Текст книги " Закат и падение Римской Империи. Том 7"

Автор книги: Эдвард (Эдуард ) Гиббон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Немедленно извещенный об этом событии, Мануил втайне и торопливо бежал из Бурсы и вступил на византийский престол. Баязид сделал вид, будто относится с гордым пренебрежением к утрате этого дорогого заложника, и между тем как он продолжал свои завоевания в Европе и в Азии, император вел борьбу со своим жившим в Селибрии слепым двоюродным братом Иоанном, который в течение восьми лет отстаивал свои наследственные права на престол. Победоносный султан наконец пожелал удовлетворить свое честолюбие взятием Константинополя, но он внял совету своего визиря, который предупредил его, что такое предприятие может подвигнуть всех христианских монархов на новый и еще более прежнего грозный Крестовый поход. Его послание к императору было написано в следующих выражениях: “Наш непреодолимый палаш милостию Божией подчинил нам всю Азию и немало обширных стран в Европе за исключением только Константинополя, так как вне стен этого города ты уже ничем не владеешь. Откажись от этого города; выговори себе вознаграждение или страшись для тебя самого и для твоего несчастного народа последствий опрометчивого отказа”. Но его послам было приказано смягчить это требование и предложить заключение договора, на который греки согласились с покорностью и с признательностью. Они купили десятилетнее перемирие обязательством уплачивать ежегодную дань в тридцать тысяч золотых крон и скорбели о дозволении публично исповедывать религию Магомета, а Баязид гордился тем, что в митрополии восточной церкви будет жить турецкий кади и будет построена мечеть. Однако неусидчивый султан скоро нарушил это перемирие, принял сторону жившего в Селибрии законного императора и стал снова угрожать Константинополю, а Мануил обратился с просьбой о покровительстве к королю Франции. Его жалобное посольство возбудило сильное сострадание и добилось некоторой помощи, а начальство над отправленными вспомогательными войсками было вверено маршалу Бусико, в котором благочестивое рыцарское мужество воспламенялось от желания отомстить неверным за свой плен. Он отплыл с четырьмя военными кораблями из Эгесморта к Геллеспонту, силою открыл себе проход, который охраняли семнадцать турецких галер, высадил подле Константинополя шестьсот рыцарей и тысячу шестьсот стрелков и сделал своей армии смотр на близлежащей равнине, не обратив никакого внимания на то, как многочисленны греки и какова их военная выправка. Благодаря его прибытию блокада была снята и со стороны моря, и со стороны суши; летучие эскадроны Баязида были принуждены держаться на более почтительном расстоянии, и несколько замков в Европе и в Азии были взяты приступом императором и маршалом, которые сражались рядом друг с другом с одинаковым мужеством. Но оттоманы скоро возвратились в более значительном числе, и по прошествии целого года, проведенного в борьбе, неустрашимый Бусико решился покинуть страну, которая уже не была в состоянии ни уплачивать его солдатам жалованье, ни снабжать их съестными припасами. Маршал предложил Мануилу посетить французский двор для того чтоб лично просить о помощи людьми и деньгами, и посоветовал ему положить конец всем внутренним раздорам, уступив, престол своему слепому сопернику. Это предложение было принято; владетель Селибрии был приглашен прибыть в столицу, и так было в ту пору бедственно положение государства, что судьба изгнанника казалась более завидной, чем судьба монарха. Вместо того чтоб радоваться счастью своего вассала, турецкий султан предъявил свои права на столицу как на принадлежавшую ему собственность, а когда император Иоанн отказался удовлетворить это требование, Константинополь стал более прежнего страдать от бедствий войны и голода. От такого врага нельзя бы было спастись ни просьбами, ни сопротивлением, и варвар поглотил бы свою добычу, если бы не был низвергнут в решительную минуту с престола другим, более его могущественным варваром. Благодаря победе, одержанной Тимуром, или Тамерланом, падение Константинополя замедлилось почти на пятьдесят лет, а эта важная, хотя и случайная услуга заставляет нас включить в эту историю описание жизни и характера монгольского завоевателя.

