Текст книги "Завоевание Англии"

Автор книги: Эдвард Джордж Бульвер-Литтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

Глава IV

– Повторяю тебе, Хильда, – говорил граф нетерпеливо, – что я верю теперь только в Господа Бога… Твоя наука не предохранила меня от опасности, не помогла победить грех… Может быть… Но нет, я не хочу больше испытывать твое искусство, не хочу ломать голову над неразрешимыми загадками. Я не буду теперь доверять ни одному предсказанию, ни одному твоему предостережению. Пусть душа моя уповает только на Господа.

– Ты идешь своей дорогой; сойти с нее нельзя. Быть может, еще одумаешься, – ответила Хильда угрюмо.

– Видит Бог, – продолжал Гарольд, – что я обременил свою совесть грехом только во имя родины, а не для моего спасения! Я буду считать себя оправданным, если Англия не отвергнет моих услуг. Отступаюсь от своих честолюбивых замыслов, от всех стремлений… Трон уже не имеет для меня никакого значения, я живу только для Юдифи…

– Ты не имеешь права, даже и для Юдифи, забыть свой долг и судьбу, которая предназначена небом! – воскликнула Юдифь, подходя к жениху.

В глазах графа заблестели слезы.

– О Хильда, – сказал он. – Вот единственная волшебница, предсказания которой я готов признать! Пусть она будет моим оракулом; ее я буду слушаться.

На следующее утро Гарольд вернулся, в сопровождении Гакона и слуг, в столицу. Доехав до южного предместья, граф повернул налево, к дому одного из своих вассалов, бывшего сеорла. Оставив у него лошадей, он сел с Гаконом в лодку, которая перевезла их к старинной крепости, служившей во время римского господства главным укреплением города.

Это здание представляло собой смесь различных стилей: римского, саксонского и датского. Оно было вновь отстроено Канутом Великим, который жил в нем, а из верхнего окна крепости сбросили в реку Эдрика Стреона, предка Годвина.

– Куда это мы едем? – спросил Гакон.

– К молодому Этелингу, законному наследнику саксонского престола, – спокойно ответил Гарольд. – Он живет в этом дворце.

– В Нормандии говорят, что этот мальчик слабоумен, дядя.

– Вздор! Да ты сейчас сам убедишься в этом.

После непродолжительной паузы Гакон опять спросил:

– Мне кажется, что я угадал твои намерения, дядя: не поступаешь ли ты необдуманно?

– Я следую совету Юдифи, – ответил Гарольд с волнением, – хотя я и могу потерять из-за этого всякую надежду на брак с моей возлюбленной.

– Так ты готов пожертвовать даже своей невестой во имя родины?

– Да, готов, с тех пор, как согрешил, – смиренно произнес граф.

Лодка остановилась у берега, и дядя с племянником поспешили выйти. Пройдя римскую арку, они очутились во дворе, где находились саксонские постройки, уже пришедшие в ветхость, так как Эдуард не обращал на них никакого внимания. Затем поднялись по наружной лестнице и вошли через низенькую, узкую дверь в коридор, где стояли двое телохранителей в голубых ливреях и с датскими секирами и пятеро немецких слуг, привезенных покойным Этелингом из Австрии. Один из последних ввел новоприбывших в неказистую приемную, в которой Гарольд, к величайшему своему удивлению, увидел Альреда и трех саксонских танов.

Альред со слабой улыбкой приблизился к Гарольду.

– Надеюсь, что я не ошибся, предположив, что ты явился сюда с теми же намерениями, с каким прибыли я и эти благородные таны, – произнес он.

– Какие же у вас намерения? – спросил Гарольд.

– Мы желаем убедиться, достоин ли молодой принц быть наследником Эдуарда Исповедника.

– Ты угадал: я приехал с этой же целью. Буду смотреть твоими глазами, слушать твоими ушами, судить твоим суждением, – громко сказал Гарольд.

Таны, принадлежавшие к партии, враждебной Годвину, обменялись беспокойными взглядами при виде Гарольда, но теперь их лица заметно посветлели.

Граф представил им своего племянника, который своей серьезной наружностью произвел на них весьма выгодное впечатление; один Альред вздыхал, замечая в его лице сходство со Свеном.

