Текст книги "Обогнувшие Ливию"

Автор книги: Эдуард Маципуло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Астарт хищно улыбнулся в предвкушении мести. Бывшие пленники Ликса искали в темноте камни и палки для предстоящей драки. Мекал первым увидел Агенора: кормчий выполз из вороха тряпья и тянулся к забытому кем-то из солдат кинжалу.

– Адон Агенор ожил! – Мекал, а за ним и все бросились к трапу.

Солдаты схватились за мечи. С помощью весел всех ликситов побросали в воду.

Астарт обнял хрупкое тело кормчего.

– Знать, любит тебя Меред и ждет!

– Слава адмиралу! – вскричал Рутуб.

– Слава! – полсотни глоток окончательно разбудили Ликс.

Чтобы избежать погони, финикияне потопили те немногие суда, что стояли у пристани, и устремились вниз по течению Ликса в океан.

Пахнуло океанским простором. Седые звезды призывно мерцали, маня в подлунные дали. Бурунный след за кормой полыхал холодным пламенем.

Гребцы пели, налегая на весла, радуясь свободе, ночной свежести, привычной матросской работе. Агенор, сидя на площадке кормчего, слушал знакомую с детства песню, вдыхал запахи моря и переживал сладостное волнение.

Познакомившись с гостеприимством местных царьков, путешественники благоразумно обогнули морем подвластные Карфагену крупные ливифиникийские города Арембис, Мелитту, Акру, Гиту, Карион-Тейхос…

Достигнув лесистого мыса Солоэнт, хорошо известного мореходам Средиземноморья, сделали привал на несколько дней.

Перед Столпами Мелькарта вошли наконец в попутное течение. Помолившись на близкую Иберию, точнее, на Гадес, где покоился гроб Мелькарта, благополучно миновали знаменитый пролив и увидели окутанный туманами желанный берег земель обетованных. Отсюда, от Столпов, начиналась привычная жизнь, стиснутая рамками жреческой морали и волей могущественных правителей. Отсюда начинались великие державы, мировая торговля и мировые войны.

Часто встречались караваны судов. Финикийская речь звучала на корабельных палубах и рыбачьих лодках, на причалах тирских, библских, сидонских факторий, на улицах городов карфагенских провинций, вбирая богатство языков соседних народов: нумидийцев, артабров, кантабров, лузитанцев…

Близость Карфагена угадывалась в пьяных возгласах на палубах встречных кораблей, в дуновении берегового бриза, пахнущего сырыми кожами, молодым вином, сильфием, фимиамом деревенских храмов, в обилии боевых галер в каждом порту, оберегающих покой купеческой державы западных семитов.

Астарт становился все беспокойней, хотя внешне не подавал вида. Но друзья отлично понимали его состояние. Саркатр все чаще пел и играл на систре. Ему подпевали все, даже Ахтой. Оправдываясь, мудрец разглагольствовал о любви Осириса и Имхотепа к музыке, вспоминал предания Иудеи, в которых еврейский царь Давид, тот, что победил Голиафа, играл на арфе и пел свои псалмы, услаждая слух легендарного старца Саула.

Но Астарта невозможно было расшевелить. Вечерами он подолгу смотрел в море, следил за полетом птиц, размышлял.

Показались первые виллы и дворцы Магары, предместья богачей Карфагена. Пальмы и сосны, будто на тирском берегу, шумели, ловя ветер. Живое солнце запуталось в хвое милых сердцу пиний.

Лицо Астарта покрылось едва заметной бледностью. Пальцы сжали кромку борта.

Вскоре показались высокие городские стены, переходящие у моря в головокружительный обрыв. По плоскому гребню каждой из них могла во весь опор промчаться колесница. Белокаменная Бирса, карфагенский кремль и храм Эшмуна на самой высокой его возвышенности празднично сияли в голубизне африканского неба, крича на весь мир о величии, великолепии, богатстве.

Астарт резко отпрянул от борта и скрылся в каюте кормчего. Мекал, волнуясь, сдерживал рулевое весло, и Агенор негромко подсказывал ему.

