Текст книги "Обогнувшие Ливию"

Автор книги: Эдуард Маципуло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

ГЛАВА 41
Океан

Итак, рих ал-мавсим – «отметный ветер» арабов. Время и чужое произношение изменили впоследствии «мавсим» на «муссон».

Таким образом, многовековая эволюция арабской навигации в океане завершилась открытием «отметного ветра». Почему завершилась? Да только открытие пассатов еще могло совершить подобный переворот в океанской навигации. Но пассатные воздушные течения долго еще оставались тайной для человечества.

Арабы издавна заметили, что ветры над океаническими просторами подчиняются определенным законам. Циклоны с поразительной регулярностью свирепствуют в районе Индийского океана четыре с половиной месяца – с июня до середины октября. Затем начинают дуть постоянные ветры. Страх перед стихией заставил арабов обратить внимание на цикличность штормовых шквалов. Затем пришло умение различать северо-восточный муссон и юго-западный. Началась арабская эпоха в Индийском океане. Арабские суда, пользуясь муссонными ветрами, проложили настоящие морские дороги в Индию, Цейлон, Восточную Африку. И только спустя века греки вторично открыли муссон. Честь этого вторичного открытия принадлежит адмиралу Александра Македонского Неарху. Так знание муссонов проникло в Европу, и уже римляне смело пользовались «отметным ветром».

Северо-восточный муссон обилен ливнями. Собственно, он – причина дождливого периода муссонных тропических широт.

Финикийской флотилии суждено было пройти сквозь водяное ядро сезона. Вода сверху, вода снизу, и так много суток подряд. Хананеи приуныли. В Красном море они привыкли к плаванию у берега, а здесь вместо желанных устойчивых контуров – гигантские валы, пенистые гребни да нескончаемые дожди с ветром.

– Куда нас затащил араб? – ворчали бывалые мореходы, забившись в трюмы.

Болтун рассказывал очередную «правдивую» историю из жизни богов. Ахтой изобретал средство против ливийских тараканов, которые стали настоящим бедствием. Занесенные с Пунта, они стремительно размножались, пожирая и загрязняя продукты, одежду, и добрались даже до людей: обгрызали по ночам кожу вокруг ногтей.

Мокрые паруса были постоянно наполнены ветром, но Альбатрос распорядился прибавить скорость, поэтому днем и ночью вздымались и опускались весла. Старый адмирал знал, как опасно в длительном плавании безделье.

Астарт греб, по обыкновению, в паре с Эредом. В ливень грести легче, чем в зной, но от воды у гребцов часто слазит кожа с ладоней. Рутуб, нахохлившись, сидел под конусом из овечьей шкуры и монотонно бил в барабан деревянными колотушками.

Впереди по курсу флотилии постепенно нарастал неясный шум, не похожий ни на рокот прибоя, ни на рев волн. Шум становился все отчетливей и всполошил мореходов на всех кораблях. Они высыпали из трюмов.

Кормчие тревожно всматривались в волны. Гребцы бросили весла и хлынули к бортам.

Вскоре все водное пространство вокруг кораблей бурлило и плевалось пеной. Множество крупных и мелких рыб носилось у самой поверхности, то и дело выпрыгивая. Казалось, здесь собралось все население океана и, забыв об извечной вражде, предалось буйному веселью. В клочьях пены, не обращая внимания на крутую волну и беспощадно хлеставший ливень, мелькали темные спины крупных животных – тюленей, небольших китов. Стремительно резали волну плавники акул среди бешеной пляски серебристой мелочи.

Никто, даже арабский кормчий, не мог объяснить происходящего: просто очередная тайна океана. Мореходы схватились за снасти и гарпуны: подвернулся хороший случай пополнить запасы продовольствия.

Анад зацепил крючком за извивающееся щупальце, усеянное бугристыми присосками, и, к удивлению всех, вытащил на палубу огромного кальмара. Океанский житель пялил на всех большие, по-человечьи разумные глаза и выпустил на доски клейкую лужу чернильной жидкости. Ораз с площадки Альбатроса вогнал остро отточенный гарпун в лоснящуюся спину кита. Трирему так тряхнуло, что адмирал, жрец и десяток мореходов свалились в воду. Их быстро выудили, а кит с обрывком толстого каната нырнул, и его больше не видели.