Начался разговор о плохом здоровье короля, о мятеже и о необходимости выбрать подходящего наследника, который был бы способен взяться за бразды правления государством. Гарольд ничем не выдал своих заветных надежд, а держал себя так, будто он никогда и не думал о престоле.

Прошло уж немало времени, и благородные таны начали заметно хмуриться: им не нравилось, что принц заставляет их так долго ждать в приемной. Наконец появился слуга и на немецком языке, который хоть и понятен саксу, но звучит чрезвычайно странно, пригласил ожидавших следовать за ним.

Принц, мальчик лет четырнадцати, казавшийся, однако, еще меньше, находился в большой комнате, обставленной во вкусе Канута, и занимался набивкой птичьего чучела, которое должно было служить приманкой молодому соколу, сидевшему возле своего господина. Это занятие составляло существенную часть саксонского воспитания, и таны благосклонно улыбнулись при его виде.

На другом конце комнаты за столом, заваленным книгами и письменными принадлежностями, сидел норманнский духовник. Это был наставник принца, назначенный Эдуардом учить наследника норманнскому языку, а на полу было разбросано множество игрушек, которыми забавлялись братья и сестры Эдгара; одна маленькая принцесса Маргарита занималась вышиванием.

Когда Альред почтительно хотел приблизиться к Этелингу, чтобы благословить его, мальчик закричал на едва понятном языке, смеси немецкого с норманнским:

– Эй, ты, не подходи близко! Ты испугаешь моего сокола. Ну, посмотри, что ты сделал; раздавил мои прекрасные игрушки, присланные мне герцогом Норманнским через доброго тана Вильгельма… Да ты, видно, ослеп!

– Сын мой, – ответил ласково Альред. – Эти игрушки могут забавлять только детей, а принцы раньше других выходят из детства… Оставь свои игрушки и сокола и поздоровайся с этими благородными танами, если ты можешь говорить с ними по-саксонски.

– Я не хочу разговаривать языком черни! Не хочу разговаривать по-саксонски! Я знаю его настолько, чтобы выругать няню или сеорла. Король Эдуард велел мне учить вовсе не саксонский, а норманнский, и мой учитель, Годфруа, говорит, что герцог Вильгельм сделает меня рыцарем, когда я хорошо научусь говорить на его языке… Сегодня я не желаю больше учиться.

Принц сердито отвернулся, а таны обменялись взглядами негодования и оскорбленной гордости. Гарольд сделал над собой усилие и произнес с веселой улыбкой:

– Эдгар Этелинг, ты уж не такой маленький, чтобы не понять обязанности великих мира сего – жить для других. Неужели ты не гордишься при мысли, что можешь посвятить всю свою жизнь нашей прекрасной стране, благородные представители которой пришли к тебе, и говорить на языке Альфреда Великого.

– Альфреда Великого?! – повторил мальчик, надувшись. – Как мне надоели этим Альфредом! Меня мучают им каждый день… Если я Этелинг, то люди должны служить мне, а вовсе не я им, и если вы еще будете ругать меня, то я убегу в Руан, к герцогу Вильгельму, который, как говорит Годфруа, никогда не станет читать мне наставлений!

С этими словами принц швырнул свое чучело в угол и бросился отнимать игрушки у своих сестер.

Серьезная Маргарита встала, подошла к брату и сказала ему чисто по-саксонски.

– Стыдись, Эдгар! Если ты не будешь вести себя лучше, то я назову тебя подкидышем.

Когда это слово, оскорбительнее которого нет в саксонском языке и которое даже сеорлы считают самым ужасным ругательством, слетело с уст Маргариты, таны поспешили подойти к принцу, ожидая, что он выйдет из себя, и желая быть посредниками между ним и смелой принцессой.

– Называй меня, дура, как хочешь, – равнодушно ответил Эдгар. – Я не сакс, чтобы обращать внимание на подобные выражения.

– Довольно! – воскликнул с озлоблением один из танов, покручивая усы. – Кто позволяет называть себя подкидышем, тот никогда не будет саксонским королем!

– Да я вовсе и не желаю быть королем – да будет это известно тебе, грубияну с отвратительными усами! Я хочу быть рыцарем и носить шпоры! Убирайся отсюда!

– Уходим, сын мой, – произнес печально Альред.

Старик медленным, нерешительным шагом направился к двери: на пороге он остановился и оглянулся. Принц делал ему безобразные гримасы, между тем как Годфруа ехидно улыбался. Альред покачал головой и вышел из комнаты; таны последовали за ним.