– Убрать парус! – прозвучал торжествующий мальчишеский голос.

Крупная птица с коричневым оперением ринулась с высоты в мелкую зыбь гавани.

– Олуши рыбу ловят рядом с веслами, – сказал Рутуб, сверкая белками глаз, – хорошая примета!

ГЛАВА 59
Карфаген

Центральная площадь Карфагена. Крупнейший пунический базар и форум. Неумолчный глухой шум центральной площади слышен был в каждом уголке столицы, во всех предместьях и пригородах.

Только древние могли создавать подобные гигантские базары: мир нуждался в связях, а государство еще не могло их обеспечить. Поэтому народы общались через базары.

– Неужели все они купцы? – удивлялся Анад. Он стоял на груде слоновых бивней, вынесенных для продажи, и разглядывал из-под ладони бурлящую площадь.

– Все они жулики, – угрюмо отозвался Рутуб, подсчитывая барыши, – и когда успели обсчитать, не пойму. Ведь смотрел в оба!

То, что мореходы имели слоновую кость, было заслугой старшины гребцов. После Колесницы Богов они повстречали племя, деревни которого использовали бивни для заборов. Рутуба осенило заменить бивни деревянным частоколом. Ливийцы остались довольны.

Вокруг штабеля бивней вились, как мухи, стайки купцов-греков, этрусков, балеаров и, конечно, финикийцев. Но греков было больше. Оживление греческого мира явно чувствовалось даже здесь, в далеком Карфагене.

– Что говорит эта обезьяна! – разозлился Рутуб. Саркатр понимал немного по-гречески.

– Рыхлая кость, говорит.

– Плюнь ему в ноздри за это.

– Не буянь, – строго сказал Астарт. Он сидел неподалеку под тростниковым навесом вместе с остальными мореходами. – Самое же лучшее ты припрятал.

Фага торговался с хозяевами продовольственных лавчонок.

– Разве это рыба? – Он с возмущенным видом нюхал жабры свежевыловленного тунца. – Пахнет кислым, слизь на чешуе, брюшко мягкое – кто позарится на падаль? Эй, люди, слышите, здесь продают падаль! В последний раз говорю: полталанта серебром за эту маленькую кучку. – Фага указал на огромную груду съестных припасов, все необходимое для дальнейшего плавания.

Предупреждая возмущение торговцев, повар не давал им раскрыть рта:

– Разве это мука? Пахнет полынью, хрустит на зубах и горька, как помет крокодила. А это баранина? Гнилье! В бульоне не отыщешь и капельки жира, одни грязные лохмотья и запах… О боги! Не дайте мне задохнуться, когда я буду есть суп из этого мяса! А посмотрите, какое молоко я беру у вас! Сплошная водичка! О! И синева по краям – конечно, снятое, да еще разбавленное! – Фага ткнул кувшином в гневное лицо торговца, расплескав густое, желтовато-жирное молоко.

Вопли Фаги разгоняли покупателей. Торговцы в конце концов уступили, осыпав повара всеми известными человечеству проклятьями.

Фага сиял.

– Астарт! Что бы вы делали без меня, ума не приложу. Умерли бы, наверное, все до одного с голоду еще в Красном море.

– Не появляйся один на базаре, они запомнили тебя.

В толпе купцов у штабеля, появились Мекал и Ахтой.

– Удача! – крикнул юноша.

Ахтой, отдуваясь, сел рядом с тирянином.

– Пока я раздумывал, что говорить, Агенор взял на себя смелость и выложил все подробно, как проходило плавание. Жрецы записывали, не веря ни слову. Зато вельможи адмиралтейства, морские знаменитости, смекнули, что это истинная правда.

– Где сейчас Агенор?

– Его вручили лучшим лекарям Карфагена. И еще: царь Магон обещал принять Агенора, когда позволят государственные дела. Магон ведет войну с Сардинией и ливийскими племенами пустыни. Говорят, он хочет подарить кормчему слона, на котором можно ездить, как на муле. Карфагеняне – единственный народ в Ливии, приручивший слонов… Ну, а ты был в храме Танит? Видел ее?

