Текст книги "Сын Наполеона"

Автор книги: Эдмон Лепеллетье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Три славных дня

В то время как Париж превращался в поле битвы, король Карл X в Сен-Клу продолжал требовать неукоснительного соблюдения придворного этикета.

Аудиенции и иерархию никто не отменял. Каждый, кто пытался разъяснить королю политическую обстановку, наталкивался на спокойную и холодную улыбку:

– Господа, вы преувеличиваете опасность волнений. То же происходит при всех режимах с населением большого города, особенно в жару, как сегодня. В обязанность герцога де Рагуза входит поддерживать порядок и при необходимости восстановить его. Он справится с делом, которое мы ему доверили.

Придворному, упорно пытавшемуся обратить внимание короля на огромную опасность и важность восстания, он ответил со строгостью в голосе:

– Возвращайтесь в Париж и скажите, что вы видели короля, решившего ни в коем случае не входить в соглашение с восставшими и придерживаться прерогатив монархии!

Столь энергичный приказ король отдал хранителю королевской печати господину де Смеонвилю, явившемуся к нему с просьбой переправить министерство в безопасное место и не осмелившемуся изложить свою просьбу до конца.

Закончив разговор, Карл X, игравший в вист, вновь взял карты в руки, уронил одну на ковер и продолжил партию.

Когда наступила очередь ходить его партнеру, герцогу де Дюрасу, король заметил, что тот совершил ошибку.

– Что с вами? – спросил Карл X. – Вы плохо играете сегодня! Сбросьте масть, – добавил он сухо.

В Париже между тем восстание набирало обороты. Оно охватило все стратегические пункты столицы. Лувр атаковала группа из 300 восставших, приведенных из квартала Тамплиеров банкиром Мишелем Гудшо и юным студентом политехнической школы.

Испуганные швейцарцы, охранявшие Лувр, не решились стрелять. Свежо в памяти Десятое августа. Все же они дают один залп, чтобы сдержать наступающих, но со вторым не торопятся.

Среди населения поползли слухи о прекращении вооруженной борьбы, дошли они и до швейцарцев, которые желали этого всей душой.

Толпившиеся на площади вдруг увидели, как на колоннаде внезапно появился мальчишка, парижский гамен, воробышек революции. Он пробрался к спуску с колоннады и по этому необычному пути соскользнул на балюстраду.

Мальчишка показался восставшим и помахал кепкой, затем проскочил вперед, открыл дверь, ведущую к лестнице, и крикнул изо всех сил: «Да здравствует Хартия! Да здравствует свобода!»

Швейцарцы, толпившиеся на первом этаже перед дверью и ожидавшие наступления, пришли в ужас от идущего сверху голоса. Раздались голоса:

– Народ в Лувре! Спасайся кто может!

И, побросав оружие и боеприпасы, бедняги швейцарцы, вконец потерявшие голову (им показалось, что их преследуют призраки всех убитых в этом дворце), ринулись в ужасе через галереи, кулуары, лестницы, огромный двор Лувра и остановились только на площади Карусель.

Их отступление сопровождалось топотом ворвавшихся во дворец. Сигнал мальчишки был понят. Восставшие рванулись вперед и на этот раз на самом деле заняли Лувр. Они взламывали двери, срывали запоры, крича, стреляя из окон и галерей в сторону улицы, давая понять, что Лувр у них в руках. Несколько пуль попало в солдат, охранявших двор Тюильри, что напрочь деморализовало резервные батальоны Мармона. Солдаты метались, не зная, что делать.

– Парижане – хозяева Лувра, лучшей позиции им не найти, – шумели они. – Мы пропали…

В тот же момент, надеясь хоть как-то избежать паники, Мармон отдал приказ к отступлению. Принимались меры по эвакуации Тюильри.

Не успели последние солдаты выйти из ворот в направлении площади Людовика XV и добраться до Елисейских полей, в соответствии с приказом герцога де Рагуза, как на вершине центрального купола в старом дворце Валуа взвилось водруженное тремя смелыми и сообразительными горожанами Жубером, Тома и Гинаром, гордое и прекрасное знамя. Ветер развернул его, и все увидели трехцветное знамя Революции и Наполеона. Правящая монархия Франции низложена.