Шум остался за кормой. Но оживление не покидало мореходов. Гребцы с энергией взялись за весла, и вдруг запел Саркатр. Он тоже греб – в паре с пожилым Абибалом.

В неприхотливой немногословной песне говорилось о крепких веслах и о еще более крепких спинах гребцов, работающих дни и ночи без устали.

– Э-эх! Гре-би! – зычным возгласом заканчивал Саркатр каждую строфу, и вскоре несколько голосов вторило ему: «Э-эх! Греби!»

Словно не было язв на ободранных ладонях, словно усталость не сводила судорогами плечи и спины – в людях проснулись новые силы, их пробудили песня, ритм и удивительное ощущение сплоченности. Пели все: и гребцы, и кормчие, и сидящие в трюмах. Шум ливня и ветра не был помехой. Голоса с каждой минутой звучали все с большей силой, уверенней и радостней. Мускулы обрели упругость. На лицах появились улыбки.

И вдруг, словно сорвавшись с привязи, забился, запульсировал раскатистый голос Саркатра, украсив импровизацией тяжеловесный ритм песни гребцов. Рутуб встрепенулся, и барабанная дробь рассыпалась в сумасшедшем ритме, не ломая, однако, основного размера песни. Гребцы, не в силах усидеть, притопывали рьяно по лужам и орали во всю мощь легких. Впередсмотрящий Альбатроса стал подыгрывать на глиняной флейте, а на галере зазвенели струны арфы.

Анад взволнованно всхлипнул и, бросив весло, устремился в пляс. Вскоре палуба заполнилась скачущими, вихляющимися финикийцами. Необыкновенное зрелище: океан, ливень и полуголые загорелые тела, выделывающие в бешеном темпе фантастические па. Голоса мореходов, гром барабанов и щитов не затихали до тех пор, пока не прозвучал сигнал на полуденную молитву Ваалу.

Ночью, укладываясь спать, араб долго молился, своим богам, и вдруг объявил:

– Штиль будет. «Отметный ветер» идет на убыль. Через месяц начнет дуть в разные стороны, не поймешь куда, а через два месяца начнется обратный рих ал-мавсим.

Утром кончился дождь, небо прояснилось, и океан засиял яркими красками. Абсолютное безветрие заставило опустить паруса. Гребцы, обмотав ладони тряпьем, вновь взялись за весла.

В этих водах было много акул, и свободные от дел мореходы били их острогами, хватали крючьями и ловили на рыболовные снасти. Мясо акул съедобно, но не всем оно по вкусу. Однако акула – не только мясо. Повара варили из плавников отличные студни, умельцы делали из позвонков замысловатые трости, из зубов – ожерелья наподобие пунтийских.

Кроме того, в дело шла и шкура акулы – для полировки дерева и даже металлов. Из печени вытапливали рыбий жир для светильников.

Скорпион изобрел новую забаву: выпотрошенную акулу бросали за борт и любовались, как она пожирает свои внутренности, плавающие на поверхности.

Астарт увидел сидящего на воде альбатроса, крупную светлую птицу с темными крыльями. Вокруг шныряли акулы, а крылатый странник спокойно смотрел на корабли и пил океанскую воду.

– Наверное, берег близко, – сказал Астарт.

– Здесь, видимо, все по-другому, – откликнулся Агенор, – сто раз я наблюдал альбатросов, как они садятся на воду во время штиля. Здесь же… Трудно судить, близко берег или нет. Может быть, альбатросы вот так и проводят жизнь свою на воде, а не на берегу?

Стайка летающих рыбок запуталась в такелаже и градом посыпалась на головы гребцов.

– Макрели, – прошептал в сильном волнении Фага, свесившись с борта, – клянусь чешуей Мелькарта, – золотые макрели!

Круглоголовые огромные рыбины гонялись за летающими рыбками, сверкая пурпурными спинами и золотистыми хвостами.

Но полакомиться макрелями хананеям не пришлось: вся живность вдруг исчезла, и океан превратился в залитую солнцем пустыню. Матросы недоуменно смотрели на воду: сжимая бесполезные остроги и снасти. Болтун тут же уверенно заявил, что в океане макрели – не макрели, а обращенные в рыб грешники, которые неплохо соображают, когда их хотят поддеть на крючок.

