Текст книги "Завоевание Англии"

Автор книги: Эдвард Джордж Бульвер-Литтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

Глава VII

Гакон всеми силами старался расположить вождей в пользу Гарольда. Его слушались не только как чрезвычайно умного человека, имевшего особую способность проникать в суть дела, но и как потомка старшего сына Годвина. Он вырос при норманнском дворе, рано освоил все тонкости политики, применяя теперь свои знания на практике. Гакон был уверен, что проживет недолго, что слава, которой должно было закончиться его короткое земное поприще, будет зависеть исключительно от Гарольда. Поэтому он, честолюбивый от природы, употреблял все свое влияние для того, чтобы Гарольд был возведен на престол. Гарольд был единственной привязанностью его мрачной и безотрадной жизни; он жил, чувствовал и мыслил только для него.

Все, кто имел влияние на Гарольда, словно олицетворяли какое-то качество: Юдифь – правду, Гурт – долг, Хильда – поэзию, а Гакон был сама предусмотрительность, так как она проглядывала во всех его действиях. Он устранял все препятствия, встречавшиеся на пути Гарольда, то советуясь с друзьями дяди и Альреда, то ведя переговоры с Эдвином и Моркаром, беседуя с больным королем; он приводил все в равновесие. Особенно совещался он с одной особой, сердце которой сильно билось, когда он посвящал ее в свои планы и цели.

Глава VIII

На другой день после визита танов Гарольд получил письмо от Альдиты. Она жила со своей дочерью при одном из оксфордских храмов, куда и приглашала его приехать. Граф принял приглашение, радуясь случаю отвлечься от своих бесчисленных забот.

Альдита сняла уже траур по Гриффиту, и в своем роскошном наряде показалась Гарольду прекраснее и моложе прежнего. У ее ног сидела дочь, которая в дальнейшем стала одним из предков Стюартов, так как она вышла замуж за Фленса, с которым нас так хорошо познакомил Шекспир в одном из своих гениальных творений. Рядом с ней сидел Гакон.

Как ни горда была Альдита, но при виде Гарольда волнение победило ее самообладание. Мало-помалу она разговорилась с ним, о том, что она пережила в совместной жизни с Гриффитом, замечая при этом, что сожалела о нем только как о короле, потерявшем жизнь при таких ужасных обстоятельствах, а не как о муже. Она слегка коснулась известной распри Тостига с ее братьями и тонко намекнула, что последние добиваются теперь благосклонности Гарольда.

В это время Эдвин и Моркар, как будто невзначай, вошли в комнату и раскланялись с графом, соблюдая, правда, и собственное достоинство, с почтительным видом. Они были настолько деликатны, что ни одним словом не упомянули о Витане, где должен был решиться вопрос: останутся ли они в своих графствах или будут осуждены на изгнание.

Гарольду это очень понравилось, и он проникся к ним еще большей симпатией, когда вспомнил трогательную сцену, происходившую между ним и их дедом Леофриком у трупа Годвина. Он сознался, глядя на их молодые, красивые лица и статные фигуры, услышав их здравые суждения, что нортумбрийцы и мерцийцы избирали себе достойных предводителей. Когда беседа закончилась, Гарольд простился со всеми, и братья пошли провожать его.

– Что же вы не хотите пожать Гарольду руку? – спросил у них Гакон, и губы его нервно подергивались, как будто он силился, но не мог улыбнуться.

– Отчего не хотеть, – ответил Эдвин, младший из братьев, имевший весьма поэтичную натуру, – почему не отдать должное достоинствам соперника, если граф согласится пожать руки людей, которые надеются, что их не доведут до того, чтобы поднимать мятеж против Англии!

Гарольд протянул им руки, что было в то время равносильно прямому уверению в дружбе.

– Ты напрасно заставил меня дать руку Эдвину и Моркару, Гакон, – сказал Гарольд, когда они отошли подальше. – Ты забыл мое отношение к ним?

– Да, но дело уже решено в их пользу, – ответил Гакон, – а тебе необходимо было заключить с ними союз.

Гарольд не отвечал: тон юноши задел его, но потом он подумал, что Гакон вполне мог быть теперь на его месте, если бы преступления Свена не закрыли ему всех путей наверх.

