Текст книги "Чёрная музыка, белая свобода"

Автор книги: Ефим Барбан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

С введением же элемента импровизации в процесс формообразования в новой европейской музыке музыкальный ритм оказался в значительной степени обусловлен динамикой интуитивных, рационально не детерминированных духовно-душевных процессов, т. е. тип ритмизации совпал с казуальным принципом построения самой эстетически значимой музыкальной формы, а не только с установкой на определенный тип содержательности.

Ориентация новой музыки (нового джаза) на новый принцип образного становления и развития привела к тому, что поборник «природно-естественной» музыки и «органичного»

ее восприятия неизбежно воспринимает музыку с преобладанием ритмической нерегулярности как «абстрактную», эстетически (и даже акустически) нецелесообразную, ибо его восприятие в этом случае не подготовлено и не оправдано ни физиологически, ни эстетически, ни духовно. В этом случае целостная художественная форма воспринимается им не через чувственно-непосредственное созерцание, а предстает как конструктивно-логическое, лишь дискурсивно постигаемое построение, т. е. уже не как эстетическое произведение, – тем более, что такого рода восприятие эстетической конструкции (неадекватным ей способом) неизбежно квалифицирует ее как абсурдную, алогичную, семантически бессмысленную. Апперцепция, основанная на ассоциации музыкальной формы лишь с динамикой чувственных переживаний и образами предметно-природного мира, естественно тяготеет к регулярной ритмической организации как к «правильной», адекватной «истинному искусству», т. е. не встречающей сенсорного сопротивления, в то же время реагируя на нерегулярность как на неорганичный для искусства «ритмический диссонанс».

Таким образом, в основе выбора между регулярностью и нерегулярностью лежит проблема интенциональности. Выбор этот определяется типом творческой мотивации и ее направленностью – типом того ответа, который художник дает на экзистенционально переживаемую им проблемную ситуацию, и особенностями самой этой ситуации, степенью ее эмпиричности или духовности. Естественно, что тип творческой мотивации обусловлен уровнем самосознания художника, ибо любое художественное формообразование, по существу, воспроизводит специфику его индивидуального опыта, особенности его тезауруса. Сами же особенности сочетания и масштаб преобладания ритмической регулярности и нерегулярности в отдельном музыкальном произведении отражают момент превалирования и диалектику развития рационального и бессознательного, первородного и культурного, предметно-эмпирического, имманентного и трансцендентно-духовного.

Ритмическая нерегулярность в классической европейской музыке всегда подавлялась регулярностью. Присутствие ритмической нерегулярности в гомофонно-гармонической музыке было вызвано чисто содержательной (формальной) необходимостью: потребностью в создании и разрешении конфликтности. Нерегулярность в ней воспринималась как нарушение «естественного» развития, эмоциональной гармонии (а по существу, как нечто «темное», чуждое и противостоящее «светлому»: добру, красоте, истине). Ритмическая нерегулярность в такой музыке была объектом подавления (так сказать, «мальчиком для битья»), явлением, необходимым для самоутверждения регулярности (разумного и высокого). Поэтому, как правило, в европейской классической музыке и традиционном джазе ритмическая регулярность неизменно восстанавливалась после прохождения ритмически нерегулярного фрагмента, а нерегулярность «наказывалась», «ниспровергалась», «отвергалась». Негативная роль нерегулярности в классической европейской музыке была следствием специфики ее философской направленности и особенностей рационалистического и натуралистического мировосприятия эпохи. Естественно, что в новой музыке роли переменились – теперь уж нерегулярность отыгрывается за многовековое угнетение и бесправие.

Однако не следует рассматривать нерегулярную ритмику лишь как хаотическую акцентность, не подчиняющуюся никакой логической системе. Линейная периодичность, свойственная любой гомофонно-гармонической музыке (в частности, и старому джазу), – не единственный вид ритмической закономерности.

Средством создания ритмической нерегулярности как в старой, так и в новой музыке обычно было нарушение квадратности (введение нечетных тактовых групп), использование переменного такта, синкопирования, акцентной нерегулярности, полиметрии. Но анализ созданной с помощью этих средств ритмически нерегулярной музыки нередко

приводит к выявлению в ней определенной закономерности. К примеру, использование смешанных тактов обычно строится как гемиола (как отношение 2:3), или как соотношения арифметической прогрессии (убывающей или возрастающей), или как отношения ряда Фибоначчи (в котором сумма двух предыдущих чисел равна последующему), или как ротация и контрротация (4-5-3-2; 5—3—2—4; 3-2-4-5 и т. д.). Таким образом, нерегулярная ритмика нередко таит в себе просто иную, непривычную закономерность.