– Прекрасный вождь для наших воинов! – воскликнул один из танов. – Достойный король для саксов, нечего сказать! Почтенный Альред! Мы больше не желаем слышать об Этелинге!

– Да я и не буду больше говорить о нем, – сказал Альред.

– Всему виной неправильное воспитание под руководством норманнов и немцев, – заметил Гарольд. – Мальчик только избалован, и мы могли бы исправить его.

– Ну, еще неизвестно – удастся ли нам исправить его, – возразил Альред. – Нам некогда заниматься воспитанием кого бы то ни было, потому что престол скоро останется без короля!

– Но кто же сможет спасти Англию от когтей норманнского герцога, который уж давно поглядывает на нее взглядом кровожадного тигра? – внезапно спросил Гакон. – Кто же сможет это, если не Этелинг?

– Да! Кто в силах сделать это? – повторил Альред со вздохом.

– Кто?! – воскликнули таны хором. – Да кто же, если не мудрейший, храбрейший, достойнейший из всех нас?.. Выйди вперед, граф Гарольд, мы признаем в тебе своего господина!

Таны вышли из дворца, не дождавшись ответа изумленного графа.

Глава V

Вокруг Нортгемптона были расположены войска Моркара, состоявшие из воинов Нортумбрии.

В лагере вдруг раздалась команда: «К оружию!», которая заставила молодого графа Моркара выскочить из своей палатки и узнать причину тревоги.

– Вы с ума сошли, – сказал он воинам, – если в этом направлении ждете неприятеля: ведь вы смотрите в сторону Мерции, а оттуда может явиться только мой брат Эдвин с подкреплением.

Слова Моркара передались всем воинам, которые от радости громко закричали.

Когда исчезло пыльное облако, закрывавшее прибывших, можно было увидеть, как от отряда отделились два всадника и галопом поскакали вперед. За ними ехали еще двое: один со знаменем Мерция, другой – с североваллийским. Голова одного из них была непокрыта, и нортумбрийцы сразу же узнали в нем Эдвина Ласкового, брата Моркара. Последний выбежал ему навстречу, и братья обнялись при радостных восклицаниях обеих армий.

– Представляю тебе, дорогой Моркар, нашего племянника Карадока, сына Гриффита Отважного, – сказал Эдвин, показывая на своего спутника.

Моркар протянул Карадоку руку и поцеловал в лоб. Карадок был еще очень молод, но уже успел отличиться в опустошении саксонских земель. Кроме того, он даже предал огню одно из укреплений Гарольда.

Между тем с противоположной стороны приближалось другое войско; лучи солнца играли на его блестящих щитах и шлемах так, что глазам было больно смотреть, слышались звуки труб… Мятежники с напряженным вниманием следили за приближающимся огненным морем, пока не рассмотрели знамен: одно из них принадлежало королю Эдуарду, а другое – Гарольду.

Тогда вожди удалились и начали совещаться. Молодые графы вынуждены были согласиться с мнением старых вождей, которые решили отправить к Гарольду послов с предложением мира.

– Граф, – сказал Гамель Бьерн, глава восстания, – человек справедливый, который скорее пожертвует своей собственной жизнью, чем кровью англичан: он рассудит нас по справедливости.

– Неужели ты думаешь, что он пойдет против брата?! – воскликнул Эдвин.

– Да, и против брата, как только мы объясним ему суть дела, – ответил Гамель Бьерн невозмутимо.

Остальные подтвердили его слова наклоном головы. Глаза Карадока яростно горели, но он молчал, играя золотым обручем.

Авангард королевского войска прошел почти мимо лагеря, и лазутчики сообщили Моркару, что они видели Гарольда в первых рядах войска, без панциря. Это обстоятельство было сочтено вождями восставших хорошим предзнаменованием, и двадцать благороднейших танов Нортумбрии отправились, в качестве послов, к неприятелю.

Рядом с Гарольдом гарцевал на породистом коне Тостиг, лицо которого было полностью закрыто забралом. Он по пути присоединился к брату с пятью или шестью десятками вооруженных сеорлов: больше он уж не мог отыскать. Казалось, будто братья не ладили друг с другом: лицо Гарольда пылало, и голос зазвучал резко и холодно, когда он произнес:

– Брани меня, как хочешь, Тостиг, но не могу же я, как хищный зверь, напасть на своих земляков, даже не переговорив с ними по мудрому обычаю наших предков.