ГЛАВА LXV

Возведение Тимура, или Тамерлана, на самаркандский престол. – Его завоевания в Персии, Грузии, Татарии, России, Индии, Сирии и Анатолии. – Его война с турками. – Поражение и взятие в плен Баязида. – Смерть Тимура. – Междоусобная война между сыновьями Баязида. – Восстановление турецкой монархии Мехметом Первым. – Мурад Второй осаждает Константинополь. 1361-1448 г.г.

Завоевать мир и владычествовать над ним было главною целью Тимурова честолюбия. Жить в памяти и в уважении потомства было вторым желанием его благородной души. Все мирные и военные события его царствования записывались его секретарями; их описания просматривались теми, кому были всех ближе знакомы их подробности, и как между подданными, так и между родственниками Тимура существовало убеждение, что монарх сам писал комментарии к своей биографии и сам составил Учреждения для своего правительства. Но эти заботы о посмертной славе были бесплодны, а те драгоценные памятные заметки были написаны на монгольском или на персидском языке и потому с их содержанием не был знаком остальной мир или, по меньшей мере, не была знакома Европа. Побежденные им народы увлекались низким и бессильным желанием отомстить за свое унижение, а невежество долго повторяло выдумки тех клеветников, которые распространяли неверные сведения о его происхождении, характере и внешности и даже заменили его имя именем Тамерлана. Однако если бы он действительно возвысился из звания простого крестьянина до владычества над Азией, то этот факт не унизил бы его, а возвысил в общем мнении, и его хромота могла бы ставиться ему в упрек только в том случае, если бы он сам имел слабость стыдиться этого природного или, быть может, делающего ему честь увечья.

В глазах монголов, считавших верховную власть неотъемлемою принадлежностью Чингисова рода, он конечно был мятежником; однако он происходил от благородного племени Берласса; его предок в пятом колене Карашар Невиан был визирем при Джагатае в основанном этим последним царстве – Мавераннахре, а за несколько поколений перед тем род Тимура находился в родственной связи с императорским родом, по меньшей мере по женской линии. Он родился в сорока милях к югу от Самарканда, в селении Зебзаре, на плодоносной территории Каша; его предки жили там наследственными вождями и имели под своим начальством тумен из десяти тысяч всадников. Он родилсяв один из тех периодов анархии, которые предвещали падение азиатских династий и открывали поприще для честолюбия авантюристов. Род джагатайских ханов пресекся; эмиры стали стремиться к независимости, а их внутренним распрям могли на время положить конец только победа и тирания кашгарских ханов, которые вторгнулись в Трансоксианское царство (Ма-вераннахр) во главе армии, состоявшей из гетов или калмыков. Тимур выступил на общественное поприще на двенадцатом году от рождения, на двадцать пятом году он предпринял освобождение своего отечества, и народ обратил свои взоры и возложил свои упования на героя, который с самоотвержением вступался за его интересы. Высшие гражданские и военные должностные лица поклялись спасением своей души, что будут поддерживать его, не жалея ни своей жизни, ни своего состояния; но в минуту опасности они убоялись и хранили молчание, и Тимур, проведя на самаркандских высотах семь дней в напрасном ожидании, удалился в степь только с шестидесятью всадниками. Беглецы были настигнуты отрядом из тысячи гетов; Тимур отразил их после страшного побоища и принудил своих врагов воскликнуть: “Тимур – удивительный человек; на его стороне и счастье, и милость Божия”. Но в этом кровопролитном сражении число его приверженцев уменьшилось до десяти, а вскоре после того оно еще уменьшилось вследствие дезертирства трех хорезмийцев. Он бродил в степи, имея при себе жену, семерых товарищей и четырех коней, и провел шестьдесят два дня в отвратительной темнице, из которой спасся благодаря своему собственному мужеству и благодаря угрызениям совести своего гонителя. Переправившись вплавь через широкий и быстрый Жихун или Аму-Дарью, он в течение нескольких месяцев вел жизнь бродяги и изгнанника на окраинах соседних государств. Но невзгоды придали новый блеск его репутации; он научился распознавать тех, кто был лично ему предан и кто соединил свою судьбу с его судьбой; он научился употреблять в дело разнообразные способности людей для их пользы, и главным образом для своей собственной. Когда Тимур возвратился на родину, к нему стали присоединяться отряды союзников, тщательно отыскивавших его в степи, и я нахожу уместным цитировать описание одной из таких счастливых встреч во всей его трогательной простоте. Он явился в качестве проводника к трем вождям, имевшим при себе семьдесят всадников. “Когда они увидали