Текст книги " Закат и падение Римской Империи. Том 7"

Автор книги: Эдвард (Эдуард ) Гиббон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Если можно допустить, что это происшествие принадлежит к числу самых интересных и самых важных событий всего пятидесятилетнего царствования Андроника, то я, по меньшей мере, не могу жаловаться на скудность находящихся в моем распоряжении материалов, так как я излагаю на нескольких страницах содержание громадных фолиантов Пахимера, Кантакузина и Никифора Грегораса, написавших подробную и скучную историю того времени. Имя и общественное положение императора Иоанна Кантакузина могут возбуждать самое сильное любопытство. Его мемуары обнимают сорокалетний период времени – от восстания Андроника Младшего до его собственного отречения от престола, и он был, подобно Моисею и Цезарю, главным действующим лицом в тех событиях, которые описывал. Но мы стали бы тщетно искать в этом красноречивом произведении искренности героя или кающегося. Удалившись от мирских пороков и страстей в монастырь, он пишет не исповедь честолюбивого политика, а его апологию. Вместо того чтоб разоблачать людские замыслы и влечения, он изображает сглаженную и благовидную внешнюю сторону событий, сильно прикрашивая ее похвалами самому себе и своим приверженцам. Их побуждения всегда чисты; их цели всегда похвальны; они составляют заговоры и принимают участие в восстаниях без всяких личных интересов, а насилия, которые они совершают или допускают, восхваляются как натуральные продукты здравомыслия и добродетели.

Следуя примеру первого Палеолога, Андроник Старший разделил почести верховной власти со своим сыном Михаилом, и этот принц считался вторым по рангу греческим императором с восемнадцатилетнего возраста до своей преждевременной смерти, то есть в течение более двадцати пяти лет. Во главе армии он не внушал ни страха неприятелю, ни зависти при дворе; он был так скромен и так терпелив, что никогда не считал годов своего отца, а этот отец никогда не находил ни в добродетелях, ни в пороках своего сына никакого повода, чтоб сожалеть об оказанных ему милостях. Сын Михаила был назван Андроником по имени своего деда, который стал с ранних пор питать к нему расположение благодаря этому именному сходству. Ум и красота ребенка усилили привязанность Старшего Андроника, который ожидал со свойственною его летам самоуверенностью, что его надежды, неосуществившиеся при первом поколении, осуществятся при втором. Мальчик воспитывался во дворце как наследник престола и как любимец императора, а в присяге, которую приносил народ, и в народных возгласах имена отца, сына и внука составляли августейшую триаду. Но Младшего Андроника скоро развратило его преждевременное величие, и он с ребяческим нетерпением взирал на двойное препятствие, которое сдерживало и еще долго могло сдерживать порывы его честолюбия. Он так жадно желал власти не из любви к славе и не потому, что надеялся сделать счастье своих подданных; богатство и безнаказанность были в его глазах самыми ценными атрибутами верховной власти, и он начал свои нескромные требования с того, что пожелал быть владетелем какого-нибудь богатого и плодородного острова, на котором мог бы жить в независимости и в удовольствиях. Императору были крайне неприятны шумные и частые пирушки, нарушавшие спокойствие его столицы; деньги, в которых он отказывал из бережливости, доставлялись жившими в Перу генуэзскими ростовщиками, а накопившиеся тяжелые долги упрочили преданность приверженцев молодого принца, но могли быть уплачены не иначе, как путем государственного переворота. Красивая женщина, которая была знатной матроной по происхождению и проституткой по своим нравам, преподала Младшему Андронику первые уроки в любовной науке, но он имел основание подозревать, что по ночам ее насыщает какой-то соперник, и поставленные им в засаде подле дверей ее дома телохранителя пронзили своими стрелами проходившего по улице неизвестного мужчину. Этот неизвестный мужчина был его брат, князь Мануил, который долго страдал от нанесенной ему раны и наконец умер от нее, а их общий отец император Михаил, здоровье которого и без того уже было расстроено, испустил дух через неделю после этого происшествия, скорбя о гибели своих обоих сыновей. Хотя Андроник Младший совершил это преступление без предвзятого намерения, смерть его брата и его отца, очевидно, была последствием его порочной жизни, и потому все люди с умом и с сердцем были глубоко огорчены, когда заметили, что в его душе нет ни скорби, ни раскаяния и что он с трудом скрывает свою радость по поводу того, что наконец избавился от двух ненавистных конкурентов. Вследствие этих печальных событий и новых бесчинств со стороны Андроника Младшего привязанность престарелого императора мало помалу охладела, и, когда он убедился, что все его наставления бесплодны, он перенес свои надежды и свою любовь на другого внука. Об этой перемене было возвещено отобранием всеподданнической присяги царствующему монарху и тому, кого он назначит своим преемником, а после того как прежде назначенный наследник престола совершил несколько новых бесчинств и вызвал несколько новых упреков, он был подвергнут позору публичного ответа перед судом. Прежде чем был постановлен приговор, который, вероятно, осудил бы Андроника Младшего на заключение в тюрьме или в монастырской келье, императора уведомили, что дворцовый двор наполнился вооруженными приверженцами его внука; тогда судебный приговор был смягчен до такой степени, что превратился в мирный договор, а этот успех молодого принца послужил поощрением для его приверженцев.