Эволюция ритмической концепции в джазе неуклонно вела к гегемонии нерегулярности. Уже в бибопе акцентуация в импровизациях солистов ансамбля была по преимуществу нерегулярной и асимметричной и не совпадала с метроритмом, создававшимся ритмической группой. В новом джазе роль ритмической группы постепенно уменьшалась. Колман и Колтрейн еще неизменно строили свои пьесы как солирование на фоне полиритма и полиметра ритмической группы. Но для музыкантов неоавангарда уже характерен отказ от традиционного в джазе деления инструментов на две группы – ритмическую и мелодическую. Нередок вообще отказ от участия барабанщика в ансамбле (немыслимый еще в 50-60-е гг.) – что явилось уже явным отходом от традиционно свойственного джазу перкуссийного принципа африканского музицирования. Лишь в новом джазе барабанщик стал полноправным участником музыкальной акции, а не создателем ритмической канвы для импровизации; ритмическая секция ансамбля перестала носить аккомпанирующий характер. Именно поэтому игра на ударных в новом джазе по сравнению с работой барабанщика в традиционном джазе производит на «традиционное ухо» впечатление постоянного солирования.

Парадоксальное явление возникло и с изменением принципа синкопирования – главным образом с отходом от так называемых "off beats" (вида синкопирования, при котором возникает незначительное опережение акцента – перенесение его с сильной доли такта на предшествующую слабую.

Явление это, свойственное мелодике традиционного джаза, всегда противостояло регулярной метрической пульсации ритмической секции – основному биту). Синкопирование – такое же характерное и естественное для джаза явление, как его отсутствие для неджазовой музыки. Синкопа в джазе – закономерность, а не исключение. Именно поэтому эффект синкопы в джазе не имеет ничего общего с этим эффектом в неджазовой музыке. В неджазовой музыке это явление воспринимается как парадокс, ибо традиционное европейское «чувство такта» требует акцента на сильной доле. В джазе же наоборот: акцент на слабой доле не воспринимается как перенос, ибо «джазовое чувство» не ощущает потребности в акценте на сильной доле – это в джазе не является нормой. Эффект синкопы в музыкально-классическом смысле в джазе воспринимает лишь джазовый неофит – человек, воспитанный на неджазовой музыкальной культуре. Поэтому нередкий отказ музыкантов нового джаза от синкопирования зачастую производит на джазового слушателя психологический эффект, в чем-то сходный с восприятием синкопирования в классической музыке – эффект эмоционального перебоя, отхода от свойственной джазовой музыке концепции жизнечувствования, эффект случайного отклонения от основного направления развития. Несомненно, что чувственные и эстетические последствия этого эффекта в обоих видах музыкального искусства не всегда совпадают.

Проблема изменения ритмических концепций в джазе тесно смыкается с проблемой свингообразования. Свинг вовсе не является, как это принято думать, феноменом, свойственным исключительно джазу. И рок, и соул, и даже народная испанская музыка (фламенко, например) нередко обладают интенсивным и развитым свингом. Но тем не менее свинг – непременный компонент именно джаза (наряду с импровизацией, специфическим звукоизвлечением, индивидуальной экспрессией и определенным метроритмом). Ни африканская, ни европейская музыка свингом не обладают.

Характерно, что свинг явился порождением гибридной музыкальной культуры (джаза).

Несомненно, что понятие «свинг» исторично – в разное время под свингом понимали довольно разные проявления особенностей восприятия (точнее, особого психического напряжения при восприятии). Музыка различных джазовых направлений обладает различным качеством свинга. Для современного джазового музыканта и слушателя музыка архаического новоорлеанского стиля вообще не свингует, а с точки зрения традиционалиста, новый джаз почти начисто лишен свинга. Чувство свинга не только носит субъективный характер, являясь врожденным, но развиваемым качеством, природным даром, оно также обладает высокой способностью к стереотипизации, как, впрочем, и элементы формы, ритма или интонационные обороты.