меня, – говорит Тимур, – они были вне себя от радости; они сошли с коней, подошли ко мне, стали на колена и поцеловали мое стремя. Я тоже сошел с коня и обнял каждого из них. На голову первого из этих вождей я надел мою чалму, второго я опоясал моей перевязью, украшенной драгоценными каменьями и отделанной в золоте, на третьего я надел мое собственное верхнее платье. И они плакали, и я плакал, а когда настал час молитвы, мы молились вместе. Потом мы сели на коней и отправились к моему жилищу; там я собрал мой народ и угощал его”. К этим отрядам его приверженцев скоро присоединились самые храбрые племена; он повел их против более многочисленных врагов, и после разных превратностей военной фортуны геты были окончательно вытеснены из Мавераннахра. Он уже много сделал для своей личной славы, но чтоб принудить равных с ним по положению людей повиноваться ему как повелителю, ему еще предстояло немало работы – нужно было вести себя с большой ловкостью и даже проливать кровь. Самой любимой из его жен была сестра эмира Гуссейна, которого он принял в соправители ради знатности его происхождения и ради его могущества; но Гуссейн оказался негодным и недостойным соправителем. Их согласие было скоро нарушено взаимным недоверием; но в часто возобновлявшихся между ними ссорах Тимур умел сделать так, что обвинения в несправедливости и вероломстве падали на его соперника, а после того как Гуссейн потерпел окончательное поражение, он был убит несколькими предусмотрительными друзьями Тимура, осмелившимися в последний раз ослушаться приказаний своего повелителя. Когда Тимуру было тридцать четыре года, общий сейм, или курултай, облек его императорскою властью; но он делал вид, будто чтит род Чингиса, и в то время как эмир Тимур владычествовал в Джагатае и на Востоке, тот, кто носил титул хана, служил простым офицером в армии своего подчиненного. Плодородные владения, простиравшиеся на пятьсот миль и в длину и в ширину, могли бы удовлетворить честолюбие подданного; но Тимур стремился к всемирному владычеству, и перед его смертью джагатайская корона была одной из двадцати семи корон, которые он возложил на свою голову. Я не буду вдаваться в подробности побед, одержанных им в тридцати пяти кампаниях, и не буду следить за ним в его многократных походах на азиатском континенте, а вкратце опишу его завоевания I) в Персии, II) в Татарии и III) в Индиии затем перейду к более интересному описанию его войны с оттоманами.

I. В юриспруденции завоевателей всегда легко отыскивается какой-нибудь законный мотив для войны – собственная безопасность или мщение, честь или религиозное рвение, право или выгода. Лишь только Тимур присоединил к своим джагатайским владениям зависевшие от них Хорезм и Кандагар, он обратил свои взоры на Иран, или Персию. После смерти последнего из потомков великого Хулагу, Абусаида, эта обширная страна, простиравшаяся от берегов Аму-Дарьи до берегов Тигра, осталась без законного государя. В течение более сорока лет она не знала ни внутреннего спокойствия, ни правосудия, и Тимур, нападая на нее, как будто исполнял желание угнетенного народа. Местные маленькие тираны могли бы отразить его соединенными силами; но они защищались поодиночке и пали один всед за другим, а различие в их судьбе зависело только от того, что одни из них спешили изъявить покорность, а другие упорствовали в своем сопротивлении. Владетель Ширвана, или Албании, Ибрагим поцеловал подножие императорского трона. Его приношения состояли из шелковых тканей, коней и драгоценных каменьев, а по татарскому обычаю в каждом из этих отделов было по девяти предметов; но один склонный к критике зритель заметил, что рабов было только восемь: “Девятый раб – я сам”, – возразил Ибрагим, заранее приготовившийся выслушать этот упрек, и его лесть была награждена улыбкой Тимура. Владетель Фарса, или собственно так называемой Персии, шах Мансур был самым слабым из врагов Тимура, но оказался самым опасным. Во время битвы под стенами Шираза он с тремя или четырьмя тысячами солдат привел в расстройство куль, или центральный отряд, который состоял из тридцати тысяч всадников и в котором сражался сам император. Вокруг знамени Тимура оставалось не более четырнадцати или пятнадцати телохранителей; но он стоял неподвижно как скала, и на его каску упали два тяжелых удара палаша, монголы снова собрались вокруг него и бросили к его стопам голову Мансура, а он изъявил свое уважение к храбрости врага тем, что приказал истребить всех мужчин, принадлежавших к этой неустрашимой расе. Из Шираза его войска двинулись к Персидскому заливу, а богатство и бессилие Ормузаобнаружились в том, что он обязался уплачивать ежегодную дань в шестьсот тысяч золотых динаров. Багдад уже не был городом мира и резиденцией калифов, но самое лестное из завоеваний хана Хулагу не могло быть оставлено без внимания его честолюбивым преемником. Тимур покорил все страны, лежащие вдоль течения Тигра и Евфрата от устьев этих рек до впадения их в море; он вступил в Эдессу и наказал поклонявшихся черному барану туркменов за то, что они совершили святотатство, ограбив шедший в Мекку караван. Жившие в горах Грузии христиане еще отвергали религию магометан и не подчинялись их владычеству; Тимур предпринимал туда три экспедиции, которые были поставлены ему в заслугу в качестве гази, или священной войны, а владетель Тифлиса сделался его приверженцем и другом.

