Текст книги "Приемные дети войны"

Автор книги: Ефим Гаммер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

«Военные приключения», является зарегистрированным товарным знаком, владельцем которого выступает ООО «Издательство „Вече“.

Согласно действующему законодательству без согласования с издательством использование данного товарного знака третьими лицами категорически запрещается.

Составление серии В. И. Пищенко

© Гаммер Е.А., 2017

© ООО „Издательство „Вече“, 2017

ПРИЕМНЫЕ ДЕТИ ВОЙНЫ

Часть первая

1

У Анны Петровны – худощавой женщины с юношеской фигурой и не по возрасту угловатыми движениями – настроение было испорчено с самого утра.

Скверное расположение духа привело к обычным последствиям: красные пятна выступили на лице, кожа зудела, губы невольно подергивались.

Она искала, на чем сорвать гнев. Но ничего подходящего не подворачивалось – квартира прибрана, вещи не разбросаны, и даже Клавку-растеряху не за что упрекнуть: ее куклы аккуратно сложены в картонной коробке из-под туфель. Хоть бы будильник внезапно зазвонил, что ли… Трахнула бы его о стену – малость, но все-таки полегчает. Но будильник хладнокровно и размеренно отсчитывал секунды, не торопился быть разбитым.

Только что, еще каких-то десять минут назад, Анна Петровна и не подозревала о скором расставании с домом, налаженным житьем-бытьем. Ей и в голову не приходило, что она может уехать, оставив дочь, прежде чем появится мама, которая еще в конце июня выбралась из Одессы и по сей день где-то тащится на перекладных, подав о себе лишь однажды весточку. Там, на берегу Черного моря, в городском предместье Люстдорф, где с начала девятнадцатого века обустроилась немецкая сельскохозяйственная колония, Анна Петровна познакомилась с будущим своим мужем Борухом Вербовским, тогда студентом, проходившим практику в школе, где она учительствовала. Борух был младшим братом Аврума Вербовского, отважного солдата Первой мировой войны, знаменитого на Молдаванке человека. Сам он тоже пользовался не меньшей известностью. Но не своими боевыми выходками, а поэтическими переводами классиков. Слово за слово, стихи Гейне и Рильке в оригинальном звучании, и любовь, внезапно возникшая, повела их по жизни и, казалось бы, никогда не разлучит. Распределение они получили в Славянск, здесь и окоренились у старшего из братьев Моисея Вербовского, тоже учителя и знатока немецкого языка.

Брат Боруха располагал трехкомнатной квартирой, не имеющей, по мнению Анны Петровны, должного ухода. Оно и понятно, если учесть, что его жена умерла при родах и Моисей обходился без женского пригляда, жил с сыном Колькой, баловником и непоседой, не способным заниматься домашним хозяйством, да и за собой присмотреть. Немало трудностей пришлось преодолеть Анне Петровне, чтобы наладить бытовой уклад на новом месте. И вот, когда, наконец, все вошло в спокойное русло, внезапно разразилась война, раскидала людей неведомо куда. И что теперь? Начинай все сызнова, в одиночестве, без Боруха и Моисея, ушедших на фронт. С их детьми, за которыми нужен уход да уход. Начинай… А как начинать, если гонят из дома?

Десять минут назад в дверь требовательно постучали. Анна Петровна в шлепанцах на босу ногу вышла в переднюю. Впустила раннюю гостью.

Дворничиха Пелагея Даниловна, бойкая старушонка с пританцовывающей походкой, обутая в мужские ботинки, выпалила скороговоркой:

– Принято постановление: всем невоеннообязанным выехать на строительство оборонительного рубежа. Сбор в шесть ноль-ноль. Завтра. – Она протянула Анне Петровне конторскую книгу с длинным списком фамилий на развороте и властно потребовала: – Распишитесь, гражданка Вербовская.

– Вы не по адресу! – вспылила Анна Петровна. – Я военнообязанная. Переводчица. Состою на особом учете.