Впрочем, и столичное население, и духовенство, и сенат были привязаны к особе старшего императора или, по меньшей мере, к его правительству и потому партия недовольных могла достигнуть своей цели и свергнуть императора с престола только в том случае, если бы ей удалось возбудить восстание в провинциях и получить помощь от иноземцев. Душою этого предприятия был высший дворцовый служитель Иоанн Кантакузин, его бегство из Константинополя послужило началом и для его подвигов, и для его мемуаров, и если его собственное перо было занято всего более восхвалением его патриотизма, зато один историк, принадлежавший к числу его недругов, превознес усердие и ловкость, которые он выказал на службе у юного императора. Этот принц удалился из столицы под предлогом отъезда на охоту; он развернул свое знамя в Адрианополе и в течение нескольких дней собрал пятьдесят тысяч всадников и пехотинцев, которых ни честь, ни долг не могли бы заставить взяться за оружие для борьбы с варварами. Этих военных сил могло быть достаточно для того, чтоб спасти империю, или для того, чтоб приобрести над нею верховную власть; но в намерениях мятежников не было единомыслия; они действовали медленно и нерешительно, а константинопольское правительство замедляло их успехи интригами и мирными переговорами. Пагубная ссора между двумя Андрониками длилась, то прекращаясь, то возобновляясь, в течение семи лет. Первым мирным договором они разделили между собою остатки греческой империи; Старшему были оставлены Константинополь, Фессалоника и острова, а Младший получил большую часть Фракии от Филипп до византийских пределов. Вторым договором Младший Андроник выговорил уплату жалованья своим войскам, свое немедленное коронование и равномерное разделение верховной власти и государственных доходов. Третья междоусобная война окончилась тем, что Константинополь был взят врасплох, старый император окончательно удалился, а его победоносный внук стал властвовать один. Причину такой медленной развязки можно найти в характере людей и в духе того времени. Когда наследник престола впервые стал высказывать свои жалобы и свои опасения, ему внимали с сочувствием и с одобрением, а его приверженцы повсюду повторяли противоречившее самому себе обещание, что он увеличит жалованье солдат и облегчит лежавшее на народе податное бремя. Предлогом для возбужденного им восстания послужили все ошибки, совершавшиеся в течение сорокалетнего царствования, а молодому поколению надоело бесконечное владычество монарха, фавориты и принципы которого принадлежали к иной эпохе. В своей молодости Андроник не обнаруживал никакой энергии, а в своей старости он не внушал никакого уважения; налоги доставляли ему ежегодный доход в 500000 ф. ст.; но, несмотря на то что он был самым богатым их всех христианских монархов, он не был в состоянии содержать три тысячи всадников и два десятка галер для того, чтоб приостановить опустошительные нашествия турок. “Как мое положение не похоже на положение Филиппова сына! – говорил Младший Андроник, – Александр мог жаловаться на то, что после смерти его отца ему уже нечего будет завоевывать; увы! после смерти моего деда мне уже нечего будет терять”. Но греки скоро убедились, что общественные недуги не излечиваются междоусобицами и что их юному фавориту не предназначено сделаться спасителем разваливавшейся империи. При первой неудаче его партия распалась частью по причине его собственного легкомыслия, частью по причине внутренних раздоров, частью вследствие интриг старого двора, который подстрекал недовольных отказываться от участия в восстании или изменять тому делу, за которое взялись. Младший Андроник или внял голосу своей совести, или утомился от деловых забот, или был введен в заблуждение мирными переговорами; он искал не столько власти, сколько наслаждений, а данного ему разрешения содержать тысячу охотничьих собак, тысячу соколов и тысячу ловчих было достаточно для того, чтоб запятнать его репутацию и обезоружить его честолюбие.