II. Для нашествия на Туркестан, или восточную Татарию, могло служить мотивом заслуженное возмездие. Из личного достоинства Тимур не мог оставлять гетов безнаказанными; он перешел через Сыр-Дарью, покорил Кашгарское царство и семь раз проникал внутрь их страны. Самый отдаленный его лагерь был раскинут к северо-востоку от Самарканда в двух месяцах пути, или в четырехстах восьмидесяти милях, а его эмиры, переправившись через реку Иртыш, наложили на лесах Сибири грубую печать в воспоминание о своих подвигах. Завоевание Кипчака, или западной Татарии, было вызвано двойным мотивом – желанием оказать помощь угнетенным и желанием наказать неблагодарных. Спасшийся бегством принц Тохтамыш был принят при дворе Тимура и нашел там защиту; послов Аврусс-хана Тимур с высокомерием отправил назад и в тот же день послал вслед за ними джагатайскую армию, которая возвратила Тохтамышу владычество над Северной монгольской империей. Но после десятилетнего царствования новый хан позабыл об услугах и о могуществе своего благодетеля, которого он считал узурпатором священных прав Чингисова рода. Он проник в Персию сквозь дербентские ущелья во главе девяноста тысяч всадников; имея в своем распоряжении бесчисленные военные силы, которые добыл из Кипчака, из Болгарии, из земли черкесов и из России, он переправился через Сыр-Дарью, сжег Тимуровы дворцы и принудил Тимура защищать среди зимних снегов Самарканд и свою собственную жизнь. После того как император обратился к своему противнику с легкими укорами и затем одержал блестящую победу, он решился отомстить за себя и два раза вторгался в Кипчак с востока и с запада, со стороны Каспийского моря и со стороны Волги, с такими громадными военными силами, что правое крыло его армии было отделено от левого расстоянием в тринадцать миль. Во время пятимесячного похода эти войска редко встречали следы человеческих ног, а их ежедневное пропитание нередко зависело от случайностей охоты. Наконец армии двух противников сошлись одна с другой; но вероломство знаменосца, опустившего в пылу сражения императорское знамя Кипчака, окончило борьбу в пользу джагатайцев, и Тохтамыш (я выражаюсь словами Учреждений) оставил род Туши на произвол ветру запустения. Он сначала бежал к христианскому владетелю Литвы, потом опять возвратился оттуда на берега Волги и, выдержав пятнадцать сражений с одним домашним соперником, наконец погиб в пустынях Сибири. Преследуя бегущего врага, Тимур проник внутрь подчиненных ему русских провинций; один член владетельного княжеского дома был взят им в плен среди развалин его резиденции, а из гордости или по невежеству восточные жители легко могли принять Елец за столицу государства. Москва была объята страхом при приближении татар, а ее сопротивление было бы слабо, так как русские возлагали свои надежды на чудотворную икону, заступничеству которой приписали случайное или добровольное отступление завоевателя. Честолюбие и предусмотрительность влекли его на юг; страна была опустошена, а монгольские солдаты уже успели обогатиться добычей, состоявшей из дорогих мехов, из антиохийских полотени из слитков золота и серебра. На берегах Дона, или Танаиса, он принимал смиренную депутацию от египетских, венецианских, генуэзских, каталонских и бискайских консулов и купцов, занимавшихся торговлей в городе Тане, или Азове, лежащем близ устья названной реки. Они поднесли ему подарки, пришли в восторг от его великолепия и поверили его царскому слову, что им не грозит никакая опасность. Но вскоре вслед за мирным прибытием одного эмира для осмотра магазинов и порта началось опустошительное нашествие татар. Город они обратили в пепел; мусульман они ограбили и выгнали, а не успевших укрыться на своих кораблях христиан осудили или на смертную казнь, или на рабство. Мстительность побудила Тимура сжечь города Сарай и Астрахань – эти памятники зарождавшейся цивилизации; тщеславие побудило его заявить, что он проник в такую страну, где царствует вечный дневной свет, – а это необычайное явление дало магометанским законоучителям право освободить его от обязанности совершать вечернюю молитву.

