Текст книги "Обогнувшие Ливию"

Автор книги: Эдуард Маципуло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

ОХОТА НА БОГОВ

ГЛАВА 18
Египет

Египет встретил беглецов призывными криками водоносов и сандальщиков, сладковатым ароматом свежих лепешек из лотосной муки, знойным дыханием пустынь, сдавивших узкую долину с обеих сторон. «Вратами северных стран» называли невзрачную таможенную крепостицу, построенную еще при ассирийцах среди морских лиманов и папирусных болот дельты на ненадежном лессовом берегу розетского рукава Нила. Портовая сутолока была под стать большим приморским городам. На причалах и улицах было много матросов, чиновников, купцов. Глаз приезжего выделял из пестрой толпы экзотические фигуры киренских наемников в ярко начищенных медных доспехах, жрецов-исиаков в шкурах пантер, заклинателей змей, парасхитов, чернобородых греков и, наконец, финикийских мореходов…

Астарт направил суденышко в самую гущу лодок, унирем, парусных галер. От лошадиной головы на форштевне только щепки полетели. Затрещали борта и весла, грянули вопли и разноязычная брань кормчих. Но суденышко уже достигло осклизлых досок причала. Эред сноровисто привязал причальный конец к верхушке сваи, обитой медью. Распознав в пришельцах финикиян, кормчие успокоились: «С тирянами и сидонянами лучше не связываться, ибо сегодня они купцы, а завтра пираты. Моря принадлежат им…»

У расписных пилонов храма обычные в Египте прачки-мужчины лупили деревянными валками по мокрому тряпью. По гибким мосткам над их головами и согнутыми спинами бегали рабы-грузчики и заполошные писцы в обнимку со счетными досками. Один такой служитель таможни в традиционном кудлатом парике, в котором почти потерялась его мелкая головенка, возник перед друзьями.

– Кто, откуда, зачем? – выпалил он на трех языках.

– Достопочтенный, скажи что-нибудь на языке, которым тебя снабдили боги. Страсть, как соскучился по родному слову, – попросил Ахтой, завязывая свой знаменитый мешок.

– Египтянин?

– Конечно!

– И ты знаешься с… погаными? – чиновник покосился на Ларит. – Платите въездную пошлину, а также пошлину за право торговли с правоверными и пошлину на право торговли с неверными.

– Мы не торговать, – возразил Астарт, – у нас нет товаров. Мы посетим Мемфис, чтобы поклониться гробнице Имхотепа, и покинем Египет. Мы спешим в Иберию.

– Мои уши не хотят ничего слышать. Еще от вас подарок начальнику пристани.

Получив после длительных препирательств несколько медных слитков, чиновник черкнул что-то на счетной доске, сунул ее под мышку и побежал к следующему судну.

По причалу бродил увешанный лентами глашатай. Он бил в тимпан и кричал, перекрывая все звуки, гавани:

– Номарх Иму-Хента, властитель Бубастиса, князь, хранитель печати, единственный семер, великий в должности, высокий в чине, стоящий во главе людей нома, губернатор «Врат северных стран», могущественный вельможа Схотепигор объявляет всем врачам, врачевателям и лекарям, прибывшим из других стран: кто излечит от дурной болезни красавицу наложницу, будет радоваться жизни до конца дней своих…

У Ахтоя загорелись глаза. «Сами боги толкают в спину!»

– Эй, – крикнул он, к неудовольствию друзей, – уважаемый, прикрой горло и подойди сюда…

Ахтой отправился в Бубастис на княжеской повозке, запряженной мулами.

Бубастис был известен как один из старейших центров торговли рабами в Египте. Поэтому Эред присоединился к Ахтою: Эред не мог забыть свою Агарь, он поклялся обойти все невольничьи рынки Вселенной, но отыскать ее.

Во дворце номарха друзей приветливо встретили, Эред остался в саду, а лекаря провели в покои князя.

Властитель нома оказался хилым лысым стариком. На его затылке и за ушами чудом уцелели пучки тонких, как паутина, седых волос. Номарх скорбно покачивался в кресле, закрыв лицо пожухлыми ладонями.

«Поздно, – догадался Ахтой, – нет уже бедной женщины».

– Вот мой господин, любимый богами, – благоговейно прошептал евнух, сопровождающий лекаря, и, упав на живот, ящерицей скользнул к креслу.

Евнух с чувством облобызал ремешки на сандалиях номарха. Князь от неожиданности вскрикнул и стал судорожно хватать воздух широко раскрытым ртом, обнажив редкие гнилые зубы. Евнух перепугался, схватил опахало и принялся обмахивать старика. Постепенно дряблые щеки вельможи приобрели живой цвет, его дыхание стало ровнее.