Вечером того же дня к Гарольду явился слуга из римской виллы. Он передал ему два письма, из которых одно было от Хильды, а другое от Юдифи.

«Тебе снова угрожает опасность. Она явится в образе добра, – писала первая. – Берегись зла, которое скрывается под маской дружбы!»

Письмо Юдифи дышало беспредельной любовью к нему и заставило его забыть о предостережении валы. Мысль о том, что он скоро достигнет власти, которая даст ему, наконец, возможность соединиться брачными узами со своей возлюбленной, вытеснила все заботы, и сон графа в эту ночь был преисполнен заманчивыми и светлыми видениями.

На другой день происходило заседание Витана. Прения оказались менее бурными, чем можно было бы ожидать, потому что большинство приняло решение заранее, а факты, свидетельствовавшие против Тостига, были так многочисленны, что мнения на этот счет почти вовсе не разделились и были близки к единодушию. Даже король, на которого Тостиг так надеялся, высказался против него, благодаря стараниям Альреда и Гакона, из которых последний, умевший прекрасно притворяться, повлиял на больного.

Враждебные партии письменно обязались, что не предпримут относительно Тостига крайних мер, а только отнимут у него графское достоинство, не подвергая изгнанию; Эдвина же и Моркара утвердили общим числом голосов в звании графов Мерции и Нортумбрии.

После объявления приговора, которое было встречено всеобщим одобрением, Тостиг покинул со всей своей свитой Оксфорд. Он заехал к Гите за своей высокомерной женой и, после долгих совещаний с матерью, отправился во Фландрию.

Глава IX

Было далеко за полночь. Гурт с Гарольдом вели весьма оживленный разговор, когда к ним вошел Альред. Гарольд при первом же взгляде заметил, что старик пришел к нему по делу.

– Гарольд, – начал Альред, – настал час доказать, что ты действительно намерен принести своей родине ту жертву, которая от тебя потребуется, и готов выслушать советы тех, кто видит в тебе надежду государства.

– Продолжай, отец Альред, – попросил Гарольд, побледневший при этом торжественном вступлении, – я даже готов, если угодно, остаться только подданным и способствовать избранию достойнейшего короля.

– Ты не понял меня, Гарольд: я не требую, чтобы ты отказывался от короны, но чтобы совершенно смирился духом. Витан передал сыновьям Альгара Мерцию и Нортумбрию, и мы теперь можем назвать Англию скорее соединенными графствами, чем монархией; Мерция имеет своего графа и свои обычаи; Нортумбрия – вождя и подчиняется датским законам. Для того, чтобы предупредить междоусобную войну, надо во что бы то ни стало отнять у этих графств возможность нам сопротивляться. Только так мы можем сломить наших внешних врагов. Что будет, если Мерция и Нортумбрия откажутся признать тебя королем? Ведь они заключили союз с Карадоком, сыном Гриффита. Представь себе, что валлийцы спустятся со своих гор, шотландцы выползут из своих болот, а нам нужно будет собрать всю свою силу против норманнов: как тогда быть? Малкольм Шотландский – союзник Тостига; тогда как подданные его симпатизируют Моркару. Мне кажется, что всего этого уже достаточно, чтобы поставить в затруднение стоящего у власти короля, не говоря уж об опасности со стороны норманна.

– Ты говоришь мне правду, но я еще раньше знал, как можно устранить ссоры и распри в государстве, привлечь на свою сторону Моркара и Эдвина, так что последний будет охранять тебя от шотландцев, а первый – от валлийцев. Одним словом: ты должен породниться с этими графами и жениться на их сестре, Альдите.

Гарольд вскочил, дрожащий и бледный от испуга.

– Нет, нет! – воскликнул он. – Я этого не сделаю! Я готов принести любую жертву, только не такую. Я лучше откажусь от короны, чем от сердца, которое так доверилось мне! Я помолвлен с Юдифью, и не могу, не хочу жениться на другой… Эта жертва немыслима!

Альред ожидал отказа со стороны Гарольда, но не такого резкого.

– Сын мой, – сказал он мягко, – все мы говорим в минуту испытания, что готовы принести всякую жертву, только не ту, которую требует от нас долг. Отказаться от короны тебе уже нельзя, так как Англия станет тогда легкой добычей для хищного норманна. От своих же привязанностей ты обязан отречься: Юдифь тебе родня; закон и совесть требуют, чтобы король был образцом для своего народа. Каким образом будешь ты искоренять пороки, если ты сам подашь дурной пример?

Гарольд закрыл лицо.

– Помоги мне, Гурт! – проговорил Альред. – Ты безупречен во всех отношениях и любишь брата: помоги же мне смягчить это сердце, покорное только голосу страсти.

Гурт сделал над собой усилие, чтобы скрыть обуревавшее его волнение, встал на колени возле Гарольда и постарался простыми, сердечными словами убедить его в необходимости этой жертвы. Гарольд сам осознавал, что благо государства и обязанности, которые он возложил на себя, настойчиво требуют от него принести в жертву давнюю любовь, но сердце отвергало все доводы рассудка.

– Невозможно! – бормотал он, пряча лицо. – Она так долго доверяла мне, доверяет еще и теперь… Вся ее молодость прошла в терпеливом ожидании… И я должен теперь от нее отказаться! И отказаться ради другой?! Нет, возьмите обратно эту корону! Возложите ее на сына Этелинга… Мое мужество поддержит его… Только не требуйте от меня невозможного!

Было бы слишком утомительно, если бы мы в точности передали всю эту бурную сцену. Прошла ночь, а Альред с Гуртом все еще уговаривали Гарольда отказаться от своей любви. Предоставляя ему неопровержимые доказательства, они умоляли его, бранили, но он не уступал, он не мог вырвать из своего сердца нежное чувство к своей невесте. Тогда они решили уйти в надежде, что, оставшись наедине с собой, он послушается голоса рассудка. Во дворе их сейчас же встретил Гакон.

– Чем же вы закончили? – волнуясь, спросил Он.

– Человек на этот раз оказался силен телом, но слаб духом! – произнес Альред со вздохом.

– Прости меня, отец мой, – продолжал Гакон, – но сама Юдифь станет твоим союзником в этой трудной борьбе, именно потому, что она искренно привязана к Гарольду. Стоит ей только доказать, что их окончательного разрыва требуют его безопасность, величие и честь, – и она употребит все свое влияние, чтобы побудить его покориться судьбе.

Альред знал безграничную власть честолюбия, но был плохой знаток женского сердца; он ответил Гакону нетерпеливым жестом. Но Гурт, обвенчавшийся недавно с милой и достойной девушкой, совсем иначе отнесся к предложению Гакона.

– Он прав! – сказал Гурт, – и мы не вправе требовать, чтобы Гарольд нарушил, без ведома Юдифи, их взаимный обет; она отказалась от многих блестящих партий и любила его с беспредельной нежностью. Отправимся к Юдифи, а еще лучше, поедем и расскажем обо всем королеве и заранее подчинимся ее верховной воле.

– Идем! – сказал Гакон, увидев неудовольствие на лице старика. – А достойный Альред останется с Гарольдом, чтобы придать ему мужество в победе над этой слабостью.

– Ты рассудил умно, сын мой, – ответил Альред, – говорить об этом деле с королевой приличнее вам, молодым, светским людям, чем мне, дряхлому старику.

– Идем, Гакон, нельзя медлить, – произнес Гурт. – Знаю, что наношу моему любимому брату страшную рану, которая долго еще не заживет… Но он сам учил меня ценить Англию так, как римляне ценили Рим.

Глава X

Взаимная любовь дарит нам спокойное состояние духа, но мы большей частью осознаем это только тогда, когда наше счастье утрачено: пока спокойствие сердца не нарушено разлукой, мы энергичны и деятельны, мы движемся вперед по однажды намеченному пути, упорно идем к цели, поставленной перед нами, и не замечаем, что заставляет нас стремиться к совершенству.

Но стоит дать понять самому трудолюбивому человеку, что он лишился предмета любви, и все, что имело цену в его глазах, теряет для него былое значение. Он очнется от прежних честолюбивых снов и воскликнет с тоской: «Зачем мне слава, когда разбито сердце?»

