Текст книги " Закат и падение Римской Империи. Том 7"

Автор книги: Эдвард (Эдуард ) Гиббон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Завоевание Прусы можно считать за настоящее начало существования Оттоманской империи. Христианские подданные выкупили свою жизнь и собственность взносом налога или денежного штрафа в тридцать тысяч золотых крон, и благодаря стараниям Орхана город принял вид магометанской столицы; Пруса украсилась мечетью, училищем и госпиталем; сельджукские монеты были заменены новыми, на которых были изображены имена и отличия новой династии, и самые опытные преподаватели знаний человеческих и божеских стали привлекать туда персидскую и арабскую учащуюся молодежь из старинных восточных школ. Должность визиря была учреждена для Орханова брата Аладдина, а для того чтоб можно было отличать граждан от поселян и мусульман от неверующих, тем и другим было приказано носить различные платья. Все войска Османа состояли из вольных эскадронов туркменской кавалерии, служивших без жалованья и сражавшихся без всякой дисциплины; но его предусмотрительный сын впервые организовал и обучил отряд регулярной пехоты. Он принял к себе на службу множество волонтеров, которым назначил маленькое жалованье и дозволял жить дома, пока они не будут призваны на войну; их грубый нрав и склонность к неповиновению побудили Орхана воспитывать его юных пленников так, чтоб из них вышли преданные ему солдаты и служители пророка, но турецким поселянам все-таки дозволялось садиться на коней и становиться под его знамя под названием мародеров и с надеждою обогатиться добычей. Этим путем он организовал армию из двадцати пяти тысяч мусульман и завел машины для осады городов, а первое удачное испытание этих нововведений было сделано над городами Никеей и Никомедией. Орхан дал свободный пропуск всякому, кто желал удалиться вместе со своим семейством и со своими пожитками; но вдовы убитых были отданы в жены победителям, а награбленные священные книги, сосуды и иконы были куплены или выкуплены жителями Константинополя. Император Андроник Младший был побежден и ранен Орханом, который завоевал всю провинцию или королевство Вифинию вплоть до берегов Босфора и Геллеспонта, и даже христиане сознавали справедливость и милосердие монарха, умевшего снискать преданность азиатских турок. Однако Орхан довольствовался скромным титулом эмира, а между равными с ним по положению князьями Рума или Анатолии эмиры Гермиана и Кармании превосходили его своим военным могуществом, так как каждый из них мог выставить сорокатысячную армию. Владения этих эмиров находились в самом центре Сельджукского государства, но в истории играют более важную роль те священные воины, которые хотя и были менее могущественны, но успели основать внутри греческой империи новые княжества. Приморская страна от Пропонтиды до Меандра, равно как остров Родос, которому так долго грозило иноземное владычество и который так часто подвергался опустошениям, были окончательно утрачены на тридцатом году царствования Андроника Старшего. Два турецких вождя Сарухан и Аидин оставили свое имя завоеванным странам, а завоеванные страны – своему потомству; они довершили порабощение или падение семи азиатских церквей, и варварские владетели Ионии и Лидии до сих пор попирают своими ногами памятники классической и христианской древности. В утрате Эфеса христиане видели падение первого ангела и погашение первого светильника, о которых говорится в Откровении; разорение было полное, и любознательный путешественник стал бы напрасно искать следов храма Дианы или церкви св. Марии. Находившиеся в Лаодикее цирк и три великолепных театра служат в настоящее время приютом для волков и для лисиц; Сарды превратились в ничтожную деревушку; в мечетях Фиатиры и Пергама поклоняются Магометову Богу, у которого нет никакого соперника или сына, а Смирна обязана своим многолюдием внешней торговле, которую ведут франки и армяне. Одна Филадельфия была спасена пророческим предсказанием или своим мужеством. Ее храбрые граждане, находясь вдалеке от морского берега и будучи позабыты императорами, защищали в течение более восьмидесяти лет свою религию и свою свободу от окружавших их со всех сторон турок и наконец сдались на капитуляцию самому высокомерному из оттоманов. Из находившихся в Азии греческих колоний и церквей до сих пор уцелела Филадельфия – точно колонна, возвышающаяся среди развалин; это может служить утешительным доказательством того, что честный путь иногда бывает и самым безопасным. Порабощение Родоса замедлилось двумя столетиями, благодаря тому что там поселились рыцари св.Иоанна Иерусалимского; под их управлением этот остров сделался славен и богат; знаменитые и воинственные монахи этого ордена прославились и на суше, и на море, и этот оплот христианства нередко привлекал к себе и отражал армии турок и арабов.