– Болят? – спросил мемфисец.

– Что? – очнулся вельможа.

– Зубы болят?

– Давно уже. – Князь обреченно махнул рукой и, сняв со стены плеть, отстегал евнуха.

– Могу вылечить.

– Ты лекарь?

Ахтой, как жрец Имхотепа, был прекрасно осведомлен о зубных болезнях, мучивших человечество с незапамятных времен. От восхода и до захода солнца он мог бы без умолку и с удовольствием беседовать со знающим человеком о кариесе и пиорее (в те времена они назывались иначе), об альгамах, зубных пломбах и способах уничтожения дурного запаха изо рта. Он мог бы с помощью заклинаний заговорить хоть тридцать два больных зуба, а применив чудодейственное снадобье из обыкновенной черемицы, мог бы безболезненно выдернуть их из челюстей. Мог бы! Но пару уцелевших клыков номарха он пожелал врачевать не черемицей, не заговором, а цветами строфана. Деревцо это давно волновало его воображение, ибо оно губительно действовало на мух и древоточцев.

Ахтой нарвал целую горсть бледно-фиолетовых распустившихся венчиков строфана. О Ахтой, где твои хваленые познания? Но первооткрыватели – увлекающиеся натуры…

Номарх, морщась от горечи, добросовестно жевал старческими деснами цветы. Потом эту горькую кашицу нужно было положить на больные зубы. Но вельможа вдруг схватился за сердце, кашица потекла по сморщенному подбородку. Не произнеся ни звука, номарх скончался.

Ахтой стоял над мертвым, оцепенев. По законам Египта, лекарю, умертвившему пациента, была уготована та же участь. Но совсем не это потрясло его до глубины.

– Мой милый господин, ты ничего не замечаешь?

– Никого и ничего не хочу видеть. Сейчас – только ты.

– Нет, во мне ничего не замечаешь?

– У тебя лукавый вид.

– У меня есть тайна. Если не будешь больше ругать меня за недосоленное мясо и прокисшее молоко, я, может быть, расскажу…

По доскам причала загрохотали конские копыта. Испуганный таможенный чиновник бежал впереди всадников и что-то говорил, показывая в сторону суденышка друзей.

– Вы приехали с лекарем по имени Ахтой? – спросил один из всадников, осадив коня у самого края дощатого настила.

Астарт кивнул, стараясь угадать, откуда ждать беды.

– Взять их! Они соучастники убийства великого князя!

ГЛАВА 19
Астарт в Бубастисе

– Еще в тюремных ямах мы не кисли, – недовольно бормотал Астарт, разглядывая толстую металлическую решетку, прикрывавшую тюрьму сверху.

Избитый Ахтой сплевывал кровью. Эред, которому тоже досталось, молча сидел рядом с ним на истлевшей соломе, слежавшейся в пласты вроде глины. Обитатели тюрьмы – мелкие воришки, ионийские купцы, промышлявшие шкурами и мускусом крокодилов, девушка-египтянка, обвинявшаяся в том, что зналась с «поганым» эллином, – негромко переговаривались в ожидании приговоров. Им грозили не более чем публичные экзекуции. Правда, ионийцы, посягнувшие на жизнь и честь священных животных Египта, должны были по закону поплатиться головами, но их друзья из Навкратиса внесли в Саисский храм бога Себека столь солидный куш, что правосудие выразило готовность сделать исключение.

Ахтой собрал вокруг себя друзей и сообщил шепотом:

– Один из нас может спастись.

– Ну да! – усомнился Эред.

– У меня в мешке остался кусочек дурманящего корня. Если его разжевать и проглотить, то человек какое-то время будет выглядеть мертвее покойника.

– Кто же должен спастись? – спросил Астарт.

– Конечно ты. Только ты можешь выручить нас всех. Эред ничего не сделает при всей его силе. Я тоже не смогу. Здесь нужен такой пройдоха, как ты.

– Как же я вас вытащу отсюда?

– Пусть боги подскажут, ты их любимец, раз они простили тебе все твои смертные грехи. Со мной они молчаливы.

Ларит обвила руками шею Астарта и зашептала в самое ухо:

– Помнишь, я говорила про тайну? Мой милый господин, ты будешь отцом…

Астарт лежал на узком, ничем не покрытом каменном столе. Два лысоголовых парасхита готовились бальзамировать финикийца, получив за это перстень Ларит.

