Текст книги "Государство и светомузыка, или Идущие на убыль"

Автор книги: Эдуард Дворкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

38

Дни летели незаметно, время протекало беззаботно, мужчины в изобилии ели фрукты, подолгу лежали в глубоких полосатых шезлонгах, ныряли с высоких утесов в голубую прозрачную воду, отчаянно флиртовали и предавались естественным радостям жизни.

Александр Николаевич загорел, окреп, его лицо лоснилось, он поправился на несколько фунтов. Чувствуя, что немаловажный период его жизни благополучно завершился, а время следующего еще не подоспело, он с удовольствием отдыхал от всех и вся.

Мысли в голове были медленные, ленивые. Появляясь, они проползали под черепной коробкой и, никак не затрагивая эмоциональной сферы, бесследно растворялись в эмпирических субстанциях… одна, впрочем, повторялась и несколько тревожила.

– Скажите, Георгий Валентинович, – распластавшись на песке, поинтересовался как-то Скрябин, – мои апартаменты… питание… медицинское обслуживание… все это стоит недешево, а у меня денег нет вовсе…

Плеханов перевернулся на подстилке с живота на спину.

– Не стоит беспокоиться, – широко зевнул он. – Ни вам, ни Татьяне Федоровне оплачивать ничего не придется…

– Как так? – удивился Великий Композитор. Он поднял голову и приспособил ее на согнутой в локте руке. – С чего бы это хозяину санатории делать мне этакий презент?

Великий Мыслитель сел, скрестил руки на могучей волосатой груди.

– Хозяева санатории почитают за честь держать у себя столь знаменитого человека, – вглядываясь куда-то вдаль, ответил он. – Не думайте ни о чем… посмотрите, там, на горизонте, уж, не турецкий ли фрегат?!

Александр Николаевич почувствовал фальшивинку, неверную нотку, легчайшего «петушка», проскочившего в отлично поставленном голосе друга. Поднявшись, он загородил Плеханову виды.

– Я вижу, вы со мной играете в какие-то игры… я категорически протестую… извольте немедленно бросить этот тон!.. Кто хозяин виллы?

Плеханов сосредоточенно откусывал заусеницу.

– Хозяин – богатый промышленник из Милана.

– Где он? Я хочу видеть его и благодарить за гостеприимство!

– Он здесь не живет… вилла сдана в аренду…

– Кто же, черт возьми, всем здесь заправляет?! Кто этот арендатор?!

Георгий Валентинович щелкнул резинкой купальных трусов.

– Арендатор виллы – Розалия Марковна. Она же и главный врач санатории.

Великий Композитор расхохотался.

– Полноте, друг мой! Всем известно, что ваш тесть и отец Розалии Марковны пересылает вам пятьдесят рублей в месяц! На такие деньги не разгуляешься!.. Вы ведь спиртовки себе приобрести не могли – помнится, яйца сырыми кушали! Адреса аптекарю надписывали, марки клеили на конверты, чтобы на хлеб заработать… а тут – вилла!.. Нет, Георгий Валентинович, оставьте, прошу вас… не смешите… ох, уморили! Арендаторы!..

Великий Мыслитель вычерчивал прутиком на песке замысловатую геометрическую фигуру. Турецкий фрегат на горизонте окутался клубами дыма и исчез из виду. Знакомые с вечера женщины, проходя мимо, обдали обоих Великих крупными солеными брызгами. Белозубый торговец гадами, демонстрируя товар, вынул из ведра огромного омара и положил его на подстилку Георгия Валентиновича.

Повертевшись на месте и отсмеявшись, Великий Композитор вдруг понял, что Плеханов говорит правду,и сразу же в мозгу пробежала, звякнула, замкнулась чеканная логическая цепочка.

– Если это не шутка… – Александр Николаевич, наклонившись, тщетно пытался поймать взгляд Георгия Валентиновича, – если это не шутка… значит, у вас появилась огромная сумма, но не из воздуха же?.. Возникнув здесь, она, по Ломоносову, должна была исчезнуть в другом месте!.. Где же?! – Перед Великим Композитором промелькнули аршинные заголовки в газетах, он сам в нелепом кавказском костюме, бегущий по обледенелым опасным крышам… он услышал полицейские свистки за спиною… его фальшивый паспорт, постоянная боязнь быть разоблаченным и осужденным за преступление, которого он не совершал… Сжав кулаки, он размахивал ими над головой Плеханова. – Где же исчезли деньги, спрашиваю я вас?! Уж не на петербургском ли Почтамте, господин экспроприатор?!