Замечено, что обильно синкопированная музыка не свингует (хотя синкопирование – одно из необходимых условий свингообразования) и что не свингует также чрезмерно «горячая» музыка. Вообще горячность исполнения вовсе не всегда сопровождается свингом. А с другой стороны, «прохладный джаз» (кул), к примеру, обладает в среднем более развитым и изощренным свингом, чем диксиленд (обладающий скорее соматическим, элементарно-физиологическим воздействием, чем свингом), ибо в куле огромное значение при свингообразовании приобрел элемент расслабления, разрядки – также один из непременных компонентов свинга. Таким образом, в каждом джазовом направлении акцент при свингообразовании делался на различные музыкальные и психофизические элементы исполнения и формы.

Качество свинга в старом джазе было тесно связано с особенностями метроритма, в частности, с особенностями синкопирования и акцентуации. Но главнейшее значение для возникновения свинга имела, конечно, личностная экспрессивность импровизатора (то, что в джазе называют драйвом– «жизненным порывом»). Но если в старом джазе

свингообразование обычно обусловлено и благоприятным для него темпом, и правильным синкопированием, и наличием off beats, создающих эффект конфликта между регулярным метром ритмической группы и ритмом импровизации солиста, способствующих созданию «эффекта ожидания», и «завораживающим эффектом» ритмической пульсации, а также чисто «телепатическим» воздействием личности импровизатора, то в свободном джазе при свингообразовании неизмеримо возросла роль звукоизвлечения (тембрально-вы-сотных его характеристик), значение конфликта расслабления и напряжения, а также драйва при одновременном уменьшении роли метроритмических условий свингообразования. Впрочем, и неджазовые метроритмические концепции оказались довольно благоприятны для свингообразования; в частности, индийские тала, как показала джазовая практика, создают весьма способствующую свингу инфраструктуру (стоит хотя бы сослаться на музыку ансамбля «Орегон»).

Уже Роллинс и Долфи на рубеже 50-60-х годов доказали возможность создания свингующей импровизации на саксофоне без сопровождения. Брэкстон, развивая эту традицию, доказал возможность создания свингующей музыки без аккомпанемента, используя сложнейшие нерегулярные ритмические структуры [73]73
   ^{См., например, его двойной альбом «For Alto» (Delmark 420/421).}


[Закрыть]. Свинг в такой музыке продуцируется уже и за счет новых конструктивных элементов свингообразования, и за счет усиления или изменения роли старых: артикуляции, тембра, динамики звуковысотных интервальных ячеек.

Но артикуляция, тембр, динамика синкоп и структурных микроэлементов музыки (зачастую отдельных нот) сами по себе, конечно, не обеспечили бы появление свинга в такого рода музыке. Решающее значение здесь (как и всегда) играет спонтанная экспрессивность импровизатора, его джазовое чувство, способные придать высочайший эмоциональный накал структурным построениям импровизации.

Динамическая звуковысотная структура, умение оперировать паузой, правильно чередовать диссонантные и ритмически нерегулярные звуковые комплексы с консонантными и ритмически регулярными фигурациями (что связано с необходимым для свинга чередованием напряжения и расслабления), создание новых интонационных оборотов, усиление роли тембральных мотивов, незавершенность динамики музыкального развития, сопровождающаяся непрерывной сменой темпа, тембра и регистров – все эти факторы способствуют созданию музыкальной структуры, чрезвычайно благоприятной для возникновения свинга. Но при этом всегда следует помнить, что все эти элементы формообразования и исполнительские приемы еще не гарантируют появление свинга в музыке. Лишь спонтанность музыкального высказывания наделяет создаваемую импровизатором благоприятную для возникновения свинга эстетическую конструкцию «свинговым качеством», которое слушатель «высекает» из нее при восприятии, преобразуя в свингующую эмоциональную вибрацию своих чувственных переживаний.

Естественно поэтому, что благодатная для свинга музыкальная структура не всегда бывает наделена свингом, ибо не всегда оказывается оплодотворена, одушевлена личностной экспрессивностью импровизатора. Новый джаз (как, впрочем, и старые джазовые направления) может и не обладать свингом (как и любая музыка, он может быть плох, банален или бездарен). Наличие и интенсивность свинга зависят также и от установки импровизатора на свингообра-зование (на создание благоприятных структурных условий для него), и от содержательных задач, которые он ставит перед собой. Свинг – не единственный и не главный критерий джазовости или эстетического достоинства музыки, как некогда полагали джазовые пуристы (тем более, что современный рок и ритм-энд-блюз довольно успешно создают свингующую музыку по традиционным джазовым рецептам). Во всяком случае, слушатель должен помнить, что его чувство свинга, как и его восприятие, может быть не универсальным и недостаточно пластичным, т. е. не пригодным для адекватного постижения всех типологических проявлений свингового феномена в музыке всех джазовых стилей и направлений. Более того, само содержание понятия «свинг» подвержено такому же историческому развитию и изменению, как содержание понятия «диссонанс» или представление о тембральной красоте звука.