– Нет, не был.

– ?!

– Эх, Ахтой. Я ее готов утащить хоть из преисподней, но…

– Что «но»?

– Небо убьет ее, если мы снова будем вместе. Наши одежды море выбросило порознь…

– Какое вам дело до неба и оракулов судьбы? У вас же любовь, любовь редкая среди смертных, – мудрец запнулся, о таких вещах он предпочитал обычно не говорить, – ради Ларит, лучшей из женщин… Поверь: боги не в силах помешать ни вам, ни другим. Все кары богов – это кары людей или обстоятельств… Кажется, мне известна истина истин…

Астарт с нежностью обнял египтянина.

– Когда-то я думал так же.

– Я знаю. Но вспомни, когда изменились твои мысли.

– Знаешь, у колдунов гремящей радуги я подумал, неплохо бы встретиться еще раз с Эшмуном.

– А сейчас?

– Я понял, что это бесполезно. Я его могу убить прикосновением пальца, как он когда-то. Я его могу изуродовать, издеваться над ним… все что угодно. Но боги от этого не исчезнут, и вера в них – тоже.

– Пойдем к Эшмуну.

Эшмун Карфагенский еще более обрюзг и пожирнел, Весь его облик – сытое довольство.

– Кто из вас осмелился клеветать на Пылающее Божество? – живой бог с откровенной неприязнью разглядывал мореходов. – Кто осмелился утверждать, что длина тени может уместиться под ногами, что зенит Светила может перемещаться по небесной тверди?

Астарт подошел к Эшмуну.

– Я осмелился утверждать.

Свита живого бога, вельможи и уродцы, брызнули по углам сумрачного огромного зала, в котором гуляли сквозняки, шевеля тонкие занавеси на стенах и у алтаря.

– Матрос, видишь этих калек и уродов. Их сделало такими мое слово.

– Убить легче, чем родить. Исцелить трудней, чем изуродовать.

Астарт попал в точку: Эшмун мало кого излечил за свою жизнь.

– Слушай меня внимательно, несчастный: Сияющий Хаммон, Пылающий Хаммон, подобный Хаммону, жаркий, как светило Хаммона, медная сковородка на углях, жар, огонь, пламя, дым, пламя, пламя, пламя, раскаленный щит в огне, раскаленный, раскаленный, раскаленный, как Хаммон, и раскаленный гвоздь у меня в руке!

Астарт сам протянул руку. Но прикосновение жирного пальца Нового Эшмуна не породило боли, не оставило ожога, как прежде.

Астарт иронически улыбнулся и поймал за мантию отпрянувшего Эшмуна.

– А теперь попробую я.

Испуганный Рутуб зашептал на ухо Саркатру:

– Бежать надо.

Астарт медленно сдавливал пальцами выщипанный череп жреца. Потрясенная жертва все более возбуждалась, шумно дыша и отвечая нервной дрожью на малейшее движение пальцев Астарта.

Наконец взгляд живого бога остекленел, челюсть отвисла.

– Чудо! – шептали мореходы.

– Злой Мот в его пальцах, – шептали вельможи.

– Еще один Эшмун, – шептали уродцы.

– Золотые руки! – шептали купцы.

– То наследие Ливии, – прозвучал спокойный голос Ахтоя.

ГЛАВА 60
Башня отшельниц

– Вот здесь, – прошептала танцовщица, – это и есть Башня Святых Отшельниц.

За купами темных пиний полыхали огни храма Танит, слышались возбужденные голоса, музыка, звон цимбалов. Астарт запрокинул голову и с трудом различил в звездном небе темную громаду, казалось нависшую над храмовым садом.

«Нужно торопиться, пока не взошла луна…» – подумал он и, вытянув перед собой руку, шагнул вперед. Повеяло теплом нагретого за день камня, пальцы его коснулись шероховатой круглой стены.

– О Баалет, что он хочет делать?! – танцовщица прикрыла ладонью рот, чтобы не закричать.