– Смотрите! – истошно завопил кто-то, но мало кто успел увидеть вал, стремительно накатившийся с востока.

Сильный удар перевернул галеру и две последние биремы. Раскрытые трюмы остальных кораблей наполнились водой. И снова штиль, солнце, макрели и летающие рыбки. Хананеи, перепуганные непонятным явлением, спешили на помощь тонущим. – Одиночная волна, – сказал араб, – бывает такое в океане.

Целый день и последующую лунную ночь исправляли повреждения от удара неожиданной волны. Сдавив с двух сторон бортами, поднимали по очереди перевернутые суда, выкачивали из трюмов воду.

– Представляю, сколько жизней унесет эта волна, когда доберется до берега, – произнес Альбатрос.

Араб впервые с уважением посмотрел на адмирала:

– И вправду, для берега она опасней, но тебе же то неведомо?

Альбатрос всячески старался расположить к себе арабского кормчего. Это ему удалось лишь тогда, когда пленник увидел магнитную стрелку. Он забыл обо всем; о гибели своих матросов, о пытках, о собственном предательстве. Порыжевшая от ржавчины стрелка в виде рыбешки, запаянная в стеклянном шаре со специальной прозрачной жидкостью, заворожила его. Альбатрос торжественно обещал отдать арабу драгоценное устройство, тайну финикиян, если тот честно приведет их в страну зинджей. Муссон муссоном, а опытный навигатор вдали от берегов да еще в незнакомых водах просто необходим.

Араб не верил. Финикияне всегда хранили свои тайны больше, чем собственные жизни. А магнитная стрелка – первая тайна сынов моря. Никакой другой народ не имел подобного сосуда с магнитной стрелкой. А если кому из чужаков и приходилось видеть компас древних, то устройство его и пользование им все равно оставалось для него загадкой. Финикияне так и не раскрыли никому тайну компаса, похоронив ее вместе со многими тайнами под руинами своих государств. Однако слухи о магнитной стрелке расползлись по всему миру.

Адмирал поклялся Мелькартом и арабским Илумкугом, что компас отдаст арабу. С этого момента у них установились приятельские отношения.

Ахтой сидел на палубе и рассматривал тени от вбитых в доску гвоздей.

– Великий Ра, Сияющий Ра, пощади мой жалкий разум, – шептал он, измученный и подавленный еще одной тайной природы, – почему твоя огненная ладья изменила свой вечный небесный путь?

Земля в представлении египтян – плоское дно ящика, небо – сияющая крышка его. Солнце, бог Ра, совершает свой незыблемый путь по южной части небосвода, прячась на ночь в Царстве Мертвых. Каково же было удивление Ахтоя, когда при переходе экватора солнце вдруг оказалось над головой и его собственная тень уместилась между ступнями его ног. Когда же солнечный зенит и весь пояс эклиптики переместился к северу, Ахтой заболел: его дух и плоть не выдержали такого потрясения. По ночам его душили кошмары, голова разрывалась от сверлящей боли. «Выходит, путь Ра зависит от местонахождения человека? Боги, не карайте меня за сомнения! Может, Ра – совсем не Ра? А творец Хнум создал мир совсем не таким образом, как мы думаем?».

Ахтою вдруг вспомнилось учение о неделимых частицах сидонянина Моха. «Неужели этот безбожник древности был прав? Неужели Хнум создал нас не из глины на гончарном круге, а из невидимых атомов? А может, вовсе и не Хнум нас создал?» И Ахтой совсем пал духом.

Жрец Ораз сладко потянулся у себя на тюфяке, с удовольствием зевнул и вылез на палубу. На глаза попался Ахтой. И Ораз принялся обращать египтянина в истинную веру.

– Отрекись от своего Имхотепа! – потребовал он решительно и поставил перед Ахтоем статуэтку Мелькарта. – Или будешь поклоняться Ваалу хананеев, или полетишь за борт к акулам.

Ахтой, не слыша, не видя ничего перед собой, скорбно покачивал головой, и мысли его витали в мире атомов и мудрых истин.

– Слышишь, египтянин?

Ахтой болезненно скривился: что хотят от него эти люди?