Во время сражения произошли события, которые изменили его характер. Массы вооружившегося народа, готового пойти в огонь и воду, не имели головы. Им ее дали. События разворачивались благоприятно, огонь на улицах усиливался, огромное число людей, не щадя жизни, чтобы опрокинуть монархию, клялись не складывать оружия, пока не добьются своего. Восставшие представляли реальную силу. И вот тогда-то в Париже снова зашевелились те, кто возбуждал народное движение. Их руководящая роль закончилась, как только они, почувствовав опасность, решили до поры до времени унести подальше ноги.

29 июля состоялось собрание у Лафита. В большой зал на первом этаже особняка пришли пятьдесят человек.

Лафит заявил, что событиями необходимо управлять, чтобы поддерживать дух у населения, и предложил назначить командующего восстановленной национальной гвардией.

Кричали Лафайета, который обратился к собранию:

– Волей моих многочисленных сограждан на меня возложено командование национальной гвардией. В этих обстоятельствах я выступаю не как депутат, а как человек, участвовавший в событиях 1789 года. В поисках выхода мы должны защищаться. Генерал Лафайет остается в семьдесят три года таким же, каким был в тридцать два. Долг велит мне ответить на народное доверие и посвятить себя защите общества.

Бартен де Во воскликнул:

– Если с нами нет достопочтенного мэра Парижа 1789 года, всем известного Байи, поздравим себя с тем, что вернулся его славный командующий национальной гвардией!

Была сформирована комиссия из пяти человек, чтобы наблюдать за защитой и снабжением столицы.

Пока шло совещание, снаружи не утихало волнение. Народ желал знать, согласился ли Лафайет командовать национальной гвардией. Оставалось еще решить вопрос о командовании войсками.

Собрание постановило, что возложит это на генерала Жерара.

Внезапно раздались выстрелы, казалось, что стреляют со двора и около особняка Лафита. Это войска! Мы окружены! Все пропало!

Разом прекратились разговоры, собравшиеся, отталкивая друг друга, кинулись к дверям. Началась паника: «Нас предали! Нас арестуют!»

Как же они были похожи на швейцарцев, охранявших Лувр! Обыватели, возомнившие себя мятежниками, холодели от страха перед расстрелом и лихорадочно соображали, как вывернуться из сложившейся ситуации. В головах многих уже созрел план – клясться, доказывать, что они пришли сюда только для того, чтобы расстроить планы мятежников и вернуть порядок. Это было еще то зрелище! Толстопузые и тыквозадые члены собрания тщетно пытались просочиться в узкие двери шкафов, ползали на четвереньках между креслами, трясясь, как желе на блюдце, – вот-вот явятся жандармы. Те, кто полегче, вскакивали на подоконники и через открытые окна прыгали вниз, на розовые кусты и клумбы гелиотропа.

Четверо или пятеро доблестных защитников народа, по счастью, не слишком толстые, заперлись в уборной и ни за какие коврижки не желали выходить. Они вопили, что их хотят схватить и зарезать.

Лафит оставался в кресле, один, – зал опустел. Когда к нему присоединился секретарь собрания Дени де ла Гард, Лафит пробурчал:

– Для политика, особенно во время революции, важно уметь быстро бегать.

И показал на ногу, после недавнего вывиха ему было больно ходить.

Именно к нему и явилась группа офицеров 5-го и 53-го линейных полков, которые потребовали пропустить их на собрание.

Армия тоже хотела участвовать в Революции и отправила своих делегатов. Офицеры рассказали, что получили приказ рассредоточиться на Ванд омской площади. Их окружила толпа горожан, среди которых находились женщины и дети, они умоляли не стрелять. Сначала солдаты оставались глухи к просьбам, но люди не отступали и просили, просили… Защитники короля оглядывались вокруг и видели тех, кто так напугал Его Величество, – женщин, девушек, детей. Солдаты призадумались: значит, если прозвучит приказ, им ничего не останется, как пробить кровавую брешь в этой толпе, ставшей им уже почти родной?!.

