Текст книги "Сын Наполеона"

Автор книги: Эдмон Лепеллетье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

За ними, шагах в пятидесяти, вырисовывалась темная масса наступающих пехотинцев…

Опасность вернула ему хладнокровие. Он был совсем рядом с улицей Мандар. Успеет добраться до первой баррикады…

Однако генерал вспомнил, что там едва ли наберется с десяток человек. Атаки с этой стороны не ждали. Если подавляющие силы противника захватят врасплох горстку защитников, которые частью еще спят, все будет кончено в считанные минуты. Как только солдаты овладеют улицей Мандар, то получат значительное преимущество и нанесут удар по главной баррикаде на углу Монторгей… Внезапное нападение скорее всего вызовет панику…

Генерал увидел, что солдаты рассредоточились и изготовились к бою, однако не стреляли. К ним подтягивался батальон пехоты, так же тихо, чтобы застать защитников баррикады врасплох, как кур на насесте.

Выхватив из-за пояса пистолет, Анрио наугад прицелился в солдат, идущих прямо на него, и выстрелил, вскричав:

– К оружию, граждане!

При звуке выстрела гребень баррикады мгновенно покрылся сражающимися. Раздался залп в направлении батальона – это ответили первые шеренги головной роты.

На подмогу им прибыли люди с других баррикад.

Началась бешеная пальба с обеих сторон. Монмартр утонул в дыму. Вскоре мостовая была усеяна трупами.

Среди них на этом поле чести лежал генерал Анрио, погибший от шрапнели. Бедный дон Кихот встретил смерть как герой.

Пока длился бой, баронесса де Нефвиль, выложив капитану все, что посчитала необходимым, благополучно добралась до своего дома в сопровождении двух солдат, которые, к несчастью, не знали, чем кончил повстанец, выданный ею на улице Монмартр.

Этот день, начавшийся в крови и ружейном грохоте, должен был стать последним для власти Бурбонов.

Вдруг стрельба прекратилась. Жирные буржуа, оказавшиеся против воли во главе движения, совершенно не поверили этой тишине.

Начались переговоры с герцогом Орлеанским. К принцу был отправлен парламентер с приглашением от Лафита. Герцог Орлеанский ответил, что прибудет в особняк Лафита на следующий день утром.

– Не завтра, – возразил Лафит, – а сию минуту…

Собравшиеся у финансиста депутаты шептались, беспокоились, распространяли панические слухи. Поговаривали о переезде в Пале-Руайаль!

Если герцог Орлеанский испугался, тем лучше.

Постепенно все разошлись. Особняк Лафита опустел. Среди победивших, недоверчивых и неосознающих свою победу, распространялось мнение, что партия проиграна. Однако она была выиграна без возможности реванша.

К одиннадцати часам вечера Лафит, которого поврежденная нога удерживала в кресле, остался только с Бенжаменом Констаном.

– Ну, – спросил Лафит, – что станется с нами завтра?

– Завтра? – Бенжамен Констан ухмыльнулся. – Завтра нас повесят!

В лагере победивших еще не знали о победе, и даже узнай они о ней, то не поверили бы. Однако побежденные, король и его окружение, переживали смятение и растерянность, достигшие высшей точки.

Мармон издал приказ, в котором объявлял, что ордонансы, причина войны между армией и народом, отменяются; с утра начались переговоры, провести которые доверено господину Мортемару, назначенному премьер-министром; армия уже не воюет с народом, но обязана заботиться о защите короля и членов королевской семьи. Маршал добавлял, что не в его интересах допустить в Париже вторую Сарагоссу.

Дофина держали в заблуждении, что произошел всего лишь мятеж и только из-за чрезмерной мягкотелости и ошибочных действий Мармона парижан не образумили и не приструнили. По сему поводу наследник выпустил прокламацию, имевшую совершенно другой смысл.

В ней он приветствовал и благодарил солдат за их рвение и энергию, которые те проявили, защищая Францию от людей, чье исступление нарушило вдруг мирную жизнь страны. Он поощрял подавление и заканчивал с пафосом: «Солдаты Франции, будьте горды своей миссией. Европа смотрит на вас!»

Кичась своей абсурдной и кровавой прокламацией, дофин спросил у генерала Талона о произведенном ею впечатлении на войска в Сен-Клу, которые были с ней ознакомлены. Генерал ответил, что герцог де Рагуз сделал противоположное заявление.

Дофина охватила ярость. Он бросился на поиски Мармона и встретил его в бильярдной, ожидающего аудиенции у короля. Увидев маршала, дофин вышел из себя, хватил об пол головной убор, который держал в руке, сделал знак Мармону следовать за ним и провел его в салон.

