355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эдуард Мария Эттингер » Аттила России » Текст книги (страница 2)
Аттила России
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 03:37

Текст книги "Аттила России"


Автор книги: Эдуард Мария Эттингер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

В свою бытность в Валахии Потемкин увидел на улице девочку-цыганку Бодену, и она с первого взгляда пленила его своей фантастической красотой и экзотическим танцем, который она исполняла под мерные удары бубна. Потемкин навел справки, узнал, что Бодена принадлежит старому, уродливому греку, купил ее и в качестве своей крепостной увез в Россию. В первое время он старательно скрывал от императрицы свою связь с Боденой, но – шила в мешке не утаишь! – это скоро стало известным императрице. Впрочем, Екатерина Алексеевна, не похожая на других царственных подруг, только посетовала, что «одноглазый Купидон», как прозвали Грица при шведском дворе, терпит вызывающее и наглое обращение с собой этой «распутной девки».

А Бодена действительно вымещала на Потемкине все то, что пришлось потерпеть от него другим женщинам.

Он окружал ее чрезвычайной заботливостью и вниманием. Так, зная, что Бодена страшно любит виноград и арбузы, он командировал своего адъютанта Бауэра в Крым за виноградом; второй курьер был послан в Венгрию за арбузами для «смуглянки-ведьмы», как Гриц называл Бодену. Он приказывал набивать ее матрас свежими розовыми лепестками, говоря, что «подобное тело не заслуживает иного ложа, кроме роз». Он выписал из Парижа и Лондона двух знаменитейших художников, которые по его приказанию нарисовали ему пляшущую Бодену во всевозможных позах.

А она… она издевалась над ним, капризничала, высказывала ему в лицо горькие истины. И, грозный для всех, Потемкин был мягче воска и покорнее собаки в руках капризной цыганки.

Окружающие склонны были видеть в этом следствие особых чар. И действительно – стоило светлейшему выйти из себя от дерзких причуд этого полуребенка-полуженщины, как она хватала бубен и принималась вертеться перед князем в прозрачных, развевающихся одеждах. И Потемкин смирялся. Так продолжалось до тех пор, пока…

Но читателю, интересующемуся судьбой Потемкина и Бодены, мы предложим обратиться к дальнейшим страницам нашего романа.

Часть первая. О безумном комаре и непокорной цыганке

I

Стоял чудный весенний день. По Павловскому парку медленно шла, прогуливаясь, парочка, казавшаяся живым олицетворением самой беспросветной скуки. Мужчина громко позевывал, потом принимался насвистывать сквозь зубы грубую солдатскую песенку; дама с грустной рассеянностью посматривала по сторонам, и умоляющий взгляд ее скорбных прекрасных, лучистых глаз обращался к спутнику только тогда, когда ему вдруг приходила в голову мысль заняться образованием одной из покорно следовавших за ним собак, что неизменно влекло за собой свист нагайки, жалобный визг собаки и грубые проклятия учителя.

Это были наследник русского престола, великий князь Павел Петрович, и его молодая супруга – великая княгиня Наталья Алексеевна.

Жертвы политики, чуждые друг другу и сердцем, и симпатиями, втайне досадовавшие друг на друга за несчастную судьбу[2]2
  Павел Петрович в свой первый брак вступил 29 сентября 1773 года. Наталья Алексеевна до принятия православия носила имя Вильгельмины и принадлежала к Гессен-Дармштадтскому дому.


[Закрыть]
, которая свела их вместе, они в самые первые дни своего брака вполне исчерпали все то немногое, что могла им дать совместная жизнь. Приходилось жить в почетной ссылке (им отвели для житья Павловский дворец), никого не видеть, кроме одних и тех же надоевших лиц свиты, не всегда симпатичных и зачастую вызывавших подозрение в шпионстве – словом, «первому дворянину государства» жилось хуже, чем последнему из его будущих подданных.