III. Когда Тимур впервые предложил своим князьям и эмирам поход в Индию, или Индостан, они отвечали ему ропотом, выражавшим их нежелание пускаться на такое предприятие: “А реки! – восклицали они, – а горы и степи! а покрытые броней воины! а слоны, которые убивают людей!” Но гнев императора был более страшен, чем все эти ужасы, а своим высоким умом он понимал, что замысел, казавшийся таким опасным, мог быть легко приведен в исполнение. Он узнал от своих шпионов, что Индостан не был в состоянии упорно сопротивляться и что в нем господствовала анархия, что провинциальные субаи подняли знамя восстания и что никогда не выходившего из младенчества султана Махмуда презирали даже в его гареме в городе Дели. Монгольская армия выступила в поход тремя отрядами, и Тимур с удовольствием замечает, что девяносто два эскадрона, в каждом из которых было по тысяче всадников, очень удачно соответствовали девяноста двум именам или эпитетам пророка Магомета. Между Аму-Дарьей и Индом они перешли через тот горный хребет, который арабские географы называют каменным поясом земли. Жившие в горах разбойники частью покорились, частью были истреблены; но среди снегов погибло много людей и лошадей; сам император спускался в одну пропасть на носилках, у которых веревки были длиною в сто пятьдесят локтей, и прежде чем он достиг дна пропасти, эта опасная операция повторялась пять раз. Тимур переправился через Инд там, где обыкновенно совершается переправа – у Аттока, и, идя по стопам Александра, перешел через Пенджаб, или Пять речек, впадающих в главную реку. Большая дорога, которая ведет из Аттока в Дели, имеет не более шестисот миль в длину; но оба завоевателя – и Александр, и Тимур – уклонились от нее к югу-востоку, а для Тимура служило в этом случае мотивом его желание соединиться с внуком, довершившим по его поручению завоевание Мультана. На восточном берегу Гифазиса, на окраине степей, македонский герой остановился и проливал слезы, а монгол проник в степи, завладел крепостью Батниром и появился во главе своей армии перед воротами Дели – города обширного и богатого, находившегося в течение трех столетий под владычеством магометанских царей. На осаду города, и в особенности на осаду его замка, пришлось бы потратить много времени; но Тимур скрыл от неприятеля многочисленность своей армии, и этим завлек султана Махмуда и его визиря на равнину; они вышли из города с армией, состоявшей из десяти тысяч кирасиров, сорока тысяч пеших телохранителей и ста двадцати слонов, у которых клыки были, как рассказывалось, вооружены острыми и отравленными клинками. Чтоб предохранить армию от этих чудовищ или, вернее, от страха, который они ей внушали, он принял необычайные предосторожности – развел огни, выкопал ров, приказал втыкать в землю железные колья и устроил вал из щитов; но исход сражения доказал монголам, что их страх был неоснователен; лишь только эти неуклюжие животные обратились в бегство, и низший разряд животных (сами индийцы) исчезли с поля битвы. Тимур совершил торжественный въезд в столицу Индостана, восхищался архитектурой великолепной мечети и изъявил намерение построить точно такую же; но данное им приказание или дозволение грабить и убивать запятнало его победу. Он решился искупить злодеяния своих солдат кровью идолопоклонников, или генту, которые до сих пор вдесятеро многочисленнее мусульман. С этим благочестивым намерением он подвинулся на сто миль к северо-востоку от Дели, переправился через Ганг, выдержал несколько сражений на суше и на воде и достиг знаменитого Купельского утеса, который имеет вид коровы и точно будто изрыгает реку, истоки которой находятся в горах Тибета. Он возвратился вдоль окраины северных гор, и эта непродолжительная кампания, длившаяся только один год, не оправдала предсказания его эмиров, что их дети переродятся под влиянием жаркого климата в расу индийцев.