– Черт возьми! – воскликнул Тостиг. – Да ведь это просто срам и позор – договариваться с бунтовщиками и разбойниками!.. С какой же целью двинулся ты тогда против них? Я думал, что ты хочешь смирить, проучить их.

– Нет, творить правосудие. Я преследую только эту цель.

Тостиг не успел ответить, потому что к ним приблизились нортумбрийские послы под предводительством старейшего из танов.

– Клянусь кровавым рыцарским мечом, к нам подходят изменники, Гамель Бьерн и Глонейон! – воскликнул Тостиг. – Ты, конечно, не будешь их слушать? А если все-таки сделаешь это, то уйду я. Подобным наглецам я отвечаю только ударом секиры.

– Тостиг, Тостиг, ведь это самые знаменитые вожди твоего графства! Будь же благоразумнее: прикажи отпереть городские ворота, я намерен выслушать послов в городе.

– Берегись, если ты решишь дело не в пользу брата! – прошипел Тостиг и поскакал к воротам Нортгемптона.

В городе Гарольд соскочил с коня, встал под знаменем короля и собрал вокруг себя знатнейших вождей. Нортумбрийцы почтительно подошли к нему.

Первым заговорил Гамель Бьерн. Хотя Гарольд заранее был уверен, что Тостиг сам подал повод к восстанию, но рассказ Гамеля Бьерна превзошел все его ожидания: Тостиг не только собирал противозаконную дань, но и совершал возмутительные убийства. Он пригласил к себе в гости некоторых высокородных танов, которые выступали против его требований, и велел своим слугам заколоть их.

Его злодеяния были настолько страшны, что кровь стыла в жилах Гарольда, когда ему рассказали о них.

– Можешь ли ты теперь осудить нас за то, что чаша нашего терпения переполнилась? – спросил Гамель Бьерн, окончив свою речь. – Сначала взбунтовались только двести человек, но потом к нам присоединился весь народ. Даже в других графствах нашлись сочувствующие: друзья стекаются к нам отовсюду. Прими к сведению, что тебе придется вступить в бой с половиной Англии, а не с горстью мятежников, как ты предполагал.

– Но вы, таны, – начал Гарольд, – уже выступили не только против вашего графа, Тостига, а угрожаете королю и закону. Несите ваши жалобы государю и Витану; предоставьте им рассудить вас с графом и будьте уверены, что виновного накажут, правого же оправдают.

– Так как ты, благородный граф, вернулся к нам, то мы готовы предстать перед королем и Витаном, – выразительно ответил Гамель Бьерн. – Пока же тебя не было, мы могли надеяться только на себя.

– Я благодарен вам за ваше доверие ко мне, – произнес растроганный Гарольд, – но должен заметить, что вы несправедливо относитесь к королю и Витану, если сомневаетесь в их беспристрастности. Вы думали, что доказали вину Тостига, если взялись за оружие, но этого мало. Я верю, что граф Тостиг превысил свою власть и нарушил ваши права, верю, что он слишком увлекся, но вы не должны забывать, что едва ли вам найти другого вождя, который обладал бы таким бесстрашным сердцем и такой твердой рукой, как Тостиг, и был бы способен защитить вас от страшных набегов викингов. Он сын датчанки, помните это и простите его, как одноплеменника. Если вы опять признаете его в качестве вашего графа, то я, Гарольд, ручаюсь его именем, что он никогда не будет нарушать ваших законов.

– Лучше и не говори об этом! – воскликнули все таны. – Мы люди свободные и не хотим иметь своевольных вождей. Наша свобода для нас дороже жизни!

Гарольд понял по лицам своих танов, что они одобряют эти слова и что ему, как он ни любим и уважаем, трудно было бы принудить их поднять оружие на своих земляков, которых они, вдобавок, считали правыми.

Но от Тостига можно было ожидать всего, если Гарольд восстановил бы его против себя; вследствие этого он попросил вождей прийти к нему через несколько дней, чтобы за это время он мог обдумать все их требования.

Невозможно описать, как разгневался Тостиг, когда Гарольд повторил ему все обвинения и предложил оправдаться.