Кроме того, они буквально умирали от голода и усталости, да еще изнуряющая жара… Население подбрасывало им кое-что из провизии и то, чем можно утолить жажду. Постепенно солдаты начали разоружаться, дисциплина падала. Теперь было очень трудно заставить их стрелять в народ.

Узнав, что в особняке Лафита собрались временное правительство и муниципальная комиссия, а генерал Жерар назначен командующим войсками, офицеры, чином ниже полковника, переговорив между собой, решили присоединиться к этому новому правительству и предоставить в их распоряжение свои шпаги. Посланный к барону Жерару младший офицер Ришмон вернулся с известием о согласии.

Войска подтянулись к особняку Лафита. Пока офицеры разыскивали Лафайета, солдаты 5-го линейного полка разрядили во дворе свои ружья, стреляя в воздух, чтобы успокоить толпу и показать мирные намерения.

Эти-то выстрелы и посеяли ужас в рядах собравшихся и вызвали панику.

Понемногу все разъяснилось. Парламентарии вернулись в свои кресла. Толстопузые оставили шкафы, тыквозадые выползли из-за кресел, распахнулась дверь уборной. Лафит, так и не успевший покинуть своего места, спокойно произнес слова, которые вошли в историю:

– Господа, заседание продолжается!

Два полка, «обратившиеся», как говорили тогда, решили исход сражения. Не было больше за что бороться. Оставалось только собрать с кровавых полей красный урожай трех дней революции.

Само собой разумеется, жнецы-голодранцы, с беззаветной храбростью трудившиеся на полях-мостовых, проращивая победу, все те, кто, не жалея жизни, окрасили своей кровью знамя, чтобы оно получилось трехцветным, все они были отстранены от дальнейшего. Они прекрасно провели сев, вырастили урожай в тяжелых условиях, но оказались не нужны, когда настало время делить пирог.

Народ сделал свое дело. Ни единого представителя из народа не вошло в правительство, им созданное. Пирог достался буржуазии, представители которой, важные и напыщенные, подпирающие щеки крахмальными воротничками, с такой изобретательностью прятались в шкафы, уползали под кресла и запирались в уборной.

Буржуазия слопала его целиком, ни с кем не делясь, и не подавилась.

«Шарантонский сумасшедший»

Баррикады, даже во время сражения, то есть когда их поливал шквальный огонь, привлекали всеобщее внимание. Кроме их защитников всегда находились такие, кто пришел без оружия, просто посмотреть, раздумывая, стоит ли присоединяться к ним, или лучше подождать. На углу улицы Мандар в околобаррикадной толпе особенно выделялись двое, брызжущая энергия которых органично сочеталась с техническим талантом.

Как вы уже знаете, баррикада на улице Мандар сооружена под руководством мастера Лартига из булыжников, вывороченных из мостовой и сложенных так, чтобы между ними на трех уровнях были отверстия, на манер бойниц, дававшие возможность тройного залпа.

Огромную яму, откуда были выбраны булыжники, заполнили разбитыми бутылками, железными прутами и другими колющими и режущими предметами, чтобы остановить кавалерию.

Внутри импровизированной крепости царила более суровая дисциплина, чем в других местах. Ею командовал человек с военной выправкой, нацепивший на старый выцветший мундир времен империи крест командора ордена Почетного легиона. Его с уважением называли «генерал».

Это действительно был генерал Анрио, постаревший, сгорбившийся, уже растерявший силы, но вдруг, быть может, лишь на короткое время, воспрянувший духом. Перед ним была цель, для достижения которой ему требовалось три дня.