– Мертвец-то как живой, – сказал один парасхит, с кряхтением подтащив к столу каменный сосуд с текстами заупокойных молитв на стенках.

Астарт приоткрыл глаза. Крышку сосуда венчала грубая и тоже каменная статуэтка Анубиса с головой шакала.

«Канопа, – догадался он, – черепок для внутренностей». И почувствовал, как ладони стали липкими.

Судя по канопе, Астарта ожидал неплохой саркофаг, а затем и гробница, не глинобитная, конечно, а высеченная в скале, как у богача: перстень Ларит с невзрачным камнем – сердоликом был оценен неожиданно высоко. Сердолик почитался в Бубастисе как священный камень.

Второй парасхит рассказал довольно затасканный анекдот о пьянчуге, который так нализался, что перепутал дом и вместо своего ложа улегся на стол парасхита, а тот, ничего не подозревая, распорол ему живот. Астарт представил, что случится с этой парочкой веселых потрошителей, если он вдруг шевельнет пальцем или, чего доброго, чихнет.

Ему стало так смешно, что он с большим трудом удержался от смеха.

Один из парасхитов вдруг захлебнулся на высокой ноте. Потом начал пятиться, выпучив глаза, и наконец свалился в раскрытый саркофаг. Другой уставился на улыбающегося покойника, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой, и уронил на ногу бронзовый нож, которым потрошат трупы. Но и глубокая рана не могла привести его в чувство.

Из саркофага неслось громкое икание.

Астарт медленно сел, свесив ноги со стола.

– Я за вами, – сказал он, – в загробном мире вас ждут. Кого-то вы скверно просмолили, и на вас точат бо-ольшой зуб.

Парасхит прислонился к стене, чтобы не упасть. «Придется просидеть здесь до темноты», – решил Астарт и закрыл низкую дверь на засов.

…Наследственный князь Иму-Хента, восемнадцатого нижнеегипетского нома, возлежал на мягких подушках. Несколько женщин играли на систрах, лютнях и арфах. Наследник совсем не походил на убитого горем сына. Ел пригоршнями плоды земляничного дерева и шутил с музыкантшами. Он был молод, умен, самоуверен, умел обращать любое обстоятельство, даже неблагоприятное, себе на пользу. Чтобы не потерять права наследства, он выбился в чиновники: после реформ Саисской династии во главе номов Египта встали люди чиновничьего сословия. Отпрыск номарха уже не мог получить по наследству скипетр нома.

Этот получил.

Неожиданно женщины с визгом бросились из зала. Молодой номарх поперхнулся и зашелся кашлем.

Лопнули, застонали струны – кто-то наступил на арфу.

В оконном проеме мелькнула гибкая фигура Астарта. Опустившись на руках, спрыгнул прямо на подушки. Был он в одной набедренной повязке и без оружия.

– Извини, господин, я нарушил твой покой. Вот мой выкуп за сидящих в яме. – Астарт протянул самый красивый перстень Ларит.

Лицо номарха приняло обычный розовый оттенок. Он взвесил на ладони перстень, который она сохранила до последнего.

– Просишь за лекаря, который убил моего отца?

– И за невинных его спутников.

– Но они убили моего отца!

Два молодых человека пристально смотрели друг другу в глаза.

«Но ты рад этому убийству», – говорил взгляд финикийца.

«Но ты можешь принести более того, что принес», – отвечали глаза египтянина.

В зал ворвались вооруженные слуги. Номарх властным жестом выгнал их вон.

– Ты поступаешь разумно, обращаясь ко мне. Здесь только я властен даровать жизнь и смерть.

– Я наслышен о твоем добром сердце, господин, – нагло солгал Астарт.

– Я добр. Но не люблю воров. Этот перстень принадлежит царю Библа. О нем наслышан весь просвещенный мир, и я обязан отослать его хозяину.

Перстень никогда не принадлежал царю Библа. Это знали оба.

– Но…

– Хватит! Я устал от твоего голоса. Я согласен выпустить убийц моего отца за скромный выкуп: один талант серебра за голову. Сегодня – начало разлива Большого Хапи. Через год – с новым восходом Песьей звезды – я прикажу их умертвить.

– Я принесу выкуп. Но отпусти женщину. Она беременна.

Номарх дружелюбно улыбнулся:

– Женщины размягчают волю и ослабляют разум. Если ее не будет с тобой, ты наверняка успеешь к сроку. А теперь прощай! Пусть Тифон, бог ночи и преступлений, светит тебе. Эй! Кто там! Проводите господина!

