Текст книги "Чёрная музыка, белая свобода"

Автор книги: Ефим Барбан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Традиционная форма джазового изложения (тема – импровизация – тема) затрудняла целостное (и эстетическое) восприятие джазовой композиции. Уже в музыке Паркера его импровизация мелодически и ритмически (а нередко и гармонически) ничего общего не имела с проигрываемой темой, нередко их отличали даже несхожие структурно-метрические особенности. Поэтому такая форма джазовой композиции оказалась анахронизмом уже в эпоху бибопа, ибо была органичной формой джазового мышления лишь в те ветхозаветные времена, когда импровизация в джазе представляла собой простой парафраз темы и когда ее связывали с темой тесные мелодические, ритмические, гармонические и структурные отношения. Возможно также, что джазовая традиция двойного проигрывания темы попросту заимствована у европейской классической музыкальной традиции da capo – традиции заканчивать вариационный цикл проведением темы.

С возникновением современного джаза, когда импровизация в джазе стала, по существу, самостоятельным художественным актом в тематической «обложке», обязательное проигрывание темы в виде экспозиции и коды стало художественно неоправданно. Но еще долго джазмены не решались отбросить обветшавшую и эстетически исчерпанную форму традиционной джазовой композиции, которая гальванизировалась даже авангардом (Колман, Шепп, Долфи, Браун и многие другие). Несомненно, что эта композиционная инерция

была связана с длительной художественной изоляцией джаза и с полуфольклорным характером его традиционных направлений – общеизвестен удивительный консерватизм и традиционность музыкальной фольклорной формы (с которой джаз связывала прежде всего устная природа функционирования).

Неразвитость эстетической системы традиционного джаза, его близость фольклору явились причиной того, что он обладал главным образом функциональной внемузыкальной семантикой (танцевально-моторной). Чисто эстетическая (созерцательно-образная) функция в любой музыкальной культуре возникает лишь на высоких ступенях ее эстетического развития. Фольклор же всегда функционален (обычно ему свойственны ритуально-магическая, танцевальная, дидактическая и другие функции). Лишь в авангарде джазовая семантика окончательно перестала быть функциональной, утилитарной, связанной с неким внемузыкальным смыслом, или «пользой», или с остаточными явлениями такой функциональности.

В конце концов требования свободной обработки звукового материала заставили большинство музыкантов нового джаза отказаться от традиционной формы джазовой композиции. Даже всегда эстетически довольно умеренный Джо Хен-дерсон и тот выпустил альбом (1972 г.), где отказался от «тематического сэндвича» [65]65
   ^{Joe Henderson. «Black is the Color» (Milestone MSP 9040).}


[Закрыть]. Конечно, музыканты нового джаза используют тематический материал в своих пьесах, но уже не в качестве обязательных экспозиции и репризы. Так, известный новоджазовый композитор и пианист Александр фон Шлиппенбах замечает, что его «темы никогда не появляются в начале произведения, всегда где-нибудь в его середине» [66]66
   ^{См. аннотацию Иоахима Берендта к альбому A. von Schlippenbach"Globe Unity" (MPS 15109).}


[Закрыть].

Вообще, в современной музыке возникло новое понятие тематизма: темой в композиции может служить не обязательно мелодическая фигурация, а любой элемент фактуры, в частности и тембр, и ритмический рисунок, и ладово-гар-монический принцип, – любое сонорное или высотно-ритмическое образование, способное к развитию.

Характерно, что с отказом от обязательного проигрывания темы собственно тематизм джазовой композиции (понимаемый как идейная, содержательная насыщенность музыки на единицу времени) ничуть не понизился. Композиции Чикагского художественного ансамбля, ансамблей Брэкстона, Хампеля, Тэйлора, в которых нередко отсутствует стандартная репризная форма джазовых пьес, достигают предельной тематической (идейной) насыщенности.

Обычно в пьесах многих ансамблей нового джаза присутствует не одно, а несколько тематических построений, ибо новый джаз неизбежно политематичен, так как использует полифонический художественный метод, требующий одновременного развития и столкновения нескольких личностных (авторских) художественных истин-тем.

