Текст книги "Лондон"

Автор книги: Эдвард Резерфорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 77 страниц) [доступный отрывок для чтения: 28 страниц]

Как можно? Он двигался медленно и целеустремленно, в своем обыкновении. Голова понурена – не в размышлении, но в горечи и стыде. Глаза казались сосредоточенными на чем-то впереди и словно гипнотизировали. Что же такое, ужаснулась она, он натворил? Мейбл попыталась окликнуть его. Она побежала рядом с процессией, зовя опять и опять. Ей даже почудилось, что голова его чуть вскинулась, как если бы он услышал ее, но после, будто влекомая незримой силой, склонилась вновь, и он продолжил свой скорбный путь.

Мейбл стояла на обочине и недоумевала. Она не могла поверить, что брат Майкл совершил некое тяжкое преступление. К какому же он склонялся греху?

И тут ее осенило: если он обречен гореть в аду, то и она тоже. И Мейбл принялась выискивать среди проходивших душ себя, но тщетно.

Затем видение исчезло.

Мэр

1189 год

Летом 1189 года король Генрих II скончался, а несколькими годами раньше скончался его коронованный наследник, и трон перешел ко второму сыну – Ричарду.

Так пришла эпоха, положившая начало легендам. Ибо какая английская хроника известна лучше, чем та, где действуют Робин Гуд и алчный шериф Ноттингемский; добрый король Ричард, выступивший в Крестовый поход, и его злой брат Джон – король Иоанн? Это красивая сказка, основанная на реальных событиях.

Но подлинная хроника тех лет еще интереснее, хотя и немного запутаннее. И действие разворачивалось преимущественно в Лондоне.

Куда бы он ни шел, новости обгоняли его. Тем августовским утром у красивых новых ворот его уже поджидала небольшая толпа, образовавшая полукруг. Пуще всех волновался мальчик, стоявший впереди.

Дэвид Булл был очень похож на своего отца Сампсона в те же тринадцать лет: белокурый, широколицый, румяный и с ярко-голубыми глазами, ныне горевшими от возбуждения.

Перед ним были врата Темпла. Среди религиозных построек, которые возвышались по всему городу, не было зданий краше тех, что принадлежали двум орденам крестоносцев. Эти военно-духовные объединения занимались тыловым обеспечением Священной войны. К северу от Смитфилда обосновались рыцари ордена Святого Иоанна, ведовавшие больницами. Здесь же, на склонах над Темзой, примерно на половину длины дороги, уходившей от церкви Сент-Брайдс на запад к Олдвичу, раскинулись владения могущественного ордена тамплиеров, который организовывал огромные конвои с деньгами и припасами. За воротами высилась их прочная каменная церковь, построенная недавно и сразу узнаваемая, ибо все церкви тамплиеров были не прямоугольными, а круглыми. Из нее же в любой момент мог появиться величайший герой христианского мира – король Ричард Львиное Сердце.

Воин считался героем во все времена. Однако в последние десятилетия рыцарский мир незаметно изменялся. Крестоносцы наделили его религиозной миссией; турниры, новая материковая забава,[27]27
  Турниры существовали и до этого, но не являлись ярким зрелищем, не были призваны развлекать, а предоставляли рыцарям возможность заработать.


[Закрыть] придали ему зрелищности; теперь же франкоязычные дворы теплых южных провинций Аквитания и Прованс принесли в северные края моду на баллады и сказания об утонченной любви вкупе с изысканными манерами. Идеальным рыцарем нового типа стал воин, паломник и любовник. Он молился Святой Деве, но полагал священным Граалем даму в своем будуаре. Он участвовал в турнирах и в то же время пел. Так образовалась взрывная смесь набожности, галантности и эротизма. Это был расцвет рыцарства, наиполнейшим образом выразившийся в преданиях о легендарном короле Артуре и его рыцарях Круглого стола, теперь впервые переводившихся с французского и латыни на английский.

И Ричард Львиное Сердце был символом нового века.

