Текст книги "Аттила России"

Автор книги: Эдуард Мария Эттингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Часть вторая. Таинственные превращения

I

В том самом письме (от 12 мая 1776 года), о котором уже говорилось, Екатерина II написала Вольтеру следующее:

«.. Кроме всего этого, меня, как мать, страшно мучает совершенно необъяснимое явление: великий князь, относившийся к жене при ее жизни почти с ненавистью, теперь, после ее смерти, чтит ее как святую и предается настолько безграничной скорби, что безвыходно просиживает неделями в своих комнатах в Павловске, довольствуясь обществом молодого пажа, недавно принятого им на службу. Он до такой степени предается необузданному раскаянию из-за того, что не дал покойной всей той любви, которой она заслуживала, что врачи серьезно опасаются за его здоровье и боятся расстройства умственных способностей великого князя. Я настояла, чтобы Павел переехал из Павловска в Царское Село, так как там его на каждом шагу мучали воспоминания, и надеюсь, что шумная жизнь большого двора развлечет его и отвлечет от грустных мыслей».

Но надежды матери-монархини не оправдались: переехав по ее настоянию в Царскосельский дворец, Павел Петрович зажил полным нелюдимом, совершенно не показывался из своих апартаментов, расположенных в дальнем крыле дворца, и просиживал дни напролет, заперевшись с пажом Осипом.

Этот Осип служил предметом усиленных толков, пересудов и сплетен. Никто не знал ни откуда он, ни кто он. Не знали ни его пола, ни той роли, которую он играл при великом князе. Одни уверяли, что это – переодетая девушка, с которой великий князь отвлекается от траура по почившей супруге. Другие говорили, что женственность еще не доказывает принадлежности к женскому полу, что и Ганимед тоже был женствен, а Осип именно состоит Ганимедом при великом князе, неприятно пораженном скандалом с Нелидовой. Третьи – самые немногочисленные, так как это были тайно симпатизировавшие наследнику лица – доказывали, что нельзя всегда и вечно подозревать только дурное, что Осип – самый настоящий мальчик, отличающийся крайне веселым и живым нравом; кроме того, он отлично поет, пляшет и играет на струнных инструментах. Всем этим он, подобно Давиду, отгоняет злого духа, терзающего Саула-Павла, чем и ограничивается его роль.

Нечего и говорить, что самые скверные, грязные сплетни распускались дамами и что им склонны были верить больше всего.

Но великий князь не обращал внимания ни на что и продолжал избегать придворного общества, довольствуясь уединением с Осипом.

Однажды, когда они, по обыкновению, сидели запершись, в коридоре соседней комнаты послышались чьи-то громкие шаги, и затем в дверь решительно постучали.

– Кто бы это мог быть? – спросил паж, который лежал у ног Павла Петровича, словно хорошенькая левретка.

– Тише, тише, Осип, – шепнул ему великий князь, – сделаем вид, будто мы совершенно не слышим этого дерзкого стука.

Через некоторое время стук повторился, и по силе ударов можно было понять, что стучавший в дверь уполномочен на это.

– Да спросите же, кто это такой, кто позволяет себе мешать вам?

– Молчи, Осип, – прервал его великий князь, – я не желаю, чтобы мне мешали.

В дверь постучали в третий раз, еще громче, чем прежде.

– Кто там? – взбешенным тоном крикнул великий князь, вскакивая на ноги, причем Осип одновременно с ним тоже вскочил с пола.

– Ваше императорское высочество, – ответил голос из-за дверей, – ее императорское величество приказали мне передать вашему высочеству о своем желании немедленно видеть вас, чтобы поговорить с вами, ваше высочество, о важном деле.

– Передайте, что я не расположен сейчас к разговорам.

– Ваше высочество, умоляю вас принять к сведению, что ее величество приказали не принимать никаких отговорок и желают во что бы то ни стало видеть вас, ваше высочество, сейчас же.