– Отрекись от своего Имхотепа!

– Ты невежественный жрец, – сказал Ахтой, – твой мозг далеко отстал от твоих мускулов.

– Я тебя…

– Если я отрекусь от Имхотепа, это значит, я отрекусь и от Ваала. Непонятно? Сядь и слушай. Каждый народ поклоняется богам. Эти боги имеют разные имена, потому что народы имеют разные языки. Да будет тебе известно, что если я поклоняюсь Имхотепу, фенеху – Эшмуну, греки – Асклепию, то все мы чтим одно божество – бога медицины. Поклоняться твоему Ваалу, значит, поклоняться и другу его, Эшмуну, то есть Имхотепу.

– ?!

– Не понял. Начнем сначала. Ты, конечно, захочешь, чтобы я чтил твою богиню Астарту. Я чту богиню Хатор, этого достаточно.

– Ты меня не обведешь!

– Хатор, Астарта, Танит, Иштар, Анат, Афродита – это же разные имена единого женского божества.

– Но Ваал!

– Твой Мелькарт тоже есть у других народов в таком виде, в каком им открылся: Осирис, Ашшур, Мардук, Зевс.

– Ты такой же безбожник, как и твой друг, но только говоришь по-другому.

Ораз долго еще наставлял жреца истины. Но мысль о том, что каждый народ вправе считать свою религию истинной, с тех пор не давала ему покоя.

Плавание продолжалось. Трудности множились, и им не было видно конца. Неизвестность, предстоящие беды все более пугали измученных мореходов. И не в одной голове затлела мыслишка: «А не повернуть ли назад?..»

– Человеческие жертвы нужны, – в сотый раз объяснял Ораз адмиралу, и тот в конце концов согласился. Ибо неизвестно, что еще преподнесет океан, а Повелителя Кормчих нужно всегда иметь союзником.

– Знаете, – сказал Болтун, садясь на скамью гребцов, – араб-то завел нас в преисподнюю. Мы уже в Царстве Мертвых. Я смотрел в морду одной акуле и понял, что вокруг нас не рыбы, а рефаимы.

Болтуна избили, потому что никому не хотелось лишний раз слышать о Царстве Мертвых.

Заход солнца сопровождался сказочной игрой красок. Расплавленное золото колыхалось на волнах зыби, переливаясь всеми оттенками багрянца, пурпура и освещенного светильником рубина. Огненная дорожка убегала к тонущему светилу, прерываясь лазурными блюдцами, там, где рыбы потревожили поверхность моря. Одинокий фаэтон, выкрашенный солнцем в яркий розовый цвет, пролетел высоко над мачтами, сильно и часто махая крыльями, словно копируя голубиный полет.

– Ночевать он будет на земле, – сказал араб, смотря из-под ладони ему вслед.

В сумерках матросы видели высоко в небе знакомые фигурки длиннохвостых фрегатов.

– Самое большее через пять дней будет земля, верно? – спросил Астарт, и Агенор кивнул. Оба прекрасно знали, что полет фрегатов в сумерках – лучший указатель направления к суше.

Несмотря на штиль, крупные волны вздымали и опускали в глубокие провалы хрупкие суденышки. Ночь была спокойной. Гребцы мерно работали, разом вбирая в себя воздух и с шумом выдыхая.

Скрипели весла, плескались волны, потрескивали факелы на носу и корме. Анад на посту впередсмотрящего отчаянно боролся со сном, стараясь не выпустить из поля зрения кормовой огонь триремы.

На свет приплыли рыбы и множество змей. Сон моментально пропал. Анад с любопытством разглядывал извивающиеся ленты с плоскими, на манер весла, хвостами. Змеи старались не выходить из освещенного пятна, глотая беспечных рыбешек. Одной толстошеей полосатой змее попалась слишком крупная, но злодейка смело кинулась и укусила ее за брюшко. Рыбешка мгновенно оцепенела, медленно пошла на дно. Остроголовая охотница вдруг раскрыла необъятную пасть и принялась заглатывать добычу с головы. В пятно света попала светящаяся прозрачная медуза. Змеи отплыли, медуза отстала и попала под весло.

Анад опустил толстую снасть с голым крючком, и шустрая змейка тотчас обвилась вокруг, наполовину высунувшись из воды. У нее была красивая яркая кожа, усеянная поперечными черными и белыми кольцами…

Через сутки опять вступил в свои права муссон. Мореходы задраили кожами весельные отверстия и предались долгожданному отдыху.

Арабский кормчий, вытянув перед собой руку, определил количество «пальцев» от горизонта до известной ему звезды, едва угадываемой на посветлевшем небосводе.

– Почти на месте, приплыли, – сообщил он адмиралу.

Утро стремительно катило с востока, наполняя светом воздух и море.

Альбатрос посмотрел на воду.

– Но зелень моря говорит о глубине, а не о прибрежных мелях.

– Зелень говорит не только о глубине, – возразил араб, – но и о жизни. Там, где нет ни рыб, ни ее живой пищи, – вода синяя, это пустыня морская. Там, где есть жизнь, – вода зеленая. Под нами как раз море жизни. Так что по зелени трудно судить о береге. Вот когда вода станет белой, тут не ошибешься – берег рядом.

– Земля! – крикнул впередсмотрящий триремы. Вскоре темная полоска на горизонте приблизилась настолько, что стали различимы кроны кокосовых пальм.

– Страна зинджей, – прошептал араб.

– Скажи мне, кормчий, – адмирал стоял рядом с арабом и всматривался в берег, – может ли эта земля родить пшеницу?

Старик сабей удивленно обернулся: странно, что в такой волнующий момент адмирал хананеев заговорил о пшенице.

– Это мой последний вопрос, – объяснил хананей, – во время продолжительных плаваний мы всегда осенью пристаем к берегу и сеем пшеницу. Хананей не может без хлеба.

– Если сейчас выращивать пшеницу или ячмень, соберешь одну солому, потому что слишком много воды с неба. Через два месяца начнется сухой сезон, тогда и сей. Эта земля родит любое зерно и любой плод, данный богами.

На палубах выстраивались матросы в белых, праздничных одеждах. Из трюма триремы торжественно вышел Ораз в лиловой мантии. Араб забеспокоился.

– Ты, старик, клялся своими богами и моими… – начал он. – Я сдержу клятву. В скалистые, усеянные рифами берега бились могучие валы океанского прибоя. Обильная пена металась между волн, лепясь к камню и разбрызгиваясь хлопьями по обширной косе яркого кораллового песка.

Ораз взмахнул рукой. Слаженный хор грянул древний гимн Мелькарту.

– Прощай, сабей, ты помог нам. Пусть небо будет тебе домом, – адмирал склонил перед ним седую голову. Когда он поднял глаза на Ораза, пленник был уже принесен в жертву, исчез в кипящих волнах. Альбатрос сорвал с подставки компас и бросил в воду.

Он выполнил клятву.

Гимн славил Ваала и просил взамен дорогой жертвы покровительство небожителей, дабы счастье не покинуло сынов моря в их трудном деле.

ГЛАВА 42
Страна зинджей

Неистово ревели африканские пингвины, рокотал прибой. Низкое, тяжелое небо грозило обрушить на землю потоки теплого ливня. Лодка разведчиков Агенора пробиралась вдоль грозных скал, купаясь в брызгах прибоя.

– Можно подумать, что Шартар-Дубина прячется в скалах, – сказал Анад, поражаясь тому, что в Ливии пингвины кричат ослиными голосами.

В лодке сидело человек десять добровольцев. Астарт правил кормовым веслом.

– Навались! – крикнул он и направил лодку в узкий проход, открывшийся в скалах.

Среди скал появились купы раскидистых деревьев – мохнатые стволы, густой подлесок из кустарников и низкорослых деревцев с огромными перистыми листьями.

Мореходы пересекли спокойную бухту (океанский вечный прибой остался за грядой скал) и вышли на берег. Рутуб и два матроса остались в лодке, остальные полезли по крутому откосу.

С высоты утеса финикиянам открылась лесистая долина. Необозримое море зелени прерывалось зеркалами озер. Несколько травяных конусов приютилось на опушке пальмовой рощицы совсем неподалеку.

– Должно быть, хижины, – сказал Астарт.

– Слава богам, наконец-то люди! – воскликнул растроганный Фага. – Я было решил, что в стране зинджей нет ни одной живой души.