ГЛАВА 20
Двадцать имен страха

До самой зимы Астарт бил крокодилов, продавал грекам шкуры и мускус, но нужной суммы не мог собрать: приходилось поддерживать силы узников передачами, многое требовала также скрытная охота, хотя Астарт, словно с частицей жизни, расставался с каждым дебеном. Экономил на всем: ночевал в зарослях Нила под хохот гиен и вопли шакалов, питался семенами лотосов и рыбой. Пробовал есть мясо крокодилов, но несколько дней не мог найти места от мучительной рвоты.

Он возненавидел Египет, Нил, крокодилов, заросли папирусов и запах лотосной баланды. Его убивала одна мысль, что Ларит рожает в тюрьме. В минуты ярости он бросался на спящих крокодилов и колотил по лопающимся панцирям единственным своим оружием – бронзовым ножом парасхита, насаженным на древко наподобие секиры.

Убить крокодила было неимоверно трудно. Небольшие юркие чибисы, снующие по их тушам, подавали сигнал опасности резким посвистом – и сотни чудовищ с шумом бросались в воду. Но когда Астарту удавалось настигнуть крокодила, не всегда, особенно поначалу, жертва оставалась бездыханной на берегу. Изрубленный, пронзенный насквозь неединожды, со сломанным хребтом, трофей уползал в Нил, к великому отчаянию финикийца.

Астарт не любил и боялся этих хищников, наглых и дерзких. Ими буквально кишела река в тех местностях, где египтяне поклонялись богу Себеку. А поклонялись ему и в Верхнем Египте, и в Нижнем, и в царстве Куш, и кое-где в Азии…

Крокодил был страшен. И египтяне, и иностранцы испытывали суеверный ужас перед его коварством и умением терпеливо поджидать добычу, стремительностью нападения. Среди крестьян и жрецов бытовали слухи о крокодильих тайниках, в которых хранятся про запас и размокают тела людей и животных.

Но больше всего ужасало то, что на крокодила не действовали ни магические заклинания, ни жертвоприношения. Крокодил мог утащить за руку жреца, кормившего его жертвенной снедью, мог растерзать богомольца во время омовения в реке или даже у алтаря в храме Себека… Все мог крокодил. Правоверному же египтянину запрещалось поднимать руку на священное животное.

Одни народы выражают свои чувства, придумывая эвфемизмы к словам «любовь», «жизнь», «бог», «человек». Другие восхваляют словотворчеством своих вампиров. Крокодил в Египте удостоился двадцати названий. Двадцать первым было имя бога воды.

Но с другой стороны, знаком крокодила на письме обозначали дурные человеческие качества; гигантский крокодил Мага был свирепым врагом солнечного бога Ра…

Заняться промыслом крокодилов Астарта надоумили ионийские купцы-охотники, которые давно вышли из тюрьмы и продолжали свое опасное ремесло. Они били крокодилов способом, который освоили безбожники Элефантины: ночью, с помощью крючьев и наживки – большущих кусков свинины. В лодке находился живой поросенок, которого заставляли истошно визжать. На звук устремлялись рептилии со всех окрестностей. Проглотившего крючок крокодила тут же вытаскивали на берег, перерубали спинной нерв и еще с живого сдирали шкуру.

Астарт охотился другим способом, более опасным, но не требующим ни лодки, ни поросят для приманки. Он прятался в яме, вырытой в песке на излюбленном пляже чудовищ. Как обычно, перед полуднем животные выползали на отмель, чтобы соснуть на солнце. Поглазев по сторонам, каждый крокодил выбирал местечко, громко фыркал, зевал и засыпал с широко раскрытой пастью. В этот момент появлялся Астарт и, стараясь не попасть под удары хвостов, способные переломить кости и великану, бил секирой по затылочным буграм зверей.

Однажды на глазах Астарта большой, похожий на бревно, крокодил перевернул утлую лодчонку рыбака. Человек исчез в мутных волнах с душераздирающим криком. Астарт услышал ужасный хруст костей. Крокодилья пасть вырвалась из воды, встряхивая мертвеца, как терьер крысу. Астарт упал на лопнувшую, корку ила, бессильно молотя кулаками. А намокший парус перевернутой лодки уносило течением… Какой-нибудь рыбак вытащит утлую посудину на берег и помолится богам, на редкость расщедрившимся.