Строптивый граф считал нужным оправдываться не словами, а исключительно оружием, придерживаясь убеждения, что сильный никогда не бывает виноват.

Гарольд, не желая быть единственным судьей, уговорил его передать свое дело на суд танов, находившихся под знаменем короля.

Тостиг явился перед этим собранием, разряженным как женщина; в красной бархатной мантии, вышитой золотом, завитым, надушенным.

Внешний вид имел такое большое значение в то время, что судьи при виде прекрасного, статного обвиняемого, готовы были забыть половину его возмутительных дел. Но как только он заговорил, то мгновенно восстановил против себя всех своей наглостью и грубостью. И чем больше он говорил, тем становился нахальнее, так что таны, выведенные наконец из терпения, не пожелали дослушать до конца.

– Довольно! – воскликнул Вебба. – Из твоей речи видно, что ни король, ни Витан не в праве вернуть тебе прежнюю власть. Замолчи ради Бога! Не рассказывай больше о своих злодействах! Они так отвратительны, что мы сами прогнали бы тебя, если бы нортумбрийцы не догадались сделать это раньше нас!

– Возьми свое золото, корабли и ступай во Фландрию, к графу Балдуину, – сказал Торольд, могущественный англодатчанин из Линкольншира. – Здесь даже имя Гарольда не будет в состоянии спасти тебя.

Тостиг окинул взглядом блестящее собрание, но увидел лишь одно негодование.

– Это все твои холопы, Гарольд! – процедил он сквозь зубы и, резко повернувшись, гордо вышел из залы.

Вечером того же дня он поскакал к Эдуарду, чтобы просить его защиты.

На следующее утро Гарольд снова принял нортумбрийских вождей, которые согласились ждать решения короля и Витана; до тех пор оба войска должны были остаться в боевой готовности. Король же благодаря Альреду прибыл в Оксфорд, куда к нему немедленно отправился Гарольд.

Глава VI

Витан был созван в короткое время, и на него явились Моркар и Эдвин; Карадок, предвидя, что дело не дойдет до кровопролития, с досадой отправился обратно в Валлис.

На этот раз собрание было гораздо многочисленнее, чем во время суда над Свеном, потому что дело было предано широкой огласке, из-за важности предмета: дело шло не только о Тостиге и восставших против него подданных, но и о будущем наследнике престола.

Понятно, что думали только о Гарольде. Король, очевидно, был близок к смерти, а с ним прекращался род Сердика, так как об Эдгаре Этелинге не могло быть и речи. Беспорядки, происходившие в государстве, старые, почти забытые предсказания и предчувствия Эдуарда, что Англии грозит великая опасность, слухи о происках Вильгельма Норманнского, подтвержденные Гаконом, – одним словом, все указывало на необходимость выбора самого опытного полководца и государственного деятеля, а им был, разумеется, только Гарольд.

Больше всех других стояли за Гарольда жители Эссекса и Кента, которые были ядром всего английского населения и имели одинаковое влияние с англо-датчанами; кроме того, его избрания желали таны западной Англии, Кембриджа, Хантингдона, Норфолка, вся просвещенная часть Лондона, торговцы и главное войско.

Многие забыли свою ненависть к роду Годвина, потому что Гарольд, во время своих многочисленных походов, ни разу не отбирал ничего из земель, как делал даже Леофрик; против него были только приверженцы Моркара и Эдвина. Эта партия была тоже велика: к ней принадлежали все, кто чтил память Леофрика и Сиварда: таны Нортумбрии, Мерции, Валлиса, часть населения восточной Англии. Но в конце концов оказалось, что даже эта партия готова присоединиться к Гарольду, она только ждала поощрения с его стороны.

Гарольд решился не высказываться в деле Тостига; с одной стороны, это значило бы поощрять насилие и своеволие, но и против Тостига ему не хотелось высказываться, тем более, что ему было неприятно видеть, как Нортумбрия переходит в руки его соперников.

Баловню судьбы не нужно совершать почти никаких усилий для достижения цели: как только плод созреет, то сам упадет к его ногам. Так и Гарольду корона была предназначена судьбой, и он получил ее, не добиваясь.