Разведчикам предстояло подыскать удобное место для двух-трехдневного отдыха всех экипажей.

Астарт поднял на конце копья яркий клочок ткани – сигнал флотилии, стоявшей под защитой каменистого островка, о том, что видит деревню. Несмотря на довольно большое расстояние, до них донеслись крики радости: деревня – это свежие овощи, фрукты, пальмовое вино, питьевая вода, мясо.

Запомнив направление, Астарт и его спутники углубились в царство зелени и сразу же наткнулись на широкую тропу.

Раскаты грома потрясли небо, хлынул яростный ливень. Лес наполнился густым неумолчным гулом. Хананеи упрямо шли вперед по щиколотку в воде, используя щиты вместо зонтов.

Вскоре тропа исчезла – перед мореходами разлилось обширное болото, оказавшееся деревенской площадью. Несколько хижин смутно выделялось в сером плотном потоке струй. Мореходы бросились к ближайшей, но Фага вдруг вскрикнул и, наклонившись, стал что-то искать в мутной воде. Он медленно разогнулся, подняв со дна за руку неподвижное тело.

– Женщина, – прошептал он и боязливо оглянулся. Труп был сильно порчен червями и сыростью, но все же можно было разглядеть груди и сильно вытянутые мочки ушей с раковинками вместо серег.

Астарт заглянул в черный проем, одновременно служивший дверью и окном в туземной хижине: и здесь были трупы.

Разведчики обыскали все селение, но не нашли ни одного живого человека. В последней, наполовину сгоревшей хижине наткнулись на свору объевшихся мертвечиной вислоухих красношерстных собак. Не в силах подняться, собаки скалили клыки и глухо рычали.

Эред выудил в воде надломленную рогатку с длинным черенком и обрывком волосяной веревки.

– Да, – подтвердил Астарт его догадку, – арабы. Египтяне надевают на рабов колодки, сабеи – вот такие рогатки на шеи, а руки привязывают к черенку.

Ливень кончился внезапно, и солнце заискрилось в каплях, гирляндами повисших на листьях и рваных краях травяных крыш.

Разведчики увидели остатки заброшенного размытого огорода и развалины каких-то сооружений.

– Похожи на медеплавильные печи, – заметил кто-то.

Вода медленно убывала, обнажая трупы, разбросанные сосуды из глины и заиленные долбленые колоды, неизвестно для чего предназначенные.

– Чего тут еще ждать, – голос Анада вывел тирянина из задумчивости.

– Да, конечно, – Астарт окинул последним взглядом невеселую картину, и солнечный, ослепительный блеск показался неуместным, – нужно возвращаться.

После нескольких дней плавания вдоль обезлюдевшего побережья хананеи высадились в устье небольшой реки. Над манграми взвилась узкая лента белого дыма.

– Люди! – заорал Анад. – Сигнальный дым!

Разведчики брели по грудь в жидком иле, спеша, моля богов, чтобы путеводный дымок не исчез. Вокруг – островки из переплетений воздушных корней, деревья будто поднялись на ходулях, спасаясь от грязи. Пучеглазые рыбешки шлепались в тонкий слой воды над илом при приближении людей.

Наконец выбрались на твердую почву, оставляя в траве грязевые дорожки.

Зловещие звуки африканских тамтамов прогнали всю радость. Разведчики остановились, тревожно прислушиваясь. «А вдруг они примут нас за сабеев?» – пришло на ум многим из них. Грозная музыка джунглей надвигалась со всех сторон. Мекал увидел прямо перед собой сидящего на дереве чернокожего воина со страшно расписанным лицом.

– А-а! – закричал юноша.

Негр метнул копье. Кто-то из разведчиков упал. Со всех сторон появились дикие маски, расписанные белыми, красными и синими полосами. Хананеи, сбившись в кучу, отступали к манграм, прикрываясь щитами. Неожиданно Анад провалился в яму, не успев даже крикнуть. На дне ямы был вбит острый короткий кол, обмазанный чем-то липким и дурно пахнущим. Анад начал поспешно рыть ступеньки в стене, чтобы вылезти. Он панически боялся рассерженных ливийцев и благодарил богов, что не напоролся на кол. Выбравшись из ямы, он тут же провалился в другую, еще более глубокую и с кольями на дне, покрытыми водой. При падении он сильно повредил ногу. «Не выбраться!» – пронзила ужасная мысль. Анад похолодел: ведь никто не видел, куда он исчез.