Единственным развлечением, доступным обоим августейшим супругам, были прогулки по парку в чудные дни ранней весны. Великому князю уже порядком надоели лошади и собаки, в обществе которых он проводил долгие дни, а великая княгиня не имела и этого. Поэтому они оба обрадовались возможности наслаждаться меланхолической красотой оживавшего парка.

Но сегодня прогулка по парку, завтра та же прогулка по тем же аллеям, то же самое и послезавтра, и на будущей неделе, и в следующем месяце, и так, может быть, на долгие годы – нет, это было так скучно, так убийственно тоскливо, что казалось – вот-вот не хватит больше терпения, и пойдешь на что угодно, лишь бы избавиться от столь невыносимого положения.

Вдруг великий князь прервал свои безрадостные думы и, сделав жене знак соблюдать тишину и осторожность, взял ее за руку и стал тихонько подкрадываться к старому ветвистому дубу, около которого в задумчивой позе стоял какой-то молодой офицер с карандашом и записной книжкой в руках.

Подкравшись к нему вплотную, Павел Петрович вдруг хлопнул его по плечу и спросил:

– Что ты здесь делаешь, приятель?

Офицер, не заметивший приближения великокняжеской пары, вздрогнул и испуганно обернулся. Узнав великого князя, он почтительно вытянулся в струнку и ответил, отдавая честь:

– Записываю кое-какие мысли, ваше высочество!

– А ну-ка, юный герой, давай используем это приятное совпадение! Милая Наташа, – обратился он к жене, – этот молодой человек, как ты можешь видеть по носимому им мундиру, состоит поручиком моей гвардии. Но у него имеется еще кое-что, чего ты по мундиру не увидишь. Действуя против мятежных сил бунтовщика Пугачева, имеющего дерзость выдавать себя за моего покойного отца, сей юный вояка выказал незаурядную храбрость, за что и поплатился серьезной раной. Ты думаешь, это – все? Как бы не так! Природа, знаешь ли, уж если кого взлюбит, так осыпает своими щедротами без всякой меры! Представь себе, он пишет, как говорят, весьма недурные стишки! Так сказать, Марс и Аполлон, соединившиеся в одном человеке!

– Вашему высочеству благоугодно шутить…

– Да нисколько, нисколько, милейший! Моя жена, которая, как истинная немка, любит больше всего на свете поэзию, сгорает желанием познакомиться с российским Пиндаром и его творениями. Так вот, от ее имени приказываю тебе неукоснительно явиться сегодня ровно в девять часов. Выпьешь с нами чашку чая, а если вашей милости угодно будет, так, может, почтите нас прочтением ваших поэтических творений?

– Присоединяюсь к просьбе мужа, – сказала великая княгиня с очаровательной улыбкой, – и заранее радуюсь тому наслаждению, которое вы доставите нам своей поэзией. Обещаем вам, что превратимся в слух и священный трепет!

Офицер молча поклонился; он был и смущен, и польщен, и что-то сладостное загорелось в его груди при виде этой молодой женщины с таким ангельским лицом и дивным голосом.

– Ну-с, так до вечера. Смотри, я не люблю неаккуратности – ровно в девять! А теперь – направо кругом марш! – скомандовал окончательно развеселившийся Павел Петрович.

Молодой человек, мечтательно смотревший вслед удалявшимся, был Гавриил Романович Державин – поэт, оставивший неизгладимый след в русской литературе и вместе с Жуковским подготовивший блестящую плеяду таких гигантов, как Пушкин, Лермонтов, А. Толстой и прочие, трудами которых русская поэзия приобрела мировое значение. Впрочем, и самого Державина впоследствии оценила вся Европа, его ода «Бог» была переведена на все европейские языки.

Но теперь мы застаем его в самом начале поэтической карьеры, когда его имя, как художника слова, еще не прогремело по России.