На Георгия Валентиновича больно было смотреть. Никто никогда не видел его таким растерянным и подавленным.

– Поверьте, Александр Николаевич, – сбивчиво оправдывался он, – этот проклятый мешок с ассигнациями… акцию провели анархо-синдикалисты… грешно было не воспользоваться возникшей ситуацией… я был совершенно не в курсе… деньги были мне переданы много позже… Розалия Марковна и я – подставные лица… виллу арендуют анархо-синдикалисты… рискуя жизнью на родине, они отдыхают здесь семьями, лечатся, восстанавливают силы…

– Вы ославили меня! Подвергали мою жизнь опасности! Принудили перейти на нелегальное положение! – Александр Николаевич яростно двигал ногами, засыпая Плеханова сильными песчаными струями. – Я никогда не прощу вам этого!..

Великий Композитор схватил сложенную на подстилке одежду, пропихнул ноги в узкие панталоны, щелкнул застежками подтяжек и пошел вон с пляжа, намереваясь сложить чемоданы и немедленно отбыть на все четыре стороны…

Чемоданов, однако, никаких не было. Не было и вещей, которые он собирался упаковать. Не было и денег на билеты. Александр Николаевич пружинисто ходил по отведенным ему комнатам и решительно не знал, как осуществить задуманное. Выкурив с полпачки папирос и совершенно задыхаясь от скопившегося в воздухе никотина, Великий Композитор отдернул плотную штору и распахнул окно. Плеханов сидел на ветке раскидистого платана, делал виноватое лицо и умоляюще простирал к нему большие загорелые руки.

Не желая быть свидетелем шутовской сцены, Скрябин выбежал из задымленного помещения.

День клонился к вечеру. Бескрайние голубые небеса насыщались синевою, ласковое южное солнце мягко оседало за линию горизонта. Легчайший бриз приятно холодил кожу. Нависающая над морем терраса была заполнена отдыхающими в белых полотняных костюмах. Люди с наслаждением пили густое козье молоко и любовались начавшимся прибоем. Хорошенькая сестра милосердия мягко увлекла Александра Николаевича в процедурную. Из комнатки он вышел тихий, умиротворенный, настроенный на философский лад. Хотелось обобщать, подняться над моментом, быть выше частностей.

Вытянув ноги, он расположился в гамаке на некотором расстоянии от прочих пациентов. Высоко над головой кричали невидимые в подступивших сумерках дрофы. Струила сладкие ароматы цветущая вечнозеленая фуксия. Обострившийся на природе слух улавливал далекие мужские клятвы, женский смех и взвизгивания.

Великий Композитор всегда ставил дружбу выше любви.

Чувству красивому и светлому, каким почитают любовь натуры неглубокие, незачем искать для своих проявлений места потайные и уединенные, предназначенные для занятий недостойных и постыдных… Любовь хрупка, недолговечна, искуственна – для поддержания самое себя она взывает к бесконечным клятвам и заверениям, она не может существовать в рассудках холодных и трезвых, ей нужны большие гипертрофированные сердца и повышенная температура тела… В любви заключена несомненная корысть, захваченный ею человек непременно станет добиваться для себя определенных выгод и привилегий… Любовь неустойчива и несамодостаточна – она ежеминутно видоизменяется, принимает новые формы и очертания, во что-то перетекает… всего один шаг отделяет ее от чувства разрушающего и страшного. Подобно ненасытному языческому божеству, любовь требует все новых и новых жертв. Она унесла множество молодых жизней… Умер от инфлюэнцы. Умер от апоплексического удара. Умер от любви…Один и тот же ужасный ряд… Но разве кто-нибудь умирал от дружбы?!Вот чувство истинное, открытое, бескорыстное! Нет вымогателя и жертвы, нет постыдного уединения, нет дурно закамуфлированного животного инстинкта… Есть двое равных,черпающих успокоительное равновесие в обществе друг друга… Понять, простить может только друг и, уж, никак не любовник…

Размышляя так, он смежил веки.

