Текст книги "Лондон"

Автор книги: Эдвард Резерфорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 77 страниц) [доступный отрывок для чтения: 28 страниц]

Но если бы на старое аббатство оглянулся Вальдус Барникель, чего он не сделал, то не нашел бы в нем никакого изъяна. В тот день мир исполнился для него совершенства.

– Я самый счастливый человек в Лондоне, – сказал он самому королю.

Вальдус Барникель Биллингсгейтский был кругл как шар. Казалось, что природа, решившая заключить неимоверную силу и темперамент его предков в пространство поменьше, смекнула, что столь кипучую энергию возможно сковать, дабы избежать взрыва, исключительно сферой, идеальной и прочной. Он был гладко выбрит, хотя рыжие патлы свисали чуть ли не до плеч, и носил меховую шапку. Вальдус излучал уверенность.

И он имел на то основания. Ибо разве обычные рыботорговцы не вознесли свой промысел до городских высот? Он уже носил красные одежды олдермена. Обращаться к нему впредь следовало «сир». Что же касалось унижения горделивых аристократов Буллов, которых он ненавидел всю жизнь, то Барникель признавал: «Моя душа наполнилась медом». Действительно, отныне ему было незачем преклоняться даже перед зажиточностью Буллов, благо Барникель сам разбогател.

Его путь к богатству типичен для рыботорговцев. Вскоре после правления короля Иоанна семья приобрела рыболовецкое суденышко, затем еще одно. К рождению Вальдуса она располагала не только складом на биллингсгейтском причале и огромной лавкой на рынке с шестью молодцами за стойкой, но и, главное, – подобно нескольким преуспевшим лондонским торговцам рыбой – вторым опорным пунктом для торговых дел. Это был маленький, но деятельный порт под названием Ярмут, находившийся почти в сотне миль от Лондона на восточном побережье. Там у семейства имелось еще два рыболовных судна и половинная доля в чрезвычайно доходном грузовом корабле. Именно в Ярмуте Барникель обрел жену – свою великую удачу, а также влился в любопытное историческое движение.

С Нормандского завоевания обширная территория Восточной Англии веками жила старинным укладом. Да, прибыли и чужаки, в основном фламандские ткачи, чьи навыки нашли себе достойное применение. Но все эти неохватные пастбища, леса и болота, по сути, оставались под действием датского права: земля англов и датчан, поселенцев и купцов – обособленный, независимый край, открытый лишь буйному восточному ветру с моря. Как и остальная Англия того века, восточная ее часть разбогатела. Самым приметным предметом экспорта стало собственное сукно двух разновидностей по названию деревень, где сосредоточилось производство: Керси на юге и городишко Ворстед – на севере.

Поэтому Барникелю естественно было жениться на богатой юной наследнице из Ворстеда, чей род, как и его собственный, восходил к мореплавателям-викингам. Благодаря этому его состояние удвоилось. Когда он забрал жену в Лондон, за ней последовала вся семья.

Среди многочисленных переселенцев, стекавшихся тогда в столицу, купцы из Восточной Англии представляли значительную часть. Барникель недавно заметил: «Люди уже и говорят-то иначе. Совсем как женина родня!» Но он не распознал в этом небольшом изменении местного лондонского выговора сигнала о более глубоком историческом сдвиге. Потому по случайности или велением судьбы в конце XIII века скандинавы возвращались в Лондон – не как морские пираты, но как их солидные потомки, представители нового среднего класса.

Вальдус был богатым купцом. Торговал, разумеется, по-прежнему рыбой, но его суда доставляли в придачу меха и древесину с Балтики, а также зерно и даже вино. Еще вчера – олдермен. А сегодня? Он совершенно не был готов к тому, чтобы с утра его призвал к себе сам король Эдуард.

Совсем недавно он стоял перед рослым седобородым монархом, и глаза короля неотрывно смотрели в его собственные.

– Ты нужен мне, – изрек монарх. – Для моего парламента.

И рыботорговец зарделся, едва поверив в такую честь. Барникель – в парламенте!