Как говорил великий князь своей жене, в первом походе против Пугачева Державин проявил мужество и храбрость, был тяжело ранен. Вернувшись в Петербург, он обратился к покровительству всемогущего Потемкина, и тот благосклонно принял его под свое крылышко. Конечно, Потемкин никогда ничего не делал даром: он знал, что Державин «пописывает», поэты в те времена были еще редкостью, а ничто так не улыбалось могущественным особам, как возможность «быть воспетым „нельстящей“ лирою Пиндара». Словом, Державин по приезде в Петербург даже поселился в доме Потемкина, который настоятельно советовал поэту бросить военную службу и перейти на гражданскую.

Пока Державин колебался, не зная, на что ему решиться, он имел счастье, или, вернее – несчастье, произвести впечатление на Бодену, «смуглянку-ведьму» своего могущественного покровителя. Цыганка с такой безумной страстью влюбилась в Державина, что ему приходилось призывать на помощь всю силу характера, чтобы не поддаться чарам этой новой жены Пентефрия. А Бодена, со своей стороны, дала себе торжественную клятву, что она во что бы то ни стало сломит целомудрие этого Прекрасного Иосифа.

Тогда сердце Державина было еще свободно, и он противился заигрываниям цыганки только потому, что боялся навлечь на себя неприятности. Но когда ему пришлось увидеть великую княгиню Наталью Алексеевну, он сразу понял, что отныне может жить только ею и только для нее.

– Как она прекрасна! – сказал Державин, задумчиво смотря вслед удалявшейся великой княгине и благословляя случай, давший ему возможность говорить с нею. – Господи Боже мой, жить для нее, служить ей, сделать ее своей музой – какая прекрасная цель жизни! – Он упал на землю и поцеловал то место, где стояла перед тем Наталья Алексеевна. – Божество мое! Мое вдохновение!

Он снова достал записную книжку, уселся под деревом и принялся с лихорадочной быстротой вписывать что-то.

В самый разгар работы к нему тихо подошла какая-то женщина. Это была Бодена, смуглая цыганка. Она приникла к плечу Державина и тихо шепнула:

– Милый Гаврюша, что ты там пишешь?

– Стихи к моему высокому, недостижимому божеству!

– А как зовут твое божество?

– Этого ты никогда не узнаешь, назойливая коза! – ответил Державин, после чего, бросив презрительный взгляд на цыганку, повернулся и ушел.

Бодена долгим взглядом проводила его. Когда он скрылся из вида, она с рыданиями упала на землю и, всхлипывая, пробормотала:

– Я люблю его, а он… он ненавидит меня!

II

Вечером того дня, когда Державин был столь оригинальным образом представлен великой княгине, он появился в великокняжеской приемной как раз в тот момент, когда большие английские часы звонко пробили девять. Его сейчас же приняли. Великая княгиня Наталья Алексеевна встретила его со всей прирожденной грацией и благоволением народившейся симпатии.

– Добро пожаловать, господин Державин, – сказала она ему по-французски. – Мой супруг сейчас появится и присоединится к нам, авось тогда вы сдержите ваше любезное обещание… Или вы не давали никакого обещания? Но мне показалось, будто я прочла в ваших глазах приятное «да»… Словом, надеюсь, что вы прочтете нам что-нибудь из своих произведений, чем доставите нам огромное удовольствие.

– Ваше императорское высочество, я позволил принести с собой несколько безделушек, написанных только что под впечатлением милостивых слов, сказанных мне вашим высочеством в парке… Но это именно «безделушки», недостойные вашего высокого внимания.

– Вы чересчур скромны…

– А я кажусь себе, наоборот, чересчур дерзким, раз осмеливаюсь утруждать ваш слух.

– А скажите, к какому именно роду поэзии чувствуете вы наибольшее тяготение?

– Мне больше всего нравится высоко парящая ода или безмятежно щебечущая любовная песенка.

– Иначе говоря, вы лирик. Ну, а скажите: был ли в России поэт, похожий по характеру творчества на нашего Клопштока[3]3
  Клопшток (1724–1803) – выдающийся немецкий поэт; религиозно-мистическая поэма «Мессиада» принесла ему громкую славу.


[Закрыть]
?

– Единственный, кто может сравниться с ним, это Ломоносов.

– Ломоносов? В первый раз слышу это имя! Кто это?