В новом джазе музыканты редко используют вариационный, разработочный принцип развития. Вообще вариацион-ность как любое, пусть самое видоизмененное, повторениетематического материала все более замещается в свободном джазе принципом эволюции звукового материала с качественным изменением структуры, ведущим к возникновению новых структурных связей и отношений.

Но в конце концов и вариационное тематическое развитие может исходить не из написанной и проигранной 32-тактной и часто заимствованной темы, а выводиться из одного предложения или фразы, одного интонационного комплекса, тембрального или ритмического образования, что в гораздо большей степени приближается к идее создания органичного художественного целого, к идее произрастания из зерна, развития из ядра, точки отсчета.

Формальный атематизм композиций нового джаза не только способствует более цельному их восприятию, но и приводит к усилению реальной тематической насыщенности музыки за счет свободного введения тематического материала и неизбежного политематизма, усложнивших и разнообразивших структурные связи целого и его частей, что практически привело к увеличению значимых структурных образований в музыке и уменьшению бессодержательных фактурных построений, снижению лишенной семантической нагрузки орнаментики, использованием которой изрядно грешили даже гении старого джаза: Армстронг, Эллингтон, Паркер. Естественно, не стоит винить за это их лично, так как они лишь следовали логике развития используемых ими эстетических систем – в этом смысле блестящие красивости фейерверков традиционных трубачей ничем не отличаются от пустопорожней акробатики боперов в верхних регистрах. Впрочем, джаз здесь вовсе не исключение. С тем же основанием можно противопоставить изрядно разбавленную многоречивость Вагнера или Брукнера содержательнейшему лаконизму и афористичности Веберна или Булеза, использовавшим совсем другие художественные принципы. Но, конечно, главной причиной структурной перестройки современного джаза было окончательное созревание эстетической системы джазового искусства, приведшее к расширению идейно-содержательного диапазона.

Архитектоника нового джаза уже не позволяет анализировать или воспринимать отдельные части джазовой пьесы как эмоционально или формально законченные. Отдельные части композиции в новом джазе осмысляются лишь при их совместном восприятии; композиция в новом джазе – не статичная и инертная конструкция, а структура, порождающая смысл лишь в сочетании и соотнесенности своих частей (как гештальт). Поэтому-то семантика новоджазовой пьесы возникает как функциональные отношения элементов ее структуры; смысл музыки рождается не как сочетание смыслов ее отдельных составляющих, а вытекает из свойств ее целостности (так же, как, скажем, восприятие аккорда вовсе не является суммой восприятий составляющих его тонов).

Музыканты свободного джаза отчетливо осознавали эти особенности своей музыки (свойственные, впрочем, любой художественно развитой эстетической системе, не говоря уже о европейской серьезной музыке). В интервью, которое дали Альберт и Дональд Эйлеры Нэту Хентоффу, они советуют, как слушать их музыку: «Только не сосредоточивайтесь на нотах и подобной чепухе, – говорит Дон. – Вместо этого попытайтесь следовать за звуком. Все дело в следовании за звуком». А Альберт добавил: «Вы должны понять звуковые соотношения внутри самой музыки. Вы должны попытаться слушать все вместе» [67]67
   ^{Аннотация к альбому A. Ayler «In Greenwich Village» (Impulse! 9155).}


[Закрыть].

Динамизм структуры, мобильность и незавершенность формы, асимметричность архитектоники, уменьшение числа музыкальных коррелятов, замена чисто ремесленного навыка способностью к духовному излиянию, исповедальному самовыражению – все это создает в новом джазе трудно расчленимую структуру музыкальной ткани, почти не поддающейся традиционному музыковедческому анатомированию; возникает музыка, форма которой постигается лишь в своей целостной данности, структурной (эстетической) целокупности. Восточное мирочувствование издавна обладало такого рода перцептивной культурой. Выдающийся дзен-буддистский наставник Кэйдзан (1268-1325) цитирует одного из мастеров дзен: «Разве есть внешняя и внутренняя сторона в прозрачной воде? Разве есть внутреннее и внешнее в пустоте? Есть лишь ясность и свет, спонтанность и бестелесность. Нет различия форм и расцветок. Нет противоположности объекта и субъекта. Все есть единое и вечное, и нет слов, чтобы описать это» [68]68
   ^{Цит. no: AnesakiM. Buddhist Art in its Relation to Buddhist Ideals.London, 1916. P. 50.}


[Закрыть].