Боевой клич вырвался из сотен глоток. Хлюпающие, чавкающие звуки удалялись. Разведчики скрылись в мангровых зарослях.

Над ямой склонился чернокожий воин в боевой раскраске. Негр и финикиец долгое время разглядывали друг друга. «Ударит копьем», – подумал Анад, покрываясь холодным потом. Но ливиец подал руку. Анад растерялся. Когда финикиец выбрался из ямы, его обступило множество раскрашенных воинов.

– Я не сабей, – сказал финикиец.

Один из воинов, высокий и мускулистый, с ожерельем из змеиных голов на груди, что-то громко произнес и показал пальцем на пленника.

«Убьют!» Анад решил дорого отдать жизнь. Он вырвался из кольца, встал в боевую стойку, прикрыв левый бок щитом, выставив вперед меч.

Тот же воин указал копьем в сторону мангров и долго что-то говорил Анаду. Тот в конце концов понял, что путь для бегства открыт, и припустил во весь дух. Вдогонку ему не кричали и не свистели, как бы обязательно поступили цивилизованные хананеи.

Узнав о приключении Анада, Астарт глубокомыслен но заметил, что поступок ливийцев говорит о их разумности и доброте.

Несколько дней и ночей плыли вдоль скалистых рифов, не рискуя приблизиться к берегу. Но издерганные, полуголодные люди требовали отдыха, и адмирал в конце концов согласился устроить лагерь на небольшом островке, поросшем буйным леском.

Корабли пристали к берегу, утопив форштевни в густой прибрежной зелени, опутанной лианами и расцвеченной гроздьями ярких цветов. Настороженные, готовые ко всему, ступили на остров мореходы, обыскали его. И мирной, желанной музыкой застучали топоры, загудело пламя в кострах.

Темнота стремительно окутывала море и берег, усиливая страх финикиян перед неизвестностью. Адмирал распорядился от каждого экипажа выделить часовых и расставить их по береговой линии острова, чтобы беда не могла нагрянуть нежданно.

Астарт, Эред, Агенор и мореходы сидели у костра, стреляющего в небо искрами, с недоверием смотрели на котел, в котором варилось мясо морской черепахи. Фага нашел ее на отмели полуразложившейся, но уверял, что доведет до съедобного состояния. Правда, на кораблях еще оставалось зерно и вяленая рыба. Но рыба за многодневное плавание осточертела, да и от сырости в ней завелись черви. Зерно предназначалось для сева, и Альбатрос пообещал оторвать голову тому, кто посягнет на неприкосновенный запас.

К их костру подошел злой, взвинченный Медуза, которому выпала тяжкая доля быть старшим среди дозорных.

– Кого вы послали в дозор? – едва сдерживаясь, проговорил он. – Кого?

– Анада, – сказал Агенор. – У него острый глаз и охотничий слух.

– Клянусь небом, вы послали жалкого, глупого мальчишку, чтобы самим не идти!

Он уставился на Астарта.

– Я пойду, – произнес Эред, почуяв неладное, л начал собираться.

– Медуза меня ловит на крючок, – насмешливо заговорил Астарт. – Покажи-ка нам, Медуза, свои сандалии.

– Может, тебе что другое показать? – взорвался Медуза, сжимая устрашающих размеров кулаки. – Кто ты такой, тирянин? Не много ли на себя берешь?

– Не перестанешь орать… – Астарт встал перед Медузой, широко расставив ноги, – я тебя заткну – век не откупорят. Думаешь, не знаю, что ты попросил Ораза написать мое имя на подметках твоих сандалий? Я знаю этот египетский обычай – ты хочешь попрать мой дух и наслать на меня беды.