Когда король английский Эдуард I решил дважды в год созывать, как он именовал их, парламенты – обычно в Вестминстере, – то проявил свойственные ему коварство и прозорливость. Помня об унижении отца и деда, упрямство которых загнало их под пяту баронских советов, он действовал намного умнее. Никто и никогда не посмел бы сказать, будто Эдуард правил без сторонних советов. Для всякого важного решения он созывал не только совет баронов, но и другие заинтересованные стороны. Если дело касалось Церкви, то приглашал представителей духовенства; если торговли – бюргеров из городов; если общей воинской повинности – местных рыцарей. А иногда – всех перечисленных скопом. Такие парламенты наблюдали и за отправлением королевского правосудия, где присутствовавший в совете король являлся также судом последней инстанции. Да, монарх нередко издавал законы самостоятельно, совещаясь лишь со своими тайными советниками. Но он никогда не заходил слишком далеко и всегда заручался содействием парламентов.

В точности так же, как он сокрушил власть лондонского мэра и его олигархов при помощи мелкого купечества, монарх мог применить парламенты для обуздания своих феодальных вассалов, что делал снова и снова посредством законодательных актов. В меньшей степени мог даже Церковь ограничить. И вот при короле английском Эдуарде I великий институт парламента впервые начал приобретать очертания: не для того, чтобы, Боже упаси, вверить власть народу, но с целью упрочить политическое влияние короля, простиравшееся все дальше и глубже.

Случилось так, что накануне заболел один лондонский парламентарий.

– Вот я и призвал тебя, – улыбнулся король Эдуард Вальдусу.

Конечно, неспроста. Барникель не дурак. Если в этом парламенте монарху понадобились купцы, то это означало, что он хочет обложить города налогами. И возжелал многого, раз был готов польстить новоиспеченному олдермену. Что ж, быть по сему.

И он обратился к Барникелю по имени.

Неудивительно, что Вальдус захотел отпраздновать знаменательный день. Этим он и собрался заняться далее. Ибо непосредственно перед уходом к королю получил сообщение из Бэнксайда. Насчет девственницы. Туда он с превеликим рвением и устремился.

Вальдус Барникель посещал «Собачью голову» раз в неделю вот уже почти пять лет. И с тем же постоянством спал с одной из сестер Доггет.

Имечко забавляло его, ибо такое же носил городской ювелир, не имевший к ним никакого отношения, – человек уважаемый и без чувства юмора. Барникель время от времени дразнил его: видел, дескать, твоих сестричек за рекой.

В Бэнксайд он собирался нынче в любом случае. Король Эдуард с обычной проницательностью осознал великую истину, которую в будущем подтвердят все законодательные собрания: политики неразрывно связаны с проститутками. «Если я наводню город рыцарями и парламентариями, – заметил он, – они обязательно отправятся к шлюхам и попадут в беду». Поэтому на время заседания парламента в Вестминстере бэнксайдские бордели закрыли, по крайней мере официально.

Что же касалось известий о девственнице в «Собачьей голове», они и впрямь поражали. «Мне и достанется», – бормотал он, приходя все в большее возбуждение. Впрочем, девчонку Доггет он тоже порадует подарком, чтобы не загрустила.

Он задержался лишь один раз и ненадолго. Широкая грязная дорога от Вестминстера тянулась параллельно реке и меньше чем в миле от аббатства сворачивала направо. Здесь Темза совершала у Олдвича последний поворот и величественно устремлялась за Лондон. В этом месте высился каменный монумент с искусной резьбой, увенчанный крестом, перед которым Барникель остановился сотворить короткую молитву.

Крест стоял всего лет пять; его воздвигли после кончины на севере жены короля Эдуарда, которой тот, что было крайне необычно для монарха, оставался и верным, и преданным. Огромный кортеж сопроводил ее тело в Вестминстер, двенадцать раз остановившись на ночлег; в последний, перед официальным вступлением в аббатство, – на этом самом месте, на повороте дороги. Привязанность Эдуарда была столь сильна, что он повелел воздвигнуть каменный крест на каждой стоянке. Имелся еще один – близ Вуд-стрит в Уэст-Чипе. А поскольку данное место существовало под искаженным старым английским названием Чаринг, означавшим поворот, сей трогательный маленький памятник был известен как Чаринг-Кросс.