И хотя противоположность объекта и субъекта разрешима, пожалуй, лишь в религии, в остальном перед нами замечательный пример понимания истинности лишь целостного восприятия как явлений природы, так и произведений искусства, понимания, разрешающего одновременно и антиномию целого и его частей и дающего удивительно верную концепцию органичного целого. К сожалению, от такого рода восприятия все еще далека замешанная на рационально-аналитических принципах европейская перцептивная культура.

Архитектоника: старая и новая

Если новоджазовая музыкальная пьеса постигается как гештальт, как целостное образование, свойства и смысл которого нельзя понять путем суммирования свойств его частей, то в иерархии ее гештальт-качеств доминантным качеством явилась исповедально-личностная экспрессивность (которую можно рассматривать как сущность), оказывающая влияние и на полифонизм (диалогизм) художественного метода нового джаза, и на особенности его структуры.

Именно это центральное гештальт-качество, включающее свойства, характеризующие личность музыканта, привело к выработке музыкального языка, максимально адекватного «фундаментальной настроенности» импровизатора, способствующего аутентичности его высказывания; поэтому смысл новоджазовой композиции можно усмотреть в демонстрацииизоморфной музыкальной форме духовно-душевной структуры личности ее создателя, а отнюдь не в выражениинекоего человеческого чувства. Как мы выяснили, музыка чувств не выражает, она вообще ничего не выражает,а лишь экспонирует,являя определенные динамические модели человеческого духовного, эмоционального и социального опыта. Тем более трудно выразить человеческое с помощью старой формы, где стандартное взаимное противо-

стояние доминанты, тоники и субдоминанты внутри двухла-довой системы нередко выступает в качестве абстрактной и безжизненной оппозиции этому человеческому. Даже в новой европейской музыке, разрушившей эту омертвевшую музыкальную кристаллографию, благодаря распаду старой, привычной интонации возникла своя угроза отрешения от человеческого (с которой она пытается бороться, в частности, введением человеческого голоса в свои композиции – особенно в электронной музыке). Именно поэтому по сравнению со свободным джазом любая музыка кажется порой покинутой человеком, его субъективностью.

Чрезвычайная сложность и разнообразие внутреннего чувственного и духовного мира личности должны, казалась бы, выразиться в усложнении и дифференцированности структуры нового джаза, что в общем-то и произошло. Тем не менее нередко у слушателя музыки джазового авангарда возникает удивительное ощущение естественности, органичности музыкального высказывания, т. е. некая иллюзия его простоты (так сказать, иллюзия инволюции в результате эволюции).

Нужно заметить, что музыканты нового джаза сами полуосознанно стремились к созданию такого рода эффекта, причем их к этому понуждало вовсе не гештальтистское правило прегнантности, а специфика их изменившегося эстетического сознания.

Стремление музыкантов новой черной музыки к органичности, естественности, структурному упрощению во многом было вызвано чрезмерной семиотичностью современного (доавангардного) джаза.

Органичность, естественность, структурная простота праджазовых форм (к примеру, регтайма или буги-вуги) сменились вскоре сложной ритмической, гармонической, структурной знаковостью. Чрезмерная семиотичность достигла апогея в «третьем течении». Но эта возникшая в джазе искусственная структурная усложненность (составной элемент

сложной эстетической нормативности) препятствовала быстро развивающейся ориентации эстетического сознания черных музыкантов на спонтанность, естественность, субъективность, экстатичность и органичность, явившейся в значительной степени реакций на рационализм и «заор-ганизованность» как старого джаза, так и современного им индустриально-урбанистического социума. В эстетической системе старого джаза – системе господства нормативной эстетики (а значит, и нормативной структуры) – невозможна была аутентичная реализация индивидуального внутреннего мира музыканта: ее сдерживали и вытесняли значительные эстетические ограничения и искусственность структуры, необходимость подчиняться умозрительному структурно-гармоническому ритуалу, давно эстетически исчерпанным абстрактным стилистическим канонам, лишенным для музыканта всякой актуальности. Вдобавок музыкантам новой черной музыки в этой семиотической чрезмерности виделись не только сублимативные и репрессивные инокультурные влияния, но и элементы эстетической (и иной) несвободы.