Внутренние раздоры были главной причиной окончательной гибели греков. Во время междоусобных войн между Старшим Андроником и Младшим сын Османа довершил завоевание Вифинии почти без всякого сопротивления, и те же самые раздоры побудили турецких эмиров Лидии и Ионии построить флот и заняться опустошением соседних островов и европейского морского побережья. Защищая свою жизнь и свою честь, Кантакузин попытался предупредить своих противников или последовать их примеру, призвав к себе на помощь явных врагов своей религии и своего отечества. Сын Аидина Амир скрывал под внешностью турка человеколюбие и образованность грека; он был связан с высшим придворным служителем взаимным уважением и обоюдными услугами, а их дружбу сравнивали, на напыщенном языке того времени, с взаимной привязанностью Ореста и Пилада. При известии об опасном положении своего друга, преследуемого неблагодарным правительством, владетель Ионии собрал в Смирне флот из трехсот судов и двадцатидевятитысячную армию; он отплыл с этим флотом среди зимы и бросил якорь близ устья Гебра. Оттуда он прошел с избранным отрядом из двух тысяч турок вдоль берегов этой реки и освободил императрицу, осажденную в Демотике дикими болгарами. В то время еще не была известна участь ее дорогого Кантакузина, спасшегося бегством в Сербию; но признательная Ирина с нетерпением желала видеть своего спасителя и пригласила его вступить в город, сопровождая свое приглашение подарком богатого одеяния и сотни коней. Из странной деликатности благовоспитанный варвар отказался посетить жену своего друга в его отсутствии и насладиться удобствами дворцовой жизни; он провел суровую зиму в своей палатке и не захотел принять предложенного ему гостеприимства для того, чтоб разделять лишения своих боевых товарищей, столько же, как и он сам, достойных такой чести и такого отличия. Недостаток съестных припасов и желание отомстить за Кантакузина могут служить оправданием для опустошительных нашествий, которые он совершал морем и сухим путем; он оставил для охраны своего флота девять с половиною тысяч человек и тщетно пытался отыскать Кантакузина; наконец его побудили к отплытию подложное письмо, суровое время года, жалобы его добровольцев и то, что он был обременен добычей и пленниками. В течение междоусобной войны владетель Ионии два раза возвращался в Европу; он соединил свои войска с войсками императора, осаждал Фессалонику и угрожал Константинополю. Клеветники могли не без некоторого основания ставить ему в вину его слабое содействие, его торопливый отъезд и полученный им от византийского двора подарок в десять тысяч крон; но его друг был им доволен, и для поведения Амира служила оправданием более священная обязанность защищать его наследственные владения от латинов. Против морского могущества турок предприняли похвальный Крестовый поход папа, кипрский король, Венецианская республика и рыцари ордена иоанни-тов; галеры союзников напали на берега Ионии, и Амир был поражен насмерть стрелой в то время, как старался вырвать смирнскую цитадель из рук родосских рыцарей. Перед своею смертью он великодушно доставил своему другу другого союзника из своих соотечественников, который был не более его искренен и усерден, но был более способен оказать скорую и солидную помощь благодаря тому, что его владения тянулись вдоль берегов Пропонтиды и находились в непосредственной близости от Константинополя. Надежда на более выгодный договор побудила турецкого владетеля Вифинии отказаться от обещаний, данных Анне Савойской, и Орхан из тщеславия самым формальным образом заявил, что если ему дадут в супружество дочь Кантакузина, он будет неуклонно исполнять обязанности подданного и сына. Честолюбие одержало верх над родительской любовью; греческое духовенство смотрело сквозь пальцы на брачный союз христианской принцессы с последователем Магомета, а отец Феодоры сам с постыдным удовольствием описал это унижение императорского достоинства. Отряд турецкой кавалерии сопровождал послов, подъехавших к его лагерю в Селибрии на тридцати кораблях. В нарочно построенном великолепном павильоне императрица Ирина провела ночь вместе со своими дочерьми. Утром Феодора взошла на трон, закрытый занавесками из шелка и золота; войска выстроились в боевом порядке, но один император был верхом на коне. По данному сигналу занавески мгновенно раздвинулись, и глазам зрителей представилась невеста или жертва, окруженная стоявшими на коленях евнухами и свадебными светильниками; звуки флейт и барабанов возвестили о радостном событии, а мнимое счастье новобрачной сделалось темой для песнопений, написанных лучшими поэтами, какие были в то время. Феодора была отдана во власть своего варварского повелителя без соблюдения церковных обрядов, но было условлено, что живя в Бурсе, в тамошнем гареме, она сохранит свою религию, а ее отец восхвалял смирение и благочестие, которые она выказала в этом затруднительном положении. Когда греческий император счел свою власть достаточно упроченной, он посетил своего турецкого союзника, который ожидал его в Скутари, на азиатском берегу, вместе со своими четырьмя сыновьями, родившимися от различных жен. Два монарха, по-видимому, в искреннем согласии участвовали в удовольствиях банкета и охоты, а Феодоре было дозволено обратно переехать через Босфор и провести несколько дней вместе с ее матерью. Но дружба Орхана подчинялась требованиям его религии и его интересов, и он не краснея принял сторону врагов Кантакузина во время войны с генуэзцами.