Барникель почитал королеву, но у креста задержался потому, что в день воздвижения оного его собственная дорогая жена, принесшая ему семерых детей, скончалась в родах на восьмом. Он так и не нашел ей замену и предпочел раз в неделю наведываться в Бэнксайд. Поэтому он, как обычно, помолился за нее и после уж поехал на свидание. Совесть его не мучила. Жена была жизнелюбкой и поняла бы. Он пустил лошадь легким галопом.

Изобел и Марджери уже подходили к «Собачьей голове», но все еще не могли решить, как поступить. Они побывали у врача на Мейден-лейн, которому за взятку велели держать язык за зубами, и тот не замедлил подтвердить их опасения.

– Это проказа, – сообщил он.

Так называли все заразные язвы. Промыв болячку белым вином, врач выдал Марджери мазь и клятвенно пообещал исцеление.

– Главный ингредиент – козлиная моча, – заметил он воодушевленно. – Помогает всегда.

Та с сомнением поблагодарила.

– Наверно, мне лучше ненадолго убраться, – сказала Марджери. Прежде она никогда не разлучалась с сестрой. – Могу заплатить за комнату, а завтра мы всяко закрыты из-за парламента.

В действительности хозяин борделя нуждался в сестрах для некоторых тайных услуг.

– Я буду молиться, – откликнулась Изобел.

Она отличалась набожностью. Церковь относилась к проституткам неоднозначно. Так, они допускались к причастию, но хоронили их в неосвященной земле. Хотя Изобел не понимала, означает ли это, что покойники больше подвержены моральному осквернению, чем живые. Пусть так – она верила, что Бог простит ее прегрешения в этом жестоком мире и спасет. Но знала, что болезнь Марджери не должна обнаружиться.

– Не надо тебе сегодня работать, – посоветовала она. – Утром придумаем, что делать.

Погруженные в заботы столь неотложные, они по-прежнему не вспоминали о крошке Джоан. Но вспомнили, когда подошли к борделю, испытав некоторое потрясение, потому что девушка стояла снаружи между двумя мужчинами и в обществе хозяина. Было ясно, что дела приняли прескверный оборот.

Вальдус Барникель кипел от ярости. Булл благостно улыбался, а хозяин борделя пребывал в смятении.

– Ты предложил мне девственницу! – гремел новоиспеченный олдермен.

– Она и была с утра, – извинялся тот. – Я думал, сир, что вы прибудете раньше.

– И прибыл бы, – изрек олдермен, презрительно посмотрев на Булла, – но я находился у короля Эдуарда! Он говорил со мной о парламенте, – пояснил Вальдус в качестве последнего напоминания аристократу о своем превосходстве.

– Ею лишь раз и попользовались, – пробормотал хозяин, испуганно глянув на Булла.

– Я, – подтвердил тот со спокойным удовлетворением.

Скороспелый олдермен, он же парламентарий, вытаращил глаза.

– На что она мне, по-твоему, после этого старого пердуна? – вскричал он, ярясь на проклятого аристократа.

Хозяин борделя испугался, что дело кончится дракой. Но гнев рыботорговца доставлял Буллу нескрываемое удовольствие.

– Похоже, я успел первым, – сказал он без обиняков.

– Хам! – набросился Барникель на хозяина. – Вот как ты поступаешь с верными клиентами! Клянусь Богом, я отправлюсь к другим, а сюда ни ногой!

– Значит, не хочешь ее? – осведомился Булл.

– Не больше, чем собаку! – проревел Барникель.

И замолчал, не зная, что делать дальше. Он пришел с твердым намерением получить женщину. Но девушка стояла бок о бок с его заклятым врагом, который, как выяснилось, управился первым, и гордость не позволяла Барникелю к ней прикоснуться. Как же быть?

В эту секунду подоспели сестры Доггет.

– Возьму девицу Доггет, – угрюмо заявил он. – Ту, что обычно.

– Это которую? – Хозяин борделя так переполошился из-за поворота событий, что позабыл.