Мысли утрачивали стройность, логическое уступало место подспудному, причинно-следственные связи размыкались и смыкались в новых сочетаниях…

Обнаженный, в колючем терновом венце, он был прикован к груди утеса-великана. Тучки небесные проплывали над его головою в неведомые дали. Шумел, низвергаясь, бурный Аракс. Человек в наброшенном на лицо черном капюшоне возлежал на устланном коврами подиуме. Правой рукою он гладил перья огромного смердящего орла, левой – охорашивал шерсть матерого вонючего волка. Замотанные в звериные шкуры не мужчины не женщины, изготовив дубины, ждали только команды, чтобы пустить их в дело. Человек в черном капюшоне вытянул ногу в английском рифленом ботинке. Пощады ждать не приходилось. Такую обувь носил только Аренский… Заиграла музыка, по-видимому, патефонная пластинка. Вагнер, «Гибель богов». Человек взмахнул руками, и тотчас страшная свора с ревом, воем и клекотом бросилась на распятого. Сейчас он будет безжалостно растерзан, и останки его пожрут кровожадные твари… но что это?! Белый Всадник! Струящиеся по ветру просторные одежды! Вздымающийся и разящий врагов трезубец Георгия Победоносца!.. Поверженная нечисть распростерта и бездыханна, ее предводитель, скуля и катаясь в пыли, вымаливает себе прощение… Сильные руки срывают тяжелые цепи. Высоколобое лицо с густыми кустистыми бровями, лицо друга и освободителя, склоняется над ним…

Великий Композитор открыл глаза. Заботливо укрытый одеялом, он лежал в гамаке. Лила серебряный свет луна. Георгий Валентинович Плеханов сидел подле, отгонял от него веточкой назойливых ночных насекомых и с аппетитом жевал толстый бутерброд с мясом.

39

Жара, определенно, расхолаживала.

Великий Композитор чувствовал полнейшее нежелание заняться хоть чем-нибудь значимым. Расслабленно проходя мимо рояля, он не испытывал ровным счетом никаких побудительных позывов, словно это был и не рояль вовсе, а какая-то чуждая его духу сенокосилка.

Нечто подобное происходило и Великим Мыслителем. Пресытившись даже пляжем, он лежал на подоконнике у себя в комнате, мастерил самолетики из незадавшегося второго тома «Общественной мысли» и, размахнувшись, запускал их в голубую высь.

Хотелось больших белых сугробов, ледяного квасу под прохладный березовый шелест, прозрачного, со слезою, холодца, только что извлеченного из глубокого знобкого погреба.

Прогуливаясь меж пыльных кипарисов или стоя под минеральным душем, Александр Николаевич принимался иногда загибать пальцы. «Божественную» создал, прикидывал он, «Поэму экстаза» создал, опять же «Прометея»… сонат, почитай, штук десять… мелочей всяких – поэм, прелюдий, этюдов уже и не сосчитать сколько…

Загибание пальцев перешло у Великого Композитора в привычку и сделалось едва ли не единственным его занятием. Потрескивая суставами и разминая фаланги, он раз за разом убеждался – да, все уже сделано и посвятить себя более нечему…

Выручил пустяк, случай, излишне порывистое движение.

Загнув как-то палец сильнее обычного, Александр Николаевич неловко свалил его на сторону, едва не вывихнув. Испытав боль, одновременно он как бы очнулся от интеллектуальной спячки, и тут же ярчайший сполох высветил нечто большое и значимое, по необъяснимой причине затаившееся в густой тени разума.

Светомузыка! Как он мог забыть!..

Великий Композитор крикнул так, что дремавший на обычном месте Плеханов немедленно пробудился и, сгруппировавшись, спрыгнул с невысокого третьего этажа прямо в разлетевшуюся стайку павлинов.

– Георгий Валентинович, – горячо и даже путано заговорил Скрябин, – у меня идея… ящик по типу шарманки… внутри источник света… какой-нибудь объектив с линзой… цветные фильтры… семь нот – семь цветов радуги… пианист дает музыкальную гамму, осветитель – синхронную с ней цвето-световую!

– Светомузыка! – сразу ухватил Плеханов. – Гениально!

– Да, но пока только теория… нужен аппарат… я не умею сам… потребуется пилить, строгать… и еще этот фонарь, стекла…

Великий Мыслитель сунул чуть опухшее со сна лицо под фонтанную струю и вытер его краем рубахи.

– Аппарат беру на себя!.. Фанера на складе есть, – тут же начал прикидывать он, – гвозди найдутся… а вот фонарь я бы не рекомендовал – слишком громоздко.

– Реле?! – ухватил уже Скрябин.