Медуза начал топать, отпечатывая на влажном песке рисунок подошвы, приговаривая:

– На! Еще на! И еще…

И пошел с победным пламенем в глазах. – Я пойду вместо Анада, – сказал Эред, останавливая за руку Астарта, и повторил твердо: – Я пойду! – Они подумают – я струсил! – воскликнул Астарт в сердцах. – Пойдет Эред, – подал голос Агенор. – Принесу пожевать, когда будет готово! – крикнул вслед Эреду румяный и озабоченный Фага. – Если Медузой к тому времени не закусишь…

Мореходы рассмеялись, не подозревая, как близок Фага к истине.

Эред догнал Медузу уже в зарослях – сквозь стену листвы с трудом пробивались отсветы костров – и схватил его за руку.

– Ты!.. Ты!.. – рассвирепел тот. – На кормчего! Да видит боги!..

Эред сдавил руку Медузы, приговаривая сквозь зубы:

– Я всегда молчал. Я всегда был покорен и покладист. Но сегодня… сегодня ты сожрешь свои сандалии вместе с ремешками и грязью на подметках. И поклянешься Ваалом, что никогда… никогда не причинишь зла Астарту.

Медуза рычал, повизгивал, бранился, затем вспомнил о ноже и выхватил его свободной рукой. Но Эред с такой силой тряхнул его за шиворот, что кормчий потерял всякую способность сопротивляться.

– Ладно, – прохрипел он, – пусти, я согласен… Больно! Да отпусти ты мою руку. Клянусь Ваалом, я все сделаю!..

– И сандалии съешь?

– Да! И сандалии!.. Эред оттолкнул его.

Медуза лежал в траве без движения.

– Ты поплатишься, Эред, – прошептал он не шевелясь. – Видят боги…

Эред наклонился, нашел его ноги, рывком содрал сандалии, порвав при этом ремешки. Медуза охнул и проворно пополз на четвереньках на свет костров.

Эред засмеялся и забросил сандалии в море. Отыскав Анада, он отправил его в лагерь и принялся осваиваться на своем сторожевом посту – огромном поваленном дереве, крона которого терялась где-то в темноте. Он расхаживал по стволу, поражаясь его размерам, нашел дупло: ткнул в темень мечом – оттуда вырвалась с жуткими воплями стайка каких-то зверюшек и рассыпалась по ветвям. Дупло походило на пещеру. Эред прикинул: здесь может спрятаться от дождя добрая половина экипажа биремы.

Устроившись на трухлявом своде дупла, он весь обратился в слух. С трудом пробивались сквозь зеленую стену леса голоса мореходов у лагерных костров. Более отчетливым был звук точильного камня о меч: кто-то с остервенением выправлял зазубрины на лезвии, получив, видимо, нагоняй за плохое состояние оружия от кормчего или от самого Альбатроса. Громко квакали лягушки. Кто-то постанывал и вздыхал в листве над головой Эреда. Кто-то плескался в темной заводи. Откуда-то из глубины леса прилетел протяжный угрюмый вой. Ночная птица? Слаженно пели неугомонные цикады. Во влажном остывающем воздухе носились крупные светляки, словно запутавшиеся в листве звезды. Пахло морем, гниющей древесиной, свежей травой, цветами. Малейшее дуновение бриза меняло запахи, приносило с острова новые, перемешивало их, насыщая ими липкую, тяжелую темень. Звуками и запахами ливийской ночи можно было любоваться, как красками моря на закате, или наслаждаться, как песнями Саркатра…

И вдруг сквозь восторг ливийской ночи пробилось острое чувство тоски. Эред вспомнил Финикию – и не закованные в камень пристани Тира, не сень храмов и не базарную толпу, а почему-то убранные поля ячменя, холмы, аккуратно разлинованные террасами полей, крестьянскую хижину на вершине холма, с увитыми виноградными лозами стенами и крышей. А рядом с хижиной – старую, звенящую на ветру перистыми листьями, финиковую пальму, в тени которой такая же старая, усыпанная плодами, яблоня. Вдали – зубчатая гряда гор, разорвавшая синюю ткань неба… Эта волшебная картина, увиденная им в далеком детстве в окрестностях Тира, грезилась ему и в саманном жилище скифа, и в Бубастисской тюрьме, и в море… Эред тяжко вздохнул, глаза его повлажнели. Вдруг словно молния пронзила его мозг: а как же Агарь? Он о ней и не вспомнил?! И почувствовал себя прескверно. Попытался представить ее лицо и не смог…