В договор с императрицей Анной оттоманский принц включил странное условие, что ему будет дозволено продавать его пленников в Константинополе или перевозить их в Азию. Он приказал выводить на публичный рынок для продажи толпы нагих христиан обоего пола и всякого возраста – священников и монахов, женщин и девушек; чтоб возбудить в зрителях сострадание и желание скорей выкупить пленников, употреблялась в дело плеть, а тем грекам, которые были бедны, приходилось оплакивать горькую участь их родственников, обреченных на рабство физическое и духовное. Кантакузин был вынужден согласиться на такие же условия, а их исполнение было, как кажется, еще более пагубно для империи. На помощь к императрице Анне был отправлен отряд из десяти тысяч турок, но свои главные военные силы Орхан употребил на то, чтоб помогать своему отцу. Впрочем, эти бедствия были преходящи; лишь только буря утихала, беглецы возвращались в свои прежние жилища, и по окончании междоусобных и внешних войн Европа была совершенно очищена азиатскими мусульманами. Во время своей последней ссоры со своим питомцем Кантакузин нанес своему отечеству ту глубокую и смертельную рану, которую никогда не могли залечить его преемники, и сделать ту пагубную ошибку, которой не могли искупить его богословские диалоги против пророка Магомета. Новейшие турки так мало знакомы со своей собственной историей, что смешивают свою первую переправу через Геллеспонт с последней по их словам, сын Орхана был ночной разбойник, проникший на неприятельский и малоизвестный берег вместе с восемьюдесятью товарищами при помощи военной хитрости. Сулейман был перевезен с десятитысячным конным отрядом на кораблях греческого императора, который принял его как друга. Во время свирепствовавших во Фракии междоусобных войн он оказал некоторые услуги и причинил еще более зла; но в Херсонесе мало помалу размножилась турецкая колония, и византийский двор тщетно требовал обратной уступки фракийских крепостей. После нескольких лукавых отсрочек со стороны оттоманского принца и его сына выкуп этих крепостей был определен в шестьдесят тысяч крон; а после того как была сделана первая уплата, стены и укрепления провинциальных городов были разрушены землетрясением; лишившиеся своих стен города были заняты турками, а ключ ко входу в Геллеспонт, Галлиполи был заново отстроен и населен Сулейманом из политических расчетов. Отречение Кантакузина от престола разорвало слабые узы семейного союза, и он перед смертью убеждал своих соотечественников уклониться от неблагоразумной борьбы и сравнить их собственную слабость с многочисленностью и мужеством, с дисциплиной и энтузиазмом мусульман. Его благоразумные советы были оставлены без внимания упрямым и тщеславным юношей, а их основательность была скоро доказана победами оттоманов. Но в то время как Сулейман занимался в открытом поле военными упражнениями, носившими название жерид, он лишился жизни, упав с лошади, а престарелый Орхан от скорби испустил дух над могилой своего храброго сына.