– Нет-нет, и не говорите! – наступала дворничиха с нацеленным в сердце Анны Петровны химическим карандашом. – Нам сказано: всех – под гребенку. И в отношении вас сказано.

– Кем сказано?

– Кем сказано, тем и сказано! В отношении вас, гражданка Вербовская, строго определенное указание – на строительство. Вы по национальности – немка, в нашу армию сейчас вас вряд ли возьмут.

– Кто сказал?

– Домоуправ сказал.

– Много он понимает!

– Не вам судить, что он понимает. Но раз сказал, значит, понимает.

– Странно…

– И ничего здесь странного нет! Все как полагается. – Дворничиха продолжала свой бесконечный танец, прижимая Анну Петровну к двери. – Но учтите, не явившиеся в означенный срок будут у нас рассматриваться за дезертиров.

– Ну, знаете… – возмутилась Анна Петровна. – Да вы… Вы!.. Как вам не стыдно, Пелагея Даниловна!

Дворничиха усмехнулась уголками рта. Повернулась и, пританцовывая по коридору к выходу, бросила через плечо:

– Стыдно должно быть тем, кто не явится в означенный срок.

Она прикрыла за собой дверь и поспешно начала спускаться по лестнице, чтобы избавить себя от дальнейшего совершенно бесполезного разговора.

Анна Петровна вернулась в спальню. Рухнула ничком на кровать.

"Как теперь быть с детьми? На кого оставить Клаву? На племяша? Но разве можно полагаться на Кольку? Он ведь – шельма! – не постирает, не накормит вовремя. Что делать? Если бы хоть мама успела приехать! Но какие сейчас поезда?"

Колька высунулся из дверной щели.

– Кто это приходил?

– Пелагея Даниловна.

– И чего она?

– По делу…

– А… насчет стекла?

– Какого стекла? – насторожилась Анна Петровна.

– Из подвального окошка. Ничего о нем не говорила?

– Нет!

– Чего же вы расстраиваетесь?

– Отрывают меня от вас, Коля, – вот чего. В такое время! – Анна Петровна, обхватив колени руками, покачивалась на кровати в такт словам и ощущала давящую боль в груди.

– На фронт? Повестка?

– Строительные работы. Траншеи буду за городом рыть.

– Бой, значит, тут у нас будет?

– Лучше бы не у нас…

– Конечно, правильней на их территории и малой кровью, – заученно, как из книжки, сказал Колька, и тут же добавил от себя: – Но Гавроши рождаются на нашей территории. Тетя Аня, возьмите меня с собой.

– А на кого я Клаву оставлю?

– Понял. Оставляйте ее на меня. За мной как за каменной стеной. А если кто обидит ее, враз поколочу.

– Вот-вот, у тебя лишь драки на уме.

– Я первый не начинаю. А в защиту Клавки – что? – прикажете улыбаться?

Анна Петровна потянулась к тумбочке за лежащей коробкой "Казбека". Нервно поиграла пальцами, выбирая на ощупь папиросу. Размяла ее, не ссыпав ни пылинки табака на кровать. Закурила.

– Драки, драки на уме. А от отца твоего Моисея Шимоновича…

– Михаила Симоновича, тетя Аня! – поправил Колька, шмыгнув носом.

– Ладно тебе, нашел перед кем стесняться! От отца твоего никаких известий. Ранен? Убит? В плен попал? И от мужа моего, Боруха Шимоновича…

– Бориса Симоновича, – насупленно вставил Колька.

– Ничего от них. Как ушли на фронт, так и сгинули. А им нельзя в плен. Они… Фашисты всех вас… Евреев они убивают – всех, без исключения. Это нам на курсах военных переводчиков растолковали. А ты говоришь: бой тут будет. Почти до паспорта дорос, а рассуждаешь, как ребенок. Зачем нам тут бой? Пусть он будет где-нибудь подальше.

– Тетя Аня, я не Генштаб.

– Ладно тебе, балаболка! Иди завтракать, и марш на улицу.

2

Через полчаса во дворе уже вовсю шла игра в «Спасенное знамя».