– А я не хочу, вот и все!

– Ее величество изволили приказать в случае, если вы, ваше высочество, не захотите повиноваться ее просьбе, взломать двери и употребить силу.

– Это кто там у дверей? Полковник Строганов, кажется? – спросил великий князь, с трудом подавляя в себе бешенство.

– Точно так, ваше императорское высочество.

– Скажи, Строганов, вероятно, у моей матушки находится Потемкин?

– Только что изволили отбыть.

– Ну, конечно! – гневным шепотом сказал Павел Петрович на ухо Осипу. – Каждый раз, когда этот господин побывает у матери, ее злоба ко мне удесятеряется! Господи, доколе же мне терпеть! Осип, что же делать?

– Конечно, повиноваться приказанию вашей матушки! Открывайте, ваше высочество, открывайте, – посоветовал паж, – а я спрячусь в футляр этих часов и оттуда буду все видеть и слышать.

Паж, словно привидение, исчез в футляре часов. Великий князь отпер дверь.

– Вы одни, ваше императорское высочество? – спросил Строганов, удивленно обводя комнату взглядом.

– Как видишь.

– Удивительно! А я готов был поклясться, что у вас кто-то сидит, потому что я явственно слышал какой-то шепот…

– Вот и ошибся, милейший шпион! Я просто разговаривал сам с собой.

– Осмелюсь покорнейше просить вас, ваше высочество, последовать за мной к ее величеству!

– Да когда же, черт возьми, ее величество перестанет обращаться со мной, как с мальчишкой! – крикнул, не сдержав злобы, Павел Петрович.

– Благоволите обратиться с этим вопросом лично к ее величеству. Ведь я – только исполнитель приказаний; меня, ваше высочество, не спрашивают, по душе ли мне то или иное приказание, а приказывают исполнять – вот и все. Если бы я мог выбирать себе поручения…

– А знаешь, Строганов, – сказал Павел Петрович, мрачно глядя на офицера, – ты никогда не сделаешь карьеры: ты и для подлости-то слишком мелок. Все норовишь между двух стульев сесть! А хочешь, я сейчас скажу ее величеству, что ты недоволен ее поручениями? Что ты, какой-то полковник, позволяешь себе выражать мне, наследнику престола, затаенное сочувствие? Да не бойся, ведь я не ты – мне выслуживаться не надо!

Ну, идем!

Они отправились к государыне.

Когда вдали смолк шум их шагов, из футляра часов выскочил паж. Он повертелся с кокетливыми ужимками перед зеркалом, приводя в порядок свои густые, курчавые волосы, растрепанные ласковой рукой великого князя, и сказал:

– Вот несчастный человек этот Павел! Легко ли иметь такую маменьку? Бог знает что такое!.. Допустить подобное обращение… Положим, будь я на месте великого князя, я не позволил бы передавать мне таким образом приказания… А все этот негодяй Потемкин. Ну, погоди же ты у меня!..

Императрица ждала великого князя с огромным нетерпением. Павел Петрович показался ей более убитым, чем всегда.

– Ты все еще грустишь, бедный Павел? – сказала она. – Неужели ничто не в состоянии развеять твою грусть?

– Ничто, решительно ничто! Когда я думаю о том, что неловкость проклятой акушерки подкосила такое молодое, такое чистое, такое очаровательное создание, как моя покойная Наташа, я готов биться головой о стену, и мне самому хочется умереть.

– Зачем доводить чувство до смешного, до уродства? Нет таких сердечных ран, которых нельзя было бы залечить, и в этом отношении время – лучший целитель.

– Но я не могу, не могу… Подумать только, что я относился к Наташе так неласково, так нелюбовно…

– А тебе никогда не приходило в голову, что то инстинктивное отвращение к жене, которое ты испытывал при ее жизни, происходило из бессознательных, но справедливых побуждений?

– Что это значит?