Но грекам было некогда радоваться гибели их врагов, так как турецкий палаш оказался не менее страшным в руках Орханова сына и Сулейманова брата Мурада Первого. При слабо мерцающем свете византийских летописей мы узнаем, что он без сопротивления завладел всей провинцией Фракией от Геллеспонта до горы Гема и до предместий столицы и что он избрал Адрианополь средоточием своего управления и своей религии в Европе. Константинополь, начавший приходить в упадок едва ли не со времени своего основания, много раз подвергался в течение своего тысячелетнего существования нападениям варваров и восточных, и западных, но до этой роковой минуты владения греков еще ни разу не были окружены и в Азии, и в Европе военными силами одной и той же неприятельской державы. Однако это легкое завоевание было на время отложено благоразумием или великодушием Мурада; его тщеславие довольствовалось тем, что император Иоанн Палеолог и его четверо сыновей часто и смиренно появлялись по первому требованию при дворе и в лагере оттоманского монарха. Он выступил в поход против славянских народов, живших между Дунаем и Адриатическим морем, – против болгар, сербов, босняков и албанцев, и своими опустошительными нашествиями неоднократно приводил в покорность эти воинственные племена, так часто оскорблявшие величие империи. Эти страны не изобиловали ни золотом, ни серебром, а их деревенские хижины и городки не были обогащены торговлей и не были украшены дорогими произведениями искусств; но местные уроженцы отличались во все времена физической силой и душевной энергией; благоразумные учреждения превратили их в самую непоколебимую и самую надежную опору оттоманского могущества. Визирь Мурада напомнил своему государю, что по магометанскому закону он имел право на пятую часть добычи и пленников и что эту дань будет нетрудно собирать, если в Галлиполи поселить бдительных офицеров с приказанием осматривать проходящие суда и забирать самых здоровых и самых красивых христианских юношей. Этот совет был приведен в исполнение, и был издан эдикт, вследствие которого много тысяч европейских пленников были воспитаны в турецкой религии и в турецкой дисциплине; один знаменитый дервиш благословил эту новую милицию и дал ей особое название: ставши перед фронтом милицинеров, он покрыл рукавом своей одежды голову стоявшего впереди всех солдата и дал свое благословение в следующих выражениях: “Пусть они называются янычарами (yengi cheri или новыми солдатами); да будет их внешний вид всегда бодр, их рука – всегда победоносна, их меч – всегда остр! Пусть их копье всегда висит над головами их врагов и куда-бы они ни пошли, пусть они возвращаются с белыми лицами.” Таково было происхождение этих надменных воинов, наводивших страх не только на все нации, но иногда и на самих султанов. Их мужество ослабело, их дисциплина пришла в упадок и их беспорядочные ряды не могут устоять против новейшей военной тактики и против усовершенствованного оружия теперешних армий; но в то время когда они получили свою первоначальную организацию, они имели решительное превосходство над всеми другими армиями, так как ни один из христианских монархов не содержал в ту пору такого отряда регулярной пехоты, который занимался бы постоянно военными упражнениями и получал бы постоянное жалованье. Янычары сражались против своих языческих соотечественников с тем усердием, которое свойственно новообращенным, и в битве при Косове окончательно уничтожили и союз, и независимость славонских племен. Осматривая поле сражения, победитель заметил, что большая часть убитых состояла из безбородых юношей, а его визирь, из желания польстить его тщеславию, отвечал, что будь они старше и благоразумнее, они не стали бы сопротивляться его непобедимой армии. Но меч янычаров не мог предохранить Мурада от кинжала тех, кто был доведен до отчаяния: один сербский солдат устремился на него из груды мертвых тел и нанес ему в живот смертельную рану. Внук Османа был кроткого нрава, не любил окружать себя пышностью, уважал людей ученых и добродетельных, но мусульмане были недовольны тем, что он редко присутствовал на публичных молитвах; он получил за это выговор от одного энергичного муфти, который осмелился отвергнуть его свидетельство в гражданской тяжбе; примеры такого сочетания свободы с рабством нередки в восточной истории.