Площадка, разделенная поперечной чертой на два равных поля, превратилась в театр военных действий. Здесь совершали смелые рейды в тыл неприятеля, брали в плен и освобождали из плена.

Ни одной из двух соперничающих команд не удавалось похитить чужое знамя – тонкую палочку с прикрепленной к ней полоской бумаги.

Колька под напором преобладающих сил противника отступал к знамени, воткнутому за его спиной в землю. Все меньше и меньше оставалось у него напарников. Менее изворотливые из них были "засалены" при нарушении границы, когда прорывались на территорию противника, и теперь без особой хитрости их не вызволить.

Колька согласен был рискнуть, броситься вперед сломя голову, но беспокоился – знамя, оставленное без прикрытия, легко похитить.

Мальчики из Колькиной команды стояли в позе "замри" и с надеждой наблюдали за своим предводителем, зная, насколько он, атаман "разбойников Робин-Гуда", ловок и удачлив. Много раз Колька водил их на "казаков" Володи Гарновского. И редко когда они возвращались из вылазки с постными физиономиями.

Кольцо постепенно сжималось. Все ближе и ближе подбирались противники, обжигали закостенелое лицо Кольки распаренным дыханием, проверяли его реакцию ложными выпадами. Еще секунда-другая – и знамя будет похищено. Вот он, Володя Гарновский. Мостится рядом, да не запятнать – подвижен, как ртуть, стремителен. А Санька-воробей? А Васька-рыжик? Все – как на шарнирах, и каждый уверен в победе! Еще бы не быть уверенным, когда перевес пять к одному. "Герои! Победители несчастные! Рано радуетесь! Мы еще посмотрим, кто кого!"

Колька резко взял с места. Настиг Ваську-рыжика, "засалил", тут же "зацепил" Саньку. И пока в неприятельском стане царила растерянность, метнулся в образовавшуюся между Володей и Павкой щель, бешеным спуртом прорвался через границу, высвободил из плена друзей. Ребята, как по уговору, бросились назад – успели перехватить на своей территории похитителей их знамени, которые, как ни торопились, не добежали до своего игрового поля. А Колька добежал. Он сноровисто вырвал из земли древко с трепещущей бумажкой, увертливо ушел из-под "опеки" преследователей и, невредимый, с драгоценным трофеем, проскочил пограничную черту в полуметре от догоняющего его Володи.

"Разбойники Робин-Гуда" победили.

– Ур-р-ра! – вскричал Колька, подняв над головой захваченное знамя.

– Ур-р-ра! – разноголосым хором поддержали его мальчишки.

Из парадной двери выглянула дворничиха Пелагея Даниловна – лицо напряженное, в покрасневших то ли от слез, то ли от недосыпания глазах недоумение.

– Чего орете, как оглашенные?

– Победа! Победа! – выводили легконогие сорванцы.

– Какая победа? – Пелагея Даниловна прихватила за локоток Володю Гарновского. – Что приключилось-то?

– Ничего особенного, – испуганно отпрянул мальчуган. – Колькина команда выиграла.

– Чего-чего? Выиграла? Чего выиграла? Фу ты, нечистая сила! Тут война, а они кричат – "победа!". Я-то думала – дура! – новости с фронта.

И дворничиха, освободив Володю, захлопнула за собой дверь.

3

Настенные ходики будничным тиканьем беспечно отмеряли секунды уходящего дня, очередного для войны, но не для Славянска.

Войска покидали город. Наступало полное пугающей неопределенности безвластие.

Володя Гарновский сидел у закрытого окна, оклеенного крест на крест полосками газетной бумаги, и без особого интереса смотрел на опустевшую улицу. На коленях у него лежала книга Аркадия Гайдара "Тимур и его команда". Но сегодня не читалось. Настроение было не то, пасмурным было.

Из соседней комнаты доносилось сонное бормотание Толика, младшего братишки, не ко времени подхватившего простуду, которого укачивала мама.

Немногим более часа назад Володе от нее перепало. И за что? За сущую ерунду, за вылазку на улицу! "Подумаешь, чуток погулять, и то теперь возбраняется!"