Финикиец молча исследовал шаг за шагом стену, пока не нашел то, что искал: деревянную трубу, вделанную в камень.

– Чужеземец, побойся неба, – танцовщица нашла в темноте Астарта и обвила его шею тонкими цепкими руками, – богиня покарает всякого, кто замыслит недоброе против отшельниц, посвятивших себя Великой Матери. Башню размуровывают раз в году – в весенний праздник Танит, – выносят мертвых, впускают новых отшельниц и оставляют на год пищу и воду… Вернемся в храм, там весело, песни и самые красивые женщины. И там твои друзья…

Астарт оттолкнул женщину.

– Замолчи. Ты свое получила, а теперь уходи. Финикиец вдруг ощутил всем своим существом страх. «Судьба, что ты готовишь?»

Танцовщице показалось, будто в невидимую доску ударила тупая стрела. Затем еще одна и еще… Странные звуки мерно взбирались в ночное небо, замирая на короткое время.

Танцовщица протянула руки, но… уперлась в камень.

– Баалет! Кары твои молниеносны! – она в ужасе отпрянула и, постояв в оцепенении, побрела в сторону храма. Оттуда доносились женский визг и гогот матросов.

Астарт медленно поднимался вверх. Деревянная труба служила для ритуальных возлияний и была довольно искусно вделана в стену. Так, что из камня выступала лишь узкая, не более трех пальцев, полоска дерева. В арсенале матросских забав было лазанье на мачту при помощи двух сапожных шил или остро отточенных кинжалов. Это сейчас пригодилось Астарту.

Звук каждого удара слабым эхом заполнял зажатую в камне пустоту. Иногда острие кинжала било мимо, высекая искры. В таких случаях Астарт обливался холодным потом. Повиснув на одной руке и чувствуя, как под его тяжестью острие со скрипом выползает из дерева, сильным метким ударом загонял в трубу второй кинжал и этим исправлял положение. Двух подряд промахов исправить уже было бы невозможно.

Астарта окружали плети виноградных лоз и плюща, обвившие башню со всех сторон. Шорох листвы был ему поддержкой: будто рядом находится родственное существо, мужественно цепляющееся за малейшую неровность стены. В храме ударил колокол. И словно с небес прозвучал многоголосый хор: отшельницы на башне пели полуночную молитву Великой Матери.

Наконец финикиец добрался до каменного карниза, уцепился за острый выступ и перевел дыхание.

Молитва неслась над ночным Карфагеном, вплетаясь в звуки моря и крики сторожей. В кромешной тьме медленно плыл огонек, толкая перед собой слабый хвост – отражение. То запоздалый кормчий спешил в торговую гавань, выставив на бушприте сигнальный огонь.

Молитва кончилась. Внезапно грянула тишина. Астарт висел; чувствуя, как немеют пальцы и покрывается потом спина. Немного выждав, он подтянулся и заполз на плоский край площадки, венчающей башню. Прислушался и понял, что площадка пуста, все отшельницы спустились в башню.

Финикиец ощупью отыскал квадратный провал, ведущий внутрь башни, каменные ступени.

Снизу неслось сонное бормотание, дыхание множества людей, звуки почесываний и зевков. Отшельницы производили больший шум, чем сотня спящих страдиотов. Спертый воздух, пропахший потом, ладаном, мочой, напомнил казармы Египта.

Астарт остановился. Тусклый свет одинокой лампады терялся в струях фимиама, окутавших бронзовый стан богини. Статуэтка Танит в виде хрупкой женщины с непомерно развитыми бедрами загадочно улыбалась в неглубокой нише, украшенной гирляндами засохших цветов. Десятки костлявых тел, совершенно нагих или в рубищах, лежали на каменном полу. Пораженный Астарт замер на последней ступени лестницы, вглядываясь в бритые черепа, острые ключицы, провалы щек и глазниц.

Астарт протиснул ногу между спящими, сделал шаг, второй. Огонек лампад тревожно заметался. Финикиец без колебаний протянул руку и крепко сжал пальцами край глиняной плошки. Ароматный дым окутал его, щекоча кожу.