– То, что ты был справедливее к живой жене, чем к мертвой, Павел!

– Но почему?

– Потому что она изменяла тебе!

– Вы повторяете старые сказки, ваше величество! Очевидно, вы имеете в виду Державина?

– Нет, потому что Наталья любила не Державина, а его музу. Она искренне любила поэзию – очень часто у безнравственных женщин любовь к поэзии совмещается с самым неприкрытым развратом. Не возмущайся, не старайся придумать мне какую-нибудь новую из грубостей, на которые ты так щедр!.. У меня в руках письма, которые черным по белому доказывают ее измену!

– Его имя! – прохрипел великий князь, хватаясь за сердце и бледнея как мертвец.

– Это – твой былой друг, граф Андрей Разумовский, и за это-то Господь покарал ее, срубив и дерево и плод!

– Матушка, вы разрываете мне сердце! Но… я не могу верить вам!

– Как, ты сомневаешься в моих словах? Ты хочешь доказательств? Хорошо! Вот! – Государыня встала, выдвинула потайной ящик бюро, достала оттуда связку писем и подала ее сыну, говоря: – Вот прочти, и тогда поверишь!

– Да, – сказал великий князь, – эта змея изменяла мне… Словно завеса упала теперь с моих глаз. Боже…

– Ты хочешь впасть в другую крайность, Павел! Предоставь все это дело забвению и постарайся найти утешение в объятиях другой жены!

– Нет, о браке нечего и думать. Мне отвратительна самая мысль…

– Павел, но это необходимо: ведь государство должно иметь наследника трона. Вспомни, ведь уже недалеко то время, когда ты будешь русским императором!

– Лучше умереть, чем жениться во второй раз!

– Павел, я прошу тебя!

– Я проучу этого негодяя, обольстившего Наталью, так, что он не скоро забудет меня..

– Павел, в благоустроенном государстве не может быть терпима месть. Пока государыня я, я и наказываю и милую!

– Так вы, ваше величество, предполагаете помиловать негодяя, лишившего вашего сына и чести и счастья?

– Ты не очень-то дорожил этим счастьем при жизни Натальи. Как знать – может быть, именно благодаря твоему пренебрежению она и поддалась соблазну! Но все равно, это дело прошлое. Разумовского я накажу сама, и накажу как следует, но только в том случае, если ты не откажешь мне в повиновении! Павел, еще раз говорю тебе: ты должен жениться!

– Никогда!

– Смотри! Ты знаешь, моя воля непреклонна. Что не гнется, то ломается в моих руках. Или ты послушаешься меня, или я немедленно посажу тебя в крепость и лишу престолонаследования!

– Этот добрый совет исходит, конечно, от Потемкина? – иронически спросил Павел Петрович.

– Молчи и выслушай меня спокойно. Мы, государи, не похожи на остальных людей уже тем, что мы не можем, не смеем быть такими людьми. Для нас прежде и выше всего – интересы того государства, для которого мы служим олицетворением Бога на земле. Мы не смеем радоваться, если интересы государства требуют от нас печали; мы не смеем тосковать, если государство требует от нас радости. Симпатии, склонности, влечения – все допустимо для нас только до тех пор, пока не идет вразрез с государственными интересами… О, я на самой себе познала истинность этого! Твой отец оставлял меня в пренебрежении, он издевался надо мной; каждый день, каждый час, каждую секунду он топтал мое женское достоинство… И что же? Я первая шла к нему, я льстила ему, заискивала, унижалась – и для чего? Для того, чтобы иметь сына от него… от него, нелюбимого, ненавистного… Но не от ненавистного мужа хотела я иметь ребенка, а от русского императора, потому что я сознавала свой долг перед государством… Что такое моя любовь, что такое моя ненависть в сравнении с исполнением долга, внушенного нам самим Богом!.. И когда врачи сказали мне, что я беременна, я застыла в тревожном ожидании… Сын или дочь? Боже, ведь все мои жертвы приносились только ради сына!.. И вот родился ты… Как ликовала я тогда, Павел! Ведь я так хотела иметь сына от русского царя!