Вместо того чтобы безвылазно сидеть взаперти и нянькаться с Толиком, он сообща с ребятами провожал бойцов в поход. Ну и что тут такого? Не пропал ведь! Однако досталось на орехи, будто совсем маленький. А какой же он маленький, когда ему уже двенадцать лет?!

По примеру отчима, ушедшего на фронт сразу после начала войны, Володя потер пальцами виски, вышел из задумчивости, придвинулся поближе к окну: двор опустел, никого. Ни одной живой души.

Ещёе недавно мостовая гудела под тяжелыми повозками.

Ещё недавно запряженные цугом кони волокли по ней длинноствольные пушки.

Ещё недавно, когда он с пацанами сопровождал пехотинцев, на окраине города остановилась командирская "эмка" в зеленых разводах. По колонне прокатилось эхом: "Ротным и взводным к комбату!"

Тогда не успел Володя сосчитать в уме до двадцати, вокруг вышедшего из машины майора собралась группа военных. Кто был в пилотке, кто в фуражке. Но все с пистолетами на боку – офицеры!

О чём они совещались?

По мнению вездесущих мальчишек, на совете решалась судьба Славянска: быть здесь решающему сражению или нет.

– Надо заминировать все подступы к городу, – предложил Колька, сознавая себя самым старшим и, следовательно, самым рассудительным в компании юных стратегов. – И только в одном месте оставить проход в минном поле. По направлению к главной улице.

– Для чего? По этому проходу немцы и пойдут, – скептически заметила его двоюродная сестра Клава, востроносая девчушка с розовым бантом в смоляных кудрях.

– Пойдут, говоришь? – завелся Колька. – А это нам и нужно! Пусть идут, ловушка им обеспечена! Мы превратим все дома на улице в доты и дзоты. И зальем фашистов пулеметным огнем, забросаем их гранатами. Деваться им будет некуда. Кругом мины понатыканы. Так что одни ошметки от них останутся. Усекли?

Выдумщик с довольным видом внимал затянувшейся паузе. Вроде бы охотников оспаривать его план не наблюдается.

И вдруг…

– Чепуха все это! Ерунда на постном масле!

Кто сказал? И какого черта полез поперек батьки в пекло? Опять Володя Гарновский? Вот неймется мальцу! Еще молоко на губах не обсохло, а рвется быть первым!

Володя и не предполагал, что ввяжется в спор. Произошло это неумышленно, по сути, стихийно для него самого.

– По-твоему, получается, что немаки – полные кретины. Так-таки наобум и полезут они по твоему проходу. Сразу всем скопом. Жди! – И Володя показал Кольке кукиш. – Сначала они пошлют разведку. А потом авиацию. Так на войне делается.

– Откуда знаешь?

– Я книжки умные читаю.

– Гайдара?

– И Гайдара тоже. А он, Колька, в твои пацанские годы был уже командиром полка.

– Хорошо! Что же ты на пару с Гайдаром предлагаешь?

– Минные заграждения – это годится. Пусть остаются, как в твоем плане. Но проход делать не стоит. Стоит сделать другое. Разместить на высотках пулеметы. Фланговым огнем они положат немаков на землю. Не дадут им очухаться, не то что начать разминирование.

– Легко сказать, – процедил сквозь зубы Колька. – Положат на землю… Фланговым огнем… Книжные это слова, Володя. А если не положат? Если они все-таки прорвутся?

– Прорвутся, говоришь? Так зачем, объясни мне, наши родичи копали траншеи и окопы? Заградительная линия – это тебе не хухры-мухры! Дойдут немаки до нее и полягут – наши ведь будут в укрытии, а они на виду. Тут их фланговым огнем и порежут.

– Опять… Дался тебе этот фланговый огонь из книжек. Придумай что-то свое!

– С твоей помощью, да? – сжал Володя кулаки.

Дочурка Анны Петровны, чувствуя, что назревает драка, перебила спорщиков:

– Мальчики! Хватит кукситься! Идите лучше к командиру со своими планами. Может быть, он вас послушает и немцев разобьет. А то подеретесь без всякой пользы.