На берегах Ганга Тимур узнал от своих быстрых гонцов о смутах, возникших на границах Грузии и Анатолии, о восстании христиан и о честолюбивых замыслах султана Баязида. Его умственные и физические силы не ослабели от шестидесятитрехлетнего возраста и от вынесенных им бесчисленных лишений; проведя несколько месяцев на покое в самаркандском дворце, он объявил о намерении предпринять семилетнюю экспедицию в западные страны Азии. Солдатам, участвовавшим в индийском походе, он предоставил на выбор или оставаться дома, или следовать за их государем, но войскам всех персидских провинций и царств было приказано собраться в Исфагани и ожидать там прибытия императора. Они были направлены прежде всего против грузинских христиан, все оборонительные силы которых заключались в их утесистых горах, в их замках и в зимнем времени года; но эти препятствия Тимур преодолел своим рвением и своей настойчивостью; мятежники подчинились требованию или уплачивать дань, или исповедывать Коран, и хотя последователи обеих религий хвастались своими мучениками, на это название имели более прав христианские пленники, которым были предоставлены на выбор отречение от их веры или смертная казнь. В то время как император спускался с гор, он принял в аудиенции первых послов Баязида и завел с этим последним те неприязненные сношения, которые заключались в жалобах и угрозах и привели по прошествии двух лет к окончательному разрыву. Между двумя завистливыми и высокомерными соседями редко бывает недостаток в мотивах для ссоры. Завоевания монголов и оттоманов соприкасались в окрестностях Эрзерума и Евфрата, а границы между теми и другими не были точно установлены ни продолжительным владением, ни договорами. Каждый из двух честолюбивых монархов мог обвинять своего соперника в нарушении неприкосновенности его территории, в опасности, грозившей его вассалам, и в покровительстве мятежникам, а под именем мятежников каждый из них разумел тех спасшихся бегством князей, владения которых он себе присвоил и которых он безжалостно преследовал с намерением лишить их жизни или свободы. Сходство их характеров было еще более опасно, чем противоположность их интересов; в своей победоносной карьере Тимур никого не признавал себе равным, а Баязид был уверен, что никого нет выше его. Первое посланиемонгольского императора должно было не смягчить, а раздражить турецкого султана, о семействе и нации которого Тимур отзывался с притворным презрением. “Разве ты не знаешь, что большая часть Азии нами покорена и подчинилась нашим законам? что наши непреодолимые военные силы владычествуют на всем пространстве от одного моря до другого? что земные монархи выстраиваются в линию перед нашими дверями? и что мы заставили саму фортуну охранять благоденствие нашей империи? На чем основаны твоя дерзость и безрассудство? Ты выиграл несколько сражений в лесах Анатолии; это достойные презрения трофеи! Ты одержал несколько побед над европейскими христианами; твой меч был благословлен апостолом Божи-им, и только ради того что ты исполнил требование Корана, ведя войну с неверующими, мы не хотим раззорять твои владения, которые служат пределом и оплотом для мусульманского мира. Будь благоразумен вовремя; одумайся, раскайся и отврати от себя громовые удары нашего мщения, которые еще висят над твоей головой. Ты ничего более как муравей; зачем же ты стараешься раздражить слонов? Ведь они раздавят тебя своими ногами”. В своем ответе Баязид излил негодование души, глубоко оскорбленной такими непривычными для нее выражениями презрения. Осыпав своего противника унизительными упреками в том, что он степной разбойник и мятежник, вождь оттоманов перечислил славные победы, одержанные им в Иране, в Туране и в Индии, и старался доказать, что Тимур одерживал верх над своими врагами только благодаря своему вероломству и благодаря порокам своих противников. “Допустим, что твоим армиям нет числа; но разве можно сравнивать стрелы летучих татарских отрядов с палашами и с боевыми секирами моих непоколебимых и непобедимых янычаров? Я удержу при себе тех