– И вам удалось осуществить это желание?

– Павел, я понимаю, что ты хочешь сказать. Это такая дерзость, за которую тебя следовало бы жестоко наказать. Но теперь не время сводить личные счеты. Я знаю, какие грязные сплетни ходили при заграничных дворах насчет законности твоего рождения; но ведь завистливые дворы рады сеять грязь повсюду. Но чтобы ты стал подбирать эту грязь!.. Однако отвечу на твой вопрос: да, мое желание осуществилось, я имела сына от русского царя, и этот сын – ты, Павел!

– Тогда еще менее понятно то унизительное положение, в котором вы держите меня! Разве я – ваш сын? Всякий чужой вам ближе, милее, чем я.

– Это не совсем так, Павел, но во многом виноват ты сам. Разве я не вижу, не чувствую злобы в каждом твоем слове, в каждой твоей мысли?

– Отгоните от себя своего злого духа, расстаньтесь с Потемкиным, поставьте меня во главе войска, дайте возможность действовать, и не будет сына почтительнее, чем я!

Екатерина II гордо выпрямилась, величественно повела взором в сторону Павла Петровича, и под этим взором он согнулся, съежился.

– Не дело сына указывать матери, кого ей любить, не дело подданного указывать своему государю, как ему поступать! – твердо и властно отчеканила монархиня. – Вы забываетесь, ваше высочество! Лишний раз убеждаюсь, что с вами говорить по-человечески нельзя. Если чувство сыновнего долга не подсказывает вам почтительности к матери, если вы ставите перед ней условия, то мне остается говорить с вами не как с сыном, а как с подданным, от которого я вправе требовать покорности. И этой покорности я добьюсь. Итак, согласны вы жениться, ваше высочество?

– Нет, ваше императорское величество, не согласен, – твердо произнес Павел Петрович.

– Ступайте к себе, и даю вам три дня на то, чтобы обдумать мое приказание. Предупреждаю: или жениться, или крепость и лишение престолонаследия. Ступайте!

Вернувшись к себе от матери, Павел Петрович сейчас же распорядился, чтобы ему немедленно разыскали Разумовского: он хотел во что бы то ни стало заставить графа драться с ним на дуэли. Но случаю было угодно, чтобы Разумовский утром этого дня уехал к приятелю в имение и вернулся поздно ночью. Дома, по возвращении, его ждала следующая записка, написанная собственноручно государыней:

«Как только вернешься и сие мое послание прочитаешь, не теряя ни одной секунды, отправляйся в Венецию в качестве моего посланника. Верительные грамоты и все прочее, до оного относящееся, получишь с курьером. Не медли и выезжай сейчас же, в какое бы время ни вернулся. Почему и как – сие узнаешь в свое время. Неизменно к тебе благосклонная Екатерина».

Когда великий князь узнал о назначении Разумовского посланником, он с зубовным скрежетом сказал:

– Все равно я отомщу!

II

Это было в то время, когда могущество Потемкина достигло своего апогея. Грабя и хватая деньги откуда попало, он сколотил такое состояние, которому позавидовал бы любой немецкий владетельный герцог. Все иностранные государи заискивали перед ним и осыпали его высшими орденами и денежными подношениями, которыми Потемкин никогда не брезговал. Что касается влияния на государственные дела и на императрицу Екатерину II, то оно было почти безгранично.

И Потемкин направлял его главным образом к одной цели: разжечь ненависть императрицы к наследнику до крайних пределов, довести их отношения до полного разрыва, внушить Екатерине II, чтобы она заключила Павла Петровича в крепость и лишила его прав на наследство. А тогда… тогда, пользуясь армией и могущественным орудием – деньгами, можно добиться желаемого и самому сесть на престол. Ведь удалось же это Годунову!..