Барникель уставился на него:

– Марджери, разумеется.

Сестры в ужасе переглянулись. Они думали лишь об одном: если олдермен подцепит что-то от Марджери, расплата будет нешуточной. Он разнесет бордель в щепки. Их, вероятно, вышвырнут. Времени на разговоры не было, и одна шагнула вперед.

– Вечно он хочет меня, а сестру – никогда, – улыбнулась она. – Идем, голубчик!

Затруднений не предвиделось. Марджери давно рассказала ей, что ему нравилось.

Но для настоящей Марджери, покинутой внизу, одна закавыка осталась. Она спешно готовилась извиниться перед несчастной Джоан. Они обещали защитить ее – и вот что вышло!

Однако странно – ни тени упрека в глазах. Наоборот, девушка смеялась. Покуда Марджери Доггет таращилась на нее, Джоан улыбнулась Буллу и поцеловала в губы.

– Позвольте проводить вас до моста, – предложила она.

Джоан рассталась с Буллом перед самым мостом, понимая, что ей повезло. Больше чем повезло. Многие мужчины, услышав ее рассказ, посмеялись бы, а то и вовсе не поверили. Но не Булл. Сперва он стоял в оцепенении. Затем покачал головой и произнес:

– Это самая отважная речь, какую я слыхивал. – После хмыкнул и продолжил: – Ладно, я помогу тебе. Ты вправду думаешь, что у тебя получится?

– У меня нет выхода, я должна, – ответила она просто.

Закон был достаточно ясен. Человек, приговоренный в Лондоне к казни, мог избежать петли только одним путем, за исключением помилования. На него должна предъявить права шлюха.

Процедура была досконально прописана. Женщина обязана принародно предстать перед судьями одетой в полосатое белое платье и чепец, официально свидетельствовавшие о роде ее занятий, и с покаянной свечой в каждой руке. Она была обязана назваться невестой узника. Если осужденный в Лондоне соглашался жениться на ней, его освобождали и свадьбу справляли незамедлительно. Церковь, хотя и владела борделями, приветствовала подобное избавление от жизни во грехе. Власти, конечно, держались того же мнения. Таких случаев описано мало. Неизвестно, правда, цеплялись ли проститутки за свое доходное ремесло, не желая идти замуж за нищих, или мужчины предпочитали женитьбе смерть.

И план сестер Доггет заключался именно в этом. Джоан должна была на день стать проституткой. Ей следовало по всем правилам поступить в «Собачью голову», чтобы имя заверил бейлиф. Затем она могла истребовать своего мужчину. Они сочли это величайшим приключением в своей жизни.

– Но я не могу сходиться с мужчинами взаправду, – возразила девушка. – У меня просто не получится. – Джоан покачала головой. – А что до Мартина… – Потому-то она и не осмелилась поделиться с ним замыслом. Он отказался бы, конечно, и выдал всю затею. Ей вспомнилось скорбное и в то же время неистово гордое лицо жениха. – Если у него хоть даже мысль возникнет… – Ее голос увял.

– Мы тебя защитим, – пообещали сестры. – Мы можем продержать тебя ночь нетронутой. – Это их крайне развеселило. – Ну и хохма! – визжали они. – Вот потеха!

Однако нежелание Джоан являлось уязвимой частью плана. Она не думала, что власти будут допрашивать ее слишком пристрастно о причинах столь недолгого пребывания в борделе. В конце концов, бесчестья и без того хватит – одно появление в презренном одеянии в качестве записной шлюхи останется клеймом на всю жизнь. Но они, мнилось ей, могли рассудить иначе, когда бы узнали, что она не отработала ни часа. Об этом девушка тоже тревожилась все утро, но выхода не видела.

При взгляде на цветущего купца в маленькой мансарде ее осенило. Во-первых, если она выложит ему все, то как он поступит – пожалеет, не полезет насильничать? А во-вторых, достанет ли ему таланта убедить хозяина, а при надобности – и власти в том, что она действительно выполнила свои обязанности?

Буллу, взиравшему на эту странную, серьезную маленькую особу, дело представилось удивительным. Одно лишь то, что она посмела!