Много лет его без суда держали в заключении за участие в заговоре, угрожавшем безопасности государства и готовившем возвращение императора Наполеона с острова Святой Елены. В один прекрасный день ему смягчили наказание. Но как! Генерала объявили сумасшедшим и поместили в Шарантонский приют. Когда же его друзья, маршал Лефевр и другие, попытались вступиться за него и доказать, что он в полном рассудке, префект полиции разъяснил им кое-какие тонкости дела:

– Если вам дорога жизнь генерала Анрио, отступитесь! Из приюта, где его охраняют только врачи, он прямиком попадет в Венсан под приговор военного трибунала, а это означает верную смерть, причем в короткий срок! Вам хочется, чтобы вашего друга расстреляли?.. Нет? Тогда, – добавил префект, улыбнувшись, – ждите! Может статься, однажды милость Его Величества соблаговолит снизойти на него.

Милость Его Величества никак не желала снисходить. Правду сказать, Анрио не так уж плохо устроился в приюте. Охрана и надзиратели были в прошлом солдатами империи. Тем не менее, узнав 26 июля о событиях в Париже, он, договорившись с охраной, покинул приют.

Анрио не в первый раз выходил из приюта на короткое время. Надзиратели закрывали на это глаза. Он обычно давал слово вернуться вечером, а слово генерала свято. Никому даже в голову не приходило, что он может нарушить обещание. Однако в этот вечер генерал Анрио не вернулся.

– Неужели сбежал? Может, его арестовали? – нервничал надзиратель, тревожась не только за свое место, но и за больного.

Регулярные выходы генерала заставляли задуматься. Надзиратель полагал, что его подопечный встречается со старыми товарищами, чтобы поговорить об императоре, его сыне и возможности бонапартистской реставрации…

Желая узнать что-нибудь о таинственных прогулках, надзиратель пару раз следил за Анрио. Генерал ни с кем не разговаривал, не было и ничего необычного в его поведении, если не считать того, что он устраивался в укромном месте около изящного особняка в квартале Мадлен и подолгу оставался там. Любовное свидание? Надзиратель предполагал, что Анрио влюблен в замужнюю женщину, которая, быть может, не знала о его любви. И он надеялся увидеть ее, когда дама проходит мимо. В самом деле, ему даже показалось, что когда у двери особняка остановился экипаж, Анрио жадно смотрел на него, стараясь не попадаться на глаза кучеру.

Куда же пропал генерал Анрио?

Между тем над Парижем прогремел пушечный залп, и с террасы Шарантона можно было отчетливо расслышать неясный гул, нечто глухое и хриплое, как шум чудовищного прилива.

Закончилась среда, а Анрио все не возвращался. Несчастный надзиратель, рискуя потерять место, решился доложить о происшедшем. Он написал рапорт, чистосердечное признание в том, что разрешал генералу Анрио покидать приют для коротких прогулок по близлежащим улицам. Он признавал себя виновным в преступной оплошности, неосмотрительности, но ни в коем случае не в пособничестве побегу.

И сам отправился к начальству, бормоча:

– Мне конец, меня уволят! Что станется со мной в моем-то возрасте? Где я найду работу? Ну почему генерал так поступил со мной, ведь я всегда по-доброму относился к нему?!

Охваченный страхом, бедняга поскребся в дверь директорского кабинета и, услышав: «Войдите!», проскользнул внутрь.

– А, это вы, Борно? – директор, стоя перед зеркалом, внимательно разглядывал себя. – Что нового?

– Ничего, господин директор, разве что вот это письмо, которое объяснит вам…

И дрожащей рукой он протянул злосчастный рапорт, содержавший отставку, увольнение, конец.

– Недосуг мне сегодня читать рапорты, – ответил директор.

– Хорошо! Тогда я приду завтра, – прошептал надзиратель.

В глубине души он надеялся, что генерал вернется, сжалившись над ним, до смерти перепуганным, или, если он заболел, то черкнет словечко, чтобы успокоить его.

– Завтра тем более, – возразил директор, резко повернувшись. – А, Борно? Вам ведь не понять этого, верно? Вы старый шуан, да? И вас, конечно же, не устраивает то, что происходит в данный момент? Карлу X приходит конец! – И замурлыкал:

 
Когда старый король в своем бреду
Осмелился законами дразнить империю!..
 