Посмотрим теперь, к чему привела эта сложная драма и в каком положении очутились после ее развязки главные действующие лица. Старший Андроник провел свою старость во внутренних раздорах, а его войны и мирные договоры постоянно ослабляли его могущество и роняли его престиж до той роковой ночи, когда ворота его столицы и его дворца беспрепятственно растворились перед его внуком. Главный комендант пренебрегал советами тех, кто предостерегал его от приближавшейся опасности; он спал с обманчивой беспечностью невежества, между тем как окруженный священниками и пажами слабодушный монарх проводил в тревоге бессонную ночь. Эту тревогу скоро оправдали возгласы врагов, провозглашавших титулы и победу Андроника Младшего; тогда престарелый император пал ниц перед иконой Богородицы и отправил к победителю посла с извещением о своем отречении от престола и с просьбой о пощаде. Ответ его внука был благопристоен и почтителен; Младший Андроник объявил, что по просьбе своих друзей будет один управлять империей, но что Старший Андроник будет пользоваться названием и первенством старшего императора, будет жить в большом дворце и будет получать пенсию в двадцать четыре тысячи золотых монет, одну половину которых будет уплачивать государственная казна, а другая будет собираться с константинопольских рыбопромышленников. Но лишенный власти, Старший Андроник скоро сделался предметом общего презрения, и о нем скоро все позабыли; безмолвие, окружавшее его обширный дворец, нарушалось только домашними животными и птицами, безнаказанно бродившими по пустынному двору, а его пенсия была уменьшена до десяти тысяч золотых монет, это было все, на что он имел право, и это было более того, чего он мог ожидать. Его бедственное положение сделалось еще более тяжелым вследствие постепенной утраты зрения; его заточение становилось с каждым днем все более и более суровым, а во время отсутствия и болезни его внука его безжалостные сторожа принудили его под угрозой немедленной смерти променять его пурпуровую мантию на монашеское одеяние и на монашескую профессию. Монах Антоний (так стал он называться) отказался от мирской роскоши; однако ему понадобилась в зимнюю пору недорогая шуба, и так как вино было ему запрещено его духовником, а вода была запрещена его доктором, то его обыкновенным напитком был египетский щербет. Престарелый император не без труда добыл три или четыре золотые монеты для удовлетворения этих скромных потребностей, и если правда, что он употребил это золото на облегчение еще более тяжелого положения одного друга, то это самоотвержение должно иметь некоторое значение на весах человеколюбия и религии. Через четыре года после своего отречения от престола Андроник, или Антоний, испустил дух в своей келье на семьдесят четвертом году от рождения, и его последние льстецы могли обещать ему только венец славы на небесах, более блестящий, чем тот, которым он был украшен на земле.