Астарт приблизил светильник к какому-то лицу: запущенная кожа, лысая голова, сухие струпья на темени.

«Боги уродуют человечество. Правители уродуют подданных. Подданный уродует своих рабов и домочадцев… Жизнь принадлежит уродам…»

Следующее лицо было еще ужасней: всю нижнюю челюсть до ноздрей покрывала мокнущая, незаживающая короста, наверняка предмет зависти и восхищения остальных отшельниц.

…Десятки лиц… Когда перед глазами финикийца поплыли радужные круги, он выпрямился и вдруг застыл: чьи-то глаза внимательно следили за ним из темноты.

Он поднял лампаду над собой. Отшельница сжалась в комок, зажмурив глаза. Лишенная волос голова, старушечье лицо, рельефные бугры суставов. Едва знакомый овал лица заставил сжаться сердце Астарта. Он бросился к ней, рискуя разбудить всю башню. Он схватил ее иссохшую горячую руку.

– Что с тобой сделали! – Астарт, готовый разрыдаться, стиснул ее пальцы.

Потрескавшиеся губы дрогнули:

– Уходи…

– Ларит!..

– Здесь нет Ларит. Уходи… тебя растерзают!

– Ты Ларит, так говорит мое сердце! – Астарт поднес лампаду к самому ее лицу.

Она отпрянула, и он увидел ее глаза, глаза прежней Ларит! Но тут он услышал жесткие, как удар хлыста, слова:

– Великой Матерью заклинаю! – Она вырвала из его ладоней руку и истерично толкнула в грудь. – Знать тебя не хочу! Ты как и все! – в полный голос кричала отшельница. – Несешь с собой страдания и смерть. Ты демон проклятого мира. Прочь от меня! Я трижды посвящена богине. Твоим словам не убить моего счастья, ибо только в молитве счастье женщины!..

– Ибо только в молитве счастье женщины, – как эхо повторил Астарт. «Может, и вправду я отнимаю у нее счастье?»

Поднялась голая, как колено, голова. Астарт поспешно сжал фитиль двумя пальцами. Опочивальня отшельниц погрузилась в темноту.

Надтреснутый голос громко запел молитву. Постепенно проснулись все, и гул голосов переполнил тесное помещение. Отсутствие Священного огня у ног богини потрясло отшельниц, и вразброд они выкрикивали молитвы, рыдали, колотились головами о каменные плиты.

– Слушайте, о возлюбленные богиней! – угрюмый голос заставил многих замолчать. – Среди нас демон зла. Вот он, я вижу его! Его лик – лик Мота. Его дыхание – дыхание преисподней. Его глаза – глаза пожирателя мумий.

Астарт нашел в темноте руку Ларит и уловил трепет ее пальцев.

– Не думал я, что смерть моя у твоих ног. Женщина дико вскрикнула и отдернула руку.

Из люка в полу вынырнула рука с новым светильником. При виде мужчины вопль ужаса потряс башню. По стенам заметались уродливые тени. В Астарта вцепились сотни костлявых пальцев.

Финикийца волокли по ступеням, гнусавя псалмы Танит.

– Стойте! – Астарт узнал голос любимой. – Он пришел ради меня! Отпустите его, я ведь верна богине, как и вы все! Отпустите-е…

Кто-то в ярости прокусил Астарту ухо.

– …ведь он не в силах навредить богине. Отпустите! Пусть его покарают боги, но не люди!..

– Проглоти язык, негодница, – прозвучал надтреснутый голос, – не оскверняй святые стены звуком поганых слов твоих!

Тени прыгали по бритым черепам, теряясь в мрачных каменных сводах.

– Что делать?! – Ларит сумела пробиться к нему. – Что же делать?!

– Даже маджаи не кусали за уши…

– Ты бредишь… боги помутили твой разум…

– Откажись от богини, и я останусь жив… Живой поток отбросил Ларит в сторону, пригвоздил к стене.

«Боже, как можно вынести все это?!» – женщина прижалась к камню.