Усложнившееся содержание авангарда невозможно было выразить старым структурным языком, ибо сложность старой джазовой структуры была сложностью в себе – она была подобна сложнейшей китайской церемонии, не несущей в себе семантической, смысловой сложности, сложности содержания. Во многом повинна в этом была непластичность, немобильность, замкнутость эстетической системы старого джаза.

Возникла эстетическая необходимость в создании языка, совмещающего в себе естественность, органичность, высокую информативность и минимальную семиотичность. Решить эту проблему, не выходя из эстетической системы старого джаза, было невозможно, ибо возникшее «системное напряжение» не разрешалось в рамках старой структуры, а приводило лишь к тщетным попыткам перевести вторую моделирующую систему (джаз) в разряд первой (естественный язьпс). (Правда, об этом не стоило особенно беспокоиться: этому всегда помешала бы эстетическая природа самой музыки – наметившаяся вербализация нового джаза реальна лишь в плане тембрально-звуковом, а не структурном.) Именно поэтому назрел переход старого джаза к иному структурному принципу, к иному типу эстетической системы.

Системная смена вех была связана с пафосом естественности, первозданности, обожествлением свободы, что, в свою очередь, было связано с этническими и социальными причинами. Но несомненно, что имманентно эстетические, чисто художественные причины оказали не меньшее (если не большее) влияние на структурные изменения в новом джазе, ибо его структурное обновление – закономерный продукт его эстетической эволюции, основной элемент саморегулирования открытой эстетической системы.

В эстетике нового джаза отсутствует идея порождающей структурной модели, по которой музыкант, оперируя дискретными элементами высокой сложности и стандартной структуры, строит форму своей композиции на основе изначально известных синтаксических правил (скажем, как симфонию, сонату, квартет или как рондо, вариацию, фугу, канон и т. п.). Мотивы и фразы не в счет: в структуре любой музыки они являются лишь первичными и простейшими структурными элементами. Зато новый джаз наделен высочайшей способностью к выразительности (а не выражению), к созданию (организации) обладающих эстетическим качеством структур, руководствуясь лишь принципом органичности, лишь правилами порождения, свойственными структурной организации отдельного и уникального художественного произведения, т. е. руководствуясь логикой, имманентной самому возникающему, импровизируемому художественному (органичному) целому, а не общеобязательной абстрактной модели его формы. Отсюда и высокая непредсказуемость развития новоджазовой композиции, ибо она обладает большей способностью к самопроизвольному развитию, чем пьеса старого джаза, где регулятивная сила самостановления формы в гораздо меньшей степени подчиняет себе волю импровизатора. Всем этим новоджазовая пьеса становится сродни живому организму – она руководствуется в своем развитии лишь отражением динамической системы живого человеческого опыта, всей его полноты и уникальности, не нивелированной и не обедненной безличными нормами и моделями (ибо центром развития в ней является личность импровизатора).

Старый джаз оказался идеальной семиотической системой с явно выраженными структурными связями. Но не следует мыслить структуру нового джаза по аналогии со старым (что, по существу, и делает Хекман, находящийся в плену старых структурных представлений). «Неупорядоченность», недискретность, некаденционность структуры нового джаза – отнюдь не недостаток этой музыки, а необходимое условие ее существования, эстетическая закономерность, связанная с семантикой самой музыки.

Конечно, новый джаз не бесструктурен: культурное усвоение предполагает изначальную систематизацию усвояемого, т. е. его оструктуривание; новый джаз – не исключение. Несомненно также, что и структура авангарда уже чревата своим собственным «напряжением». Разрешится ли она от этого бремени в рамках своей эстетической системы или это будет стоить ей жизни – покажет будущее. Но главные качества формы (структуры) свободного джаза: высочайший динамизм развития и открытость – явятся залогом его постоянной способности к самообновлению.