Царствование Младшего Андроника не было ни более славно, ни более благополучно, чем царствование Старшего. Он пожал плоды своего честолюбия, но они были и недолговечны, и горьки; на своем высоком посту он утратил остатки своей прежней популярности, а недостатки его характера стали еще более для всех заметны. Общий ропот побудил его лично выступить в поход против турок, и нельзя сказать, чтоб его мужество изменило ему в минуту опасности; но поражение и рана были единственными трофеями его азиатской экспедиции, упрочившей основание Оттоманской империи. Злоупотребления гражданского управления достигли при нем полной зрелости и совершенства; его пренебрежение к установленным обычаям и к национальной одежде считалось греками за роковые признаки упадка империи. Андроник состарился преждевременно: излишества, которым он предавался в юности, ускорили наступление эпохи старческих недугов, и после того как он был исцелен от опасной болезни или натурой, или докторами, или Святой Девой, смерть похитила его, когда ему еще не было сорока пяти лет. Он был женат два раза, а так как успехи латинов в военном деле и на поприще искусств смягчили предрассудки византийского двора, то он выбрал своих обеих жен между германскими и итальянскими принцессами. Первая из них, называвшаяся у себя дома Агнессой, а в Греции Ириной, была дочь герцога Брауншвейгского. Ее отецбыл мелкий владетельбедной и дикой страны на севере Германии, впрочем, он извлекал некоторые доходы из своих серебряных рудников, а греки превозносили его род как самый древний и самый знатный из всех носивших тевтонское имя.

После смерти этой бездетной принцессы Андроник посватался к сестре графа Савойского Иоанне, и его предложению было отдано предпочтение перед искательством французского короля. Граф оказал своей сестре почет, соответствовавший ее высокому званию римской императрицы; ее свита была составлена из рыцарей и знатных дам; ее перекрестили в другую веру и короновали в Софийском соборе под более православным именем Анны, а во время брачных празднеств греки и итальянцы состязались на турнирах в боях на копьях.

Императрица Анна Савойская пережила своего супруга; их сын Иоанн Палеолог остался сиротой и сделался императором на девятом году от роду, а его беспомощность нашла себе покровителя в самом знатном и самом добродетельном из всех греков. Продолжительная и искренняя привязанность его отца к Иоанну Кантакузину делает одинаковую честь и монарху, и подданному. Она возникла среди юношеских удовольствий; их семьи были почти одинаково знатны, а душевная энергия, приобретенная путем скромного воспитания, возмещала для подданного блеск императорского звания, лишь незадолго перед тем перешедшего в род монарха. Мы уже говорили о том, как юный император был спасен Кантакузином от преследований своего деда и как после шестилетней междоусобной войны тот же фаворит привел его с триумфом в константинопольский дворец. В царствование Андроника Младшего высший дворцовый служитель управлял и императором, и империей; благодаря его мужеству и ловкости к империи были снова присоединены остров Лесбос и княжество Этолийское. Его враги сознавались, что в то время как вокруг него все расхищали общественное достояние, он один был скромен и воздержан, а добровольно составленная им самим опись его имущества подтверждает предположение, что его богатства не были накоплены хищничеством, а достались ему по наследству. Правда, он не определяет ни суммы своих капиталов, ни ценности своей посуды и своих драгоценных каменьев; но после того как он раздарил двести серебряных ваз и после того как множество других ваз было спрятано его друзьями и расхищено его врагами, его конфискованных богатств оказалось достаточно для снаряжения флота из семидесяти галер. Он не указывает объема и числа своих поместий, но его житницы были наполнены громадным количеством пшеницы и ячменя, а принадлежавшая ему тысяча пар волов могла обрабатывать по существовавшему в древности обыкновению около шестидесяти двух с половиною тысяч акров пахотной земли. На его пастбищах кормились две тысячи пятьсот племенных кобыл, двести верблюдов, триста мулов, пятьсот ослов, пять тысяч штук рогатого скота, пятьдесят тысяч свиней и семьдесят тысяч овец, эта опись сельского богатства особенно интересна потому, что относится к последнему периоду империи и к такой стране (вероятно к Фракии), которая была неоднократно опустошаема внешними и внутренними войнами. Милости монарха были для Кантакузина еще более ценны, чем его состояние. В задушевных беседах и в минуты физических страданий император высказывал желание уничтожить разделявшее двух друзей расстояние и упрашивал Кантакузина принять пурпуровую мантию и диадему. Добродетель высшего придворного служителя, засвидетельствованная его собственным пером, устояла против этого опасного предложения, но своим последним завещанием Андроник Младший назначил Кантакузина опекуном своего сына и регентом империи.