Тостиг, поселившийся отдельно от Гарольда, в крепости около оксфордских ворот, очень мало заботился о примирении с врагами и о приобретении новых друзей; он целиком надеялся на заступничество Эдуарда, который не любил семейство Альгара. Хитрый Тостиг постарался уверить короля, что он унизится, если решит дело в пользу мятежников.

До открытия Витана оставалось всего три дня. Гарольд сидел у окна и смотрел на улицу, где сновали взад и вперед таны, монахи и студенты, так как, по распоряжению Эдуарда, был снова открыт Оксфордский университет, закрытый Канутом. Вдруг вошел Гакон с сообщением, что Гарольда желают видеть достойные таны и Альред.

– Знаешь, что привело их ко мне? – спросил Гарольд.

Юноша побледнел больше обыкновенного и произнес почти шепотом:

– Исполняется предсказание Хильды.

Граф вздрогнул, и глаза его радостно вспыхнули, но он овладел собой и попросил Гакона ввести к нему посетителей.

Они вошли попарно; их было так много, что обширная приемная едва смогла вместить всех. Гарольд узнал в них важнейших сановников и удивлялся, замечая, что рядом с преданными друзьями шли люди, которые прежде относились к нему враждебно. Все остановились перед возвышением, на котором стоял Гарольд, и Альред отклонил его предложение подняться к нему.

Достойный старец с глубоким чувством произнес речь; в ней он описал бедственное положение страны, близкую кончину Эдуарда, вместе с которым прекращалась линия Сердика, откровенно признался, что имел намерение повлиять на Витан в пользу Эдгара Этелинга, несмотря на его несовершеннолетие, но что теперь это намерение оставлено им с всеобщего одобрения.

– А потому, – продолжал он, – все, кого ты сейчас видишь перед собой, граф, явились к тебе после серьезного совещания. Мы предлагаем свои услуги, чтобы возвести тебя после смерти Эдуарда на трон и утвердить так, будто ты происходишь по прямой линии от Сердика. Мы знаем, что ты вполне достоин править Англией, что ты сохранишь ее законы в неприкосновенности и защитишь от всех врагов… Моими устами говорит весь народ.

Гарольд слушал, наклонив голову, и его волнение можно было заметить только по сильно вздымающейся под бархатной мантией груди. Когда возгласы одобрения после речи Альреда умолкли, граф поднял голову и сказал:

– Достойнейший Альред и вы, таны и собратья по оружию! Если бы вы могли заглянуть в мое сердце, то увидели бы, что в нем не радость честолюбивого человека, достигшего исполнения своих желаний, а искренняя благодарность за вашу любовь и доверие и, кроме того, опасение, что я, быть может, недостоин назваться вашим королем. Не думайте, что я не завидовал тому, кто будет править этой прекрасной страной; мне просто нужно, перед тем, как я дам вам окончательный ответ, обдумать хорошенько ваше предложение, чтобы узнать, в силах ли я буду выдержать возлагаемую на меня ответственность. У меня есть кое-что на душе, что я могу рассказать лишь самым избранным из вас; надеюсь, что они не откажутся дать мне совет, которому я обещаю следовать, – скажут ли они мне, что я должен возложить на себя тяжесть короны или же решат избрать другого, на кого я им укажу и буду служить ему верой и правдой, как служил Эдуарду Исповеднику.

В кротких глазах Альреда, обращенных на графа, выразилось участие и одобрение.

– Ты избрал верный путь, – проговорил он, – мы сейчас же удалимся, чтобы выбрать тех, кому ты сможешь открыться.

Собрание вышло из комнаты.

– Неужели ты хочешь рассказать о клятве, данной Вильгельму Норманнскому, дядя? – спросил Гакон.

– Да, это так, – ответил сухо Гарольд.

Гакон хотел было отговорить его от этого намерения, но граф решительно произнес:

– Если я обманул, против воли, норманнов, то не хочу обманывать англичан… Оставь меня, Гакон; твое присутствие действует на меня, как предсказания Хильды, оно путает мои ясные мысли… Иди, дорогой… Я не виню тебя; во всем виновата лишь моя фантазия. Фантазия человека, невольно поддавшегося глупому суеверию… Позови ко мне Гурта; он мне нужнее всех в эту трудную минуту, переломного момента в моей судьбе.

Гакон молча удалился, и через несколько минут в комнату вошел Гурт. Немного погодя вернулся Альред с шестью старшими танами, отличавшимися умом, знаниями и опытом.