принцев, которые искали моего покровительства; ищи их в моих палатках. Города Арзинган и Эрзерум принадлежат мне и, если они не уплатят мне положенной дани, я потребую уплаты этих недоимок под стенами Тебриза и Султании”. Неукротимая ярость побудила султана нанести его противнику оскорбление, которое имело более личный характер. “Если я обращусь перед тобою в бегство, – сказал он, – пусть мои жены будут удалены от моего ложа тройным разводом; но если у тебя недостанет смелости сразиться со мною в открытом поле, пусть твои жены возвратятся к тебе, три раза побывав в объятиях чужеземца”. Всякое нарушение тайн гарема на словах или на деле считается у турок непростительным оскорблением, поэтому политическая вражда между двумя монархами усилилась от желания отомстить за личные обиды. Впрочем, в свою первую экспедицию Тимур удовольствовался осадой и разрушением крепости Сивы, или Себасты, лежавшей на границе Анатолии, а нескромность вождя оттоманов он выместил на гарнизоне из четырех тысяч армян, которых приказал похоронить живыми за то, что они с мужеством и преданностью исполняли свой долг. В качестве мусульманина он, по-видимому, относился с уважением к благочестивой деятельности Баязида, который был в ту пору занят блокадой Константинополя; дав своему противнику этот полезный урок, монгольский завоеватель приостановил преследование неприятеля и повернул в сторону, в направлении к Сирии и к Египту. В рассказах об этих событиях и восточные писатели, и даже сам Тимур давали оттоманскому монарху титул Румского Кесаря, или Романского Цезаря, который можно было не без основания давать такому монарху, который владел странами, когда-то принадлежавшими преемникам Константина, и угрожал их столице.

Военная республика мамелюков еще господствовала в Египте и в Сирии, но турецкая династия была свергнута династией черкесской и любимец мамелюков Баркок сначала возвысился до престола из звания раба, а потом снова перешел из тюрьмы на престол. Среди мятежей и раздоров он относился с пренебрежением к угрозам монгольского императора, сносился с его врагами и задерживал его послов, а Тимур с нетерпением дожидался смерти Баркока, чтоб выместить преступления отца на его слабом сыне Фараже. Сирийские эмиры были созваны в Алеппо для того, чтоб отразить нашествие Тимура; они рассчитывали на репутацию и дисциплину мамелюков, на закал их копьев и мечей, сделанных из самой лучшей дамасской стали, на крепость своих обнесенных стенами городов и на многолюдность шестидесяти тысяч селений, и вместо того чтоб выдержать осаду, они растворили городские ворота и выстроили свои войска на равнине. Но в этих войсках не было ни воинских доблестей, ни внутреннего единства, и некоторые из могущественных эмиров, соблазнившись обещаниями Тимура, покинули своих боевых товарищей или втайне им изменили. Фронт Тимуровой армии был прикрыт рядом индийских слонов, на которых стояли башенки, наполненные солдатами, которые метали в неприятеля стрелы и обливали его греческим огнем; быстрые эволюции Тимуровой кавалерии довершили замешательство и расстройство неприятельской армии; сирийцы толпами устремились одни на других и тысячами были раздавлены или убиты при входе в главную городскую улицу; монголы проникли в город вслед за беглецами, а неприступная алеппская цитадель после непродолжительной обороны была сдана Тимуру ее трусливыми или подкупленными защитниками. В толпе просителей и пленников Тимур отличил законоведов и оказал им опасную честь, пригласив их на личную с Ним беседу. Монгольский монарх был ревностный мусульманин; но в персидских школах его научили чтить память Али и Гусейна, и он питал глубокое предубеждение против сирийцев, которых считал врагами сына Магометовой дочери. Этим законоведам он предложил щекотливый вопрос, которого не были в состоянии разрешить казуисты бухарские, самаркандские и гератские: “Кто настоящие мученики – те ли воины, которые пали, сражаясь за меня, или те, которые сражались на стороне моих врагов?” Но один изворотливый алеппский кади зажал ему рот или вполне его