Грустно шумели метелки папирусов и тростника. Где-то мычали быки: это крестьяне возделывали свои илистые поля под ячмень и пшеницу. Нил стремительно спадал, обнажая метры жизни. Наступило самое прекрасное время года, называемое в Египте перт. На пилонах храма бога Себека, погруженных в голубые в это время воды Нила, курился фимиам. Богомольцы бросали с храмовых причалов в реку сдобные лепешки и слоеные пироги. Тысячи раскормленных крокодилов тяжело возились у стен, покрытых водорослями и ряской. Выстроившиеся жрецы пели торжественные гимны: шли богослужения в честь бога воды.

Процессия жрецов и богомольцев скрылась за тяжелыми скрипучими воротами храма, и их голоса продолжали славить Себека и Большого Хапи.

Астарт вытер слезы и начал счищать с локтей и колен липкий ил.

Невзрачная собачонка какого-то паломника осторожно приблизилась к воде, стараясь проникнуть взглядом в глубину. Схватив розовым язычком несколько капель, отскочила и замерла. Затем вновь приблизилась и пила чуть дольше.

Астарт взошел на каменную пристань, разглядывая носы пришвартовавшихся унирем, долбленок, лодок-плотов из тростника. Между судами лениво плескались серо-зеленые полчища рептилий. «Вот бы где поохотиться!» Астарта разорвали бы в клочья, если бы кто прочел его мысли.

Собачонка, утолив жажду, взбежала на пристань. Принюхавшись, она злобно зарычала: Астарт весь пропах кускусом.

Астарт покинул храмовую пристань. Он брел вдоль берега усталый, голодный, злой на весь мир. Его Ларит, друзья ждут, а он беспомощен как никогда. Он уже и не верил, что в человеческих силах заработать гигантскую сумму – три таланта серебром!

Краснокожие крестьяне шли по полям и разбрасывали полбу во взрыхленный ил, черпая пригоршнями из мешков. Женщины гнали следом овец и быков, чтобы втоптать зерна в землю и не дать ветру и солнцу погубить будущий урожай. Египет трудился. Деревни обезлюдели. Все были на полях, у реки, дающей жизнь.

Астарт видел натруженные спины и руки. Он им завидовал, этим людям. И его одиночество было еще мучительней.

Бородатый крестьянин и его сутулая жена с удивлением смотрели на стоявшего посреди поля чужестранца и пытались понять, что он бормочет. С десяток малышей испуганно жались к материнской юбке. Египтянин огляделся – не видят ли соседи – и, протянул Астарту ячменную лепешку.

На следующий день Астарт увидел возбужденную толпу крестьян, облепившую илистый берег. Все смотрели на тушу быка, возле которой возились десятки крокодилов. Хозяин быка со слезами бормотал не то проклятие, не то молитву. В грязи у ног толпы хрипел и бился человек. Астарт с трудом разобрал в его воплях: «Я узнал! Я узнал его!» Несколько человек держали его за руки и за ноги, тоже вымазавшись в жидком иле по самые макушки.

– Кого он узнал? – спросил Астарт.

С неохотой, обычной в отношениях правоверных египтян с иностранцами, ему сообщили, что человек в грязи носит имя «Счастливец, побывавший в гостях у бога» и что Счастливец узнал крокодила, который утащил его в свою кладовую в прошлом месяце.

Астарт заволновался.

Припадок кончился. Счастливца умыли. Он оказался сутулым, невзрачным крестьянином пожилого возраста. На тонких губах его все еще пузырилась пена, и голова тряслась, будто переспевший плод под ветром на тонкой ветке. Астарт долго вглядывался в его лицо. Он уже знал суть происшествия с ним. Египтянин свалился с лодки и, увидев перед собой крокодилью пасть, потерял сознание. Крокодил утащил его в нору под берегом. Крестьянин очнулся и, разрыв землю, выбрался на свет. Но с тех пор в него вселился демон падучей болезни…

– Где он? – шепотом спросил Астарт крестьянина. – Как ты узнал?

– Узнал, – безумным голосом ответил Счастливец, и его снова затрясло. – Узнал! Узнал!..

Счастливца опять стиснули крепкие руки крестьян. Астарта же прогнали прочь.

Вечером Астарт убил крокодила, возможно, того самого, в котором Счастливец узнал «своего». Астарт снял с него шкуру и вырезал сердце. Оно билось. Держа перед собой живой кусок мяса, пошел в деревню, отыскал дом Счастливца и протянул ему свой дар. Тот понял, схватился за стену, чтобы не упасть.

«Да что же ты, человече! – возопило в душе Астарта. – Почему глаза твои во мраке?! Почему сила твоя слепа?!»

Он с размаху шлепнул о земляной пол все еще живое сердце чудовища и принялся яростно топтать его босыми ногами. Потом пошел не оглядываясь.