– Подойди, Гурт, поближе ко мне, – шепнул Гарольд. – Мое признание нелегко! Одна твоя близость поддерживает мое мужество.

Он положил руку на плечо брата и красноречиво рассказал танам, слушавшим его с величайшим вниманием, все, что произошло с ним в Нормандии.

Различными были чувства, вызванные словами Гарольда в слушателях, но преобладал испуг.

Для танов сама ложная клятва как таковая не имела большого значения; большая ошибка саксонского законодательства состояла в том, что при малейшем поводе человека заставляли произносить такую массу клятв, что они постепенно превратились в привычку. Кроме того клятва, какую произнес граф, постоянно нарушалась всеми мятежными вассалами, и даже сам Вильгельм нарушал ее постоянно и бунтовал против Филиппа Французского.

Танов смущало только то, что подобная клятва была произнесена над костями умерших. Они переглядывались с недоумением, когда Гарольд окончил свой рассказ и с негодованием отнеслись к намерению Вильгельма принудить графа силой изменить отечеству.

– Я облегчил свою совесть перед вами, – продолжал Гарольд, – и объяснил единственную причину, которая удерживала меня от принятия вашего предложения. Достойнейший Альред освободил меня от клятвы, вынужденной у меня хитростью. Буду ли я королем или останусь подданным, я заглажу свою вину добросовестным исполнением своих обязанностей. Теперь вы должны решить: можете ли вы, принимая во внимание то, что вы сейчас узнали, настаивать на своем прежнем намерении сделать меня королем, или вы изберете другого!

Гарольд сошел с возвышения и удалился с Гуртом в соседнюю молельню.

Взгляды танов обратились на Альреда, и он начал объяснять им различие между самой вынужденной клятвой и ее исполнением и доказал, что первое может быть прощено, второе же – никогда. Он сознался при этом, что именно данное обстоятельство и побудило его задуматься над избранием Этелинга, который оказался не способным управлять государством даже в обыкновенное, мирное, время и тем более вряд ли защитит его от вторжения норманнов.

– Если же, – добавил он, – найдется человек, не уступающий Гарольду, то предпочтем его.

– Гарольд незаменим! – воскликнули все таны, и старейший добавил:

– Если Гарольд придумал всю эту историю, чтобы получить трон, то он все рассчитал очень недурно… Мы теперь, уже зная, что Вильгельм имеет на нас зуб, не можем отказаться от того человека, который один в состоянии избавить нас от норманнского ига… Гарольд произнес клятву?.. Кто же из нас не произносил такого рода клятв и потом отказывался от их исполнения, облегчив свою совесть богатым подношением храму? Избирая Гарольда королем, мы не даем ему никакой возможности сдержать свою присягу. Восшествие Гарольда убедит герцога, что король Эдуард не имел права завещать ему трон.

Эта речь окончательно успокоила танов.

Совещание скоро кончилось, и Альред пошел за Гарольдом. Братья горячо молились, и старик умилился, увидав их смирение в ту минуту, когда над их родом уже почти сияла английская корона. По приглашению Альреда они вышли к собранию. Гарольд, выслушав сообщение, что совещание окончилось в его пользу, ответил спокойно:

– Да будет такова ваша воля! Если вы уверены, что я, как король, принесу родине больше пользы, чем оставаясь простым подданным, то я согласен принять на себя эту тяжелую обязанность. Так как вы теперь знаете мою тайну, то прошу вас навсегда остаться моими поверенными; одному мне не под силу будет нести всю ответственность, и я постоянно буду советоваться с вами; итак, я принимаю предлагаемую мне честь.

Таны пожали Гарольду руку и согласились стать его советниками.

– Теперь необходимо прекратить распри, происходящие в нашем государстве, – сказал старый тан. – Надо примириться с Мерцией и Нортумбрией, чтобы вместе быть готовыми встретить норманна, если он вздумает пожаловать к нам. Гарольд поступил умно, отказавшись от вмешательства в дело Тостига, и мы надеемся, что он разрешит нам попытаться восстановить мир и согласие между братьями.

– И ты согласен будешь с нашим решением, какое бы оно ни было? – спросил Альред задумчиво.

– Я буду с ним согласен, если оно послужит на пользу Англии, – искренно ответил граф.

Альред улыбнулся загадочной улыбкой.