Так и Гарольд только теперь осознал то значение, которое имела для него любовь Юдифи. Это чистое чувство сделалось для него духовной потребностью, и вот, когда он думал, что одолел все препятствия, от него стали требовать, чтобы он хладнокровно вырвал свою любовь из сердца!

До сих пор он заглушал голос страсти мыслью, что Юдифь скоро станет его женой, разделит с ним трон, но теперь блеск короны померк в его глазах, а долг к родине представлялся грозным чудовищем.

Он сидел наедине с собой, и губы его шептали:

– О лживое порождение ада, побудившее меня предпринять эту несчастную поездку!.. Так вот женщина, которую мне суждено назвать своей! Почему же говорила Хильда, что союз с норманном будет способствовать моему браку!

В открытое окно лилась веселая музыка из различных питейных домов, переполненных беззаботными, довольными людьми. Были слышны и торопливые шаги спешивших домой, к своей семье.

Вот за дверью Гарольда раздались шаги, послышались два голоса: звучный голос Гурта и другой, тихий и нежный.

Граф встрепенулся, и сердце его сильно забилось; почти неслышно дверь отворилась, и на пороге показалась фигура, нерешительно остановившаяся в полумраке. Гарольд, дрожа всем телом, вскочил с кресла и через мгновение у его ног лежала Юдифь.

Она откинула назад покрывало, и он увидел ее лицо, полное неземной красоты и величия.

– О Гарольд! – воскликнула она. – Помнишь, как я однажды сказала тебе: «Юдифь не любила бы тебя так сильно, если бы ты не ставил Англию выше ее?» Но ты забыл мои слова, припомни их теперь! Не думаешь ли ты, что теперь, когда столько лет прожито твоей жизнью, я стала слабее, чем в то время, когда едва понимала, что значат Англия и слава.

– Юдифь, Юдифь, что ты хочешь этим сказать?.. Как ты узнала?.. Кто рассказал тебе… Что привело тебя сюда и заставило говорить против себя?

– Неважно, кто мне сообщил, я знаю все! Что привело меня сюда? Моя любовь, моя душа.

Она встала, схватила его за руку и, глядя ему прямо в лицо, продолжала:

– Я прошу тебя не огорчаться нашей разлуке. Я знаю, сколько в тебе постоянства и нежности, но умоляю тебя побороть себя для блага родины… Гарольд, я сегодня вижу тебя в последний раз, пожму твою руку, и сейчас же уйду, без слез.

– Этого не должно быть! – страстно воскликнул Гарольд. – Ты обманываешь себя в экстазе благородного самоотречения. Когда ты опять придешь в нормальное состояние, то тобой овладеет страшное, невыразимое, бесконечное отчаяние, и сердце твое разобьется, оно не выдержит этого испытания. Мы были помолвлены под открытым небом, у могилы рыцаря, помолвлены по обычаю наших предков – этот союз неразрывен. Если я нужен Англии, то пусть она берет меня с тобой, нашу любовь нельзя втоптать в грязь, даже во имя Англии!

– Ах! – прошептала Юдифь, и ее щеки покрылись смертельной бледностью. – Ты напрасно говоришь мне это, Гарольд. Твоя любовь оградила меня от знакомства со светом, и я долго не имела понятия о строгости гражданских законов. Теперь я убеждена, что наша любовь – это грех, хотя она, может быть, не была им до сих пор.

– Нет, – продолжал он, – в нашей любви нет ничего грешного… Покинуть тебя – грех!.. Молчи, молчи! Мы видим только тяжелый сон. Но очень скоро проснемся! Благородная душа, верное сердце, я не могу, не хочу расставаться с тобой.

– Зато я это сделаю, и скорее лягу в могилу, чем допущу, чтобы ты изменил славе, чести, долгу, родине, отказался от предназначенного судьбой!.. Гарольд, позволь мне остаться достойной тебя до последнего вздоха, и, если мне не суждено быть твоей женой, если это счастье не для меня, то пусть хоть потом скажут, что я была его достойна.

– А известно ли тебе, что от меня требуют не только, чтобы я отказался от тебя, но чтобы еще женился на другой?