И они пошли к майору валкой походкой, подметая брюками пыль.

Комбат сидел на подножке "эмки", оббивал мундштук папиросы о планшет, в который за минуту до этого уложил почернелую на изгибах карту-двухверстку. Пальцы, как у заядлого курильщика, отливали желтизной от первой фаланги до заусенцев на ногтях.

Только что он отдал последние распоряжения – не те, что привык отдавать на маневрах, когда руководимые им "красные" перегруппировывались, наступая на "синих". Он отдал распоряжение об отходе, и теперь, выгадывая несколько минут отдыха, порывисто затягивался табачным дымом.

– Дяденька!

Тягостные размышления майора прервал срывающийся на фальцет голосок.

– Чего вам?

Он поднял голову, с удивлением взглянул на двух мальчуганов в поношенных курточках и обтрепанных брюках. Один из них, тот, кто поменьше ростом, чем-то напоминал сына Андрюшку, убитого на его глазах в первый день войны осколком авиабомбы, когда "юнкерсы" атаковали военный городок на границе.

– Чего вам? – повторил майор.

– Разрешите обратиться, дяденька командир, – по-военному начал Володя, привстав на цыпочки, чтобы быть вровень с Колькой.

– Валяй.

– Мы тут с ребятами…

– План придумали, как немцев разбить, – машинально продолжил майор.

– Откуда знаете? – удивился Володя.

– Донесли по беспроволочной связи.

– Какой?

– О-Б-С – одна бабка сказала.

– А-а, – растерялся Володя.

– Бэ! Идите домой.

– Но у нас план! – не унимался Володя, чувствуя, как Колька подталкивает его в спину. Он обиженно насупился, брови свел к переносице, отчего стал еще больше похож на неведомого ему Андрюшку.

Майор пожалел о неуместной суровости.

– Поздно вы пришли со своим планом, хлопцы, – прокуренный басок предательски дрогнул. – Раньше следовало бы… А сейчас маршируйте-ка по хатам. Матери вас заждались.

4

…По расчетам Кольки уже натикало восемь, когда он, размежив веки и потягиваясь, лениво отодвинул длинный – до пола – занавес и глянул в окно.

– Ого, ливень! – сказал он, думая совершенно об ином: чем кормить Клавку?

Паренек располагал некоторым запасом картошки и гречневой крупы. Расходовал эти продукты крайне экономно, ибо понятия не имел – до какого срока им обходиться без Анны Петровны, ушедшей на строительство оборонного рубежа и так не вернувшейся.

Косые струи дождя барабанили по стеклу и, разбиваясь о преграду, расплывались лужицей по карнизу.

"Пора будить?"

Колька посмотрел на двоюродную сестренку. Она спала на боку, уткнув потный лоб в холодную стену – ее биологические часы нуждались, пожалуй, в серьезном ремонте.

– Подъем!

Клава лишь повернулась с боку на бок, и сладко зачмокала пухлыми губами.

– Подъем! Сколько раз повторять? – недовольно, на манер Анны Петровны, проворчал Колька.

Но от девчонки – жди послушания, как же! Не добившись никакого результата, Колька метнул в нее подушку и с удовольствием наблюдал, как малышка, придя в себя, беспомощно озирается по сторонам.

– Что пристал? Что пристал? Поумнеть бы надо!

– Вставай, соня! Жрать хочется, а ты дрыхнешь.

– В чем же дело? Приготовь что-нибудь, – не вылезая из постели, ответила Клава.

– Кто тут у нас женская половина – ты или я?

– Ты! – не растерялась Клава. – Мама оставила тебя за хозяйку.

– А тебя, дуреха?

– А меня на твое попечение. Вот и готовь мне покушать.

– Спасибо за указание! "Приготовь!" – Колька сделал вид, что обиделся. – Тут себе крутишь мозги, изобретаешь ресторан из двух блюд, утром – картошка, вечером – крупа. А она… – обличающий жест, – разлеглась, как принцесса, живет на всем готовом, и еще распоряжается. Подумаешь, командир какой выискался на мою голову.