Услышав слова из самой последней песни Беранже, Борно поднял голову.

Он внимательно посмотрел на директора и обнаружил удивительные перемены в его внешности.

На директоре все еще был служебный редингот, но на голове вместо черной шапочки – фуражка с трехцветной кокардой. Борно углядел портупею, а также то, что рука директора тянулась к ружью, стоявшему в углу. Надзиратель не мог прийти в себя, настолько был ошеломлен.

– Да! Именно так, Борно! Я покидаю вас! Довольно с меня этой лечебницы. Надеюсь, вам будет не хватать меня, так что если я с моими товарищами останусь в живых сегодня вечером, обещаю вернуться, но только после того, как возьмем Тюильри, поскольку сейчас я отправляюсь брать Тюильри. Всего хорошего, Борно!

У надзирателя отпала челюсть, а директор, подхватив ружье, двинулся, чеканя шаг, к двери и, насвистывая марш, покинул кабинет.

– Чем все это закончится? – пожал плечами Борно, возвращаясь к себе.

Генерал Анрио примкнул к восставшим, потому что ему не давала покоя мысль отомстить Бурбонам, потому что он любил свободу, потому что сердце его оставалось молодым и кровь вновь забурлила в венах, когда он увидел, как восстали из мертвых три цвета, которые так долго вели его к победе. Наконец, он надеялся, что вспыхнувшая революция подомнет под себя Карла X с его присными и заменит правителем, чье имя многое говорило французам и о ком они помнили всегда, – Наполеоном II!

Еще генерал хотел отомстить за себя. Его предали, и он знал, кто. Подозрения закрадывались уже давно, только случай открыл ему, каким образом полиция узнала о его участии в заговоре, частью которого было снарядить капитана Латапи в Пернамбуку, чтобы с помощью пиратов организовать экспедицию на Святую Елену, похитить императора и отправить его либо во Францию, либо, в крайнем случае, в Америку, откуда нетрудно было бы при первой же оказии вернуться на берег бывшей своей империи.

Генерал ничего не знал о доносчике. Внезапный арест, скорый допрос – и вот он уже в тюрьме, где содержится в обстановке строжайшей секретности, ожидая суда. Вдруг за ним пришли, впихнули в карету с занавешенными окнами, долго куда-то везли. Наконец прибыли в не знакомый ему портовый город. Здесь его заперли в камере и отдали, как объявил начальник охраны, в распоряжение морского префекта.

В камере он провел долгие месяцы безо всякого сношения с внешним миром. Лишь однажды начальник охраны вошел к нему и объявил, что заключенный встретится с инспектором, проверяющим тюрьмы. У генерала выяснили, не желает ли он чего-нибудь, и попросили повежливее говорить с инспектором об условиях, в которых содержатся заключенные.

Генерал Анрио спросил, нельзя ли ему получить чернила и бумагу, дабы написать прошение, которое он хотел передать инспектору. Ему принесли все, что требовалось, и вновь оставили одного.

Анрио подготовил длинную петицию против своего заточения, требуя суда и встречи с лицом, которое донесло на него, чтобы выяснить, какие факты повлекли за собой арест и длительное заключение.

Инспектор – чиновник, проникшийся сознанием собственной важности, чрезмерно устал от исходящих отовсюду нападок политических заключенных и чтения их петиций, в которых каждый утверждал свою невиновность и требовал объяснений, разъяснений, суда, всего того, в чем правительство им упорно отказывало.

Случилось так, что Анрио знал инспектора, который очень удивился, встретив генерала в тюремной камере. Они говорили о прошлых своих отношениях, к пущему удовольствию инспектора, хотя бы на этот раз избежавшего докучливых прошений, утверждений невиновности, требований суда и тому подобного.

Анрио очень часто встречал этого молодого чиновника у баронессы де Нефвиль. Первым побуждением было спросить о ней. Он так долго не видел и столько раз вспоминал ее, столько раз его спасали от приступов отчаяния воспоминания о счастливых вечерах, проведенных в обществе этой чудесной женщины!

Он умирал от желания спросить у инспектора:

– А госпожа де Нефвиль? Как она?

Однако, став заключенным, Анрио обрел хитрость и подозрительность. Всюду ему мерещились шпионы, враги, их уши и глаза, руки, готовые его схватить. И, разумеется, вызывал подозрение этот молодой человек, ставший инспектором тюрем и оказавшийся теперь в его камере. Неотступно преследовала мысль, насколько откровенен он был с ним когда-то? Возможно, эта откровенность и стала причиной его ареста?

О, зачем он так распускал язык в салоне баронессы де Нефвиль? Она восхитительна, но какое же подозрительное окружение было у нее! Красавица принимала людей, которые могли оказаться шпионами. Узнав о должности молодого человека, постоянно крутившегося в ее салоне, Анрио начал лихорадочно вспоминать, кого встречал у баронессы. Среди них, определенно, был доносчик, человек, которому он обязан своим арестом и восемью годами мучений. Выйдя на свободу, он бы отыскал его и не стал тянуть с отмщением!

Итак, он не упомянул баронессу, но инспектор отнюдь не сдерживался. Он с удовольствием вспоминал прошлое, более или менее скрыто намекая на обходительность дамы, а поскольку Анрио хранил молчание, инспектор вскользь коснулся темы, интересовавшей их обоих:

– Ну конечно же! У вас зуб на бедную баронессу! Я понимаю вас, черт побери. На вашем месте я поступил бы так же. Простите, что напомнил вам о неприятных вещах.

Анрио это удивило:

– Если я не ошибаюсь, вы не осуждаете меня?

– Разумеется, нет. Не в моих правилах, и как человека и как инспектора, издеваться над заключенными. Оправдывая тех, кто виновен в их несчастьях…

С этими словами инспектор поднялся. Он был счастлив оттого, что генерал избавил его от тягостной сцены – выслушивать жалобные стенания по поводу несправедливости, допущенной по отношению к честному человеку. У генерала хватало ума не докучать людям. Он вроде бы даже не держал зла на ту, что упрятала его в каталажку.

Анрио побледнел, у него задрожали руки. Пару раз он провел платком по лбу, как бы вытирая несуществующий пот. Ему было страшно поверить тому, что он услышал от инспектора.

– Прошу вас, господин инспектор, еще одно слово, если возможно! Сказанное вами только что, надеюсь, не относится к баронессе де Нефвиль, у которой я столько раз имел удовольствие встречать вас?

– А к кому же еще это относится? Неужели, генерал, вы до сих пор сомневаетесь в том, кому обязаны своим пребыванием здесь, в тюрьме Его Величества?

– Нет, нет, я ничего не знаю точно, но очень хотел бы знать! Скажите же, прошу вас!

– Я и так слишком много сказал вам, генерал! Если до вас не дошло, то продолжайте относиться к баронессе, как раньше. Очень странно, что вы ничего не знали о самой опасной шпионке короля.

– О Боже! – Анрио почувствовал, как в его сердце вонзилось множество стрел.

– Я понимаю, вам хотелось бы надеяться, – невозмутимо заметил инспектор, – что ради дружбы, которой она, кажется, вас дарила, и большого доверия к ней с вашей стороны баронесса забыла свои обязанности. И не думайте, мой бедный генерал!

Для нее и вы, и я, и все те, кто посещал ее салон, были всего лишь объектами наблюдения, и едва мы покидали обворожительную хозяйку, как доклад, составленный ее прелестной ручкой, доводил до сведения префекта полиции наши действия, слова и даже, возможно, наши мысли.

– Дрянь! – прошептал Анрио. – О, если бы она была здесь!..

– Если бы она была здесь, мой бедный генерал, то очень быстро убедила вас, что во всем виноваты вы сами, а пребыванием здесь обязаны только сложившимся обстоятельствам. Вы бы ужаснулись и снова воспылали любовью к ней…

Кстати, если вас это интересует, она теперь в фаворе как никогда, и будь на то ее желание, ибо правительство немало должно ей за оказанные услуги, она давно уже могла добиться вашего освобождения. Но ведь ей это даже в голову не пришло! Обещаю, вернувшись в Париж, нанести ей визит и рассказать, если позволите, в каком тяжелом положении вы оказались и как она осчастливит вас, приложив руку к вашему освобождению.

– Нет, нет, только не она! – вскричал генерал. – Значит, товарищи были правы! Слепец, безумец! Я не хотел видеть, кем она была! Попался как мальчишка, круглый дурак! Сам же дал отвести себя на заклание… Нечего сказать, хорошо наказан! Я выйду отсюда… но не с ее помощью!.. И я отомщу, и месть моя будет ужасна!

– Успокойтесь, генерал! Я, в самом деле, глубоко огорчен, что наш разговор принял такой оборот. Неосторожным словом заставил вас страдать. Прошу, забудьте об этом. Нет ли у вас еще каких-либо желаний? Тогда, с вашего разрешения, я продолжу проверку.

Анрио покачал головой в знак того, что более ничего не имеет к нему, и молодой чиновник, вежливо улыбнувшись, откланялся.

Генерал глубоко задумался. Надо же было прозвучать имени баронессы! Анрио наконец узнал о роковой роли, какую сыграла она в его аресте.

В Шарантонском приюте, куда его перевели в результате активной деятельности преданного ему маршала Лефевра, он был одержим только одной мыслью: наказать эту женщину. Прежде всего нужно было отыскать ее, захватить врасплох и вырвать признание. Анрио уже начал приводить свой план в исполнение с помощью ничего не подозревавшего надзирателя Борно. Именно к дому баронессы отправлялся генерал, воспользовавшись предоставленной ему на время свободой. Он не терял надежды встретиться с ней лицом к лицу.

Однако пока такого случая не представлялось. Всегда кто-нибудь да и сопровождал баронессу. Захватить ее врасплох не было никакой возможности. Назначить ей встречу он не мог, опасаясь не столько того, что она не придет, сколько того, что, пользуясь влиянием в высших кругах, она устроит так, что генерал и носа не высунет из приюта. И пострадает хороший человек, надзиратель, выпускавший его от случая к случаю прогуляться по Парижу. Борно даже могут уволить.

Ну а когда в Париже прозвучали пушечные залпы и прошел слух, что народ взялся за оружие и начал борьбу, генерал понял, что пришло время осуществить две свои мечты: свергнуть Бурбонов, вернув трехцветное знамя и, возможно, Наполеона II, а также наказать баронессу.

С этими мыслями он появился на улице Мандар. Лартиг и все, кто собирался в кафе «Прогресс», увидев его в мундире с крестом командора, единодушно пошли к нему в подчинение. Приведя в боевую готовность баррикаду на улице Мандар, которая перекрывала выход к Центральному рынку, генерал Анрио отправил с Лартигом пакет в особняк маршала Лефевра на Вандомской площади.

Хотя маршал несколько лет назад скончался, а жена его, сильно сдавшая, вернулась в свои владения, Анрио знал, что хранителем особняка и поверенным в делах жены маршала оставался Ла Виолет. Лартигу было поручено найти его. В письме генерал просил Ла Виолета срочно прийти на баррикаду, ибо рассчитывал получить помощь в одном серьезном деле.

Лартиг вернулся ни с чем. Он не нашел Ла Виолета. Тот куда-то с утра ушел.

Анрио усмехнулся, поняв, куда именно отправился с утра пораньше старый товарищ по оружию:

– Он наш. Ла Виолет – стреляный воробей, пушки еще не заговорили, а ему уже захотелось принять участие в этом разговоре… Нужно, чтобы он прочитал мое письмо и пришел!

Генерал продолжал готовить баррикаду к защите, выглядывая наружу всякий раз, как поблизости раздавалась ружейная стрельба, чтобы узнать силы нападающих и укрепить уязвимые места.

К вечеру появился Ла Виолет – со стороны улицы Спасителя. Он был в гражданском, но вид имел воинственный: патронташ на поясе и ружье через плечо. На рединготе сверкал символ отваги – крест, полученный от императора.

Старые сослуживцы обнялись.

Как довольный хозяин показывает гостю свой дом, так и Анрио провел Ла Виолета вдоль баррикады, показал форпосты квартала.

Досконально проверив, все ли готово, чтобы выдержать внезапную атаку, и узнав, сколько патронов и ружей имеется в наличии, Анрио пригласил друга в кафе «Прогресс» поговорить с ним о деле.

Стрельба прекратилась. Восстание уже победило в центре Парижа. Вот-вот будет взят Тюильри. Говорили, что Мармон отступает, что линейные войска присоединились к народу и уже объявлено о низложении короля. Добрые вести придавали силу народу и деморализовали войска.

Наклонившись к собеседнику, ибо кафе «Прогресс» было полным-полно пьющих и ораторствующих борцов за свободу, Анрио обсуждал с Ла Виолетом задуманный им план.

Последний слушал молча, время от времени кивая головой.

Генерал закончил, ожидая, что ответит товарищ. Ла Виолет продолжал молчать. Анрио нетерпеливо спросил:

– Итак, ты со мной не согласен?

– Нет! – буркнул Ла Виолет.

– Значит, согласен?

– Ну, не совсем…

– И все же тебе нужно выбрать – «за» ты или «против».

– Это очень серьезно! Очень…

– Ты узнал о преступлении и отказываешься наказать?!

– Женщину?! Мой генерал, подумать только… это ведь женщина!

– Чудовище!

– Ну и что из того?.. Чудовище – женщина, и все тут!

– Так ты отказываешься? Ну ладно! Я пойду один… Но, будь добр, окажи мне услугу, последнюю, надо думать, потому что твоего друга завтра убьют…

– Все, что пожелаете, генерал! Я готов подчиниться, но прикажите что-нибудь… менее жестокое…

– В мое отсутствие здесь может произойти страшное… Я отвечаю за людей, которые поставили меня своим командиром… Ла Виолет, командир, оставивший баррикаду, пусть даже на короткое время, все равно что солдат, бегущий с поля боя. Ты должен заменить меня, пока я там, ты знаешь где, не сделаю того, о чем ты тоже знаешь… Ты примешь командование на себя…

– Но люди?!.

– Я представлю тебя им… Идем!..

Анрио и Ла Виолет вышли из кафе.

По приказу генерала, мальчишка с барабаном дал сигнал к сбору.

Человек пятьдесят подбежали и окружили командира баррикады, Анрио коротко сообщил им, что необходимо разведать обстановку за границами квартала, узнать о положении на других баррикадах и определить, все ли готово к обороне.

Предложение было встречено глухим ропотом. Восставшим совсем не улыбалось покидать укрепления. Вне баррикады они чувствовали себя как рыба, выброшенная волной на берег. В своем округе им ничего не угрожало. Так же вели себя мятежники Вандеи. Каждый хотел драться у себя дома и умереть, если это будет нужно, у своего порога.

Генерал, рассчитывавший именно на это, успокоил их, добавив, что никого насильно отправлять не намерен. Опасное предприятие он берет на себя. Однако ему нужен сопровождающий из числа добровольцев.

– Я готов, мой генерал, если не возражаете, – выкрикнул Лартиг.

– Возражений не имею… Теперь же, – продолжил Анрио, – на время моего отсутствия прошу вас признать командиром баррикады гражданина Ла Виолета. Вот он, солдат Великой армии, храбрец… Лучшего трудно найти. Вы будете подчиняться гражданину Ла Виолету, как мне… А сейчас, граждане, отправляйтесь каждый на свой пост и да здравствует свобода!..

Восставшие разошлись по своим местам. Ла Виолет, пожав руку Анрио, который тотчас же ушел с Лартигом, отправился к проходу между домом и мостовой, откуда мог следить за обстановкой.

Он закурил трубку и глубоко задумался, покачивая время от времени головой, что означало большую озабоченность.