– Известно, – ответила Юдифь, и две тяжелые слезинки скатились по ее щекам. – Знаю, что та, которую ты назовешь своей, – не Альдита, а Англия. В лице Альдиты ты должен доказать свою любовь к родине. Мысль, что ты оставляешь Юдифь не ради дочери Альгара, утешает меня и должна примирить тебя с твоей участью.

– Позаимствуй у нее бодрость и силу, – проговорил вошедший Гурт и крепко обнял брата. – Гарольд, скажу тебе откровенно, что моя молодая жена бесконечно дорога мне, но если бы я был на твоем месте, то решил бы расстаться с ней без всякого сожаления… Ты сам научил меня этой твердости, а теперь она изменяет тебе в решительную минуту! Перед тобой любовь и счастье, но рядом с ними стоит и позор; с другой стороны стоит горе, но за ним Англия и бессмертная слава: выбирай же между ними двумя!

– Он уже выбрал! – воскликнула Юдифь, когда Гарольд, закрыв лицо, прислонился к стене, как беспомощное дитя.

Она снова встала перед ним на колени и благоговейно поцеловала край его одежды.

Гарольд вдруг обернулся и раскрыл объятия. Юдифь не могла противиться этой молчаливой просьбе – она кинулась к нему на грудь, горько рыдая.

Безмолвно, печально было это прощание. Луна, которая когда-то была свидетельницей их помолвки, выглядывала теперь из-за колокольни христианской церкви и смотрела холодно и безучастно на их расставание.

Часть одиннадцатая
НОРМАННСКИЙ ИСКАТЕЛЬ И НОРВЕЖСКИЙ ВИКИНГ

Глава I

 Наступил январь – тот самый месяц, в котором король, согласно предсказанию Иоанна, будто бы явившегося в мир под видом странника, должен был переселиться в лучший мир. Действительно, Эдуард быстро приближался к могиле.

Лондон был сильно взволнован. Бесчисленное множество лодок сновало по реке перед дворцом, и остров Торней был переполнен боязливо шептавшимся народом.

Новый Вестминстерский собор был освящен только несколько дней назад, и этим как будто закончилась земная миссия Эдуарда. Подобно египетским фараонам, он заживо отстроил себе могилу.

Внутри дворца волнение было еще сильнее, ожидание – еще более напряженное. По коридорам, залам, переходам теснились таны с пасмурными лицами; их угнетала мысль не об умирающем короле, а о том, кто будет на его месте? Стало известно, что Вильгельм имеет притязания на английский престол, и всем поскорее хотелось узнать: осмелится ли Эдуард подтвердить свое прежнее обещание перед смертью. Мы уже видели, что престолонаследие зависело не от короля. Но в исключительных случаях его последняя воля могла сильно повлиять на Витан: законных наследников не было, кроме слабого телом и душой мальчика. Эдуарда уважали за его благочестивую жизнь, и беспристрастные люди боялись, что его воля, какова бы она ни была, будет исполнена.

Одни передавали друг другу, бледнея, мрачные предсказания о будущности Англии, носившиеся в народе; другие угрюмо молчали, но взгляды всех следили за входившими и выходившими из спальни короля.

Перенесемся на восемь веков назад и войдем неслышно в так называемую расписную залу Вестминстерского дворца. В глубине этого покоя стоит на возвышении, под королевским балдахином, кровать Эдуарда.

У ног умирающего сидит Гарольд; с одной стороны виднеется коленопреклоненная фигура Юдифи, супруги Эдуарда, с другой – Альреда; тут же, возле изголовья, находится Стиганд, а за ним стоят Моркар, Эдвин, Леофвайн и другие таны. В стороне лейб-медик короля готовит ему лекарство; а в глубоких оконных нишах виднеются плачущие постельничьи короля, искренне любящие его за кротость и доброту.

Король лежал с закрытыми глазами, но дышал тихо и ровно. Два предыдущих дня он пробыл без сознания, но сейчас сказал несколько слов, доказывавших, что он пришел в себя. Рука его покоилась на руке королевы, которая горячо молилась за него; он вдруг раскрыл широко глаза и взглянул на нее.

– Ах! – прошептал он, – ты все такая же кроткая!.. Не думай, что я тебя не любил… В небесной обители ты узнаешь все прошлое!