– Коленька, это ты у нас пятнадцатилетний капитан. А я – кто? Я – никто. Мне всего восемь будет.

– Вот вредина!

– Никакая я не вредина! Мне просто без мамы плохо.

– А мне хорошо – да? У меня вообще мама умерла, когда я родился. А папа? Папа где-то воюет. Ни весточки, ни привета.

– И мой папа воюет.

– Они – братья, вот и воюют вместе. А вместе – это большая сила. Не пропадут!

Колька сел на топчан, натянул разбитые ботинки на босу ногу. Затем влез в брюки, ловко танцуя на одной ноге.

5

С приходом немцев жизнь для Володи потеряла былое приволье. Сиди дома – не отлучайся! И все почему? Потому что оккупанты объявили регистрацию членов партии, евреев и цыган, а мама на эту регистрацию не пошла, и теперь опасалась ареста.

Арест… Трудно доходило до сознания мальчугана жестокое слово, выловленное из подслушанного разговора. Произошло это, когда Володя выскользнул из квартиры и, бегом спускаясь по лестнице, случайно налетел на дворника, поднимающего пьяного приятеля – колченогого инвалида Антона Лукича на второй этаж.

Потирая ушибленное плечо, дворник Сан Саныч сердито проворчал:

– Большой парень, а туда же. Так и шею свернуть недолго.

– Да брось ты его! – сказал Колченогий. – Пусть себе шею сворачивают. Думаешь, его на свободе оставят, как маман заарестуют? Держи карман шире! Кончились ее привилегии. И ему не жить без пригляда. Упекут в каталажку или исправительный дом. Как у них это называется – не знаю.

Привилегии… Какие привилегии у заводского вахтера? Форменная одежда? Наган? Да, был у нее наган, и мальчишки малость завидовали ему, Володе, по этой причине. Но больше никаких привилегий! За что же ее арестовывать?

Сан Саныч, бережно придерживая, повел колченогого домой – отсыпаться.

6

Колька, в отличие от Володи, не сидел взаперти.

По утрам, если не надо было на базар, где торговал папиросами, он уходил за городскую черту. Рыскал по заросшим кустистым ясенцем оврагам, считая, что в местах недавних боев непременно найдет какое-то оружие. Однажды, в самый притык с комендантским часом, услышал автоматную стрельбу.

Одна скорострельная очередь, вторая. И все смолкло.

На проселочной дороге лежал вверх колесами мотоцикл с коляской. Бензиновый бак был разворочен взрывом. Одна из шин прострелена навылет. Рядом валялись три фашиста с кровавыми пятнами на мундирах мышиного цвета.

Как тут не поживиться трофеями? На "шмайсер", конечно, рассчитывать мало надежды – зря, что ли, партизаны устроили налет? Сами забрали все ценное, но кое-что могло перепасть и ему.

Сначала Колька стал обладателем никелированного портсигара с выбитой на нем свастикой, затем миниатюрного зеркальца и самописной ручки с блестящим колпачком. А потом и дамского "вальтера" калибра 6,3 миллиметра.

7

Анна Петровна шла скорым шагом по улицам Славянска. Шла к своему дому мимо таких знакомых и странно изменившихся за время ее отсутствия зданий, то ли облезлых, то ли от страха съежившихся.

Ей не терпелось добраться до своего двора – "Ах вы, милые соседушки. Все еще посиживаете на лавочке?" – подняться поскорей на третий этаж, открыть сбереженным ключом дверь и – "Клавочка! Колька! Мои любимые! Как я соскучилась!"

Трудными, немыслимо трудными выдались для Анны Петровны последние недели. Не чаяла живой остаться…

Их – двести пятьдесят женщин, вооруженных шанцевым инструментом, бросили на рытье противотанковых рвов. Двадцать дней работали без перерыва, вгрызались кирками и лопатами в землю. А на двадцать первый внезапно узнали, что немцы обошли их укрепления, и они остались в тылу у врага.