– Ломоносов, ваше высочество, был сыном простого архангельского крестьянина. Движимый жаждой учения, он убежал в Москву, где поступил в училище. Однажды он встретился с девушкой, которая показалась ему краше утреннего солнца, благоуханнее весны, ярче безоблачного летнего дня. Этого ангела красоты и кротости звали так же, как, должно быть, зовут всех ангелов на земле и на небесах. Ее звали… Натальей!..

Великая княгиня слегка покраснела и смущенно потупила взор.

Между тем Державин продолжал:

– Вид этой чаровницы решил судьбу Ломоносова: он стал знаменитым поэтом, отцом русской поэзии!

– А что сталось с его музой?

– Она принадлежала другому; судьба преследовала ее, она падала все ниже и ниже и умерла в госпитале, как нищая.

– А Ломоносов?

– Он поднимался все выше и выше, достиг славы, почета, преклонения и умер, оплакиваемый всей Россией.

– В следующий раз принесите мне почитать что-нибудь из его стихотворений.

– С наслаждением. Я позволю себе, ваше высочество, прочитать вам именно те, в которых он воспевал красоту своей Натальи.

– Хоть она и умерла в таком несчастье, но я завидую ее судьбе; разве может быть что-либо слаще жребия стать музой знаменитого поэта, быть Беатриче Данте, Элеонорой Тассо, Натальей Ломоносова…

В этот момент в комнату вошел великий князь.

– Доброго вечера, Гавриил! – воскликнул он. – Ну, Наташа, разве я не аккуратен? Как сказал, что приду в девять…

– Так и пришел в половине десятого! – смеясь, договорила за него великая княгиня.

– Это как будто звучит упреком, Гавриил, а?

– О, нет, ваше императорское высочество, нисколько! – поспешил ответить Державин.

– Мы говорили перед твоим приходом о поэзии, – сказала великая княгиня, желая переменить разговор, – и мне удалось узнать со слов господина Державина о существовании русского Клопштока.

– Не сердись на меня, Наташа, если я чистосердечно признаюсь тебе, что не имею чести знать ни русского, ни французского Клопштока.

– Моему супругу, – смущенно улыбаясь, сказала Наталья Алексеевна, – нравится представляться невежественнее, чем он есть на самом деле, мы говорили о Михаиле Ломоносове. Держу пари, что ты знаешь его.

– Как ты сказала? Ломоносов… Михаил? А в каком полку он служил?

– Милый Павел! Ну, к чему…

– Не сердись, не буду, не буду. Но я и в самом деле знаю Ломоносова только понаслышке. Знаю, что это был поэт, но мне никогда не приходилось читать его произведения. Черт возьми! Нашему брату, милейший Гавриил, приходится заниматься более серьезными делами.

– Например, дрессировать охотничьих собак, – заметила великая княгиня с поддразнивающей улыбкой.

– А что ты думаешь! По-твоему, это легко? Это, матушка, потруднее, чем стишонки кропать! Ну, да будет об этом. Скажи, Гавриил, ты принес с собой стишки?

– Я никогда не позволю себе забыть приказание вашего высочества!

– Это похвально, Гавриил Романович! Повиновение – вот первейшая обязанность каждого верноподданного. Все остальное не так важно. А главное – повиновение, повиновение и повиновение! Пожалуйста, ваше высочество, прикажите подать чай, мне хочется пить.

Великая княгиня позвонила. Через минуту на столе был сервирован чай.

– Час тому назад из главной квартиры пришли донесения главнокомандующего, – заговорил Павел Петрович. – Проклятый бунтарь Пугачев, должно быть, продал душу черту. Число его приверженцев возросло до шестнадцати тысяч. Мерзавец отбил тридцать шесть пушек и овладел Казанью; он перебрался через Волгу и двигается на Москву. Если бы мать поставила меня во главе войск, бунтовщик уже давно был бы разбит и пойман. По-моему, ее генералы, исключая одного только Суворова, не стоят понюшки табаку: им не хватает ни храбрости, ни талантов. А ты что скажешь об этом? – спросил он Державина.