Характер Мурадова сына и преемника Баязида ясно обрисован в данном ему прозвище Ильдерим – Молния, и он мог гордиться этим прозвищем, так как оно было ему дано за пылкую энергию его души и за быстроту его опустошительных нашествий. В течение своего четырнадцатилетнего царствования он беспрестанно был в походе во главе своих армий на пространстве между Бурсой и Адрианополем, между берегами Дуная и берегами Евфрата, и хотя он горячо заботился о распространении своей религии, он с беспристрастным честолюбием нападал на царствовавших в Европе и в Азии как христианских, так и магометанских монархов. Он подчинил своей власти северную часть Анатолии от Анкары до Амазии и Эрзерума, отнял наследственные владения у своих собратьев – эмиров, царствовавших в Германии и в Кармании, в Аидине и в Сарухане, а после того как он завладел Иконией, прежнее могущество сельджуков ожило в оттоманской династии. И в Европе завоевания Баязида не были ни менее быстры, ни менее значительны. Лишь только он подчинил сербов и болгар прочной рабской зависимости, он перешел через Дунай, чтоб искать внутри Молдавии новых врагов и новых подданных. Все, чем до той поры владела греческая империя во Фракии, Македонии и Фессалии, подчинилось турецкому властителю; один услужливый епископ провел его через Фермопилы в Грецию, и мы можем по этому случаю упомянуть о том странном факте, что вдова одного испанского вождя, владевшего той страной, где в старину находилось дельфийское прорицалище, купила милостивое расположение Баязида тем, что принесла ему в жертву свою красавицу-дочь. Сношения турок между Европой и Азией были опасны и ненадежны до той минуты, пока Баязид не поставил близ Галлиполи флота из галер, который господствовал над Геллеспонтом и перехватывал подкрепления, которые присылались латинами в Константинополь. Между тем как сам монарх не стесняясь приносил своим страстям в жертву и справедливость, и человеколюбие, он подчинял своих солдат самым суровым требованиям скромности и воздержанности, так что в присутствии его армии жатва созревала и ее плоды мирно продавались в его лагере. Узнав, что при отправлении правосудия господствуют произвол и подкуп, он собрал в одном здании всех находившихся в его владениях судей и законоведцев, и виновные ожидали, что немедленно будет зажжен костер, который их всех обратит в пепел. Его министры молча трепетали от страха; но один эфиопский буффон осмелился указать ему настоящую причину этого зла, и он уничтожил на будущее время причину продажности судей, назначив всем кади приличное содержание. Скромный титул эмира уже не соответствовал величию Оттоманов, и Баязид согласился принять патент на звание султана от тех калифов, которые жили в Египте под игом мамелюков; это было последнее и чисто внешнее изъявление верноподданической преданности к Аббасидам и к преемникам арабского пророка, которое было вынуждено от турецкого завоевателя общественным мнением. Честолюбие султана усилилось от сознания обязанности оправдать такой высокий титул, и он направил свое оружие на Венгерское королевство, которое постоянно служило для турок театром и побед, и поражений. Венгерского короля Сигизмунда связывали с западными монархами узы привязанности и сыновней, и братской; его интересы были тождественны с интересами Европы и христианской церкви, и при известии об угрожавшей ему опасности самые храбрые французские и германские рыцари поспешили стать под его знамя и под знамя Креста. В битве при Никополе Баязид разбил союзную армию, состоявшую из ста тысяч христиан, которые самонадеянно хвастались, что если бы небо грозило обрушиться на их голову, они удержали бы его на своих копьях. Большая часть из них легла на поле сражения или потонула в Дунае, а спасшийся бегством Сигизмунд достиг по Дунаю и по Черному морю Константинополя и оттуда сделал длинный объезд, чтоб возвратиться в свое разоренное королевство. Возгордившийся от победы Баязид грозил, что осадит Буду, проникнет внутрь Германии и Италии и накормит своего коня овсом в Риме на алтаре св.Петра. Его дальнейшее наступление было приостановлено не чудотворным заступничеством апостола и не Крестовым походом христианских монархов, а продолжительными и мучительными подагрическими припадками. Нравственные недуги иногда исцеляются недугами физическими, и едкая мокрота, бросившаяся на какой-нибудь член человеческого тела, может предотвратить или прекратить страдания целого народа.