По раскисшим от хлынувших дождей полям добиралась Анна Петровна до Славянска. Два раза сгорала от лихорадки. Спасибо деревенским знахаркам – выходили травяными настоями. И теперь, поднимаясь по лестнице, чувствовала одышку. На площадке второго этажа она остановилась, прислоняясь к стене, чтобы передохнуть. Сверху донесся голосок ее Клавочки.

– Тетя Маша, у вас не найдется немножко постного масла? – спрашивала она у соседки. – У нас кончилось, а картошка без масла пригорит…

Анна Петровна забыла об одышке, бросилась наверх.

8

Колченогий – в шляпе и потрепанной кацавейке – ковылял по комнате. Его ощупывающий взгляд рыскал среди разбросанных повсюду вещей. По рябому лицу плыло самодовольство.

– На чемоданах сидите? В путь-дорогу собрались? Поздно! – сказал издевательским тоном, и тут же с какой-то странной иронией, передразнивая стихотворение Маяковского, добавил: – Знаем мы эти еврейские штучки – разные Америки закрывать и открывать, вещички собирать и за ворота утекать.

Володя никогда ранее не предполагал, что Антон Лукич может быть настолько противен.

Он поселился в их доме незадолго до начала войны. Толком о нем жильцы ничего не знали. Устроился кладовщиком на завод "Красный химик". И жил себе, хмырь хмырем, считаясь мужиком замкнутым, нелюдимым.

Однако сразу же после того, как немцы заняли Славянск и вывесили свои писули о регистрации евреев и цыган, он стал каждого подозревать в принадлежности к вражьему племени, а некоторым востроносым мальчишкам приказывал скидывать штанишки, чтобы, как он говорил, "выявить их иудин корень перед лицом народа". Антон Лукич, позабыв о былой замкнутости, нахваливал гитлеровцев, изображал из себя представителя власти, стращал всевозможными карами за непослушание. Вскоре пронесся слух, что он завел конторскую книгу, куда заносил фамилии и адреса проживающих в заводском квартале евреев, коммунистов, комсомольцев, орденоносцев и всякого рода активистов. Хозяином вваливался он в чужие квартиры, требовал каких-то сведений, хитро выведывал, чьи родственники служат в Красной армии, а значит, сражаются против фашистов.

– Доигрались! – гудел Колченогий, шагая по комнате. – Кончились ваши игры в белых и красных. Все! Баста! Новый порядок!

Володя следил за своей матерью: сорвется или нет?

Мальчик не подозревал, что маму волнует сейчас другое: удалось ли ее друзьям из сформированного перед самой оккупацией партизанского отряда незамеченными уйти из города. Вместе с ними она уничтожала заводское оборудование, а потом… Потом, спутав ее намерения, заболел Толик, младший из детишек, и пришлось задержаться на свое несчастье дома.

– Ну что, Мария, будем молиться на помин души? Крест на себя наложим или в синагогу пойдем? – донимал незваный гость маму.

А она… она, словно утвердилась в принятом решении, властно оттолкнула инвалида в сторону и подошла к Володе:

– Забирай Толика и давай на улицу. Я скоро приду.

Володя насупился. Он был готов ко всему, но не к этому. "Уходить из своего дома! Бежать? Бежать в присутствии предателя? Гнать его надо! Гнать!" Но он промолчал, тяжело поднялся с кровати и, сутулясь, двинулся во вторую комнату, к братишке.

…Когда он спускался по лестнице, сверху донесся неузнаваемо изменившийся – плаксивый – голос, скорее голосок, паскудного доносителя.

– Что вы делаете? – визжал и всхлипывал голос. – Не надо! Не надо! Пощадите!

И вдруг культяпка застучала в немыслимо стремительном ритме. Хлопнула дверь – мимо него пронесся Антон Лукич.

Только тут Володя осознал, почему был выдворен из квартиры. Он вспомнил, как мама, разместив все необходимые вещи в чемодане, переложила из ненужной больше кобуры наган – настоящий наган! это он видел собственными глазами! – в боковой карман пиджачного костюма.