– Я не считаю себя вправе высказывать какое-либо суждение по этому поводу, – ответил тот.

– Э, да ты, как я вижу, из подлиз будешь! Ну, братец, я люблю, когда человек настолько смел, что решается всегда и открыто высказывать свое мнение, раз его об этом спрашивают. Кстати, что ты думаешь о Потемкине?

– По-моему, ваше императорское высочество, генерал Потемкин – очень крупная величина. Это большой полководец.

– Это говорят все, да только я знаю, почему так говорят… А по-моему, будь он таким храбрым и талантливым полководцем, как его рисуют, так не стал бы он сидеть сложа руки, когда отечество в опасности. А он себе спокойно забавляется со своей смуглянкой-ведьмой, которую любит больше военной славы и даже, с позволения сказать, больше моей матушки. Да, съела мамаша гриб благодаря этому кривоглазому Адонису!

– Но, помилосердствуй, милый Павел, как можно!.. – остановила мужа великая княгиня.

– Да что там еще «можно» да «нельзя»! Я с ума схожу от бешенства при мысли, что должен быть сыном такой матери… матери, которая отстраняет меня от участия в государственных делах, держит меня в ссылке на положении мальчишки, тогда как я чувствую, что я созрел и готов встать на борьбу за спокойствие и счастье отечества!

– Милый Павел, ее величество просто щадит твое слабое здоровье! – заметила великая княгиня.

– Я не желаю, чтобы меня щадили! Мне предстоит быть государем великой страны, и я хочу, чтобы народ уже теперь привык уважать меня, привык видеть во мне достойного сына своего отца!

– Придет время, когда вы, ваше императорское высочество, докажете всей нации, что прежде всего вы любите отечество! – произнес Державин.

– Хорошо тебе говорить, Пиндар, а я просто прихожу в отчаяние от этого вынужденного бездельничания. Лучшие годы моей жизни уходят впустую…

– Терпение, милый Павел, только терпение! Ты еще молод и быстро наверстаешь потерянное время. Но перестанем говорить об этом, – сказала великая княгиня. – Давайте скроемся от житейских волнений в сладкое царство чистой поэзии! Господин Державин, прочтите же нам что-нибудь из своих произведений!

– Женщины, брат, страшно любопытны! – обратился к поэту Павел Петрович. – Ничего не поделаешь – прочитай нам что-нибудь красивое и навевающее тихие грезы. Ну-с, я весь внимание!

Смущаясь, краснея, страшно волнуясь, Державин достал несколько листочков бумаги и стал читать сначала дрожащим, а потом окрепшим голосом стихотворение о мирте. Это деревце за красоту было избрано царицей. И вот царицу против ее воли, ради политических целей, обручили с холодным лавром. Царица была далеко не радостной невестой: она стала хиреть и вянуть. Но прилетел из далеких стран соловей, пленившийся ее красотой, и, упав к ногам умирающей невесты, «плакал, пел, молился, молился, плакал, пел», пока не тронул сердца красавицы. И тогда

 
Стыдливая невеста
Вскричала: «Я твоя!»
Тот мирт – моя Прелеста,
А соловей тот – я!
 

– Слушай-ка, соловей, – сказал Павел Петрович, – а знаешь, ведь это положительно недурно! Сентиментально, слащаво, но все-таки очень хорошо. Впрочем, я мало понимаю в поэзии… что скажешь ты, Наташа?

– Это так хорошо, что я почти готова завидовать той, которой увлекся столь сладкоголосый соловей…

– Ей-Богу, я никогда не поверил бы, что ты способен писать подобные стишки! – воскликнул наследник престола. – А ну-ка, еще что-нибудь!

Одобренный милостивыми словами великокняжеской пары, Державин прочел новое коротенькое стихотворение, в котором говорилось о некоем позлащенном солнцем таинственном плоде, который зреет и спеет только для «нее», ибо «она» – то солнце, которое пробудило в нем жизнь:

 
Тот плод – исполнен счастья —
Биет в моей груди…
Со мною на две части
Его ты раздели!
 