– Оно самое! – азартно прихлопнул ладонями Плеханов. – Ламповое!.. Катод с анодом у меня припрятаны, завтра утречком махну в Сан-Ремо за сеткой… еще на стекольный завод. Дайте мне три дня…

Расставшись, они занялись каждый своим.

Скрябин, спросивши у прислуги цветных карандашей, раскрашивал во всех оттенках партитуру «Прометея». Плеханов, запершись в столярке, чем-то жужжал, скрежетал и стучал.

Ровно через трое суток мальчишка-посыльный пригласил Великого Композитора прийти в подсобное помещение.

Аппарат был готов. Пред взволнованным изобретателем-теоретиком во плоти возникло его детище.

В центре высокого просторного сарая стоял на козлах огромный, в рост человека, ящик, крашеный во все цвета радуги.

Осторожно приблизившись, Скрябин медленно обошел конструкцию. Гигантский куб имел абсолютно глухие стенки – нигде не было и намека на какое-нибудь отверстие или щель.

Озадаченный Александр Николаевич постучал костяшками пальцев по толстой фанере обшивки, и тотчас внутри что-то стукнуло, хлопнуло, заскрипело – едва ли не в лицо Великому Композитору выставилась искусно замаскированная дверца, образовался внушительных размеров проем, из него высунулось улыбающееся лицо Плеханова.

– Погасите свет! – Георгий Валентинович выпростал руку и энергично тряхнул кистью. – Начинаю демонстрацию!

Голова и рука исчезли, послышался тяжелый металлический лязг, из проема выдвинулось нечто, смахивающее на среднего калибра артиллерийский ствол.

Пошаривши за собою, Скрябин вынужден был опуститься на какой-то тюк. Сейчас же он был ослеплен мощным прожекторным лучом. По прошествию времени вновь обретя дар зрения, Великий Композитор смог наблюдать, как световой поток насыщается красками, а по стенам и потолку пляшут разноцветные сполохи. Все завершилось внезапным сильным ударом, луч погас – оставшись в совершеннейшей темноте, Александр Николаевич поспешно зажег лампу и увидел Плеханова, ужом выбиравшегося наружу из-под задравшегося к потолку ствола.

– Трансмиссия полетела! – Несмотря на аварию, Георгий Валентинович был оживлен и весел. – Это я быстро поправлю. – Взяв с верстака клок ветоши, он принялся вытирать перепачканные мазутом руки. – Как вам машина?

Поломка и впрямь оказалась легко устранимой.

Уже на следующий день десяток грузчиков перенесли аппарат на виллу и установили его в холле, поблизости от рояля.

Начались репетиции.

Георгий Валентинович с легкостью освоил свою партию и исполнял ее строго синхронно с музыкальной. Первоначальная задумка окрашивать каждую ноту в отдельности оказалась технически невыполнимой – новаторов, тем не менее, это не остановило. Задача была поставлена по-иному и решена укрупненно.

Красились не ноты, а темы.

Семь тем «Прометея» идеально сочетались с семью цветами светового спектра. Так, теме творящего принципа присвоен был красный цвет, обеим темам воли – соответственно, оранжевый и желтый, тема разума решена была в зеленом, тема пробуждения души – в голубом. Синий достался теме томления, фиолетовый – теме творческого духа.

В принципе, все было подготовлено к публичному выступлению.

Самолично исполненные друзьями афиши извещали о грядущем светопредставлении. На вилле заканчивались последние приготовления. Приглашенная артель сварщиков заваривала электрической дугой треснувшую в последний момент коробку передач, из просторного холла вынесено было все лишнее, расставлены рядами стулья, рабочие регулировали поворотные экраны и зеркала.

В назначенное время Плеханов и Скрябин во взятых напрокат цветастых смокингах вышли на подготовленный столярами подиум. Александр Николаевич, раскинув фалды, уселся за клавиши. Георгий Валентинович головою вперед протиснулся внутрь куба и, приведя в движение червячную передачу, вывел наружу мощное оптическое жерло. Свет в помещении был погашен. «Раз, два, три!» – крикнул внутри ящика Великий Мыслитель, и они начали…

Через несколько часов все было кончено. В помещении зажгли люстру. Скрябин встал и дождался, пока Плеханов несколькими сильными зигзагами не выберется из тесной конструкции. Им аплодировали. Георгий Валентинович ветошью вытирал перепачканные руки и лицо. Приняв по букету разноцветных гладиолусов и откланявшись, артисты задернули занавес.

На следующий день, рано утром, они уехали в расположенный неподалеку городок Больяско.

40

Городок славился красивейшими в мире кармелитками, вкуснейшими желтыми помидорами и непредсказуемостью действий оказавшихся там туристов.

Друзья посмотрели кармелиток, поели помидоров.

К полудню начало припекать, и Георгий Валентинович предложил Александру Николаевичу искупаться.

Предложение было принято.

Они добрели до какой-то речки, с видимым облегчением содрали прилипшую к телу одежду и бросились в прозрачную чистую воду.

Освежившись, лежали на берегу, покуривали некрепкий итальянский самосад, выпили по нескольку бутылок молодого вина и пива, ели помидоры.

Поначалу разговор носил нейтральный, не обременительный для обоих характер. Великий Композитор, причмокивая, хвалил помидоры, Великому Мыслителю, напротив, более нравились кармелитки.

Оба Великих, как могли, старались не сползать после всего выпитого на отнимавшую силы философию. Первым не выдержал Плеханов. Пробежавшись до кустов и обратно, он заговорил о самоочищении, как пути к постижению истинного счастья и гармонии. Стеснительный Скрябин, ежесекундно ловивший на себе взгляды хорошеньких, сновавших там и сям кармелиток, не мог заставить себя воспоследовать действиям друга и поэтому занял противоположную точку зрения, утверждая, что путь к постижению истинного счастья есть не очищение, а, напротив, накопление всего позитивного и складирование его в себе.

Беседа приняла несколько нервный характер.

Георгий Валентинович, сожалея о своей промашке, предложил Александру Николаевичу еще разок омыться в прохладных водах. Прими Скрябин разумное предложение – и он, безусловно, нашел бы способ выйти из затруднительного положения… Увы, эмоции взяли верх над разумом.

– Вы ведь философ, Георгий Валентинович, – мелко подрагивая ногами, со всем возможным сарказмом парировал он. – Вспомните древних – «Нельзя дважды войти в одну реку!»

Натянув одежду, они возвратились в город. Александр Николаевич двигался мелкими шажками, сдвигая колени и морщась. Георгий Валентинович стал уже серьезно опасаться за друга – выручило случившееся на пути кафе. Крикнув, что идет за сигаретами, Скрябин бросился в полутемное помещение. Он появился через некоторое время и с видимым облегчением спросил у Плеханова закурить.

Пустячная размолвка была забыта, друзья накупили помидоров и продолжили осмотр кармелиток. Философский микроб тем временем не сдавался. Великий Мыслитель как-то не к месту заговорил о своей несомненной приверженности материалистическому мировоззрению.

Великий Композитор в сердцах швырнул вниз недоеденный сладкий плод. Они проходили мост, переброшенный через высохшее, усеянное крупными камнями русло.

– Создаем мир мы! – возразил извечному оппоненту Александр Николаевич. Остановившись, он положил руки на ветхие перильца. – Мы создаем его нашим творческим духом, нашей волей, никаких препятствий для проявления воли нет, законы тяготения для нее не существуют… я могу броситься с этого моста и не упасть головой на камни, а повиснуть в воздухе благодаря этой силе воли!

Зная Плеханов, что произойдет дальше, он никогда не осмелился бы бросить свою необдуманную реплику (Философствуя, он заходил иногда слишком далеко).

–  Попробуйте, Александр Николаевич! – усмехаясь в усы и бородку, подначил он и тут же побледнел, закричал, бросился к другу и не успел.

Великий Композитор по-детски всхлипнул, припал грудью к перилам, его голова свесилась вниз, ноги оторвались от шаткого настила, сверкнули в открытых сандалиях ослепительно белые пятки – он падал, и уже никто не мог ему помочь.

Плеханов закрыл глаза.

Он слышал крики ужаса, топот многих ног.

Потом все стихло.

Тишина была нестерпимо звонкой, она действовала сильнее самого громкого шума.

Он не мог заставить себя посмотреть.

Веки не раскрывались.

Он поднял их руками.

Великий Композитор висел в воздухе метрах в пяти от него, на полпути между мостом и камнями. Над головой Александра Николаевича блестел и переливался в солнечных лучах приличных размеров нимб.

Множество кармелиток и несколько случившихся здесь же капуцинов стояли на коленях и в немом экстазе тянули к Скрябину руки.

– Возвращайтесь, друг мой, – стараясь, чтобы голос предательски не дрогнул, мягко произнес Плеханов. – Вы были правы. Я проиграл…