Все эти годы она готовилась к решающей минуте, истязала душу и тело молитвами и постами, пытаясь вырвать из прошлого, настоящего, будущего образ любимого. Но одного мгновения оказалось достаточно, чтобы понять все бессилие богини. «Ибо крепка, как смерть, любовь… Стрелы ее – стрелы огненные. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее… Великая богиня! Ты не в силах бороться с любовью смертных!»

Ларит стало страшно от своих мыслей. Она прислушалась. Отшельницы слаженно пели, столпившись на верхней площадке башни. Их голоса пугливым эхом метались во всех закоулках святой обители.

Босая ступня нащупала обрывки грубых рубищ.

«И что может быть страшнее смерти? Месть богов? Пытки?»

Ларит взошла на верхнюю площадку, смутно веря словам Астарта. Если нужно выбирать, то она выберет. Даже если потом за это придется платить.

Давно уже взошла луна. Астарта подтолкнули к краю башни. Он оглянулся, но так и не нашел среди залитых лунным светом мумий свою Ларит. Финикиец повис над бездной. Отшельницы зачарованно смотрели на пальцы, вцепившиеся в камень. Но вот исчезли и они. Отшельницы прислушались…

Луна бесшумно бороздила Млечный Путь, едва слышно шелестели листья на виноградных лозах, да редкие удары, похожие на стук стрел в нумидийский щит, удалялись, постепенно замирая.

Отшельница, прослывшая как Видящая-во-тьме, отважилась подойти к краю башни, но не разглядела ничего, кроме виноградных лоз, плюща и камня.

Отшельницы бесшумно разошлись, прославляя про себя великое таинство мести, ибо свершившееся – несомненно месть богини, непостижимая для разума смертных.

Ларит осталась одна, вглядываясь в молчаливую луну, лик отвергнутой богини. И вдруг в душе наперекор всем страхам проснулась старая песня, и уже не было сил держать ее в себе.

Не отступлюсь от милого, хоть бейте! Хоть продержите целый день в болоте! Хоть в Сирию, меня плетьми гоните…

Слова срывались с уст сами собой. Женщина плакала и пела…

ГЛАВА 61
Вещие сны

Еще в Карфагене мореходы узнали, что почти два года назад умер фараон Нехо и воцарил фараон Псамтик II. Астарту вспомнилось бледное аскетическое лицо мальчугана, в одиночку преследовавшего иудейские колесницы.

– В битве при Мегиддо, – сказал он, – царевич был безумно смел. Из его тела вынули три стрелы.

– Смелый царь – наказание для народа, – проворчал Ахтой.

Агенор пожурил жреца истины за столь мрачное пророчество. И добавил:

– Честность – всегда смелость. А трус злобен и лжив… Новый царь или старый, меня не беспокоит. Он из той же династии. Великое Плавание будет вознаграждено. Все мои люди будут обеспечены, клянусь Повелителем Кормчих!

Однако к радости мореходов подметалось острое чувство тревоги. Измотанные люди нервничали. Часто вспыхивали ссоры. Рутуб по малейшему поводу лез в драку, и Астарту кулаками приходилось успокаивать его.

Ларит была молчалива и пряталась в трюме, боясь, что мужчины увидят, как она безобразна в обличий отшельницы… Но прошло достаточно много времени. Бирема, наконец, вошла в воды Нила, а Ларит, вдруг сбросив с лица покрывало, появилась на палубе.

– Славные мужи! – нервным ломающимся голосом обратилась она ко всем мореходам. – Я видела сон: большой черный бык выходит из моря…

Лицо Ларит стало женственнее. Волосы отросли настолько, что и самым несведущим стала понятна странная мода на стрижку среди финикийских женщин. Финикиянки жертвовали в храмы роскошные волосы, чтобы не жертвовать большим. И красота их от этого не исчезала, а лишь преображалась…

Всем было ясно: живой бык во сне – это живые враги наяву или большие беды.

– Я не могу! – взвыл похудевший Фага и запустил черпаком в пролетавшую над судном чайку. – Сны, приметы, новый фараон, злой Рутуб!.. Я тоже вижу плохие сны!