Выросший при утонченном материнском дворе в Аквитании, он умел слагать стихи не хуже всякого менестреля. Любил турнирные поединки и был добрым воином, мастером осады и крепостного строительства. Даже приближенные, знавшие, что он мог быть тщеславным и жестоким, признавали в нем непревзойденный стиль и обаяние, равно как полководческий дар. Вскоре, в ответ на призывы тамплиеров и других доблестных воинов, сражавшихся с сарацинами в Святой земле, он собирался отправиться в самое священное для рыцаря странствие – новый Крестовый поход.

О, это слово! На второй план отошли даже старинные разногласия между монархом французским и Плантагенетами. Король Франции и Ричард намеревались выступить вместе, как братья. Экспедиция английского короля отличалась добавочным мистическим свойством, ибо сказано, что Ричард вооружится древним мечом короля Артура – самим волшебным Экскалибуром.

То было время ликования. Последние годы старого монарха прошли в унынии. Шум вокруг Бекета нарастал, пока на несчастного Генриха не наложили епитимью и принародно не выпороли кнутом в Кентербери. Бекета даже причислили к лику святых. Затем скончалась прекрасная возлюбленная Генриха – Розамунда. Жена и дети восстали против него; два сына, включая наследника, умерли. Но эти печальные времена миновали, и ныне в Англию прибыл короноваться прославленный Ричард.

Лондон кипел. За территорией Темпла Дэвид мог видеть флотилию на Темзе: отряд искателей приключений из лондонцев – не дворянского сословия, но купеческого, как и он, – готовился присоединиться к королевскому Крестовому походу. Неудивительно, что всем не терпелось взглянуть на героя.

И вот распахнулись церковные двери. Пронесся гул, когда в сопровождении всего шести рыцарей на божий свет быстро вышел высокий, крепко сложенный человек в голубом плаще, и солнце сверкнуло в его золотистых волосах. Уверенной поступью атлета он устремился к коню и, даже не удосужившись ступить на спину склонившегося оруженосца, легко взлетел в седло и направился к воротам.

Дэвид Булл не видел ничего, кроме сурового лика Плантагенета, пока не случилось маленькое чудо. В воротах Ричард Львиное Сердце ненадолго задержался взглядом на скромной толпе. Заметив мальчика, он, почти не думая, посмотрел ему прямо в глаза и улыбнулся. Затем, отлично зная, что этой проделки тому не забыть по гроб жизни, пришпорил коня и устремился к Вестминстеру.

Прошло не меньше минуты, прежде чем Дэвид Булл, глазевший ему вслед, пробормотал под нос: «Я поеду с ним. Я должен отправиться в Крестовый поход. – Потом, представив страшный отцовский гнев, решил: – Мне поможет дядя Майкл. Он поговорит с отцом».

Спустя полчаса на Лондонском мосту можно было наблюдать донельзя тягостную картину. Носатый мужчина на пегой лошади влек через мирные воды Темзы в Лондон изящно сидевшую верхом даму и двух вьючных лошадей. Человек этот был Пентекост Силверсливз. Дама же – Ида, вдова рыцаря, вопреки своей воле начавшая всхлипывать, чему не стоило удивляться, ибо ее намеревались продать.

При взгляде на раскинувшийся перед ней город Иде чудилось, что мир обратился в камень. Лондон, обнесенный стенами, казался огромной темницей. Слева маячил массивный каменный форт при Ладгейте. Ближе к воде, справа, высилась серая квадратная громада Тауэра, угрюмая даже среди общей безмятежности. Сплошной камень. Над двумя низкими лондонскими холмами, застроенными домами, смутно вырисовывался темный, узкий и вытянутый силуэт норманнского собора Святого Павла, унылый и отталкивающий. Даже в воде, как приметила Ида, взглянув за деревянный парапет, уже начали возводить массивные опоры для нового моста, которому, как она правильно догадалась, тоже предстояло быть каменным. И ныне, в утренней тишине, под вкрадчивый цокот копыт по деревянному мосту, ударил колокол – и над водой разнесся зловещий звук, будто тоже из камня, созывавший каменные сердца на каменную молитву.

Иде было тридцать три. Дочь рыцаря, вдова рыцаря, и все в ней заявляло об этом. Темные каштановые волосы под строгим головным убором были стянуты в пучок и прикрыты мантильей. За вуалью скрывалось красивое вытянутое лицо. Под длинным платьем с широкими рукавами – стройное бледное тело с маленькими грудями и длинными ногами. Она безоговорочно всегда считала себя леди. Так почему же никому не было до нее дела, даже королю Ричарду? Ибо носатый клирик, повинуясь королевской воле, вел ее, чтобы выдать замуж за грубого купца, о котором она не знала ничего, кроме имени: Сампсон Булл.

– Ты не мог бы о нем рассказать? – нетерпеливо донимала она Силверсливза днем раньше.

Немного подумав, тот ответил одно:

– Говорят, у него прескверный характер.

Как они могли так обойтись с ней? Причина чрезвычайно проста. Благодаря грамотному правлению отца король Ричард Львиное Сердце был в числе богатейших монархов христианского мира – всяко богаче своего соперника, короля французского. Но Крестовые походы – дело дорогостоящее. Когда двумя годами раньше папа объявил третий, призванный освободить Иерусалим от мусульманского правителя Саладина, король Генрих II ввел особый налог – саладинову десятину. Но даже этого не хватило, и накануне своего приезда король Ричард уведомил Казначейство, что ему понадобится вся наличность.

Ричард, вообще говоря, едва ли прежде ступал на английскую землю.

– Скажу откровенно, – делился он с людьми ближнего круга, – Англия представляется мне сырой и скучной. Но, – добавлял король бодро, – мы любим ее за колоссальную прибыль.

Поэтому летом 1189 года на продажу выставили все: шерифские должности, торговые привилегии, налоговые льготы. «Найдете покупателя, – обронил король, – я и Лондон продам». В активе у него имелось множество наследниц и вдов, которых он, по случаю кончины его вассалов, получал в свое распоряжение, опекал и жаловал кому заблагорассудится. Это означало, что при острой надобности в наличности он мог продавать этих аристократок тем, кто заплатит дороже.

Силверсливз отлично понял, что нужно новому монарху. Ида была седьмой вдовой, которую он выискал и продал, – на всех ушло меньше шести недель. Он гордился сделкой. Ида бедна. За ней не было никакого поместья. Не знай Пентекост, что богатый вдовец Булл искал себе благородную супругу, Иду он мог и не продать. Однако теперь, коль скоро ее неотвратимое замужество вносило лепту в Третий крестовый поход, Пентекост мог обернуться и хладнокровно заметить при виде ее слез:

– Не горюйте, мадам. По крайней мере, вас продают ради высокой цели.

Последний удар был нанесен вскоре, когда они въехали на Уэст-Чип и устремились вдоль пестрых торговых рядов. Едва поравнявшись с норманнской церквушкой Сент-Мэри ле Боу, Силверсливз повернулся к Иде и, указывая на группу купцов у двери, произнес:

– Вон он. Который в красном.

Увидев грубое, багровое лицо и кряжистое тело будущего супруга, Ида лишилась чувств.

Покуда очевидцы приводили ее в себя, Пентекост праздно наблюдал, но мысленно уже отрешился от незадачливой молодой вдовы. Имелись вещи поважнее – дела неотложные, среди которых главным была его карьера.

На взгляд поверхностный ему впервые за двадцать лет открылись блестящие перспективы. Дело не только в уходе со сцены его старого недруга короля Генриха, но и в некоторых чудесных и неожиданных событиях. Он обрел покровителя.

Уильям Лонгчамп добился всего собственными силами. Упрямый, толковый, глубоко честолюбивый, он уже высоко вознесся на службе у Плантагенетов и сколотил огромное состояние. К моменту знакомства с Силверсливзом он обдумывал следующий крупный шаг, а потому нуждался в прислужнике, который целиком бы зависел от его доброй воли.

Пентекоста всегда озадачивал тот факт, что, сколько бы он ни трудился в Казначействе, его начальники ему так и не доверяли. Поэтому, когда его неожиданно приветил Лонгчамп, он удивился не меньше, чем обрадовался.

– Если угожу ему, он нас озолотит, – пылко сказал Пентекост жене.