Таков был в общих чертах ход венгерской войны; но неудачному предприятию французов мы обязаны некоторыми мемуарами, которые служат иллюстрацией для побед Баязида и для его характера. Владетель Фландрии, дядя Карла Шестого, герцог Бургундский не умел сдержать пылкого рвения своего сына графа Иоанна Неверского и дозволил этому неустрашимому юноше выступить в поход в сопровождении четырех принцев, которые были его двоюродными братьями и в то же время двоюродными братьями французского монарха. Их неопытностью руководил один из самых даровитых и самых старых христианских полководцев – сир де-Куси, но в армии, находившейся под начальством французского коннетабля, адмирала и маршала, было не более тысячи рыцарей и оруженосцев, а блестящие имена этих рыцарей были источником самоуверенности и препятствовали введению дисциплины. Между ними было так много людей, считавших себя достойными звания главнокомандующего, что никто из них не хотел повиноваться; из свойственного их нации высокомерия они относились презрительно и к своим врагам и к своим союзникам, и будучи вполне уверены, что Баязид или обратится в бегство, или погибнет, они уже рассчитывали, через сколько времени они достигнут Константинополя и освободят гроб Господен. Когда разведчики известили их о приближении турок, веселые и беззаботные юноши сидели за столом и уже были разгорячены вином; тотчас одевшись в латы и севши на коней, они устремились вперед и сочли за оскорбление совет Сигизмунда, лишавший их права и чести прежде всех напасть на неприятеля. Сражение при Никополе не было бы проиграно, если бы французы последовали благоразумным советам венгров; но оно могло бы окончиться блестящей победой, если бы венгры выказали одинаковую с фрацузами храбрость. Французы прорвали первую неприятельскую линию, состоявшую из азиатских войск, разрушили преграду из кольев, воздвигнутую против кавалерии, привели в расстройство после кровопролитной борьбы самих янычаров и наконец были подавлены многочисленными эскадронами, вышедшими из лесу и со всех сторон напавшими на эту кучку неустрашимых бойцов. В этот день Баязид умел так хорошо скрывать от неприятеля быстрые передвижения своих войск и все его военные эволюции совершались в таком порядке, что даже его враги отдавали справедливость его воинским дарованиям; но они обвиняли его в жестокосердии, с которым он воспользовался своей победой. За исключением графа Неверского и двадцати четырех принцев, знатность и богатство которых были удостоверены латинскими переводчиками, остальные французские пленники были приведены к подножию Баязидова трона и вследствие отказа отречься от их веры были обезглавлены в присутствии султана. Баязид был крайне раздражен гибелью самых храбрых из его янычаров, а если правда, что накануне битвы французы умертвили своих турецких пленников, то они сами дали повод к отмщению. Один из тех рыцарей, которые избегли смертной казни, получил позволение возвратиться в Париж для того, чтоб рассказать там об этом печальном событии и добыть выкуп за знатных пленников. Тем временем графа Неверского вместе с французскими принцами и баронами водили вслед за турецкой армией, выставляли в качестве победных трофеев напоказ перед европейскими мусульманами, а в Бурсе подвергали строгому тюремному заключению всякий раз, как Баязид жил в своей столице. Султана ежедневно упрашивали искупить их кровью кровь турецких мучеников; но он обещал пощадить их жизнь, а когда он миловал или карал, данное им слово было ненарушимо. Возвращение посланца, равно как подарки и просьбы королей Франции и Кипра убедили его, что его пленники были люди богатые и знатные. Люзиньян подарил ему золотую солонку изящной работы, стоившую десять тысяч дукатов, а Карл Шестой прислал ему через Венгрию норвежских соколов и навьюченные на шести лошадях красные материи, реймские тонкие полотна и аррасские обои, на которых были изображены победы Александра Великого. После разных отсрочек, причиною которых была не столько хитрость, сколько дальность расстояний, Баязид согласился принять выкуп в двести тысяч дукатов за графа Неверского и за остававшихся в живых принцев и баронов; знаменитый воин, маршал Бусико, был в числе этих счастливцев; но французский адмирал пал на поле сражения, а коннетабль и сир де-Куси умерли в Бурсе в тюрьме. Этот тяжелый выкуп, удвоившийся от разных случайных расходов, пал главным образом на герцога Бургундского или, верней, на его фламандских подданных, которые по феодальным законам были обязаны покрывать расходы при возведении старшего сына их государя в рыцарское звание и при освобождении его из плена. В обеспечение уплаты этого долга некоторые генуэзские купцы дали залог, впятеро превышавший сумму выкупа; а для той воинственной эпохи этот факт мог служить поучительным доказательством того, что торговля и кредит служат связью между народами. В договоре было между прочим условлено, что французские пленники никогда не будут браться за оружие против своего победителя; но это неблагородное стеснение было уничтожено самим Баязидом. “Я презираю, – сказал он наследнику бургундского престола, – и твои клятвы, и твое оружие. Ты еще молод и, быть может, пожелаешь загладить позор и неудачу твоего первого военного предприятия. Собери твои военные силы, заяви о твоих намерениях и будь уверен, что Баязид охотно еще раз померяется с тобою на поле сражения”. Перед отъездом пленников из Бурсы им было дозволено свободно появляться при дворе и пользоваться его гостеприимством. Французских принцев восхищало великолепие султана, содержавшего для охоты с собаками и с соколами семь тысяч ловчих и столько же сокольничих. В их присутствии был разрезан по приказанию Баязида живот у одного из его камергеров вследствие поданной одною бедною женщиной жалобы, что этот камергер выпил молоко от ее коз. Иноземцы были поражены этим актом правосудия, но это было правосудие султана, не взвешивавшего ни судебных доказательств, ни степени виновности.