– Молодец, соловей! Отлично нащелкиваешь! Только странные вы люди, господа поэты! Голова у вас, что ли, не так устроена, как у нас, грешных, а не понимаю я, почему это вы всегда таким мудреным языком говорите! Почему у тебя в груди бьется не сердце, а какой-то плод.

– Милый Павел, ты, конечно, шутишь, но ведь совершенно ясно, что поэт под этим плодом понимает именно сердце, созревающее для любви под лучами солнца взглядов своей милой, – заметила Наталья Алексеевна.

– Ого! Да и ты, никак, у меня поэтесса? Ну, хорошо! Но если у Державина в груди не яблоко, а действительно сердце, то как же это он ухитрится делить его на две части?.. Ну, не буду, не буду, – засмеялся великий князь, встретив полный укоризны, молящий взгляд супруги, – я просто шучу… Очень мило! Только вот что: Бог троицу любит, а потому прочти-ка нам еще что-нибудь, да и довольно на сегодня, потому что все чрезмерное вредно… даже соловьям, миртам и позлащенным плодам!

Державин прочел третье стихотворение:

 
Свет узрев, комар безумный
На погибель полетел —
Мыслил он, что отблеск лунный,
С туч исторгнутый, узрел.
Свет огнем жестоким пышет…
Миг! Следа от крыльев нет!
И безумный еле дышит…
«Я люблю тебя, мой свет!» —
Шепчет бедный, умирая
У престола красоты…
Кто комар? Того не знаю…
Ну, а свет тот? Это – ты!
 

– Молодчина, безумный комар, совсем молодчина! – воскликнул великий князь, разражаясь аплодисментами. – Ишь ты, плут какой! Смотри, Гавриил, если моя почтенная мамаша услышит, как ты читаешь свои стихи, то ты сразу составишь себе карьеру. Ведь она любит безумных комаров… вершков двенадцати ростом!

– Вы – истинный поэт, – обратилась к Державину великая княгиня, стараясь замаскировать бестактную выходку великого князя, – у вас непритворное, горячее чувство, вы легко владеете рифмой и полны глубоко поэтических образов. Работайте над собой, шлифуйте свою музу! Такие люди, как вы, нужны каждой стране!

– Правда, правда, Гавриил, продолжай работать! Конечно, всякой стране нужны прежде всего хорошо выученные солдаты и дельные чиновники, но и поэты… отчего же! Работай, Гавриил! Правда, сейчас я ничем не могу наградить тебя – ведь я только великий князь, сын мудрой и великой Екатерины! Но погоди, придет мое время! До свидания, спасибо тебе, Гавриил Романович.

Поэт сейчас же откланялся. Великая княгиня милостиво протянула ему руку для поцелуя, и когда он, задыхаясь от счастья, приник к ней почтительным поцелуем, она сказала с мечтательным видом:

– «Кто комар? Его я знаю. Ну, а свет тот? Это – ты!» Ведь так, кажется?

– Простите, ваше императорское высочество, немного не так: «Кто комар? Того не знаю».

– Вот как? – сказала великая княгиня и продолжала с тонкой, кокетливой улыбкой: – А мне почему-то казалось, что именно… его я знаю.

Державин вспыхнул до ушей. Великая княгиня продолжала:

– До свидания, Гавриил Романович! Надеюсь, вы еще не раз почитаете нам свои произведения. Я очень благодарна вам; давно я не слышала ничего более изящного и красивого!

Вернувшись к себе домой, Державин дал волю своим чувствам:

– Божество мое! Светоч моей жизни! Ты оценила мои вирши, ты поняла, что только тобой и для тебя писал я их! Ты похвалила их… Да не коснутся же эти стихи ни взора, ни слуха низменных людей!

Он достал три листика, на которых были написаны прочитанные великой княгине стихи, нежно поцеловал их и благоговейно сжег на свечке.

И в этот день не было человека счастливее гвардии поручика Державина!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю