Текст книги "Яд для Наполеона"

Автор книги: Эдмундо Диас Конде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Стараясь не шуметь, чтобы никого не разбудить, совместными усилиями они подготовили в углу, у того окна, где ужинали Сара и Жюльен, место для совершения таинства бракосочетания. Кюре поверх сутаны надел стихарь, чрез плечо перекинул нежно-лиловую столу, взял в руку требник и четки. Грудь его украшало серебряное распятие.

Стоя напротив жениха и невесты, священнослужитель отдавал последние распоряжения обряда. Позади молодых, на расстоянии шага, он расположил свидетелей – заспанных Жерома и Батиста, поручив каждому держать внушительных размеров свечу.

Все происходило в такой спешке, что во многом приходилось импровизировать. Поскольку на приготовления времени практически не было, Жером, которого никто никогда не видел с не напомаженными волосами, предстал именно в таком виде; даже отец Барро не сразу признал его, приняв сначала за незнакомца, остановившегося накануне переночевать. А у бравого Батиста был полный беспорядок в одежде, гораздо более живописный, чем у жениха.

– Итак, мы собрались здесь, преисполненные радости, дабы соединить узами святого брака замечательную пару, – кюре умолк, с восторгом взирая на жениха и невесту. – Замершие в напряженных позах, с застывшими лицами, Жером и Батист пребывали в состоянии сна наяву. – Сара и Жюльен, прибыли на постоялый двор «Разочарование» и перед ликом Господа Бога, по собственной воле… – кюре вдруг запнулся.

Жерому и Батисту, которые дремали с открытыми глазами, вдруг показалось, будто их опалило небесным огнем. Мгновенно стряхнув с себя остатки сна, свидетели, однако, поняли, что это просто оплавляющийся воск обжигает пальцы, и безропотно смирились с новым испытанием. Братья, со свойственным им присутствием духа, остались по-прежнему недвижны как изваяния.

– Дорогая Сара, хотите ли вы взять в мужья вашего возлюбленного Жюльена? Обещаете ли вы перед Господом Богом быть верной ему, любить и почитать его в здравии и болезнях, в бедности и богатстве? Обещаете не дать увянуть вашей любви и хранить ее изо дня в день, пока смерть не разлучит вас?

– Да, хочу и обещаю, – произнесла Сара и расцвела в улыбке.

Кюре, весьма внимательный к деталям, обратив внимание на страдальческие лица свидетелей, решил, что они расчувствовались, и тотчас ощутил, что и сам готов всплакнуть.

– Дорогой Жюльен, – продолжил он со слезами на глазах, – хотите ли вы взять в жены любимую вами Сару? Обещаете ли вы перед Господом Богом быть верным ей, любить и почитать ее в здравии и болезнях, в бедности и богатстве, в радости и печали – во веки веков и до скончания своей жизни?

– Да, хочу и обещаю, – молвил Жюльен.

Кюре достал из кармана платок, высморкался и тут же свободной рукой благословил молодых, провозгласив:

– Что Бог сочетал, того человек да не разлучает, – затем решительно спрятал платок и, трепеща от восторга, объявил: – Сын мой, вы можете поцеловать свою жену!

Однако Жюльен, не промолвив более ни слова, подхватил Сару на руки, развернулся на месте и направился с драгоценной ношей к лестнице на второй этаж. И вряд ли он в ту минуту видел что-нибудь или кого-нибудь вокруг.

Отец Барро, не обращая внимания на такой стремительный финал, воскликнул:

– Это мое лучшее венчание! – и, закрыв требник, с благоговением прижал его к груди.

Очень скоро Жюльен и Сара выехали в сторону Вернона – навстречу неотложным делам.

Тем же самым утром в Генте, где в изгнании находился Людовик XVIII, некий итальянский кардинал и бывший французский министр вели неторопливую беседу, прогуливаясь по саду одного известного дворца. Один из собеседников, прихрамывая, опирался на трость.

– Что вы хотите этим сказать? – экс-министр остановился, чтобы дать ноге отдохнуть.

– Все, что способно содействовать восстановлению во Франции порядка, будет доброжелательно воспринято европейскими державами. Церковь, как вам известно, не благоволит к Наполеону. Стало быть, реставрация Бурбонов неотвратима, но… мы, сударь, кое-что не учли в наших расчетах.

– К настоящему моменту судьбы Франции и королевского дома остаются весьма неопределенными. Кроме того, даже офицеры короля придерживаются мнения, что на поле боя Наполеон несокрушим. А посему надо покончить с ним лично – устранить этого человека.

Кардинал, возобновив движение, произнес:

– Однако против него вся Европа. И в Ватикане толкуют, что победа Наполеона невозможна. Его время кончилось. Вы в курсе планов Веллингтона?

– Он намерен выступить со своим войском, усиленным пруссаками, австрийской и баварской армиями, к бельгийской границе. Затем с востока должны подтянуться русские. Хотя, разумеется, какие-то детали могут измениться соответственно обстановке, но основной замысел остается неизменным – обрушиться на Францию с восточного направления.

– Зная корсиканца, я не сомневаюсь, что он ошеломит противников упреждающим ударом, – заметил прелат.

– Если покушение завершится успехом, к тому моменту о Наполеоне сохранится не более, чем недобрая память.

– Н-да, – задумчиво промолвил кардинал. – Вы в подробностях осведомлены о приготовлениях?

– К осуществлению привлечен профессиональный отравитель. Для введения яда будет использовано лезвие, из тех, которыми бреется корсиканец.

– Весьма изобретательно. И когда они предполагали это совершить?

– Первого июня. Но вы сказали «предполагали» – в прошедшем времени?

– Первое июня! Вы имеете в виду, я полагаю, большой военный парад. Остаются считанные дни. Совершенно очевидно – они хотели бы получить максимальную и незамедлительную огласку… – размышлял вслух кардинал.

– В случае успеха заговорщики будут разоблачены и их объявят предателями отечества. Если же покушение не достигнет поставленной цели, у меня есть серьезные основания опасаться, что счеты с ними сведет сам император. Так или иначе – в живых им остаться не суждено. Большая политика – не их удел.

– Надеюсь, господин Талейран, вы позаботились принять меры предосторожности, чтобы избежать подозрений в соучастии.

– Шансы впутать в это дело меня равны шансам доказать вашу к нему причастность. Однако, вынужден проявить настойчивость: почему вы только что употребили прошедшее время, ваше высокопреосвященство?

– Милостивый государь, меньше всего мне хотелось бы видеть на троне отпрысков рода Бонапарта. Смена династии была бы равносильна революции. И все же в планах произошло небольшое, но окончательное изменение. На данный момент – никакого покушения. Нам не следует подвергать себя риску собственноручно делать из этого человека всенародного героя. Если Господу так угодно, пусть убийцей герцога Энгиенского займется Веллингтон. В Ватикане все уверены в победе коалиции. А если что-то сложится не так, всегда будет время вернуться к варианту покушения на жизнь узурпатора.

– Но ваше высокопреосвященство, приготовления зашли уже слишком далеко.

– И тем не менее. Представьте себе, в каком свете предстанут Бурбоны, как только весть об убийстве Бонапарта распространится по стране! Я уверен, что его ветераны возглавят народное восстание, которое навсегда покончит с царствованием этой династии.

– Я отнюдь не убежден, что подобное мнение разделяет и Мсье.

– Раньше нет, – кардинал изобразил улыбку, исполненную политического смысла. – Но все мы знаем, что Мсье нетерпелив. А ему, как законному наследнику трона, следует проявлять если не большую рассудительность, то хотя бы немного больше терпения.

– Насколько я понимаю, Ватикан идет на опережение событий. Однако, ваше высокопреосвященство, я высоко ценю свое время.

– Послушайте меня, Талейран. Затраченное вами время заслуживает вознаграждения. И кроме того, мы когда угодно можем вернуться к уже имеющимся наработкам.

– Что вы предлагаете?

– Заговорщики никогда не бывают вполне удовлетворены. С кем мы, в конце концов, имеем дело? С революционерами, республиканцами, анархистами, либералами? Кто бы они ни были, в любом случае лучше от этих людей отмежеваться. То, что наши и их интересы случайно совпали, отнюдь не означает, что мы стали друзьями. Вы пару минут назад высказали мысль: «Им не суждено остаться в живых». Так действуйте. Устройте утечку сведений о покушении. И всю информацию, в том числе имена участников, вложите прямо в уши господина Фуше, но только ему и никому другому! На агентов и посредников в таком деле полагаться нельзя. Лично позаботьтесь о том, чтобы Фуше принял сторожевую стойку. А уж он-то лучше всех знает, как ему поступить в подобном случае.

– Фуше? Прежде я должен переговорить с Мсье, ваше высокопреосвященство.

– Разумеется, посоветуйтесь, мой друг. Ах, да… вот еще что: не кажется ли вам, что цена вопроса немного завышена? – спросил кардинал, резко остановившись.

– Ваше высокопреосвященство, – Талейран тоже встал как вкопанный, – с покушением или без него, но благодарность друзьям должна стать главной отличительной чертой нового правительства короля.

Заключительная часть променада прошла в молчании.

16
Июньское покушение 1815 года

Утро первого июня было столь же безоблачным, как и во все дни торжеств и празднеств в жизни императора Франции, за исключением только тех, что предшествовали началу русской кампании.

Разбуженный адъютантом в пять минут седьмого, он накинул на себя халат, сунул ноги в домашние туфли из марокканской кожи, выпил чашечку настоянной на флердоранже воды и бегло просмотрел корреспонденцию. После этого погрузился в горячую ванну, в то время как адъютант читал ему газеты.

Ванну он принимал в течение часа, то и дело открывая кран с горячей водой и наполняя помещение паром. По окончании водных процедур надел байковое белье, брюки и халат, затем нанес на лицо мыльную пену, пахнувшую душистыми травами, и открыл лезвие бритвы.

– Сир, – произнес мамелюк-телохранитель, державший ему зеркало, – прежде я не видывал подобных бритв. Даже те, что обычно использует ваше величество, не выглядят лучше. Эти поистине достойны императора.

Вещица действительно отличалась изяществом формы и роскошной отделкой. Но что особенно пришлось по душе императору, ручка из перламутра – как у английских бритв, которыми он любил бриться, была вдобавок инкрустирована серебром и ляпис-лазурью.

– Сталь выплавлена во Франции, – Бонапарт любовался бритвой, держа ее на ладони и покачивая. – Я воспринимаю это как дар нашего народа. Как доброе предзнаменование, мой верный Рустам.

Он поднес бритву к лицу, натягивая другой рукой кожу на щеке.

И тут на миг задержал лезвие, рассматривая отраженные полированным металлом стального оттенка серые миндалевидные глаза, которые с меланхолическим выражением взирали на него, будто чужие. Нет, глаза были, конечно, его, но будто не верили тому, что видят. Миндалевидные серые глаза взирали на него недолго – блестящая поверхность стали моментально затуманилась от дыхания. Тогда он перевел взгляд на зеркало, стер ребром ладони со стекла осевшие на нем капельки пара и придвинулся ближе. Окунул лезвие бритвы в тазик с горячей водой, стоявший рядом, и привычным движением провел им сверху вниз по натянутой коже щеки. И тотчас почувствовал легкое жжение в области скулы.

Было семь с четвертью утра.

Он дотронулся до места, где жгло, – на кончике пальца отпечаталась кровь.

– Как ты думаешь: он уже побрился? – выпалил с порога неожиданно появившийся Огюст, целиком и полностью одетый и готовый.

– На данный момент, полагаю, он уже должен приступить к этой процедуре, но ему не хватило времени довести ее до конца, – ответил Жюльен, промывая ранку.

– А что если он не порезался?

– Тебе при бритье часто удается избежать травм? А здесь будет достаточно самой незначительной царапины. Меньше, чем этот порез, – Жюльен промокнул скулу краем полотенца. – Даже невидимой невооруженным глазом.

– Ты уверен?

– Я использовал сильнейший яд. А по словам некоего юноши, пользующегося твоим доверием, император выскабливает лицо на совесть.

К девяти часам они вышли на прогулку. День выдался на редкость ясным, без единого облачка. Улицы были полны народа. Все направлялись на Марсово поле, где предстоял грандиозный парад. Ни для кою не было секретом, что торжественное зрелище задумано императором с целью настроить французов на боевой лад в связи с надвигавшейся войной. Бонапарт желал воодушевить, более того – опьянить людей предчувствием грядущей схватки. Ибо война – дело не одной лишь армии, в войне участвует вся страна. И именно народу будут салютовать залпами артиллерийских орудий батареи, расположенные в пяти точках Парижа: на Йенском мосту, близ Дома Инвалидов, на Монмартре, у Венсенского замка и на Марсовом поле. Гром патриотической канонады, как предусматривалось программой, был призван пробудить сердца к историческим свершениям.

Чуть позже подтянулись цепи копейщиков в ярко-красных мундирах и конная гвардия. Герольды в шитых золотом фиолетовых мантиях с орлами возвестили приближение кортежа; в каретах, запряженных лошадьми, украшенными пышным плюмажем, проследовали высшие должностные лица государства и придворные чины. Наполеон, согласно сценарию, должен появиться в последнюю минуту, в сопровождении маршалов, ехавших верхами, а также множеством пажей, конюших и стременных. Всем присутствующим предписывалось приветствовать императора овацией и скандированием приветственных лозунгов. Таким образом, война в глазах народа стала бы практически признанным и освященным средством достижения мирного будущего.

На Марсовом поле высилось специально возведенное многоярусное ступенчатое сооружение – увенчанный троном помост и трибуны для сановников императорского двора. Без пяти десять, когда члены правительства рассаживались по местам, в гуще народных масс, собравшихся на площади, вдруг пробежал слух, что император задерживается.

В десять пятнадцать заерзали и начали проявлять беспокойство представители духовенства – облаченные в торжественные одеяния кардиналы, архиепископы и епископы. Под беспощадными лучами солнца застыли по стойке смирно в ожидании полководца пятьдесят тысяч солдат. Всюду реяли знамена. Со всех сторон продолжал стекаться народ.

Жюльен и Огюст решили ждать развязки на подступах к Йенскому мосту, смешавшись с простым людом.

Именно здесь, через Йенский мост, проследовал бы кортеж, если бы Наполеон вдруг остался цел и невредим. Жюльен, однако, такой исход исключал. По его прогнозам, вскоре должны были объявить о трагедии и отменить торжества. Тем не менее время шло, и с учетом стоявшей на кону ставки он начал допускать возможность иных вариантов. В частности – проведения мероприятий без Наполеона. Отсутствие императора могут объяснить неожиданным недомоганием – тем самым будут формально соблюдены внешние приличия. Но какой смысл продлевать агонию режима? В чем Жюльен был безоговорочно уверен, так это в яде. Никаких неожиданностей. Никаких надежд на спасение. Никаких отсрочек – час истины пробил.

Стрелки показывали четверть одиннадцатого. Вне зависимости от того, коснулось ли кожи лица Бонапарта отравленное лезвие, судьба к этому времени – как бы ни обстояли дела – свое веское слово уже сказала. Бонапарт, по военной привычке, брился всегда на рассвете.

Жюльен пристально всматривайся в противоположный берег Сены. Пока, судя по всему, кортеж из Елисейского дворца не выезжал. В толпе уже обсуждали: не слишком ли долго томят ожиданием народ? Огюст искоса наблюдал за другом, пытаясь угадать ответ на мучивший его вопрос, но по непроницаемому виду Жюльена определить что-либо было невозможно. Еще чуть-чуть, еще полчаса, и они могут быть абсолютно уверены в успехе предприятия.

Хотя Жюльен в том и не признавался, в глубине души он все же допускал третий вариант: чье-то вмешательство сорвало отравление. Но как это могло произойти, если каждая деталь плана разработана и исполнена с максимальной точностью?..

Во дворец посылка с бритвами поступила точно в рассчитанный срок и была принята на основании указанных ими сведений об изготовителе. Через своего человека при дворе они удостоверились, что после соблюдения необходимых формальностей бритвы попали в руки Маршана, личного камердинера Бонапарта.

Жюльен сжал в руке медальон. Все шло в соответствии с задуманным. Провал в его планы не входил.

– Мои самые искренние поздравления, мсье, – произнес знакомый голос прямо под ухом Жюльена.

Обернувшись, он лицом к лицу столкнулся с Жилем, который стоял, опираясь на свою неизменную трость. На нем был жакет, отделанный по бортам белым кружевом. Из кармана замшевого жилета на ленточке свисал золотой ключ. Жиля сопровождали три здоровенных субъекта. По их виду Огюст тотчас понял, что встреча не сулит ничего доброго.

– Немногим выпадает удача заполучить в жены такую красавицу, – завершил Жиль начатую мысль.

– Что вам угодно, виконт? – справившись с первым удивлением, спросил Жюльен. – Ведь вы отлично знаете, что я никогда не рад вас видеть. В том числе и сейчас.

– Сударь, у меня к вам срочное дело. Нам нужно переговорить. И сегодняшний день как нельзя лучше для этого подходит. Если память мне не изменяет, при нашем последнем свидании я посоветовал вам беречь тех, кто вам дорог, – произнеся эти слова, Жиль поднял вверх указательный палец, и его приспешники тут же растворились в толпе.

Посмотрев на Огюста выразительным взглядом, в котором тот прочел просьбу без промедления отправиться домой и позаботиться о безопасности Сары, вслух Жюльен сказал другу:

– Это касается исключительно его и меня. И будь что будет, я не хочу, чтобы ты вмешивался.

Затем, оставшись наедине с Жилем, обратился к нему:

– Если ты тронешь мою жену хоть кончиком пальца и по твоей вине хоть один волос упадет с ее головы, ничто не спасет тебя, даже обещание, данное мною твоему отцу.

– Тронуть? Ее? Да если б мне такое и пришло на ум, то, наверное, в самую последнюю очередь. – Жиль, развернувшись, встал рядом с Жюльеном и посмотрел в сторону Елисейского дворца. – Однако ты меня удивляешь. Говоришь так, словно ты чем-то лучше меня. – Не глядя на Жюльена, вынул из кармана жакета сложенную бумагу. – У меня для тебя две новости. Сначала хорошая: можешь больше не тратить время на ожидание – твой план удался.

– Не понимаю, о чем ты!

– Должен отметить: ты ловко все устроил. Бритвы, яд… Признайся, ты всерьез думал, что никто не догадается? Не беспокойся, я тебя не выдам… Но на этом с хорошими новостями покончено. Перейдем к плохому, – добавил он, протягивая Жюльену бумагу. – На, читай, – и в его взгляде блеснуло нечто зверское.

Снедаемый тревогой и нетерпением, Жюльен жадно вчитывался в каждое предложение. Дойдя до последней строки письма, почувствовал себя оглушенным. Потом вернулся к началу, вновь прочел от первой до последней строчки и поднял глаза на криво ухмылявшегося Жиля. В глазах у Жюльена потемнело, будто перед ним вдруг опустили черный полог. Ноги стали ватными. Голова шла кругом. В который раз он ошеломленно перечитал в обращении имя матери, но главное – то имя, которым письмо было подписано…

– Ты, конечно, обратил внимание на подпись? – вернул его к действительности Жиль. – Письмо написано двадцать шесть лет тому назад. Тогда он еще был обыкновенным лейтенантом артиллерии и носил свою итальянскую фамилию.

– Откуда у тебя это письмо? – спросил Жюльен, но губы плохо его слушались.

Пропустив вопрос мимо ушей, Жиль язвительно заметил:

– Ну, и какая же теперь между нами разница? – и вырвав бумагу из рук Жюльена, нанес решающий удар: – Сегодня утром ты убил своего отца.

Не дав Жюльену опомниться, Жиль предложил ему проследовать в стоявший неподалеку конный экипаж. Потрясение было столь велико, что Жюльен, утратив способность адекватно реагировать на события, выполнял все требования – безучастно, но сохраняя достоинство и не позволяя дотрагиваться до себя. Сил у него осталось ровно столько, чтобы дойти собственными ногами до кареты, сесть в нее и закрыть глаза.

За время, пока они ехали в коляске, никто не проронил ни слова.

– О, мадам, они все чудесные! Я, право, не знаю, какое выбрать! – Мими понемногу справлялась с замешательством, охватившим ее при виде вороха роскошных платьев, разложенных перед ней.

– Ты можешь примерить все. – Сара, теребя на груди подвеску, стояла у окна.

– О, мадам, – голос Мими звучал приглушенно от душивших ее чувств, – мсье Жюльен не забыл о мечтах Мими-Печальницы. Ах! Какие элегантные платья! У этого юноши золотое сердце…

Сара, опасаясь, что не сумеет скрыть тревогу, которую в ней рождала неопределенность, предпочла остаться в особняке. Она и Жюльена хотела убедить, чтобы он никуда не ходил, но он стоял на своем. С недавних пор молодая женщина чувствовала опасность так ясно, как никогда прежде.

– Извини, Мими. Что ты сказала? – переспросила Сара.

Именно в этот момент, ровно в одиннадцать утра, загрохотали батареи орудий. Сара вздрогнула. Растянувшаяся длинным шлейфом процессия под восторженные возгласы толпы вступила торжественным маршем на городские улицы. Глазную карету сопровождала верхом четверка маршалов, на чьих лицах застыло выражение необычной серьезности. Они скакали, исполненные печали от знания того, что, несмотря на внешний блеск и помпу, нынешнее утро знаменует необратимый поворот в судьбе Франции.

Огюста грохот канонады застал в другой части города, а именно – поблизости от дома 145 по улице Сент-Оноре, то есть возле резиденции виконта де Меневаля. Громовые раскаты усилили беспокойство друга Жюльена, ибо могли означать что угодно.

Огюст понял по-своему немую просьбу Жюльена, обращенную к нему. Он не отправился к его дому, поскольку был уверен – опасность Саре не угрожает. Некоторое время следил издалека за телохранителями Жиля и, убедившись, что те ходят кругами без определенной цели и никуда не спешат, решил переключить внимание на Жюльена и не отходить от него далеко. Просчет состоял в том, что Огюст не сумел верно оценить развитие ситуации и к моменту, когда суматоха и бурление многолюдной толпы достигли апогея, окончательно потерял из виду тройку головорезов. Увидев, как его друг садится вместе с Жилем в карету, вскочил в первый проезжавший мимо фиакр и последовал за ними. Так он оказался у особняка де Меневаля, где и пребывал в дозоре, снедаемый нетерпением.

В пять минут первого кортеж императора прибыл на Марсово поле, и все взгляды обратились к остановившейся карете.

В те же самые мгновения в подвале особняка на улице Сент-Оноре, в сыром каменном мешке, надежно укрытом от внешнего мира железной дверью, замок которой открывался золотым ключом, виконт де Меневаль распорядился привязать Жюльена к стулу.

Три костолома, приехавшие раньше шефа и силой затащившие пленника в подземелье, мастерски справились с этим заданием, после чего возможность исполнять главную роль предоставили виконту. Под левым глазом у Жюльена уже переливался фиолетово-багровыми цветами кровоподтек: Жиль, не считая более нужным пускаться в объяснения, нанес беззащитному противнику прямой удар кулаком в лицо. Затем вынул из рукава кружевной платочек и, поднеся его к разбитому носу Жюльена, из которого хлестала кровь, сказал:

– Можешь кричать сколько угодно. Тебя никто не услышит. Стены здесь вдвое толще, чем наверху.

– Ты жалкий трус и подлец, и всегда был таким.

– Итак, ты решительно настроен не подписывать, – Жиль побарабанил пальцами по бумаге, лежавшей перед ним на столе. – Гм, на документе, конечно, нет числа, признаю. Но когда ты вступишь во владение имуществом моего отца, мы сможем проставить дату. Нотариус заверит это, и все необходимые формальности будут соблюдены, – Жиль убрал платок от лица Жюльена.

У того кровь продолжала ручьем литься из носа. Несколько крупных капель упали на серебряный медальон, который привлек к себе внимание Жиля. Он резким движением сорвал цепочку и продолжил:

– В конце концов, ты сам видишь: я провел фундаментальное исследование. Здесь приведен подробный перечень того, что отписывает в мою пользу даритель, то есть Жюльен Ласалль, являющийся, как нам известно, презренным наемным убийцей. В список включена, разумеется, и весьма доходная сахарная плантация близ Нового Орлеана. Ты уступаешь ее мне, равно как и все прочее, в качестве дара, – Жиль сосредоточенно рассматривал медальон. – Это будет справедливо, ты не находишь? Сначала ты все отнял у меня, а теперь мы меняемся ролями. Что ж ты не хорохоришься? – Жиль, словно оценивая, подкинул на ладони медальон. – А ведь это еще далеко не самое страшное, что с тобой произойдет, если ты не подпишешь бумаги.

И пока один из его приспешников снимал с себя и аккуратно развешивал жакет, другой уже принялся за дело. За ударом в солнечное сплетение последовали два не менее мощных удара в лицо. Жюльен, ловя воздух широко раскрытым ртом, не сложился пополам и не упал на землю лишь потому, что был накрепко прикручен веревками к стулу.

– Ах, какой же он славный!.. – в который раз отметила Мими, со вздохом примеряя третье платье. – Этот юноша достоин всего самого лучшего на свете, мадам. То, что помнят о никому не нужной старухе, такой, как я, – любуясь в зеркале платьем из крепа, она обеими руками схватилась за голову, – уже одно это, мадам, наполняет радостью мою горькую жизнь.

– Мими! – воскликнула вдруг мгновенно побледневшая Сара, не отводя взгляда от окна. – Случилось что-то ужасное!..

Внизу, из остановившейся напротив полицейской кареты высыпала группа вооруженных людей и оцепила входную дверь.

Между тем Огюст продолжал караулить у особняка де Меневаля. Сколько длилось его дежурство? – он не смог бы ответить и сам. Может, два часа, а может – три… Пушки давно отгрохотали, тем не менее никакой ясности, в том числе и относительно дальнейших действий, так и не наступило. Кто же знал, что времени у него будет достаточно, чтобы собрать здесь хоть целую армию? Но теперь оставить пост даже ненадолго он не мог. Проверив, что пистолет на месте, – за поясом на спине, Огюст собирался уже было идти к входной двери и в случае необходимости силой прорываться внутрь, когда вдруг увидел полицейских, окруживших особняк…

– Ты ничего… не добьешься… от меня, – бормотал Жюльен, с трудом произнося слова, ибо говорить для него стало сущей пыткой. – Верни медальон…

Он был весь залит кровью, лицо разбито, глаза едва открывались.

– Ну зачем тебе какая-то ничем не примечательная серебряная вещица, когда ты близок к тому, чтобы потерять абсолютно все? – небрежно поигрывал медальоном Жиль. – Послушай меня. У тебя лишь два варианта. Если подписываешь – лишаешься только имущественных благ. А если отказываешься подписать, я забираю у тебя все. Ты понимаешь, о чем я?

Голова Жюльена упала на грудь. Если бы не еле заметное подергивание рук, можно было подумать, что сознание покинуло его, в то время как он пытался незаметно избавиться от пут или найти такое положение рук, в котором веревки причиняли бы меньше страданий.

Жиль отступил в сторону и взглядом приказал занять свое место одному из подручных, бретонцу со свирепой физиономией и внешностью профессионального убийцы, которого изгнали из полиции за применение недозволенных методов дознания. Жюльен, интуитивно ощутив приближение палача, приподнял голову и, насколько мог, открыл глаза. В тот миг, когда он пытался сфокусировать взгляд на убийце, его потряс сокрушительный удар в лоб, после которого он отключился.

– Отвяжите и убедитесь, что он готов, – распорядился Жиль.

Удар оказался столь сильным, что стул с привязанной к нему жертвой опрокинулся и его пришлось поднимать. Когда распутали узлы и сняли веревки, безжизненное тело сползло на пол, а из проломленной головы натекла лужа крови.

В ту же минуту послышался осторожный стук в дверь.

– В чем дело? – спросил Жиль, не открывая.

– Там двое полицейских, мсье, желают вас видеть, – ответил из-за двери нерешительный голос.

– Скажи им, я сейчас, – Жиль, подбросив медальон, не стал его ловить, а потом, повернувшись к подручным, поторопил: – Ну, быстрее, что с ним?

– Мертвее не бывает, мсье, – похвастал бретонец.

– Если через полчаса я не вернусь, вы и без меня знаете, что делать.

Уходя, Жиль зацепился взглядом за медальон, который при ударе об пол раскрылся. Секунду подумав, он поднял украшение и положив в карман.

Поднимаясь наверх, Жиль за пару секунд прокрутил в голове возможные причины появления полиции. Наиболее вероятным представлялось, что покушение прошло успешно (убеждая в этом Жюльена, сам он фактических подтверждений не имел), и логично было предположить, что его вызывает Фуше, а полицейские присланы для сопровождения и охраны. Нервы у Жиля были столь взвинчены, что, приняв данную версию за основную, он все же подумал, не лучше ли ему скрыться. Но все же прогнал дурные мысли, – бегство скомпрометировало бы беглеца, косвенно свидетельствуя о причастности к чему-то предосудительному, и в худшем случае могло означать добровольный отказ от всех личных планов. Да и чего ему бояться? Позиции его надежны, будущее – безоблачно, ну а личное состояние, даже если не удастся заполучить отцовское наследство, все равно будет расти. Уж об этом-то он сумеет позаботиться.

К тому же виконт де Меневаль пользовался покровительством самого могущественного, после Наполеона, человека Франции. А что касается похищения письма или определенных результатов профессиональной деятельности, которые он в личных интересах иногда утаивал от шефа, за это опасаться не стоило. Да, действительно, выяснив во всех деталях план покушения на Наполеона, он практически способствовал его совершению. Вплоть до вчерашнего дня, когда посылку с бритвами передали в руки камердинеру императора, он шел по правильному следу. Однако жажда мщения пересилила в нем лояльность Жозефу Фуше, ибо месть Жиль рассматривал как акт правосудия и восстановления справедливости собственными руками. Фуше, скорее всего, располагал лишь теми сведениями, что ему сообщил он, его лучший секретный сотрудник. Но даже если министр и получил дополнительную информацию из других источников, у него, в сложившейся ситуации, было более, чем у кого бы то ни было, оснований молчать.

Обдумав все это, Жиль спокойно вышел в гостиную. Но когда ему предъявили ордер на арест, подписанный самим министром полиции, он изменился в лице.

– Надеюсь, ради вашего же блага, что вы ничего не напутали, – заявил он лишь для того, чтобы последнее слово осталось за ним, поднимаясь на ноги, вынул из кармана и положил на стол медальон.

Мими, которую при одном только слове «полиция» охватила мелкая дрожь, тем не менее взяла инициативу в свои руки. В какую бы историю (какую именно – до этого ей нет дела) ни оказались замешаны ее друзья, она считала себя обязанной помочь им спасти свои головы.