МУЗЫКАЛЬНАЯ ФАКТУРА

Музыкальный материал предлагает неисчерпаемые возможности, но каждая такая возможность требует нового подхода...

Арнольд Шёнберг

Хотеть быть свободным – значит осуществлять переход от природы к морали.

Симона де Бовуар

Любое новое джазовое направление поначалу воспринимается как некое отклонение от эстетической нормы. Сами отклонения от нормы осмысляются слушателем прежде всего как утрата эстетической системой предсказуемости развития и как разрыв между эстетическим знаком и его значением. Но если первое впечатление от нового музыкального направления является, по сути дела, восприятием отклонений от нормы, ощущением отсутствия ограничений в средствах выражения, то более позднее (и, как правило, ретроспективное) его восприятие позволяет понять, что явления, воспринимавшиеся поначалу как полные или частичные отклонения от эстетической нормы и стиля, сами со временем складываются в новую (возможно, менее жесткую) нормативность. Без такого самостановления эстетической нормы и стереотипности невозможно плодотворное функционирование развивающегося искусства. Дальнейшее выяснение особенностей формы свободного джаза, в частности его фактуры (ритма, гармонии, мелодики, фонизма), поможет наметить контуры его формирующейся нормативности.

Время и пространство новоджазовой формы

Реакции человека на свое окружение опосредованы символической сетью языка, науки, искусства, религии. Кант впервые отделил понятийное (научное) мышление от художественного, связав последнее с миром свободы (см. его «Критику способности суждения»). Он впервые доказал ценность суждений, связанных с художественным утверждением, выведенным без интеллектуальной работы, без рефлексии, показав, что чистая форма – единственная реальность, с помощью которой созерцаются художественныеидеи. Различие идей закреплено в различии форм.

Идея накладывает свой отпечаток на все элементы формы, по существу сливаясь с ней; сам выбор той или иной формы

в искусстве продиктован семантическими причинами. Без разработки новой джазовой формы авангард не смог бы овладеть полифоническим (диалогичным) художественным методом, т. е. не смог бы стать выразителем не только физиологически предметных, завершенных форм бытия и сознания, но и открытых, духовных его форм. Потому-то появление новой джазовой формы было так закономерно, ибо само возникновение нового джаза было продиктовано необходимостью отражения нового афроамериканского эстетического, религиозного, этнического и социального сознания – особенно внутренне-личностной сферы его нового духовного опыта.

Проблема формы в доавангардном джазе всегда стыдливо замалчивалась его исследователями. Умолчание это легко понять, ибо практически форма старого джаза представляла собой тему и вариацию, структура которых сводилась либо к 12-тактовой форме блюза, составленной из четырехтактовых групп (по схеме АА,В), либо к 32-тактовой реп-ризной структуре эстрадной песни, образованной восьмитак-товыми группами (по схеме ААВА). Редкие исключения лишь подчеркивали это правило.

В джазовом музыкознании возникло убеждение, что форма – самый второстепенный элемент джазовой музыки, чуть ли не рудиментарный ее компонент. Возникло даже мнение, что именно в этом и заключается специфика джаза. В примитивности джазовой формы усматривали не недоразвитость, а имманентную особенность его эстетики. Иоахим Берендт даже создал теорию, по которой компенсацией примитивности формы (доавангардного) джаза является его ритм. Берендт утверждал, что «нет такой музыки, в которой ритм и форма обладали бы равной значимостью. Музыку организует либо форма, либо ритм. Там, где форма получила столь высокое развитие, как в Европе, ритм отходит на второй план. Там же, где наиболее существенным элементом становится ритм, страдает форма» [69]69
   ^{BerendtJ. Wariacje па temat jazzu. PWM. Krakow, 1961. S. 34.}


[Закрыть]. Ритм и форма, по Берендту, – два различных принципа музыкальной организации. По его мнению, джаз выбрал ритм не случайно, ибо ритм якобы организует музыкальный материал во времени, а джаз по сути своей связан именно с этим феноменом, тогда как форма организует музыку в пространстве, а это – удел европейской музыкальной культуры. Оба типа музыкальной организации отражают якобы эстетическую разнонаправленность этих видов искусства [70]70
   ^{BerendtJ. Op. cit. P. 34.}


[Закрыть].

Безапелляционная категоричность этих берендтовских утверждений сравнима, пожалуй, лишь с глубиной их наивности. Хотя Берендта частично оправдывает то обстоятельство, что мюнхенское издание его книги, где он развивает эти идеи, вышло в свет еще в 1956 году, т. е. до появления свободного джаза, опровергшего своей практикой его теорию. Но ведь европейская сериальная и постсериальная музыка уже не страдала ритмической лейкемией классической и романтической эпох. Слова Штуккеншмидта об «атрофии ритма в музыке белых рас», которые в подтверждение своей идеи цитирует Берендт, относятся лишь к традиционной (академической) европейской музыке (Штуккеншмидт говорит о Моцарте). Но дело не только в музыке.

С одной стороны, Берендт (сам того не подозревая) подметил один из законов функционирования художественной структуры: ослабление элементов структуры на одном уровне компенсируется их усилением на другом. Но, с другой стороны, Берендт все еще находится и плену ньютоновских представлений о времени и пространстве, если считает эти категории настолько несвязанными, что каждая из них порождает взаимоисключающие системы эстетической организации. Дело не только в том, что со времен Бадди Болдена представления о времени и пространстве в современном естествознании претерпели некоторые изменения, но главным образом в том, что в современной эстетике деление видов искусства на пространственные и временные уже стало анахронизмом, ибо наука давно отвергла представление о чисто временных и чисто пространственных формах реальности, доказав их нераздельность. В любом художественном произведении ритм является основной формой его пространственно-временной организации. Ритм не связан только с категорией времени или только с пространственной структурой, он – порождение и того и другого. Более того, восприятие ритма возможно лишь как одновременное постижение временного развертывания и пространственного становления эстетического объекта (точнее, самого художественного образа).

Это связано со спецификой пространственно-временного бытия художественной реальности. Музыкальное произведение, в частности, пребывает в троичном времени и пространстве: в физическом, или реальном (как вещь – партитура в неимпровизационной музыке и система звуковых колебаний в импровизационной); в объективном (именуемом нередко измеряемым, или концептуальным), в котором произведение предстает как артефакт, как определенная абстрактная модель реальности или система, оструктуривающая определенные идеальные представления (в пространстве это – любое геометрическое построение); и, наконец, в субъективном времени и пространстве (или психологическом, переживаемом, экзистенциальном, художественном, перцептуальном). Именно последняя пространственно-временная сфера музыкального произведения является областью, где реализуется музыкальное содержание, художественный образ и рождается собственно эстетическое восприятие; лишь она обладает эмоциональным измерением.

Музыкальное произведение как артефакт познается в результате музыкально-технического анализа, логическим, дискурсивным способом; как художественная целостность – главным образом интуитивно. Если в первом случае музыкальный опус однозначен, односмыслен для всех, для любого восприятия, то во втором – многосмыслен и многозначен.

В первом случае время сходно с физическим временем, оно измеряемо и объективно. Во втором случае – оно неизмеримо, субъективно, парадоксально. Развертка музыкальной конструкции в объективном времени и пространстве дает линейную протяженность; развертка же ее во времени субъективном практически невозможна, ибо это время неделимо, так как не сравнимо ни с какой единицей измерения (т. е. нелинейно); переживание, ощущение этого времени многозначно и различно у разных слушателей. Следовательно, в таком времени-пространстве вообще отсутствует метрический размер, а ритм не сводим к периодической повторности.

В субъективном, художественном времени-пространстве существуют элементы, не имеющие аналогов в реальности, отсутствующие среди явлений, существующих в физическом времени-пространстве, и не сводимые к линейным временным процессам (настроения, фантастические и идеальные представления и т. п.). Эти элементы в силу целостного восприятия любого художественного образа воспринимаются си-мультанно, одномоментно, т. е. нелинейно, непоследовательно, нерегулярно, но тем не менее пространственно и ритмично.

Принятое в музыкознании представление о ритме как о происходящем в определенном порядке чередовании событий, вызывающем у слушателя эффект ожидания, вовсе не должно связываться с идентичностью этих событий или равновеликостью их длительностей. Ритм в такой же степени связан с неупорядоченностью, как и с порядком, как с нормой, так и с отклонением от нее. В современной музыке уже невозможно определить единицу измерения ритма. Свободные ритмические построения нового джаза также окончательно порвали с атавизмами мензуральной музыки и тактированностью.

Таким образом, художественный ритм не может быть отождествлен с ритмом природно-физических, биологических, технологических и других процессов или их моделей. В художественном произведении он обусловлен спецификой субъективности восприятия и семантикой самой эстетической конструкции. И хотя звуковое художественное произведение дается во временной последовательности (т. е. существует и в объективном времени), восприятие его осуществляется за пределами физического и объективного времени, во времени субъективном, психологическом, что, собственно, и позволяет воспринимать его ритм как феномен, формирующий художественную целостность, не только наделенную пространственными характеристиками, но и способную сводить временную длительность к совершенно различной (субъективно обусловленной) и мобильной продолжительности. В современном музыкознании ритм рассматривается не как количественная характеристика, измеряемая единицей времени, а как важнейший элемент музыкального смыслостроения.

Особенности и разновидности музыкальной формы обусловлены характером выражаемых ею художественных идей. Мысль, идея ищет адекватную форму выражения. Уровень и особенности содержательности произведения выявляются через его форму. Недоразвитость и примитивность джазовой формы Берендт объясняет спецификой его эстетической системы, тогда как причина этого в другом: в законе адекватности формы типу и уровню содержательности произведения. В традиционном джазе и не могла развиться изощренная или крупная форма, которая всегда является выразителем не менее изощренного и сложного содержания (принцип содержательности формы). Традиционный джаз близок фольклору. Простота структуры старого джаза – естественное следствие его идейной, содержательной простоты. Из традиционного джазового эстетического материала никакой гений (даже такой, как Армстронг, Паркер или Монк) и не смог бы создать ничего, кроме структурно сходной с песенно-эстрадной темой вариации (импровизации) – «даже орлица не в состоянии высидеть орленка из куриных яиц» (Шёнберг).

Правда, новый джаз не создал канонизированных жанровых разновидностей своей формы, но тем не менее большинство его композиций тяготеет к сюитообразным квар-тето-квинтетным и концертоподобным по форме пьесам для камерного ансамбля. Длительность таких пьес практически не ограничена и достигает длительности средней симфонии или концерта. Вряд ли, как это принято думать, переход от традиционной трехминутной джазовой пьесы к двадцати-, сорокаминутным композициям связан с прогрессом в технике грамзаписи – с переходом на долгоиграющую пластинку. По крайней мере в течение десятилетия после начала производства таких пластинок (вплоть до возникновения свободного джаза) традиционная эстрадно-песенная длительность пьесы была стандартной в джазе. Крупная форма возникла лишь с изменением самой эстетической системы джаза, с изменением его содержательной направленности.

Тем не менее Берендт прав в одном: значительное ритмическое превалирование действительно было отличительным признаком доавангардного джаза (особенно по сравнению с относительной примитивностью и неразвитостью других элементов его музыки – гармонии, формы). Репризность, квадратность, ритмическая регулярность старого джаза действительно создавали впечатление подчеркнуто горизонтального временного движения, впечатление ритмического доминирования. Да так оно и было, ибо регулярная ритмическая пульсация являлась основным носителем староджазового содержания.

Ритмическое преобладание в старом джазе (в новом джазе роль ритма не уменьшилась, а дополнилась резким усилением роли других элементов фактуры) объясняется функциональностью этой музыки и последствиями его остаточного синкретизма, т. е. сохранившимся пережитком тех времен, когда все содержание «джасса» сводилось к созданию ритмического рисунка для танца, аккомпанемента для культовых песнопений или афроамериканского фольклора. Чисто эстетическая созерцательность восприятия была еще чужда архаическому джазу (да и не только архаическому).