Кстати говоря, именно утрата чувства свинга при восприятии нового джаза и явилась главной причиной отхода от него традиционной джазовой аудитории и широкой публики вообще. Само появление поп-музыки и рока в значительной степени явилось следствием имплицитного, а нередко и чрезмерно изощренного для гедонистического восприятия, характера свинга в свободном джазе.

Параллельное с эстетическим сдвигом в европейском искусстве XX века возникновение массовой культуры с совершенно полярным эстетическим идеалом и противоположной философской направленностью явилось закономерной реакцией обыденного сознания и «естественного» вкуса на ощущение бездомной чужеродности в новом мироздании и на чувство острой отчужденности в новом европейском культурном пространстве, причем реакцией как чисто филистерской (буржуазной), конформистской разновидности «массового человека», так и анархо-сексуально-утопической его ипостаси (левацко-активистской). Обе эти разновидности «естественного» человека искали спасения в чувственности, экстазе и гедонизме, т. е. в возвращении к природному, физиологическому, естественному началу (благо массовая культура чрезвычайно дифференцирована: от Оффенбаха до Чайковского и от бытовой песни и рока до традиционного джаза).

Для обыденного (профанического) сознания, связывающего отход от рационализма лишь с дионисийской иррациональностью (т. е. неинтеллигибельной, чувственной стихийностью), антирационалистическая реакция новой музыки кажется странной и парадоксальной. Но эта реакция была направлена прежде всего против негибкой и заорганизованной эстетической системы, ее закрытости и одномерности, ее структурного окостенения, художественной исчерпанности и неадекватности изменившемуся эстетическому сознанию европейца, а вовсе не только против усиления интеллигибель-ности художественного творческого акта и его восприятия. Парадоксально не это, а то, что иррациональная экстатичность, т. е. природно-стихийная, соматическая, телесно-моторная реакция (то, что обычно принимается в поп-искусстве за свинг) в своем чистом, не замутненном рефлексией виде может быть вызвана у слушателя лишь чисто рациональной по своей структуре, ритмически регулярной музыкальной конструкцией, с четким метром (или полиметром) и остинатной фигурацией (рок, поп-музыка, традиционный джаз).

Выход за пределы природного, естественного ритма, как и выход за пределы обыденного мышления, потребовал от человека определенного подавления (смирения, обуздания) своей биологической природы, своих витальных влечений и ощущений, способных постичь и выразить лишь чувственный и эмпирически наблюдаемый мир, но неспособных проникнуть в духовную, умопостигаемую сферу бытия, ритмическая организация которой уже никак не соотносится с субъективным ритмизированием. К счастью, человек оказался не только природным существом: история культуры убедительно свидетельствует о его способности и к эстетическому постижению логики нерегулярных ритмических построений, и к осмыслению неевклидовой логики структуры мироздания. В конце концов культура – результат покорения и преодоления природы в человеке, его витальных влечений; культура (пока что) всегда проявляла себя как доминирование духовного начала над инстинктом (что вовсе не означает полного его подавления).

Современная серьезная музыка явилась в определенной степени симптомом общего отхода европейской культуры от эмпиризма и натурализма. Ритмическая регулярность была главной структурно выраженной философской установкой старого европейского эстетического идеала (полностью разделявшегося традиционным джазом), поэтому изменение этого идеала повлекло за собой и изменение его формообразующих принципов.

Гармоническая организация

Джаз не создал собственного гармонического языка. Блюзовая гамма – не более чем слегка измененная разновидность европейского темперированного звукоряда. Возникший на ее основе афроамериканский лад (точнее, тональность) в основе своей был функционален. Зависимость традиционного джаза от гармонического климата популярного искусства и европейской музыки очевидна. Конечно, эмоциональность и своеобразный колорит блюзовой тональности в негритянском фольклоре и раннем джазе, бесспорно, заслуживают восхищения. Но в дальнейшем блюз был в достаточной мере опошлен популярной коммерческой музыкой. «К сожалению, – нельзя не согласиться с Андре Одером, – блюз мог развиваться только ценой почти полного отказа от своих первоисточников. Его гармонический язык был перегружен „мусором", занесенным из популярной музыки...