В настоящий момент Потемкин рассчитывал построить разрыв между матерью и сыном на втором браке наследника. Он знал, насколько ненавистна наследнику мысль о браке, и более чем когда-либо настаивал на необходимости иметь продолжателя рода царствующей фамилии…

Вечером того дня, когда произошел вышеописанный разговор между Екатериной II и Павлом Петровичем, государыня вызвала к себе Потемкина.

– Я позвала тебя, Григорий, – сказала она, – чтобы снова посоветоваться с тобой. Ведь твой план потерпел крушение…

– Неужели? – испуганно спросил Потемкин. – Уж не разглядел ли его высочество, что письма поддельны?

– Нет, этого он не разглядел – где ему было! Но явное доказательство измены жены не заставило забыть ее, зато еще более внушило отвращение ко второму браку.

«Я так и знал!» – ликовал в душе Потемкин.

– Это отвращение настолько сильно в нем, – продолжала Екатерина II, – что он согласен скорее лишиться наследственных прав, чем последовать моему приказанию. Так что же делать, Григорий? Я и ума не приложу… Посоветуй же мне?

– Ваше величество, – ответил фаворит, – к чему давать советы, когда заранее знаешь, что им не последуют?

– Да почему?

– Потому что чувства матери всегда возьмут верх над гневом государыни!

– А что, по-твоему, надо сделать?

– По-моему, ваше величество, надо немедленно изготовить указ об аресте великого князя.

– Но у кого хватит смелости привести этот приказ в исполнение?

– У меня, ваше величество! – ответил Потемкин, положив руку на сердце. – Ведь надо рассудить так: кто не повинуется своему государю, тот бунтовщик. С бунтовщиками церемониться нечего… даже если таковым является родной сын… Вспомните Авессалома, ваше величество… Вспомните царевича Алексея и его судьбу; ведь императора Петра Великого недаром называли «мудрым»…

– Мне не хочется прибегать к таким решительным средствам, Григорий, не испробовав других…

– А у вас, ваше величество, имеются другие?

– Сейчас нет, но я хочу подумать на досуге. Ну, ступай, Григорий, помолись своему патрону, чтобы он просветил тебя!

– А говоря по чистой совести, ваше величество, я так и не удосужился узнать, кто мой патрон…

– Да ты язычник, Григорий! Твой патрон, милейший атеист, был Григорий, архиепископ турский, подвизавшийся в царствование Гильпериха и Фредегонды и принявший блаженную кончину в пятьсот девяносто третьем году!

– Может быть, ваше величество, может быть. Не смею спорить; но мне все-таки кажется, что здесь какая-то ошибка. Дело в том, что у меня, по моему глубочайшему убеждению, всегда была патронесса, а не патрон!

– Патронесса? Кто же именно?

– Екатерина… Анхальт-Цербстская! – с галантным поклоном ответил Потемкин.

– Ну, ступай уж, подлиза-мученик! – улыбаясь, сказала государыня. – Скажет тоже…

Но внутренне она была очень польщена – мудрую императрицу легче всего было поймать на маленьких, приятных глупостях.

Когда Потемкин ушел, Екатерина II послала за графом Никитой Ивановичем Паниным. Панин был воспитателем наследника и умел ладить с ним. Теперь, конечно, не приходилось рассчитывать на его влияние, но он все-таки хорошо знал характер своего бывшего питомца, а потому легко мог подать дельный совет.

Выслушав сообщение государыни о разговоре с Павлом Петровичем и мерах, предложенных Потемкиным, Панин неодобрительно покачал головой и промолвил:

– Нет, ваше величество, очень плохой, очень опасный совет подали вам! Как ни посмотри, с какой стороны ни подойди – ничего хорошего из этого не выйдет. Великий князь нетерпелив, порывист, вспыльчив, упрям, но внутренне он глубоко порядочен и честен.

– Но он ненавидит меня!