Королева подняла к нему прекрасное лицо, и он благословил ее. Потом он подозвал вестминстерского монаха, снял заветный перстень и сказал чуть слышно.

– Пусть эта вещь хранится в храме как память обо мне.

– Теперь он свободен, говори! – шептали Стиганду и Альреду таны. Стиганд, более смелый, склонился над королем.

– О государь, – начал он, – ты теперь меняешь земную корону на небесный венец. Вспомни же о нас, и скажи, кого ты желал бы видеть своим наследником?

Король сделал нетерпеливый жест, и королева с упреком посмотрела на Стиганда, нарушившего покой умирающего. Но вопрос был слишком важен, чтобы оставить его без ответа: таны подняли ропот, послышалось имя Гарольда.

– Подумай, сын мой, – увещевал короля Альред дрожащим голосом, – молодой Этелинг едва ли способен править Англией в эту опасную минуту.

Эдуард утвердительно кивнул головой.

– Но в таком случае, – раздался вдруг голос лондонского представителя Вильгельма, который хотя и стоял позади всех, но чутко вслушивался во все происходившее, – если у тебя, государь, нет законных наследников, кто более достоин быть твоим преемником, как не твой родственник, герцог Вильгельм Норманнский?

– Нет, нет, мы не хотим слышать о норманнах! – заволновались таны и их лица приняли мрачное выражение.

Лицо Гарольда пылало, и он машинально схватился за меч.

Король заметно старался собраться с мыслями, между тем как Альред и Стиганд все еще ждали ответа: первый с выражением нежности и глубокой душевной скорби, второй с видом напряженного любопытства. Эдуард наконец приподнялся немного и, указывая на Гарольда, сказал:

– Я вижу, что вам дорог граф Гарольд – будь по-вашему… je l’octroie!

С этими словами он снова опустился на подушки… Юдифь громко вскрикнула: ей показалось, что король уже умер.

Лейб-медик протиснулся сквозь заволновавшуюся толпу.

– Воздуха, воздуха, дайте ему воздуха! – воскликнул он, бесцеремонно поднося лекарство к губам короля.

Толпа отступила, но ничто не помогало: Эдуард не дышал больше, и пульс его перестал биться. Альред и Стиганд встали на колени, чтобы помолиться за упокой души усопшего; остальные поспешили уйти, кроме Гарольда, который подошел к изголовью.

Придворные уже почти достигли дверей, когда вдруг какой-то громкий звук заставил их обернуться: король сидел на постели и смотрел ясным, спокойным взглядом.

– Да, – проговорил он звучным, сильным голосом, – я не знаю, сон ли это был или видение, но я должен рассказать и молю Бога дать мне силы, чтобы я мог выразить то, что давно смущало меня.

Он замолк на минуту, а затем продолжал:

– Тридцать два года тому назад, в этот самый день, я встретил у Сены двух пророков-отшельников, и они сказали мне, что Англию постигнет большое горе… Вот их слова: «После твоей смерти Бог предаст твою родину ее врагу». Я спросил, нельзя ли избежать этой горькой участи с помощью покаяния и молитвы? Но пророки ответили: «Нет! Бедствие прекратится и проклятье будет снято с твоего народа только тогда, когда от одного молодого дерева будет сорвана зеленая ветвь, которая потом опять соединится с деревом и даст цветы и плод…» Перед тем, как заговорить, я увидел сейчас этих двух отшельников смертельно бледных.

Он говорил так твердо и с таким убеждением, что все оцепенели от ужаса.

Но вот голос его дрогнул, глаза неестественно расширились, седые волосы встали дыбом: он начал корчиться в предсмертных судорогах и произносить отрывистые фразы.

– Сангелак! Сангелак! – хрипел он. – Кровавое озеро… Он спустился с неба, чтобы сражаться с нечестивыми… и гнев его сверкает в мече и огне… Горы преклоняются ему, а под ними непроглядный мрак!

Наконец, тело короля вытянулось, глаза остекленели, и Гарольд закрыл ему глаза.

Из всех присутствующих недоверчиво улыбался только один Стиганд.

– Неужели вы пугаетесь бреда умирающего старика? – заметил он с презрительной насмешкой.