– Боже ты мой, – произнес Уильям после того, как согласился помочь, – повезло же твоему юноше! Имей в виду, – добавил он, с внезапным смущением подумав о жене, – что, если до этого вдруг дойдет, я не скажу при всем честном народе, что поимел тебя, – только судьям, с глазу на глаз. Но дело устроится, смею предположить. Если хозяин борделя поверит, что так и было, этого вполне хватит.

– Но есть еще одно, – добавила она. – Когда Мартина освободят, вы должны сказать ему, как было на самом деле. Я не хочу, чтобы он гадал…

– Разумеется, – усмехнулся Булл.

Но он и не мечтал о чудесном совпадении, ожидавшем его, когда они с девушкой наконец спустились. Там ошивался чертов рыботорговец Барникель, побагровевший от ярости, едва открыл, что его опередил Булл.

Происшествие вышло столь диковинным, а месть Барникелю до того сладкой, что Булл, возвращавшийся по мосту, был доволен, как если бы получил дюжину девственниц. И даже ощущал в себе силы переспать и с женой.

Тем временем Джоан, довольная не меньше, не спешила обратно. Сперва прошлась вдоль реки, затем погуляла по рынку, заглянула в церковь Сент-Мэри Овери и коротко помолилась перед статуей Святой Девы за Мартина Флеминга. После не спеша отправилась назад к «Собачьей голове».

Она была уверена, что больше ее никто не потревожит и ни к чему не принудит. Да и девицы Доггет вернулись, теперь есть кому ее защитить. Когда она дошла до дверей борделя, уже сгущались ноябрьские сумерки.

Дионисий Силверсливз уставился на льва и зарычал. Лев встряхнул пышной гривой и рыкнул в ответ. Силверсливз подступил чуть ближе и повторил. Затем, сделав глубокий вдох и отведя узкую голову, словно змея, изготовившаяся к броску, мотнул вперед носатой головой, оскалил желтые зубы и издал нечто среднее между ревом и скрежетом.

Лев пришел в бешенство. Он ударил передними лапами в прутья клетки, испустил очередной свирепый рык и наконец досадливо исторг из себя рев, огласивший окрестности Тауэра.

Силверсливз восторженно взвизгнул.

– Это же не игра? – осведомился он. – Ты ведь и впрямь хочешь меня сожрать?

То был ежевечерний ритуал после трудов, и мало что в жизни доставляло ему большее удовольствие.

Дионисию Силверсливзу исполнилось двадцать девять. Темные волосы, длинный нос, худое тело; щеки его были красны, глаза странно сияли, а кожу покрывали прыщи.

Фурункулы пламенели повсюду: на шее, лбу, плечах, вокруг подбородка и по всему носу, который после выпивки так и блестел. Когда Дионисий был мал, родители твердили, что все пройдет, но нынешняя сыпь не улеглась бы и за столетие. «Телесные соки, – бодро скалился он. – Сухость и жар. Как огонь». Как знать, быть может, эта же неуравновешенность элементов гнала его каждый вечер дразнить львов.

Первый лондонский зоопарк находился у внешних ворот, сразу над рекой на западной стороне огромного комплекса Тауэра. Основан он был в последнее царствование, и здесь содержалось множество диких зверей из тех, которыми развлекались и которых дарили друг другу европейские монархи. Несколько лет назад сидел на цепи белый медведь – подарок норвежского короля. Лондонцы привыкли смотреть, как он ловит в реке рыбу. Имелся и слон, пока вдруг не околел. Но в клетках у бастиона при входе всегда были львы и леопарды – отсюда пошло название Львиная башня.

Зверинец стал не единственным новшеством. При двух последних монархах старая крепость на реке подверглась колоссальным преобразованиям. Квадратная цитадель Завоевателя теперь высилась посреди огромной открытой площадки. Вокруг нее возвели массивную стену с бойницами и бастионными башнями, иные из которых сами смахивали на миниатюрные замки. Это был внутренний двор. Снаружи по трем сторонам, обращенным к реке, тянулся просторный коридор – двор внешний, обнесенный второй отменной стеной. Вокруг же шел огромный ров, широкий и глубокий, превращавший комплекс Тауэра в неприступный остров, добраться до которого пешком можно было только по подъемному мосту и через несколько закрытых дворов и башен, включая угловую Львиную на юго-западе. Все это сильно напоминало внушительные замки с кольцами стен, недавно возведенные Эдуардом для подчинения Уэльса. Строение было столь грандиозным и мощным, что впредь его общая планировка уже не менялась.