– Быть может, да, ваше величество, но даже если это предположение справедливо, то и такие чувства к вам, ваше величество, не заставят его изменить долгу вашего подданного. Предположите, что вы заключили его в крепость. Его высочество знает, что по законам Петра Великого, к членам императорской фамилии относящимся, с наступления шестнадцати лет он считается совершеннолетним, а следовательно, вправе до известной степени распоряжаться своей личной судьбой. И что же?

Сам он будет смотреть на свое заключение как на нарушение его прав – нарушение, которое как бы освобождает его от верноподданнических обязанностей. Россия – страна придворных заговоров, ваше величество. Сразу же после заключения великого князя образуется партия, которая начнет строить свои козни для его освобождения и вашего низвержения. Будь сейчас что-либо подобное, великий князь не только с негодованием отверг бы всякие предложения, но и потребовал бы примерного наказания дерзких. А тогда он будет считать себя вправе отдаться заступничеству бунтовщиков. Серьезная заваруха может произойти, ваше величество! Тут уж не безвестная княжна Тараканова, не вор-Емелька народ поведут, а законный наследник русского трона – законный, потому что никакие указы вашего величества не в силах будут уничтожить эту законность в глазах народа, общества и всей Европы. И что же? В лучшем случае мятежники будут разбиты, великий князь схвачен. У вас, ваше величество, не будет иного исхода, кроме его казни. Даже если Европа не вмешается в это дело, даже если Пруссия не двинет войск на защиту ближайшего родственника Фридриха – легко ли будет вам, ваше величество, омрачить свое светлое царствование казнью родного сына?

– Ты прав, Никита Иванович, это было бы ужасно, и пусть покарает меня Бог, если я хотела бы такого конца. Но ведь надо же что-нибудь сделать? Ведь надо же как-нибудь заставить великого князя жениться ради продолжения рода?

– Вот именно, ваше величество! Тут и заключается центр вопроса. Но если по отношению к великому князю принять суровые меры, то, в силу свойственного его характеру упрямства, его высочество ни в коем случае не пойдет на соглашение. Не спорю, может быть, найдутся люди, которым желателен и выгоден именно такой результат. Но он не выгоден ни России, ни его мудрой государыне. А потому всякие устрашающие средства, как опасные для государственного спокойствия и не достигающие своей цели, необходимо оставить.

– Но я пробовала говорить с ним мягко, любовно; я представляла ему государственную важность этого шага… Однако великий князь ничего не хотел слушать.

– В таком случае надо попробовать дипломатический путь. Нет такого человека, который не считался бы ни с чьим мнением. Великий князь, как это ни странно, во многом считается с мнением своего пажа Осипа. Этот последний очень уважает обер-гофмейстера двора его высочества, генерала Салтыкова, я же могу похвалиться дружбой этого генерала. Таким образом, я завтра же поговорю с Салтыковым, обещая ему награду и милость вашего величества; Салтыков воздействует на пажа Осипа, Осип выберет подходящий момент и уговорит великого князя жениться. И так мы добьемся своего без всяких неприятностей!

– Никита, ты себе представить не можешь, как я благодарна тебе! Передаю это дело всецело в твои руки. Действуй, и да благословит тебя Бог, а уж государыня не забудет!

Панину удалось в тот же вечер переговорить с Салтыковым и склонить его на свою сторону заманчивыми обещаниями.

Не теряя времени, Салтыков переговорил с Осипом, который был обязан ему представлением великому князю и относился к обер-гофмейстеру, посвященному в тайну его влияния на великого князя, с большим уважением. Осип, выслушав Салтыкова, согласился, что великому князю для его собственной пользы необходимо подчиниться желанию матери, и дал слово, что это дело будет устроено…

– Что это вы так грустны? – спросил на следующий день Осип, лежа по обыкновению у ног великого князя. – Сегодня вы кислее, чем всегда!