удовлетворил, ответив ему словами самого Магомета, что заслуга мученичества определяется мотивами, а не знаменем, под которым служишь, и что мусульмане той и другой партии достойны этого священного названия, если сражались только для славы Божией. Законное преемство калифов было более деликатным предметом прений, и откровенность одного законоведа, который был при своем положении не в меру чистосердечен, вызвала из уст императора восклицание: “Ты так же лжив, как и дамаскские ученые: Моавия был узурпатор, Иезид был тиран; один Али – законный преемник пророка”. Осторожный ответ успокоил его и он перешел к более фамильярным сюжетам разговора: “Сколько вам лет?” – спросил он у кади. – “Пятьдесят”. – “Столько же лет было бы моему старшему сыну; вы видите здесь во мне (продолжал Тимур) слабого, хромого, дряхлого смертного, однако Всемогущему угодно было покорить моими руками царства Иранское, Турецкое и Индийское. Я не кровожадный человек, и Бог мой свидетель в том, что во всех моих войнах я никогда не был зачинщиком ссоры и что мои враги всегда сами были виновниками своих несчастий”. Во время этой мирной беседы улицы города Алеппо обагрялись потоками крови и оглашались стонами матерей и детей и пронзительными криками изнасилованных девушек. Предоставленная на разграбление солдатам богатая добыча могла служить возбуждением для их корыстолюбия, но их жестокосердие было возбуждено положительным приказанием доставить определенное число отрубленных голов, которые Тимур обыкновенно приказывал складывать в колонны и в пирамиды, и между тем как монголы праздновали свою победу, оставшиеся в живых мусульмане привели ночь в слезах и в оковах. Я не буду останавливаться на походе Тимура из Алеппо в Дамаск, где египетские армии с энергией напали на него и почти совершенно разбили. Его отступление приписывалось его бедственному положению и отчаянию; один из его племянников перешел к неприятелю, но в то время как сирийцы радовались его поражению, восстание мамелюков принудило султана торопливо и с позором укрыться в его каирском дворце. Покинутые своим государем, жители Дамаска еще оборонялись внутри своих городских стен, и Тимур согласился снять осаду, если ему будет заплачено за его отступление подарком или выкупом, в котором каждый предмет будет в девяти экземплярах. Но лишь только ему удалось проникнуть внутрь города под предлогом перемирия, он вероломно нарушил договор, наложил на жителей контрибуцию в десять миллионов золотом и поощрял свои войска умерщвлять потомков тех сирийцев, которые убили Магометова внука или одобрили его убийство. Тимур спас от общей резни только семейство, с почетом похоронившее голову Гусейна, и колонию ремесленников, которую он перевел в Самарканд; таким образом, Дамаск был обращен после семисотлетнего существования в развалины оттого, что татарин пожелал из религиозного рвения отомстить за кровь араба. Понесенные во время этой кампании потери и усталость принудили Тимура отказаться от завоевания Палестины и Египта; но на своем возвратном пути к берегам Евфрата он предал пламени Алеппо и доказал благочестие своих намерений тем, что помиловал и наградил две тысячи последователей Али, изъявивших желание посетить гробницу его сына. Я долго останавливался на анекдотических подробностях, потому что они знакомят нас с характером монгольского героя; но я вкратце упомянул о том, что на развалинах Багдада он воздвигнул пирамиду из девяноста тысяч отрубленных голов, снова посетил Грузию, раскинул свой лагерь на берегах Аракса и объявил о своем намерении выступить в поход против оттоманского императора. Сознавая важность этой войны, он созвал войска из всех провинций; в списки его солдат было внесено восемьсот тысяч имен, но блестящие названия начальников пятитысячных и десятитысячных конных отрядов обозначали не столько число находившихся налицо солдат, сколько ранги и содержание вождей. Монголы приобрели огромные богатства, ограбив Сирию; но уплата их жалованья и недоданных им за семь лет сумм еще более крепко привязывала их к императорскому знамени.