Благочестивый король Генрих III решил изменить вид великой норманнской цитадели, стоявшей в центре, и повелел выбелить ее снаружи. Теперь вместо серого камня лондонцы видели величественный белый замок, бледно отсвечивавший над рекой. Побелка смылась, но название сохранилось надолго: Белая башня.

Всего десять лет назад Королевский монетный двор из старинной штаб-квартиры рядом с собором Святого Павла переехал в Тауэр. Он разместился между стенами в кирпичных цехах внешнего двора. Здесь и коротал свои дни Силверсливз. Он был счастлив. Монетный двор в Тауэре – один из шести в королевстве и, разумеется, самый важный. От старой чеканки, не принимая в расчет естественного износа и нужд неуклонно расширявшейся торговли, отказались. Король Эдуард был настроен учредить новую, которая укрепит торговую деятельность и репутацию королевства во всей Европе.

Будучи служащим Монетного двора, Силверсливз познал все тонкости его работы. Там устраивались пробы. Монеты проверяли для сотрудников Казначейства. Это осуществлялось путем тщательного взвешивания, плавки и соединения с жидким свинцом, благодаря чему все примеси оседали на дно и удавалось определить истинное содержание серебра в монетах и слитках. Там стояли огромные чаны с расплавленным металлом, от которого красное лицо Дионисия пылало во сто крат ярче, а еще – заготовки для получения чистых монет и красящие трафареты, которые монетчики набивали одним точным ударом молотка. «Один удар – одна монета», – довольно мурлыкал Силверсливз, шагая по залам, звеневшим от перестука.

Далее следовало помещение, где монеты считали – фартинги по четыре на пенни, серебряные пенсы и последняя новинка – особенные, редкие и тяжелые четырехпенсовики, называвшиеся гроутами.[34]34
  Английское «гроут» пошло от французского «грош». Был введен в 1279 г. королем Эдуардом I. Гроут стал первой неполновесной английской монетой. Вес в разные периоды сильно колебался. Выпуск был официально прекращен в XVII в.


[Закрыть] Возможно, из-за жары, шума и непрерывного труда, а может быть, по причине изготовления столь любимых им денег Дионисий Силверсливз считал себя везунчиком в делах и счастливым человеком.

Лучше же прочего казалось то, что у него не было никаких забот, когда он покидал цеха. Для продолжения рода существовали два старших брата. Их семья была далеко не так богата, как несколько поколений назад, и оставила виноторговлю. Но для ухода за овдовевшей матерью средств в любом случае более чем достаточно.

Поэтому вечерами Дионисий был волен заниматься делом, которое любил пуще иных: охотой на женщин.

Конечно, все они были шлюхами. Большинство прочих, хотя иногда он пробовал добиться расположения приличных девушек, на него не смотрели. Но в поиске первых он был неутомим. Ни в Бэнксайде, ни на Кок-лейн не осталось ни одного публичного дома, где бы его не знали. Даже в переулке на Уэст-Чипе, известном как Гроуплег-лейн, где обитали проститутки без права работы, он объявлялся ежемесячно – «как поганый репей», по мнению женщин.

Сегодня же Дионисий, как обычно, шел в Бэнксайд, однако вожделел кое-чего особенного.

Девственницу в «Собачьей голове».

Со стороны хозяина борделя послать ему сообщение было мыслью запоздалой, как Силверсливз и думал. Но это его не волновало. Он со смешком подался к клетке с разъяренным львом.

– У меня сегодня будет девственница, – сообщил он зверю. – Дело поинтереснее, чем ты. До скорого!