Если бы регенту было отплачено за его заслуги покорностью и признательностью, он, быть может, заботился бы о своем питомце с безупречною и усердною преданностью. Стража из пятисот солдат охраняла особу этого питомца и его дворец; похороны покойного императора совершились с приличной пышностью; столица была спокойна и покорна, а провинции были извещены о понесенной ими утрате и о возложенном на них новом верноподданническом долге пятьюстами письмами, которые были разосланы Кантакузином в течение первого месяца его управления. Но надежда спокойно пережить эпоху несовершеннолетия была разрушена великим герцогом или адмиралом Апокавком, а из старания выставить в самом черном цвете вероломство этого адмирала царственный историк преувеличивает свое собственное неблагоразумие, обвиняя себя в назначении Апокавка на его высокий пост наперекор советам своего более прозорливого государя. Апокавк был смел и хитер, жаден и расточителен; его корыстолюбие и его честолюбие попеременно служили орудиями одно для другого, а свои дарования он употребил на гибель своего отечества. Он возгордился тем, что ему было вверено главное начальство над флотом и над неприступным замком, и под маской преданности и лести стал составлять заговор против своего благодетеля. Придворные дамы императрицы были подкуплены им и действовали по его указаниям; он убедил Анну Савойскую предъявить ее природное право на звание опекунши; ее властолюбие прикрылось материнскою заботливостью о сыне, а пример первого Палеолога служил для его потомства предостережением против вероломства опекунов. Патриарх Иоанн Априйский был высокомерный и слабый старик, окруженный многочисленными и голодными родственниками. Он предъявил старое письмо, в котором Андроник поручал своего сына и свой народ его благочестивым попечениям; он помнил, какая участь постигла его предшественника Арсения, и находил, что лучше предотвратить преступление узурпатора, чем подвергать его наказанию, а Апокавк с усмешкой взирал на плоды своих льстивых подстрекательств – на то, как византийский епископ усваивал пышную обстановку и мирские притязания римского первосвященника, эти три лица, столь различные и по своему общественному положению, и по своему характеру, вступили в тайный между собою союз; сенату была возвращена тень прежней власти, а народ увлекся словом “свобода”. Эта могущественная лига стала нападать на высшего придворного служителя сначала из-за угла, а потом с открытым забралом. Она стала оспаривать его права, пренебрегать его мнениями, преследовать его друзей и угрожать его личной безопасности и в лагере, и в столице. В то время как он находился в отсутствии, исполняя лежавшие на нем государственные обязанности, его обвинили в государственной измене, объявили врагом церкви и государства и предали вместе со всеми его приверженцами мечу правосудия, мщению народа и власти дьявола; его имения были конфискованы; его престарелая мать была заключена в тюрьму; все его прошлые заслуги были преданы забвению, и оказанная ему несправедливость побудила его совершить то самое преступление, в котором его обвиняли. Прежнее поведение Кантакузина не дает повода думать, чтоб он питал какие-либо изменнические замыслы; если можно заподозрить его невинность, то единственно потому, что он слишком горячо отстаивал ее и сам превозносил необыкновенную чистоту своих добродетелей. В то время как императрица и Патриарх еще скрывали свою вражду под личиной единомыслия, он неоднократно просил позволения отказаться от регентства и даже удалиться в монастырь. После того как он был объявлен общественным врагом, он выразил горячее желание пасть к стопам юного императора и безропотно подставить свою голову под плаху палача; он неохотно подчинился голосу рассудка, который возлагал на него священную обязанность спасти его родственников и друзей, и убедил его, что он может спасти тех и других не иначе, как обнажив свой меч и провозгласив себя императором.

В укрепленном городе Демотике, принадлежавшем к числу его наследственных владений, на императора Иоанна Кантакузина были надеты пурпуровые полусапожки; его правую ногу обували его знатные родственники, а левую – латинские вожди, которых он возвел в рыцарское звание. Но даже совершая это мятежническое деяние, он старался проявить свою преданность царствующему дому и приказал провозглашать имена Иоанна Палеолога и Анны Савойской прежде своего собственного имени и прежде имени своей супруги Ирины. Соблюдение этой пустой формальности служило плохим прикрытием для мятежа, и едва ли есть такие личные обиды, которые дают подданному право восстать с оружием в руках против своего государя; но тот факт, что не было сделано никаких приготовлений к восстанию и что это восстание сначала не имело успеха, может служить подтверждением для заявлений узурпатора, что он решился на это предприятие не столько по доброй воле, сколько по необходимости. Константинополь остался верен юному императору; король Болгарский был призван на помощь к Адрианополю; главные города Фракии и Македонии после некоторых колебаний, отказались от повиновения высшему дворцовому служителю, а начальники войск и губернаторы провинций из своих личных интересов предпочли слабую власть женщины и священника. Свою армию Кантакузин расположил шестнадцатью отрядами на берегах Мелана с целью вовлечь в восстание или запугать столичное население; она рассеялась от измены или из страха, а офицеры, в особенности те, которые принадлежали к числу латинских наемников, приняли предложенные византийским двором подарки и перешли к нему на службу. После этой неудачи мятежник-император (он был чем-то средним между мятежником и императором) направился с отборными остатками своих войск к Фессалонике, но ему не удалось овладеть этим важным городом, а его враг великий герцог Апокавк преследовал его и на суше, и на море во главе более многочисленной армии. Во время своего отступления, которое более походило на бегство, Кантакузин был оттеснен от морского берега к горам Сербии; тогда он собрал все свои войска с целью выбрать из них те, которые были достойны или желали разделять его горькую участь. Составлявшие большинство слабодушные люди откланялись и удалились, и отряд преданных Кантакузину людей уменьшился сначала до двух тысяч добровольцев, а в конце концов до пятисот. Краль или деспот, Сербов оказал ему великодушное гостеприимство; но Кантакузин мало помалу низошел с роли союзника на роль просителя, заложника и пленника, и в этой унизительной зависимости нередко дожидался приема у дверей варвара, в руках которого находились жизнь и свобода римского императора. Самые заманчивые обещания не могли склонить краля к нарушению правил гостеприимства; но он скоро стал склоняться на ту сторону, где была сила, и, не причинив своему другу никакой обиды, отправил его в погоню за новыми надеждами и новыми опасностями. В течение почти шести лет пламя внутренних раздоров свирепствовало с изменчивым успехом и с неослабною яростью; преданная Кантакузину аристократическая партия и преданная Палеологам партия плебейская нарушали своими раздорами внутреннее спокойствие городов и обращались за помощью к болгарам, сербам и туркам, которые служили орудиями и для их личного честолюбия, и для их общей гибели. Регент оплакивал общественные бедствия, виновником и жертвою которых был он сам, и, вероятно его собственный опыт внушил ему основательное и остроумное размышление касательно различия в характере войн внешних и войн междоусобных: “Первая, – сказал он, – то же, что внешняя летняя жара, которую всегда нетрудно переносить и которая нередко бывает благотворна; а вторая – то же, что пагубный лихорадочный жар, который безвозвратно снедает в человеческом организме его жизненные силы”.

Привычка вмешивать варваров и дикарей в раздоры между цивилизованными нациями всегда была источником позора и вреда, и если она иногда и приносила минутную пользу, зато никогда не могла быть согласована с требованиями человеколюбия и здравого смысла. Каждый из двух соперников обыкновенно взваливал на своего противника ответственность за первую попытку заключить такой унизительный союз, а тот из них, которому эта попытка не удавалась, всех громче порицал дурной пример, которому завидовал и был готов подражать. Азиатские турки, быть может, были менее варварским народом, чем болгарские и сербские пастухи, но по своей религии они были непримиримыми врагами Рима и христианства. Чтоб снискать дружбу их эмиров, обе партии старались превзойти одна другую низостями и щедрыми обещаниями; ловкость Кантакузина доставила ему предпочтение; но помощь иноземцев и победа были куплены дорогой ценой – бракосочетанием дочери Кантакузина с неверующим, пленом нескольких тысяч христиан и появлением оттоманов в Европе, которое было последним гибельным ударом для разрушавшейся Римской империи. Смерть Апокавка, которая была заслуженным, хотя и оригинальным возмездием за его преступления, склонила колеблющиеся весы на сторону Кантакузина. Множество знатных и незнатных людей, которых Апокавк или боялся, или ненавидел, было по его приказанию арестовано в столице и в провинциях, а для их заключения был отведен старый дворец Константина. Чтоб предотвратить их побег и чтоб ухудшить их бедственное положение, было приказано возвысить стены и сузить тюремные камеры, а тиран приходил туда каждый день для того, чтоб ускорить производство работ. В то время как он, оставив своих телохранителей у ворот, наблюдал во внутреннем дворе без всяких опасений или подозрений за распоряжениями архитектора, двое энергичных пленников из рода Палеологов, вооружившись палками и воодушевившись отчаянием, бросились на него и повергли бездыханным на землю. Толпы заключенных огласили тюрьму требованиями мщения и свободы; они разбили свои оковы, укрепили свою тюрьму и выставили в амбразуре голову тирана в надежде вызвать сочувствие народа и милосердие императрицы. Анна Савойская, быть может, радовалась смерти высокомерного и честолюбивого министра; но между тем как она колебалась, не зная, на что решиться, черный народ, и в особенности матросы, взбунтовались по наущению вдовы великого герцога, напали на тюрьму и умертвили всех, кто в ней содержался. Арестанты (из которых большая часть была невинна в умерщвлении Апокавка или не могла ставить его себе в заслугу) укрылись в соседней церкви; они были перебиты у подножия алтарей, так что и в своей смерти чудовище оказалось таким же кровожадным и зловредным, каким было при жизни. Однако только его дарованиями отстаивались интересы юного императора; а оставшиеся в живых его сообщники, не питая друг к другу никакого доверия, отказались от продолжения войны и отвергли все предложенные им выгодные условия примирения. В начале распри императрица понимала, что враги Кантакузина обманули ее, и со скорбью это высказывала; Патриарх внушал ей, что обид не следует прощать, и ее обещание питать вечную ненависть было скреплено клятвой под страхом отлучения от церкви. Но Анна скоро научилась ненавидеть без помощи наставника; она взирала на бедствия империи с равнодушием чужеземки; соперничество другой императрицы внушило ей опасения, и лишь только Патриарх обнаружил склонность к примирению, она стала грозить ему созванием собора и отрешением от должности. Кантакузин мог бы достигнуть решительного успеха, если бы воспользовался неспособностью и раздорами своих противников; но междоусобную войну продлило бессилие обеих партий, и сдержанность Кантакузина не избежала упреков в робости и беспечности. Он мало помалу завоевывал провинции и города, и владения его питомца наконец стали граничить с городскими стенами Константинополя; но обладание одной столицей стоило обладания остальной империей, и, прежде чем предпринять это важное завоевание, Кантакузин хотел расположить в свою пользу общественное мнение и завести в городе тайные сношения. Итальянец Фаччиолати занял вакантную должность великого герцога; флот, гвардия и Золотые ворота находились в его власти; но его скромное честолюбие не устояло против подкупа и сделалось орудием измены; благодаря этому переворот был совершен без риска и без кровопролития. Несмотря на то что у Анны не было никаких средств сопротивляться и никакой надежды на чью-либо помощь, она намеревалась защищать дворец и предпочла бы обратить столицу в пепел, чем отдать ее в руки соперницы. Она уступила настояниям и друзей, и врагов, а победитель, предписывая условия примирения, выразил свою неизменную и ревностную преданность сыну своего благодетеля. Бракосочетание его дочери с Иоанном Палеологом наконец было совершено, и наследственное право его питомца на престол было признано, но управление империей было возложено на десять лет исключительно на опекуна. На византийском троне стали восседать два императора и три императрицы, а всеобщая амнистия рассеяла опасения самых преступных подданных и упрочила их имущественные права. Коронование и свадьба были отпразднованы с единодушною радостью и пышностью, но и радость, и пышность были одинаково обманчивы. Во время последних смут государственные сокровища были растрачены и даже была продана дворцовая мебель; на императорском банкете кушанья подавались в оловянной или в глиняной посуде, и такова была тщеславная нищета того времени, что недостаток золота и драгоценных каменьев был восполнен стеклом и кожей, покрытою позолотой.