После того как Иоанн Палеолог избавился от своего неприятного опекуна, он провел тридцать шесть лет беспомощным и, по-видимому, равнодушным зрителем упадка империи. Его единственной сильной страстью была любовь или, вернее, склонность к сладострастию, и этот раб турок позабывал в объятиях константинопольских девушек и женщин о позоре императора римлян. Его старший сын Андроник вошел, живя в Адрианополе, в тесную и преступную дружбу с сыном Мурада Зозом, и двое юношей составили заговор против власти и против жизни своих родителей. Прибытие Мурада в Европу скоро вывело наружу и разрушило их опрометчивые замыслы, и повелитель оттоманов, лишивши Зоза зрения, объявил своему вассалу, что с ним будет поступлено как с участником преступления и врагом, если он не подвергнет своего собственного сына такому же наказанию. Палеолог испугался и исполнил приказание, а из безжалостной предусмотрительности он распространил наказание и на сына преступника, на малолетнего и невинного Иоанна. Но операция была сделана так деликатно или так неискусно, что один из принцев мог видеть одним глазом, а другой только стал косить глазами; оба они были устранены от престолонаследия и заключены в башне в Анеме; а второй сын императора Мануил был награжден за свою преданность тем, что на него была возложена императорская корона. Но по прошествии двух лет буйство латинов и легкомыслие греков привели к государственному перевороту: содержавшиеся в башне два пленника были возведены на престол, а вместо них были заключены в тюрьму оба императора. По прошествии других двух лет Палеолог и Мануил нашли средство бежать; оно было им доставлено магией или ловкостью одного монаха, которого выдавали то за ангела, то за дьявола; они укрывались в Скутари; их приверженцы взялись за оружие, и обе византийские политические партии выказали такое же честолюбие и такую же взаимную вражду, какими отличалась борьба между Цезарем и Помпеем из-за всемирного владычества. Римский мир до того в ту пору сузился, что состоял только из уголка Фракии между Пропонтидой и Черным морем длиною почти в пять миль, а шириною в тридцать; по его размерам его можно бы было поставить наравне с самыми незначительными германскими и итальянскими княжествами, если бы богатство и многолюдность уцелевшей части Константинополя не напоминали о том, что там была столица большого государства. Для восстановления общественного спокойствия было признано необходимым разделить эти обломки империи, и между тем как Палеологу и Мануилу было предоставлено обладание столицей, почти все, что находилось вне городских стен, было уступлено слепым принцам, которые избрали своими резиденциями Родосто и Селибрию. Между тем как Иоанн Палеолог спокойно дремал на своем троне, его страсти пережили и его рассудок, и его физические силы; он отнял у своего любимца и наследника молодую и красивую трапезундскую принцессу, и в то время как слабосильный император старался довершить свой новый брачный союз, Мануил был отправлен с сотней самых знатных греков в распоряжение оттоманской Порты по ее недопускавшему возражений требованию. Эти греки с честью служили в армии Баязида; но в нем зародилось подозрение при известии, что предположено укрепить Константинополь; он стал грозить им смертною казнью; новые сооружения были немедленно разрушены, и мы воздадим Палеологу, быть может, не вполне заслуженную похвалу, если допустим, что это последнее унижение было причиной его смерти.