Бедным Пентекост не был. Отец почил в бозе несколько лет назад и оставил ему солидное состояние. Но у него была расточительная и своевольная жена, а также трое детей, которые, хотя старшему исполнилось всего шестнадцать, уже живо интересовались размерами своего наследства. Новости, услышанные накануне от покровителя, поистине будоражили.

– Лонгчамп метит в канцлеры Англии, – объявил он родным. – Ему придется выплатить королю огромную сумму за должность, но дело стоит того.

Жена поцеловала его, а дети захлопали в ладоши и загалдели – им, дескать, тоже немало перепадет.

Была лишь одна загвоздка. До коронации Ричарда Львиное Сердце оставалось меньше десяти дней. И почти сразу после коронации тот покидал королевство и отправлялся в свой героический Крестовый поход в Святую землю. А вот вернется ли он? Некоторые считали, что нет. Смертность среди крестоносцев была высокой. Многие погибали в бою, но еще больше – от болезней и бедствий в долгом и опасном путешествии на Восток. А если и уцелеет, к чему вернется? Силверсливз обдумал ситуацию, и она ему не понравилось.

Положение в империи Плантагенетов было не из легких. На обширное наследие короля Генриха претендовали трое: Ричард, его брат Джон и их племянник Артур. Основная часть империи досталась Ричарду; Артур получил древнюю провинцию Бретань, но Джону, темной лошадке, осталось лишь несколько богатых поместий, включая области на западе Англии, в обмен на обещание держаться подальше от островного королевства, покуда брат будет в отъезде. Еще хуже было то, что если бы Ричард умер, не оставив сына, то вся империя, по мнению Джона, перешла бы не к нему, а к мальчишке Артуру.

Это было опасно, спору нет. Опустевшее королевство. Недовольный брат. Да и другие обстоятельства, заслуживавшие внимания. Обдумывая их, Силверсливз счел положение весьма тяжелым.

Но в одном он был уверен: какая бы измена ни предстояла, он не ошибется в выборе стороны. Перед мысленным взором вырастало повышение, о котором он некогда мечтал. Он собирался быть осторожным. Крайне осторожным.

– И буду делать, что должен, – заверил он тем утром жену.

Сестра Мейбл явилась в собор Святого Павла спозаранку, то был ее обычный визит к духовнику. Но сегодня в кои-то веки ей было в чем исповедаться.

Еще с момента своего видения многолетней давности Мейбл знала, что дьявол имел виды на бедного брата Майкла, а возможно, и на нее. Сама она, разумеется, отдавала себе отчет в принадлежности своего друга к мужскому роду, но монашеская аскеза всегда оставалась непреодолимой защитой. Теперь, однако, когда явился змий, последний оказался столь хитер и проворен, что застал ее врасплох.

Случилось это в субботу утром на конной ярмарке, и Смитфилд был запружен людьми. Они с братом Майклом прогуливались, восхищаясь лошадьми в загонах, и уж совсем было собрались вернуться в больницу, как вдруг внезапно услышали встревоженный крик, а после – женский визг. Они обернулись и увидели здорового гнедого жеребца, несшегося сквозь разбегавшуюся толпу. Брат Майкл думал недолго. Он метнулся наперерез и схватил коня под уздцы. Жеребец остановился не сразу, на помощь бросились еще двое мужчин. Крики, неразбериха, треск рвущейся ткани. Через несколько секунд брат Майкл в едва ли не полностью распоротой рясе вел жеребца по Смитфилду назад, сияя как маленький.

И тут сестра Мейбл поняла, что прежде не видела его тела. Она считала его худым и высоким, но вот перед ней стоял и смеялся, срывая с себя ошметки рясы, ладный мужчина, сложенный лучше всякого, кого ей случалось видеть. И открытие потрясло ее внезапно и чуть ли не физически. «Всемогущий Боже, да он красив!» – пробормотала Мейбл.

Впервые в жизни монахиня испытала физическое влечение. Она понимала, что оно послано дьяволом, и молилась денно и нощно. Пыталась затворить свои мысли для мужчины под рясой, но что она могла поделать? Мейбл виделась с ним ежедневно. В течение трех недель, забыв едва ли не обо всем прочем, она переживала его физическое присутствие: звук шагов, запах пота на обшлагах, зачастую всклокоченное кольцо волос вкруг выбритого темени. Все это слилось в еще даже бо́льшую общую любовь к нему – настолько неистовую, что она обмирала, едва он входил в помещение. Ныне, обнаружив себя совершенно беспомощной перед этим всепоглощающим чувством, она отправилась на исповедь.

Под темной высокой аркой собора Святого Павла изрядно удивленный молодой священник осведомился:

– Содеяно ли что-то?

– Нет, отче, – печально произнесла Мейбл.

– Молись нашей Благословенной Матери Деве Марии, – наставил тот, – и знай в своем сердце, что не допустишь греха.

Однако она удивила его. Ибо при всем благочестии Мейбл обладала лекарским здравым смыслом.

– Это негоже, – ответила монахиня, – потому что я, может быть, допущу.

После чего молодой священник невольно исполнился любопытства насчет дальнейшего.

На протяжении трех дней Ида отчаянно пыталась уклониться от замужества. Ее участь представлялась ей ужасающей. Дело не только в том, что Булл оказался тучным и грубым незнакомцем. Главная причина ее терзаний была тоньше и касалась не одной лишь личности: Булл состоял не в том сословии.

Эти навязанные браки наследниц и вдов с людьми низшего ранга являлись узаконенным унижением: дочь вельможи шла за второсортного барона; дочь барона – за бедного рыцаря, а дочь последнего, как Ида, – даже за богатого купца. В ее среде не существовало несчастья большего. Это был страшный позор.

Она отправилась в Казначейство и встретилась с самим юстициаром, но никому не было до нее дела. Неужто нет у нее могущественных друзей?

Оставался один призрачный шанс. Приземистый западный форт у ворот Ладгейт, известный как замок Бейнард, давно принадлежал знатному феодальному роду Фицуолтер, а с Фицуолтерами она могла претендовать на родство. Оно было очень отдаленным, но лучшим она не располагала, а потому пошла туда.

Молодой рыцарь, имевший с ней разговор, проявил любезность. Лорд оказался занят. Ида назвалась родственницей и объяснила, что дело срочное. Тот посоветовал прийти через час. Сходив помолиться в Сент-Брайдс, она покорно вернулась, и ей с извинениями сообщили, что лорд Фицуолтер отбыл. На следующий день она увидела лишь привратника, который также порекомендовал ей зайти позже. На сей раз Ида осталась ждать у входа, но через час ей снова сказали, что она буквально разминулась с лордом. Ее сородич явно не нуждался в бедных родственниках. Пропащее ее дело.

Унизительно короткая церемония состоялась в Сент-Мэри ле Боу. Присутствовали только близкие, и Ида была рада вернуться в дом Булла.

Там она вновь оценила свое положение. Взглянув на купца, Ида растерялась и смешалась. На его лице читалось одно: удовлетворение. И она была права, ибо если возвращением Боктона Булл исполнил мечту своей жизни, то браком с Идой увенчал его короной. Он не только вернул себе право на саксонское поместье, но и вошел в нормандский высший класс. Несколько лондонских купцов уже заключили такие альянсы. «Настанет день, – объяснил он юному Дэвиду, – когда эта сделка поможет отыскать благородную жену и для тебя». Через поколение Буллы Боктонские могли прирасти землями больше, чем когда-либо в прошлом. Неудивительно, что Булл был доволен собой.

Что до остального семейства Булл, его мать предстала старушкой добросердечной и набожной, но явно неразговорчивой. Мальчонка, Дэвид, застенчиво смотревший на Иду, подавал надежды куда большие. Она сразу угадала в нем паренька смелого, откровенного и, вероятно, одинокого. Когда Ида деликатно выразила ему соболезнования по поводу кончины матери и упование на то, что он позволит ей занять ее место, глаза мальчика увлажнились, и она была тронута.

Сюрпризом стал брат Майкл. Поразительно, что у хама-купца нашелся такой родственник. Ида взглянула в добрые, умные глаза Майкла, и он понравился ей еще больше. Она распознала его чистоту. Всегда восхищаясь мужами духовными и обнаруживая в себе влечение к ним, Ида подошла к нему и умолила поскорее явиться с визитом, так что монах зарделся.

Но спать с купцом ей все равно пришлось бы, и здесь Сампсон Булл оказался умен. Он отлично знал, какие чувства испытывала к нему новая жена и сколь отвращал ее брак, однако не потерял присутствия духа, а расценил это как вызов. А потому, когда они остались наедине в спальных покоях, спешить не стал. В ту первую ночь Ида, думавшая о своем новом статусе и мальчике за стеной, позволила купцу делать, что ему вздумается, в тишине. Во вторую, купаясь в поту, кусала губу. В третью, желанию вопреки, кричала от удовольствия. Потом заснула и не слышала, как купец, взглянувший на ее бледное тело с некоторой мрачной веселостью, негромко изрек:

– Теперь, моя леди, ты пала по-настоящему.

Утром 3 сентября 1189 года король Англии Ричард I был коронован в Вестминстерском аббатстве. У церемонии имелось одно необычное отличие. Доблестный король-крестоносец неожиданно испугался осквернения и умаления таинств каким-нибудь колдовством, а потому накануне распорядился провести церемонию в обстановке особого благочестия:

– Не допускать на службу ни евреев, ни женщин!

Брат Майкл колебался и твердил себе, что дело в мальчике. Зачем он пообещал коснуться темы Крестового похода? Ведь знал, что это бесполезно и брат его только рассвирепеет.

В последние годы их отношения улучшились. Почтительности в Сампсоне не прибавилось, но он как будто примирился с жизнью брата. Незадолго до смерти мать призвала Майкла и вложила ему в руки солидную сумму.

– Я хочу, чтобы ты израсходовал эти деньги от имени семьи, но на дела богоугодные, – сказала она. – Мне горестно видеть, что брат твой Сампсон так и остался пропащей душой, но тебе я верю. Припрячь их, пока не поймешь, как поступить, и Бог тебя непременно наставит.

Он хранил эти деньги несколько лет, и ему было отрадно думать, что найдет им применение, как только подберет дело богоугодное. Майкл не исключал, что брат воспротивится, но олдермен, едва узнал, лишь посмеялся. Когда год назад скончалась жена Булла, брат Майкл стал приходить почти ежедневно, дабы укрепить его дух и Дэвида, и Булл однажды виновато взглянул на него и заметил:

– Не могу не сказать тебе, брат, что ты повел себя отменно хорошо.

Нет, теперь он и вправду не хотел ссор.

Но было кое-что еще.

Грубый вызов, брошенный братом, прозвучал уже почти двадцать лет назад, и все же сказанное не отступало: «Я даже не верю, что ты в состоянии исполнить свои дурацкие обеты». Но он исполнял. С трудом ли? Обет бедности был, несомненно, легок; в больнице не разживешься. Послушание тоже давалось без больших затруднений. А целомудрие? С этим сложнее. Он соблазнялся женщинами, особенно поначалу. Но со временем, укрепившись в практике целибата, безбрачие стало не просто привычкой, но привычкой удобной. Работа приносила ему радость. Монах говорил себе, что надо дожить до сорока – и все будет славно. В таком случае почему же он медлил на пороге братского дома? Не было ли это чутьем, предупреждавшим об опасности?

Коронация прошла без сбоев. Сампсон Булл посетил службу в Вестминстерском аббатстве, затем, пока король Ричард пировал со своим двором в Вестминстер-Холле, богач-купец вернулся домой на трапезу поскромнее, к которой пригласил и брата.

Беседа шла оживленно. Брат Майкл замечал тревожные взгляды племянника, но никуда не спешил, а сам вновь и вновь посматривал на Иду. Чем обернулся для нее брак с его грубым братцем? Была ли она счастлива? Бог весть, о чем думает несчастная. Лишь в самом конце трапезы, когда оттягивать дольше было нельзя, он наконец затронул тему Крестового похода. И затаил дыхание.