Он подумал, что та уж никакая не девственница, но ничего страшного. В конце концов, на что нужна новенькая монета, ни разу не ходившая в обращении? И вскоре он вышел из Тауэра по подъемному мосту и устремился к цели.

Стемнело. Ударил колокол, возвещавший наступление комендантского часа. Все паромные лодки переправили через реку и привязали на лондонском берегу – таково было правило, дабы воры из Саутуарка не проскользнули в город по воде. На Лондонском мосту выставили стражу, и город приготовился к очередной спокойной ночи под охраной королевских указов.

В «Собачьей голове» зажглись огни. При свете фонарей красная штукатурка казалась охристой, и деревянная вывеска поскрипывала на ветру, который поднялся с приходом Силверсливза.

Хозяин «Собачьей головы» успел забыть о Дионисии. Он стоял и грелся возле угольной жаровни посреди длинного помещения с низким потолком, где девушки встречали клиентов. Почти все уже удалились наверх, ибо на исходе дня прибыло много мужчин, включая двух приезжих парламентариев, – всем хотелось развлечься и урвать свое перед официальным закрытием заведения. Остались только две девицы, в том числе Изобел Доггет, сидевшая на лавке, когда Силверсливз вошел, огляделся по сторонам, осклабился и вопросил:

– Ну и где твоя девственница?

Хозяин неуверенно взглянул на Изобел, которая помотала головой.

– Простите, сэр, но она занята. И колокол бил. Вы слишком припозднились.

Это было серьезное соображение. После удара колокола и окончания паромной переправы клиентам полагалось оставаться с девушками до рассвета, чтобы не болтались по улицам. Если у Джоан был клиент, она потеряна на всю ночь.

– Может, возьмете другую, сэр?

Силверсливз окинул взором помещение:

– Из этих старых ведьм? Их я возьму, когда захочу. Я пришел за свежим мясцом, – ухмыльнулся он. – Вот что! Как только управится, скажи ее клиенту, чтобы брал любую бесплатно. Я заплачу. А мне выдашь ее. По рукам?

Но хозяин, помедлив секунду, вновь покачал головой.

Если бы не это кратчайшее колебание, если бы взгляд его на миг не метнулся к Изобел, Силверсливз, наверно, признал бы свое поражение. Но он заметил и навострил уши.

– Что за маневры? – воскликнул он. – Что ты скрываешь? Хочешь меня надуть?

Силверсливз бывал всяким, в том числе резким. Он шагнул к жаровне, возле которой стоял хозяин борделя. В мерцающем свете углей прыщи отбросили крохотные тени.

– Я могу устроить тебе неприятности, – сообщил он негромко, аккуратно взял того за бороду и чуть дернул. – Могу порассказать о твоей пирушке на той неделе.

Пирушка устраивалась для компании приезжих парламентариев. Девочек, ясно дело, тоже обеспечивали. Это незаконно, но хозяин забыл, что Силверсливз о том знал.

– Неприятности мне не нужны, – буркнул он.

– Еще бы – мне тоже, – отозвался Дионисий. – Так приведешь девушку или нет?

Хозяин пожал плечами. Он сам не знал, с чего ему казалось, что эта деваха, начавшая вполне неплохо, не станет работать, как остальные.

– Она уже не девица, – заметил он на случай новых осложнений. – Днем у нее был клиент.

– Не важно. Кто, кстати?

Хозяин борделя замялся, но решил больше не рисковать и не связываться с этим поганцем.

– Булл, торговец, – ответил он нехотя.

– Да ну? – Силверсливз хохотнул. – Старый кобель! Ну так ступай и приведи ее. Будь молодцом!

– Она больна, – заявила Изобел Доггет, желая помочь хозяину, и встала. Ее пронзительный голос напитался злобой. – Оставь ее в покое, прыщавый урод.

Силверсливз уставился на нее.

– А что с ней стряслось? И не хами, – добавил он, – а то епископ оштрафует.

– Поди к черту! Сказано тебе, что больна.

– Булл укатал? – осведомился он с издевкой.

– Не твое дело. Ты ее пальцем не тронешь. Оставь ее в покое! – крикнула она, на сей раз хозяину борделя.

Но тот был сыт по горло.

– Тащи ее сюда, – велел он девушке, а Силверсливз рассмеялся.

Когда Изобел вошла в маленькую мансарду, Джоан и Марджери Доггет были там. Джоан при свете лампы примеряла полосатый наряд Марджери, который собиралась надеть для завтрашней процедуры. Платье оказалось слишком длинным, и девица Доггет только что подрезала его, наскоро подколола и тем удовлетворилась.

– Мы будем гордиться тобой! – сказала она со смехом. И обратилась к нарисовавшейся Изобел: – А вдруг мы все найдем мужей на виселице!

Однако едва Изобел поведала о беде, случившейся внизу, Марджери выругалась, а бедная Джоан побелела как полотно.

– Я не могу, – сказала она, – только не после всего, что было.

– Погоди, ты его еще не видела, – уныло добавила Изобел.

– Надо что-то придумать, – сказала Марджери.

Сестры уселись рядышком на матрас и уткнулись подбородком в руки. Джоан показалось, что те просидели в молчании вечность. Но вот они принялись перешептываться. Чуть позже прозвучали хриплые смешки. Потом опять бормотание. Затем они жизнерадостно вскинули голову.

– Есть план, – сообщила не то Марджери, не то Изобел.

И ей растолковали суть.

– Мы обещаем, она придет, – заявили сестры, усевшись на лавку справа и слева от Дионисия. Тот что-то заподозрил, и одна повторила: – Богом клянусь!

– Уже идет, – подхватила вторая.

– Нам бы еды какой, – сказала Марджери. – И вина.

– Давайте ужинать! – вскричали они хором.

Хозяин насупился. В публичных домах не подавали еды и выпивки, так как это явилось бы посягательством на доходы трактирщиков. Но Силверсливз уже разулыбался. Он поиграл кошельком, где звякнули новенькие монеты.

– С утра не ел, – признался он. – Надо набить брюхо, раз по девкам пошел.

Хозяин борделя нехотя вышел и вернулся с бутылью вина, хлебом и обещанием от жены быстренько наварить говядины.

– Выпьем, девочки, – бодро пригласил Дионисий.

– Всю ночь прогуляем, – согласились те и наполнили его кубок.

Вскоре явилась жена хозяина с приличным котелком, который поставила на стол. Пахло вкусно. Силверсливз поводил носищем и с удовольствием втянул воздух. Он приступил к еде.

Девушка так и не появлялась, но он не расстраивался. Быть может, и вправду заканчивала с клиентом. Или спала. Ему было наплевать. Дионисий не особенно привередничал. Раз сестры поклялись, что она придет, он не думал, что им хватит наглости его обмануть.

Если только дело было не в другом. Они все подливали, и он смекнул, что коли сестры так защищают свою девственницу, то могут попытаться напоить его в стельку. Силверсливз улыбнулся про себя. Что-что, а пить он умел при всех изъянах. Мог осушить эту бутыль и еще такую же. Но девке все равно никуда не деться. Дионисий прикончил котелок говядины. Ему подали большущий яблочный пирог. Он и с пирогом справится. Но прежде послал Марджери за девушкой.

– Я ждал достаточно, – заявил он, когда Изобел подлила ему еще вина.

Марджери, вернувшаяся чуть погодя, улыбалась.

– Сейчас придет, – пообещала она и налила всем заново.

Однако прошло еще время, был наполнен очередной кубок – с излишней поспешностью, и Силверсливз исполнился подозрений и гнева.

– Черт бы вас побрал, – буркнул он. – Я сам ее приведу.

И тут она появилась. Силверсливз даже ахнул.

Волосы распущены. Ножки обуты в сандалии. Ночная рубашка алого шелка едва скрывала маленькие груди, а сбоку имела разрез, в котором виднелась белая, чуть пухловатая нога. Это был лучший наряд Изобел. Больше на девушке не было ничего. Даже хозяин борделя невольно задохнулся, а его супруга удостоила ее многозначительного взгляда. Джоан улыбнулась Силверсливзу, отважно подошла к нему, спокойно присела на колено, посмотрела на стол и объявила: