батуми в Геленджик следовал наш танкер, груженный авиабензином. Шел он в охранении трех сторожевых катеров. Для прикрытия каравана были выделены самолеты Пе-3 и истребители.

В открытом море, находясь где-то между Гудаутой и Адлером, Грималовский заметил приближающуюся тройку "юнкерсов-88".

– В атаку! – приказал ведущий.

Огненные хвосты вырывались из-под плоскостей – реактивные снаряды обрушились на вражеские бомбовозы. Под неумолчный рокот пулеметов и эрэсов гитлеровцы второпях сбросили бомбы вдали от цели и, облегчив машины, форсировали скорость.

– Улепетывают!

– Поддай жару!

– Жаль, эрэсы кончились. Да и домой пора, вон смена идет.

Приветственно помахав крыльями, подошли наши истребители.

Лобозов развернул пикировщик к затерявшемуся вдали берегу. Снизившись до четырехсот метров, бомбардировщик на предельных оборотах пронесся над судами. До аэродрома оставалось не более десяти минут лету. Но в пылу боя летчики не заметили, как кончилось горючее. Внезапно сдали оба мотора.

– Чертовщина! – выругался Лобозов. – Моторы заглохли!

У Грималовского гулко забилось сердце: высоты нет – не спланируешь. Необходимо садиться на прибрежном пляже.

– Вася, попробуй сесть на песок.

Но тут Грималовский разглядел нескольких мальчишек на песке.

– Дети! – предупреждающе крикнул он.

Пилот выводил самолет в набор высоты. Но как это сделать, если в баках ни капли бензина?

– Справа огород!

– Вижу.

Но дотянуть не удалось. Самолет был уже неуправляем. Крылом, словно гигантским топором, снес дерево.

Мощный удар обрушился на машину. Болт регулировки бронеспинки пробил Грималовскому щеку. Захлебываясь кровью и выплевывая зубы, он попытался извлечь Лобозова из-под обломков…

Глава XIV

Прошло три недели. Стрелка душевного барометра прочно утвердилась на оптимистическом «ясно».

Грималовский все еще внимал несбыточным обещаниям:

– Скоро будешь писать правой рукой.

А пока он писал левой. Рядом с блокнотом перед ним лежал фронтовой треугольник – письмо Сергея. И каждая строчка этого послания врезалась в память.

"Дима, друг! Служу в морской пехоте, – сообщал он. – У меня радость. Не зря сюда прибыл. Это я уже доказал и себе, и братишкам-морякам, и, надеюсь, всем госпитальным эскулапам. Поначалу было обидно – очутился на фронте, а тут затишье. Но вскорости все изменилось. Перед наступлением понадобился нам "язык". Двинулся я в поиск. И выловил из фрицевской траншеи унтер-офицера. Дал ему по башке, чтоб не орал благим матом, и поволок к своим. Братишки прикрыли меня огнем. Так что мы с фрицем остались целы-невредимы, чего и тебе желаю. Унтер оказался разговорчивым, язык у него, как вымпел на ветру болтался, когда он выкладывал в штабе обо всем, что ему знать по рангу положено. Позже вызвали меня к командиру бригады, и он самолично прикрепил мне на грудь орден Красной Звезды. Кстати, учти – это тебе добротный штришок к моему портрету. Надеюсь, ты не оставил своего занятия. Пиши, Дима. Пусть о нас через много годочков узнают, пусть помнят нас".

И Грималовский писал непослушной левой, строки по-прежнему разбегались вкривь и вкось. Он рассказывал другу о госпитальной жизни, о воентехнике Климове, передавал привет от профессора Чековани и медсестер…

– Грималовский, к вам гость, – сказала вошедшая санитарка. – Летчик. – И, снизив голос до полушепота, таинственно добавила: – Герой Советского Союза.

– Мордин! – воскликнул он, увидев входящего в палату плечистого капитана.

– Так точно, товарищ штурман!

– Выкладывай новости. Что слышно? Как ребята? – набросился на него с расспросами Грималовский.

– Все нормально. Лобозов по-прежнему замещает командира полка по летной части. Я командую эскадрильей. Летаю с новым штурманом. Но учти, по старой памяти рассчитываю на тебя.