– Скиснешь тут, – угрюмо пробурчал великий князь, – когда мать во что бы то ни стало хочет женить меня!

– Женить? – с таким удивлением вскрикнул Осип, словно впервые услышал об этом. – Но на ком же?

– Этого я не знаю. Мне решительно все равно, кого она выбрала мне в невесты, потому что я твердо решил не жениться ни на ком и никогда.

– Но почему?

– Потому что, как я уже не раз говорил тебе, мое сердце неразрывными узами связано с твоим. Я не могу жить без тебя, Осип, ты мое единственное утешение!

– Это просто ребячество! – серьезно, почти строго ответил Осип. – Нельзя быть постоянно таким сентиментальным, безвольным. Кончится тем, что я окончательно разлюблю вас!

– Осип, Осип, вот как ты платишь мне за мое безграничное обожание!

– Милый друг, я ненавижу мечтателей, способных расплываться в сладеньком обожании. Я люблю борьбу, препятствия, бурю… Какую ценность может представлять для меня ваша любовь, раз мне и пальцем не надо шевелить, чтобы обладать ею? Вот если бы вы были женаты – о, тогда мне доставляло бы наслаждение бороться за вашу любовь с вашей женой, которая, наверное, будет молода и хороша. В самом деле, женитесь!.. Ваша женитьба будет мне очень на руку. Во-первых, я смогу, быть может, беззаветно полюбить вас, во-вторых, полюбив вас всецело, я, быть может, получу возможность избавиться от губительной страсти, которая терзает мне сердце.

– К кому?

– К человеку, который меня знать не хочет.

– Но кто он?

– А этого я вам не скажу, да и, Бог даст, вы никогда не узнаете. Ведь что в имени? Важен сам факт. Нет, если вы дорожите моей любовью, то ее вы можете приобрести только женитьбой. Вы должны жениться!

– Никогда!

– В таком случае нам придется расстаться.

– Черствое создание! – воскликнул великий князь. – И тебе не жаль меня?

– До сих пор было жаль, потому что меня удерживали около вас только жалость и сочувствие. Но я должен перестать уважать вас…

– Что такое? Перестать уважать?

– Разумеется. Разве можно уважать человека, который до того дрябл, что перестает отличать честное от бесчестного? Скажите, считали бы вы себя честным, если бы взяли да подарили Россию какому-нибудь немецкому родственнику? Едва ли! Вы сказали бы: волей Бога я поставлен держать кормило власти в стране; нельзя дарить то, что дано нам свыше, и как нельзя дарить мать, жену, так нельзя дарить и скипетр. Но, отказываясь жениться, вы дарите страну иностранцам. Кто будет царствовать после вас? У вас нет ни брата, ни сына. Впрочем, что я говорю о царствовании? Разве до этого дойдет дело? Вас посадят в крепость, Потемкин подмешает вам чего-нибудь в питье, вы «скоропостижно» скончаетесь, а на престол ваших предков после смерти императрицы Екатерины воссядет… Потемкин!

– Никогда! – с бешеной злобой закричал Павел Петрович.

– Уж не вы ли помешаете ему? Разве помешали вы ему быть теперь главой всего государства на деле? Нет! Ну, так вы не помешаете ему стать ею и по имени.

Павел Петрович вскочил с места и выбежал из комнаты, громко хлопнув дверью. Осип из окна видел, как он быстрым шагом шел по дорожкам сада. Его лицо было искажено и подергивалось судорогой; поднятой палочкой он сбивал головки цветов, словно это были головы врагов.

Через несколько минут великий князь вернулся в комнату, значительно успокоившись.

– Осип, – сказал он, – дашь ли ты мне слово, что не бросишь меня, если я последую твоему совету и женюсь?

– Я останусь при вас до тех пор, пока вы сами не пресытитесь мною и не удалите меня!

– Хорошо, – сказал Павел, привлекая Осипа к себе и целуя его, – пусть будет так!