Его принялись успокаивать – особенно Рутуб. Астарт с неодобрением посмотрел на Ларит. Она поспешно ответила:

– Но я не могу в себе держать такое!

– Она права, – мягко произнес Ахтой. – Ясность должна быть во всем. Даже в снах. Кто еще чувствует беду?

Выяснилось, почти все мореходы мрачно поглядывали вперед. Только Эред крепко верил, что самое страшное позади, и фараон их всех наградит по-царски.

Агенор невозмутимо подвел итог:

– Боги подсказывают: опрометчиво идти сразу в Саис. Возможно, Ораз добрался и мутит воду. Возможно, фараон отстроил, наконец, свой флот и гонит в шею иноземных мореходов. Возможно, что ученые жрецы вдруг решили, что Ливию нельзя обогнуть морем, и мы поэтому станем им неудобны…

У причала крепостицы, именуемой «Вратами северных стран» их встретила целая толпа вооруженных наемников. Греческие панцири на них сверкали ярче солнца, и ветер шевелил косматые гребни из конского волоса на их шлемах. Высокорослый военачальник в ярких котурнах, которые в те времена были уже больше театральной обувью, чем военной и охотничьей, взошел на площадку кормчего.

– Я губернатор «Врат северных стран», – громко объявил он. – Судно беру для военных нужд.

Агенор протянул ему на ладони серьгу Альбатроса – отличительный знак адмирала Красного моря.

Губернатор некоторое время разглядывал ее. Затем вернул Агенору.

– Такие безделушки уже не в ходу.

– Что происходит, уважаемый? – Кормчий был, как всегда, невозмутим, хотя его мореходов уже трясло от возмущения. – Объясни. Мы долго были в море. Целых три года.

Губернатору не было дела до их плавания. Он показал жезлом на Ларит.

– Посторонних убрать. Мореходам остаться. – Потом строго посмотрел на Ахтоя. – Ты ведь тоже не мореход? – Ты повар? Нам не нужен повар.

– Это не египетское судно, – сказал Агенор.

– Мне надоело объяснять! – заорал губернатор, и на его переносице вспухла синяя жилка. – Какой тупой кормчий! А еще говоришь, адмирал!

Нервы Астарта не выдержали. Он стремительно взлетел по ступеням. Губернатор не успел выхватить меч, как оказался за бортом. Искрящиеся брызги взметнулись едва не выше мачты. Мореходы бросились к веслам. Громко закричали воины на причале. Кто-то поспешно отцеплял от пояса пращу, кто-то схватился за метательные копья.

Губернатор вцепился в весло, и Анад крикнул ему через бортовое отверстие:

– Отпусти сейчас же!

– Я тяжелый! – оглушительно орал губернатор. – Я не умею плавать!

Эред едва отпрянул: легкий дротик, пущенный сильной рукой, глубоко увяз в скамье гребцов.

– Совсем сдурели, – произнес он, берясь за весло. Прошумели над палубой свинцовые снаряды пращеметателей. Агенор, вскрикнув, повалился на руки мореходов. Бирема, тяжело переваливаясь, шла кормой вперед и быстро набирала скорость. На весле исходил воплями громкоголосый губернатор. Анад и Мекал пытались освободить от него весло, вращая валек… Агенор не подавал признаков жизни.

– Разбита грудная кость, – сказал, страдая, Ахтой. – Ему не помочь уже ничем…

Астарт с помощью гребцов втащил через борт тяжеленного губернатора.

– Ну что, вонючий шакал! – яростно закричал он и, не сдержавшись, ударил его.

Губернатор не сопротивлялся и даже не вытирал кровь с лица, но пытался смотреть на Астарта с мужеством.

– Тебе не помогут твои боги, фенеху. Мой господин покарает тебя, где бы ты ни был.

– Кто он, твой господин?

– Царь Египта, – проговорил губернатор.

Астарт отшвырнул его, и он грузно повалился на палубу, не чувствуя ладонями обжигающих капелек смолы, выжатых солнцем из досок.