– А как Толик?

– Варгасов-то? Отлично. Академик… – уловив удивленный взгляд Грималовского, усмехнулся. – Недавно командировали его на учебу в политакадемию имени Ленина. Подался в комиссары. Того и жди – вернется к нам крупным начальником.

Разговор затянулся допоздна. Только после напоминаний санитарки Мордин покинул палату, незаметно оставив на тумбочках Грималовского и Климова по кульку из командирского НЗ.

Глава XV

Пришел этот долгожданный день. И начался он со слов:

– Грималовский! Можете получить форму!

Он давно ждал выписки, но сейчас какая-то грустинка закралась в душу. У его койки уже суетилась санитарка, сменяя наволочки и пододеяльник. Летчик в последний раз оглядел комнату. Здесь оставались его друзья. И они ободряюще смотрели на него, напутствовали добрыми словами.

Не заходя в хозчасть за обмундированием, он прямиком направился в кабинет профессора Чековани.

– Пришел поблагодарить вас, доктор.

– Не за что. Еще не за что, – сказал хирург. И протянул летчику крепкую смуглую руку. Грималовский пожал ее левой рукой, неловко выворачивая ладонь.

– Жду от вас письма, – прощаясь, произнес Чековани. – Письма, написанного правой рукой. – И, чуть помедлив, заключил: – Надежда есть.

Послесловие

«Надежда есть»… Сколько раз еще будет вспоминать Грималовский слова доброго профессора!

Летчик и сам хотел верить, что рука оживет, что он еще вернется в авиацию.

Летать, однако, Грималовскому уже не было суждено – медицина тоже не всесильна. Но он остался в строю. И в послевоенные годы вышел в отставку в звании полковника.

Морской летчик не расстался с родной стихией и в мирной жизни. Долгие годы был начальником практики Рижского мореходного училища. Не одну сотню капитанов и штурманов вывел в море. И помнил почти всех их наперечет, как и тех черноморских рыбаков, которые некогда спасли его от неминуемой смерти.

10 марта 1959 года сочинская газета "Красное знамя" опубликовала заметку. Приводим отрывок из нее:

"Рыбаку Н. Тодуа, работающему в Адлере, пришло письмо из Латвии.

"Дорогие товарищи Николай Дмитриевич Тодуа и Алексей Дмитриевич Швецов! – говорилось в нем. – Пишу вам с чувством большой благодарности и восхищения за ваш благородный поступок при спасении жизней – моей и моих боевых товарищей. Трудно передать волнение, с которым пишу эти строки. Вы своим поступком продемонстрировали высокие благородные качества советского человека. Только благодаря вам я и мои друзья – радист Федоров и стрелок Серый – остались в живых, продолжаем служить своей Родине!

Полковник в отставке Дмитрий Ильич Грималовский"".

Рига, 1973 год

Литературно-художественное издание

Выпускающий редактор А. В. Нарбекова

Художник Ю.М. Юров

Корректор Г. Г. Свирь

Дизайн обложки Ю.М. Юров

Верстка И.А. Грушина

ООО "Издательство "Вече"

Адрес фактического местонахождения: 127566, г. Москва, Алтуфьевское шоссе, дом 48, корпус 1. Тел.: (499) 940-48-70 (факс: доп. 2213), (499) 940-48-71.

Почтовый адрес: 129337, г. Москва, а/я 63.

Юридический адрес: 129110, г. Москва, ул. Гиляровского, дом 47, строение 5.

E-mail: veche@veche.ru http://www.veche, ru

Подписано в печать 12.01.2017. Формат 84x108 1/32. Гарнитура "KudrashovC". Печать офсетная. Бумага газетная. Печ. л. 10. Заказ А-56.

Тираж 2000 экз. (Коллекция "Военных приключений") Тираж 1000 экз. (Военные приключения)

Отпечатано в полном соответствии с качеством предоставленного электронного оригинал-макета в типографии филиала АО "ТАТМЕДИА" "ПИК "Идел-Пресс".

420066, г. Казань, ул. Декабристов, 2. E-mail: idelpress@mail.ru