Но Булл, к его удивлению, ничуть не разгневался. Брат откинулся, на несколько секунд смежил веки и улыбнулся.

Сампсон, правду сказать, отчасти этого ждал. Походная лихорадка достигла пика. Он знал, что в возрасте Дэвида юнцы нередко испытывают религиозный пыл, который обычно проходит, и если парнишке хочется приключений – тем лучше. Поэтому, открыв глаза, он произнес:

– Значит, хочешь в Святую землю. – Повернувшись к монаху, Булл мягко осведомился: – Неужто, брат, тебе так не терпится, чтобы этот мальчонка умер?

Брат Майкл залился краской:

– Конечно нет!

– И тем не менее многие путешествующие в Святую землю не возвращаются, – резонно напомнил купец. Монах безмолвствовал. – Но ты желаешь, чтобы мальчик спас свою душу? Очевидно, сделать это в Лондоне не так-то легко.

Купец вздохнул. Он часто гадал: как же так? Как могут люди гнаться за идеалами, пренебрегая реальной жизнью? Из тех, кто отправлялся в поход, одни были честными паломниками, другие – искателями приключений, третьи гнались за наживой. Многие так и не добирались до Святой земли, погибая в первую очередь от болезней, а иногда даже, как было в последнем походе, в сражении с другими христианами. Почти все разорялись. Где же тут идеал? Он утрачивался в пути.

Именно в этот момент юный Дэвид приобрел неожиданного союзника. Чем больше наблюдала за ним Ида, тем больше он ей нравился. Перспектива лишиться его в опасном Крестовом походе ужаснула ее, но она, будучи дочерью рыцаря, все понимала. Лишь накануне он поделился с ней своим секретом, и она, ответив, что он еще слишком молод, и увидев, как Дэвид залился краской, прокляла себя. Поэтому теперь она хладнокровно вмешалась:

– По-моему, ты должен его отпустить.

Она впервые перечила мужу и не знала, чем это закончится.

Но тот ответил не сразу и нахмурился, обдумывая новый поворот дела. Наконец он заметил не без некоторой жестокости:

– Вас продали против вашей воли, мадам, из-за Крестового похода, однако вы все же его поддерживаете?

– Дело в принципе, – гордо отозвалась она и очень спокойно улыбнулась брату Майклу.

«Как же она красива, до чего благородна», – подумал тот. С бледным лицом, большими карими глазами – она неизмеримо выше этого купеческого дома. Он с одобрением заметил, что юный Дэвид тоже глазел на нее восторженно.

Именно их восхищение толкнуло Иду на глупую ошибку, ибо она, повернувшись к мужу, не без презрения обронила:

– Но поскольку речь идет о принципах, тебе этого не понять.

Это было оскорблением – заслуженным или нет, и она вмиг осознала, что зашла слишком далеко. С секунду Булл молчал. Затем побагровел.

– Нет, – ответил он угрожающим тоном. – Куда уж мне.

Она увидела, как на его лбу вздулись жилы. Заметила, как тревожно переглянулись брат Майкл и Дэвид. С толикой страха Ида поняла, что сейчас впервые испытает хваленый купцовский гнев. Кто знает, что стряслось бы дальше, если бы в ту же минуту в комнату не ворвался слуга. В спешке он сшиб кувшин с вином и крикнул:

– Хозяин! Там бунт!

Улицы были заполнены бегущими людьми. Брат Майкл спешил по Уэст-Чипу и Айронмонгер-лейн, откуда неслись крики. Горел бревенчатый дом под соломенной крышей. На улице лежал труп мужчины. Тут брат Майкл добрался до места.

Людей было около сотни. Попадалось разбойное отребье, но он увидел двух уважаемых торговцев, которых знал, а также нескольких подмастерьев, жену портного и пару молодых клириков. Они выламывали дверь. Кто-то только что зашвырнул на крышу горящий факел, а грубый голос выкрикивал:

– На задний двор! Не дайте ему уйти!

Брат Майкл осведомился у одного из купцов, в чем дело, и тот ответил:

– В Вестминстере совершено покушение на короля. Но не тревожься, брат! Мы их схватим.

Это были евреи.

Погромы 1189 года начались с дурацкого недоразумения. Когда Ричард пировал с рыцарями, еврейская община из лучших побуждений прибыла в Вестминстерский дворец с дарами новому монарху. Поскольку женщинам и евреям запретили являться на коронацию, люди у входа ошибочно приняли этот приход за нападение и подняли крик. Какие-то горячие головы из придворных выбежали с мечами наголо и кинулись в толпу. Несколько евреев упали. Беспорядки распространились, и через час люди уже собирались в городе.

Для бунта требовалось всего ничего. В данном же случае город лихорадило в связи с предстоящим походом Ричарда Львиное Сердце, и оправдание было очевидно.

– Что толку в Крестовом походе, если мы позволяем этим пришлым нехристям снимать сливки прямо в Лондоне? – гневно спросил купец. Он обернулся и заорал: – Ребята, это Крестовый поход! Убейте нехристей!

Именно в этот момент из дома вышел еврей. Это был пожилой человек со светло-голубыми глазами, узким лицом и длинной седой бородой, в черной накидке. Взглянув на толпу у двери, он в отвращении покачал головой и забормотал молитву. Это не могло его спасти.

Поднялся рев. Толпа устремилась вперед.

Лишь тут брат Майкл сообразил, что это за старик – Абрахам, тот самый еврей, что продал брату Боктонское поместье.

Брат Майкл решал недолго. Он счел, что другого выхода нет, и рванулся вперед. Толпа, увидев монаха, пропустила его, и через секунду он уже стоял рядом со стариком, воздев руку, словно пытаясь их осадить.

– Так что же, брат? – донесся голос. – Ты убьешь или дашь нам?

– Никто его не убьет! – выкрикнул он. – Ступайте домой!

– Это почему же? – поднялся гвалт. – Разве не праведно убить нехристя?

– Да, брат! – послышался голос купца. – Скажи нам – почему?

И он, к своему удивлению, с секунду не мог припомнить.

Конечно, имелись соображения гуманности, но сейчас они не спасли бы старика. Разве в христианском мире не считалось долгом побивать неверующих, мусульман, иудеев и прочих еретиков? Как ответить правильно? Он на миг запнулся и беспомощно взглянул на старика, который негромко пробормотал:

– Мы ждем, брат.

Затем, слава богу, его осенило. Великий монах Бернар Клервоский, неутомимый устроитель монастырей, человек, вдохновивший люд на предыдущий Крестовый поход и объявленный святым всем христианским миром, сам сформулировал доктрину насчет иудеев:

«Писано, что все иудеи в конце концов обратятся в истинную веру. Однако, если мы убьем их, обращение не состоится».

– Сам святой Бернар сказал, что иудеям не должно чинить вреда! – возгласил брат Майкл. – Ибо им надлежит обратиться.

Он победно улыбнулся старику.

Толпа растерялась. Оба чувствовали, что настрой ее поколеблен. Затем, на миг возведя очи горе, брат Майкл сделал то, чего никогда не совершал раньше.

– В любом случае разницы нет! – крикнул монах. – Я знаю этого человека. Он уже обратился.

И прежде чем кто-то успел сказать слово, он схватил старика за плечо, протащил сквозь пришедшую в замешательство толпу и, не оглядываясь, повел по улице, пока они не оказались на Уэст-Чипе.

– Ты солгал, – заметил Абрахам.

– Прости.

Старик пожал плечами.

– Я иудей, – сказал он сухо. – Я никогда тебя не прощу.

То была горькая еврейская шутка, хотя брат Майкл ее не понял.

Впрочем, они еще не были в безопасности. Толпа позади – теперь, несомненно, грабившая дом Абрахама – могла передумать. К тому же могли встретиться другие толпы. Быстро прикинув, монах сказал Абрахаму:

– Я отведу тебя в дом моего брата.

Но здесь его постиг новый удар. Завидев Булла, стоявшего у Сент-Мэри ле Боу в обществе Пентекоста Силверсливза, он изложил свою просьбу, но купец лишь ответил:

– Прости. Я не хочу, чтобы мой дом спалили. Пусть отправляется в другое место.