Правда, блюз использовали по-разному. Боперы наполняли его проходящими хроматическими и политональными аккордами, получая иногда довольно интересные результаты, которые, впрочем, часто не соответствовали его первозданному климату... Но если бы он остался верен своей перво-зданности, он, несомненно, не смог бы вовсе развиваться; а неразвивающаяся музыка мертва» [74]74
   ^{HodeirA. Jazz: Its Evolution and Essence. N. Y., 1979. P. 142-143.}


[Закрыть].

Гармоническое отставание старого джаза от европейской серьезной музыки объясняется лишь его полуфольклорным характером и тесной связью с популярным искусством. «Парикмахерские гармонии» новоорлеанского стиля господствовали в джазе чуть ли не до эпохи бибопа. Да и музыка Паркера гармонически соответствовала европейской музыкальной культуре позднеромантического периода (конец XIX века) – периода распада функциональной гармонии и перехода от диатоники к хроматическому звукоряду.

Гармония и музыкальная форма тесно связаны и взаимообусловлены. В старом джазе импровизатор был гармонически несамостоятелен – его связывало правило обязательного гармонического соответствия импровизации теме. И хотя Паркер окончательно порвал их мелодическую связь, на их гармоническую взаимообусловленность боперы покушались очень осторожно (правда, в музыке самого Паркера уже наметился переход к политональности).

Распад старой джазовой формы повлек за собой разложение традиционных гармонических представлений. Новоджазовая аккордика отошла от терцовости и квартовости; в музыке свободного джаза возникли созвучия самых разнообразных интервалов: септим, нон, секунд и др. Музыканты свободного джаза создали новые лады и новые искусственные модусы, отличающиеся необычной динамикой и звуко-высотностью. По сути дела, джаз повторил пройденный европейской музыкой путь гармонических мутаций: от блюзовой тональности (модальности) к двухладовой функциональной гармонии, затем от диатоники к хроматизму, политональности, неомодальности и атональности. Разложение диатонических принципов звуковой организации было ускорено обращением нового джаза к инокультурным (восточным) ладовым системам (пентатонике, гептатонике) и к до-функциональной модальной системе старой европейской музыки. В своем логическом завершении это привело вначале к пантональности Колмана и Колтрейна, а затем и к атональности неоавангарда.

Несмотря на отказ от гармонического способа звуковы-сотной организации, значительную часть новоджазовой продукции можно, в принципе, назвать ладовой музыкой, если понимать под ладом, как это и делает современное музыкознание, не разновидность тональности, а общий принцип звуковысотной организации, создающий интонационно осмысленную формальную структуру, тяготеющую к устою или неустою, тем более что такого рода структурные (интервальные) образования нередко являются темой или элементами темы, а тема в свободном джазе вовсе не обязательно строится как мелодический контур.

Симптоматично, что это движение к новому принципу звуковой организации сблизило свободный джаз не только с новой европейской музыкой, широко использующей всевозможные искусственные и комбинированные лады, а также полиладовость и полимодальность, но и с африканской музыкальной традицией.

В африканской музыке не существует единого, общеафриканского лада. Одни африканские народности культивируют пентатонику (кварто-квинтовое многоголосие), другие – гептатонику (терцовое многоголосие). Вообще функциональная гармония и темперированный звукоряд чужды африканской музыке.

Связь свободного джаза с джазовой гармонической традицией можно усмотреть, пожалуй, лишь в создании неомодальности – некоего гармонического гибрида искусственных или церковных ладов с блюзовой гаммой (применявшейся довольно широко Колтрейном и Сэндерсом).

Характерно, что попытки привнесения серийной техники в новый джаз не оказались плодотворными. Эти попытки делались Доном Эллисом еще в начале 60-х годов, а в Европе – Шлиппенбахом, Даунером, Тжасковским,

Одером. Но, по-видимому, джазовая специфика: импровиза-ционность, особенности свингообразования, огромное значение личностной экспрессивности – плохо сочетается с рационалистической логикой тотального сериализма.

Наиболее серьезная попытка создания новой рациональной тоновой организации в современном джазе была предпринята Джорджем Расселом. В основе его музыки лежит «Лидийская концепция тональной организации», созданная еще в 50-е годы. С тех пор Рассел неоднократно пересматривал свою концепцию, остановившись в конце концов на названии «Лидийская хроматическая концепция тональной организации». Таким образом, Рассел превратил свою концепцию из тональной организации, опирающейся на семиступенный натуральный лад, построенный на чистой диатонике, в концепцию, опирающуюся на двенадцатитоновый звукоряд, причем иерархия интервального ряда строится в ней по принципу соотнесенности интервалов с центральным тоном (т. е. по пантональному принципу).

Использование лидийского лада (который практически можно рассматривать как до мажор с повышенной четвертой ступенью) само по себе еще не наделяет музыку Рассела эстетическими признаками свободного джаза. Скорее наоборот: именно тональный принцип организации звукового материала оказывает решающее влияние на относительно традиционные особенности метроритма и структуры его музыки. Судя по его произведениям 60-х годов, его музыка эстетически ближе всего «третьему течению» и вест коус-ту – уж слишком она скомпонированна, «сделана», слишком неспонтанна. Пограничная эстетика даже лучших произведений Рассела 60-х годов [75]75
   ^{Например, записи выступления его секстета в штутгартском Бетховен-холле в 1965 г. – «George Russell at Beethoven Hall». Vol. 1&2 (MPS 15051, 15060).}


[Закрыть]довольно далека от идейных и формальных исканий новой черной музыки. Попытки Рассела сблизиться с ней пока малоудачны [76]76
   ^{Наиболее характерный пример – его альбом 1972 г. «Living Time» (Columbia 31190).}


[Закрыть]. По-видимому, главная причина его художественных неудач лежит в неприемлемом и ложном для джаза принципе формообразования. «Я верю в написанную музыку, – говорит Рассел,– которая может звучать как импровизация, но тем не менее является написанной» [77]77
   ^{Цит. по: Wilson J. S. Jazz: The Transition Years. N. Y., 1966. P. 85.}


[Закрыть]. В общем, творчество Рассела стоит особняком в панораме современного джаза, мало влияя на его развитие.

Новый джаз порвал со старой гармонической географией. Европейская гармоническая ориентация сменилась в нем более широким гармоническим кругозором – в поле зрения свободного джаза оказались звуковысотные организации всех мировых ладовых систем (стоит упомянуть хотя бы сильнейший интерес Дона Черри к индонезийской и китайской музыке, Эллис Колтрейн – к индийской, Сэндерса – к арабской и японской, Джармана – к западноафриканской и т. д.). Конечно, инокультурные гармонические реминисценции усиливают эзотеричность нового джаза. Но, с другой стороны, в гармонических комбинациях свободного джаза нельзя не усмотреть эстетического способа реализации его собственной свободы.

Характерно, что в новом джазе заметное восточное влияние не сводится к поверхностной ориенталистике, как это всегда было с восточными заимствованиями в европейской неджазовой музыке, где композитор обычно применял лишь «облагороженные», ассимилированные европейской эстетикой и слухом мелодические и ритмические обороты. Авангард пытается использовать как эстетический, так и духовный строй привлекаемой инокультурной музыки, передавая через ее форму и инструментарий имманентно ей же свойственное содержание, стремясь не подчинить ее джазовому языку, а совместить, «скрестить» с ним. В этом отношении у нового джаза есть замечательные достижения (стоит указать хотя бы на композицию Дона Черри «Вечный ритм» [78]78
   ^{Don Cherry. «Eternal Rhythm» (MPS 15204).}


[Закрыть]– удачное соединение фри-джазовой эстетики с балийской музыкой).

Тем не менее, хотя музыканты нового джаза используют в своей музыке и диатоническую, и хроматическую, и чет-вертитоновую системы звуковых соотношений, решающую роль в ее формообразовании играют все же внетональные и нефункциональные системы звуковой организации. Гармонические концепции не имеют существенного значения в эстетике нового джаза. Впрочем, это общая тенденция в современной музыке. «В настоящее время новаторство в области гармонии исчерпало себя. Как фактор музыкальной конструкции она не дает новых возможностей, к которым стоило бы прибегать. Современное ухо требует совершенно иного подхода к музыке... Ритм, ритмическая полифония, мелодическая или интервальная конструкция – вот те элементы музыкальной формы, которые подлежат разработке сегодня» [79]79
   ^{Стравинский И. Указ. соч. С. 238.}


[Закрыть].