Едва за ними закрылась дверь, как все услышали шум. Дофин ругался, не выбирая выражений. Встревоженный офицер отправился на помощь. Маршал Мармон тотчас же выскочил, пятясь задом. Его преследовал дофин, оравший как резаный:

– Отдайте вашу шпагу!

Мармон протянул шпагу взбесившемуся принцу. Тот схватил ее и попытался сломать, но порезал пальцы. При виде собственной крови несчастный окончательно потерял самообладание и заверещал:

– Охрана, ко мне! Арестовать его!

Подбежавшие гренадеры взяли Мармона в штыки, едва не ранив. Маршала заперли в замке под неусыпным присмотром.

Тотчас же поползли самые тревожные слухи: открыт заговор во главе с герцогом де Рагузом… он выхватил шпагу против дофина и ранил его, когда тот защищался… Под сводами Сен-Клу разнеслось: «Спасайся кто может!»

Король, узнав о случившемся, навестил Мармона и попытался успокоить его:

– Мой сын был очень несдержан с вами, господин маршал.

– Слишком несдержан, Ваше Величество! – горячо возразил иуда, для которого наказание только начиналось. – Какие еще слова применимы к унизительному обращению, коему я только что подвергся? Я жертвовал большим, чем мог бы, только что не отдав своей жизни, и вот какими тяжкими оскорблениями меня отблагодарили!

Маршал Мармон посоветовал королю отступиться. Карл X еще колебался, но толпа, от полутора до двух тысяч человек, шла на замок.

Карл X стал умолять Мармона возглавить его личную охрану. Маршал согласился и тотчас же отдал приказ разобрать мостовую и перекрыть мост в Сен-Клу.

Ну прямо совсем как народ, строивший баррикады, чтобы защитить себя от королевской власти, королевская власть укрылась от народа в своем последнем бастионе.

Мармон собрал эскорт, и в половине второго ночи Карл X, герцогиня де Берри, герцог Бордоский и его сестра покинули замок в Сен-Клу, который им не суждено было больше увидеть.

Власть Бурбонов, детище эмиграции, установленная во Франции внешними врагами и внутренними предателями, перешла в разряд воспоминаний, особо неприятных для французов. Отмщение великого мученика со Святой Елены не заставило себя ждать.

Меттерних и Бэтхерст

На следующий день после прибытия в трактир «Роза» графиня Камерата встала очень рано.

Из огромного кофра, составлявшего багаж, она извлекла амазонку и облачилась в нее. Бросив последний взгляд в узкое зеркало на свой туалет и обнаружив, что чего-то не хватает, она поискала в дорожной сумке и вытащила пару пистолетов, которые со знанием дела заткнула за пояс. Вот теперь туалет завершен.

Графиня Наполеон Камерата, дочь Элизы Бонапарт, являлась, таким образом, племянницей опального императора. Она очень гордилась своим родством.

Природа по странной случайности, которая заводит науку в тупик, подарила ей сходство с мужчиной, и каким мужчиной! Она была точной копией императора Наполеона, такой, что могла любого ввести в заблуждение: те же черные, живые и бездонные глаза, тот же широкий лоб, прямой нос – Цезарь да и только. Очень часто графиня Камерата забавлялась, изображая знаменитого дядю. Она заказала себе костюм, похожий на тот, что носил победитель при Аустерлице, и когда ее видели в нем, да еще в традиционной треуголке, многие чувствовали, что сходят с ума. Впрочем, умалишенной считали ее самое.

Выйдя замуж за старого итальянского аристократа, графа Камерату, которым она вертела, как хотела, несчастную жертву ее капризов и сумасбродств, графиня с некоторых пор возмечтала посадить шенбруннского затворника на трон, некогда занятый его отцом.

Она не была знакома лично с герцогом Рейхштадтским и знала о нем только, что он находится под постоянным и пристальным наблюдением и в полном неведении относительно славы его отца и судьбы Франции. Она знала также, что он был приятным и умным и в Вене его не просто уважали, но и любили.

Когда внук императора проезжал по городу, венцы мысленно желали ему подняться на трон, дабы Австрия увидела нового Наполеона.

Сумасбродная и взбалмошная, приняв собственные умозаключения за вполне реализуемые намерения, графиня окружила себя в своем венецианском дворце старыми солдатами Наполеона и Мюрата. Она разыскивала всех, кто по имени, службе или крови приближался к императорскому роду, представительницей которого считала себя. Среди них был, в частности, один из наследников великого человека, сын королевы Гортензии, носивший титул короля Голландского, принц Луи-Наполеон Бонапарт, тогда студент в швейцарском кантоне.

В пылком и раздумчивом молодом человеке, несколько рассеянном, привносящем в разговор бессвязность и нестройность сознания, затуманенного мечтами, графиня Камерата усмотрела полезного помощника в ее великом намерении. Она откровенно изложила ему свой план.

Речь шла о том, чтобы организовать среди французов, живших за границей и благосклонно относящихся к реставрации Наполеона, нечто вроде заговора с целью воспользоваться первыми же начавшимися во Франции волнениями, принять в них участие, разжигая ненависть народа к Бурбонам. С помощью революции, если таковая потребуется, вернуть в Париж сына Наполеона и отдать ему трон отца.

Как только графиня узнала о событиях в Париже, об ожесточенных боях, которые разгорелись между народом и королевской гвардией, и о последовавших отречении и бегстве короля Карла X, то принялась за воплощение своих идей. Она спешно покинула Вену, не забыв предупредить принца Луи-Наполеона, чтобы тот был готов отправиться во Францию.

Сама она ехала в Шенбрунн с определенным намерением увидеть того, кого называли эрцгерцогом Францем, сослаться на родство, доказать ему, что его место в Париже, среди французов, и убедить тотчас же отправиться в Тюильри, вернув туда имя и славу Наполеона.

Графиня Камерата была несколько легкомысленна, и ей явно не хватало хладнокровия, без которого недостижим успех в такого рода предприятии. Прежде чем покинуть Вену, она не смогла удержаться и во время прощального обеда, данного небольшому кругу друзей, открыла часть своего плана.

На обеде присутствовал английский дипломат, сэр Уильям Бэтхерст, родственник влиятельного врага Наполеона. Англичанин демонстрировал полное безразличие ко всем политическим интригам. Обычно при нем говорили не стесняясь. Тем не менее его очень заинтересовало сказанное – а еще более недосказанное – графиней, и ему стало ясно, что поездка в Вену скрывала весьма серьезное намерение. С присущей дипломату проницательностью он догадался, что речь шла о шенбруннском затворнике. Бэтхерст содрогнулся при мысли Наполеона, о том, что сын взойдет на французский трон и его первой заботой будет, несомненно, отомстить за своего отца и взять реванш за Ватерлоо.

Никому ничего не говоря, но все же отправив в Министерство иностранных дел сообщение о возможном заговоре с целью освобождения сына Наполеона из-под опеки Австрии и возвращения его во Францию с намерением, пока еще плохо оформившимся, но определенно опасным для Европы и угрожающим спокойствию Англии, сэр Уильям Бэтхерст спешно собрал чемоданы и последовал за графиней Камерата.

Приближаясь к Вене, он послал нарочного к Меттерниху и лорду Коули, английскому послу, предупреждая их о своем прибытии и сообщая, что обладает важной государственной тайной, открытие которой вызвало у него большое удивление и беспокойство.

Внезапно Бэтхерст увидел карету графини, за которой следовал от станции к станции, оставаясь незамеченным. Он послал разузнать. Оказалось, графиня, неважно почувствовав себя, решила передохнуть на постоялом дворе, прежде чем отправиться в Вену.

Сэр Уильям от этого известия тоже чуть не заболел: с одной стороны, нужно «присматривать» за дамой, а с другой – не терпелось переговорить С лордом Коули и Меттернихом. Блестяще решив задачу, он отправил новое послание, умоляя во имя самых серьезных интересов короны и спокойствия Европы найти его, и указал где.

К концу дня возле трактира остановилась почтовая карета и из нее вышли два человека: князь Меттерних и лорд Коули. Не называя себя, они попросили трактирщика отвести их к путешественнику, которого довольно хорошо описали.

Графиня Камерата намеренно остановилась в этом месте, чтобы герцог Рейхштадтский успел обдумать сообщение, которое она отправила ему и в котором просила о встрече. Шум почтовой кареты и приезд этих двух лиц застали ее врасплох и прервали мечтания о великом строительстве нового европейского здания, где она представляла себя на троне, рядом с созданным ею императором, можно сказать, духовным сыном.

Как все было красиво в ее восторженных мечтах – имперский орел, раскинувший крылья над Собором Парижской Богоматери; молодой Наполеон II, вступающий в столицу под колокольный звон и артиллерийские залпы!

Гром среди ясного неба! Один из приехавших в этот уединенный трактир оказался ни много ни мало самим князем Меттернихом, канцлером империи. Графиня Камерата глазам своим не поверила. Ну и ну! Какого черта ему понадобилось здесь? Из-за занавески она толком не смогла рассмотреть его спутника, наверняка из полиции. Это означало одно – ее выследили, собираются подвергнуть допросу и даже… арестовать!

Сердце готово было выскочить из груди. Графиня, прихватив с собой кое-какие бумаги, скользнула на лестницу, поднялась наверх и спряталась в пустовавшей комнате.

– Здесь они не додумаются меня искать! – размышляла она. – Канцлер и его спутник уедут ни с чем, а мне придется бежать, и быстро, не дождавшись ответа герцога. А может, лучше сейчас же отправиться в Шенбрунн и найти приют где-нибудь недалеко от дворца, Там мне больше повезет увидеть Франца, моего бедного затворника…

Прислушиваясь к шуму внизу, графиня с ужасом поняла, что кто-то вошел в коридор рядом с комнатой, где пряталась она. Шаги приближались. Если сюда войдут, все пропало. Где укрыться? Вдруг она заметила альков в глубине комнаты, нырнула туда и задернула занавеску, но так, чтобы можно было увидеть и услышать все, о чем станут говорить вошедшие. Дай Бог, узнает таким образом планы канцлера.

В комнату действительно вошли три человека, и графиня Камерата, оцепенев от потрясения, узнала среди них сэра Уильяма Бэтхерста, эту серую английскую мышку, гладко выбритого чистюлю с бесцветными волосами, большого любителя венецианских развлечений. И он здесь?! По какому случаю он следил за ней, ведь явно же следил, и что за дело у него к Меттерниху и человеку, который сопровождает канцлера?

Мгновенно собравшись, графиня Камерата уже не чувствовала страха.

– Спокойствие, прежде всего спокойствие! – сказала она себе. – Если меня спросят, я буду все отрицать. У них нет никаких доказательств против меня, никакого заговора не существует, весь план – в моей голове. Поскольку молодой герцог Рейхштадтский не принял короны, которую я ему поднесла на блюдечке, поскольку он не поддержал моей инициативы, меня нельзя ни в чем упрекнуть и обвинить… А все-таки интересно, что они задумали…

Вошедшие сели, и князь Меттерних обратился к Бэтхерсту:

– Мы, лорд Коули и я, поспешили сюда из-за содержимого вашей записки, где говорилось, что речь идет о важном деле.

– Очень важном, уверяю вас, господа!

– Вы действуете, – спросил лорд Коули, – по специальному поручению британского правительства?

– Нет, милорд, только по собственной инициативе. Однако должен вам сказать, что, направляя меня в Венецию, министерство иностранных дел поручило мне специальную миссию пристального наблюдения за всеми членами семьи генерала Бонапарта. Я не терял их из виду. У меня агенты повсюду, где они живут. Мне известно, что делает экс-король Жозеф. Я имею сведения о сыновьях короля Мюрата. Мой человек служит при госпоже Летиции. У юного мечтателя из Тургау, сына королевы Гортензии, среди немногих друзей, отмеченных его особой близостью, есть один молодой англичанин, который направляет мне подробные отчеты обо всем, что тот говорит и думает, и о том, что говорят и думают в окружении экс-королевы Голландии. Наконец, недавно я пребывал при Пармском дворе, где, как известно Вашей Милости, Ее Высочество великая герцогиня Мария-Луиза глубоко скорбит в данный момент по поводу кончины своего премьер-министра, генерала Нейперга.

– Да, мы знаем об этом трауре, – прервал его князь Меттерних, у которого явно не было горячего желания выслушивать подробности о наследниках Наполеона. – Мы знаем все, что касается эрцгерцогини, и Парма не вызывает у нас беспокойства.

– Но, может быть, Ваше Сиятельство не знает еще, – Бэтхерст снисходительно усмехнулся, – что в Венецию, где я был неделю назад, приехал один французский дворянин, приятной внешности и уже в годах, но еще весьма представительный, смею вас заверить. Он оставался там недолго, прежде чем отправиться к великой герцогине Марии-Луизе, в Парму, исполнять при ней обязанности, которые до него были возложены на покойного Нейперга.

– Так-таки те же? – уточнил, улыбаясь, Меттерних.

– Именно так я имел честь сказать Вашему Сиятельству. Господин де Бомбель должен заменить Нейперга во всех ипостасях… Господин де Бомбель – мой друг, и через него, можете мне поверить, я буду в курсе всего, что происходит не только при дворе герцогини Пармской, но даже здесь. Пока же, надо думать, я не сообщу князю Меттерниху ничего нового, упомянув, что эрцгерцогиня приняла решение путешествовать…

– Путешествовать?! – воскликнул князь Меттерних, весьма удивленный.

– Да. Через несколько дней Ее Высочество будет здесь. Она хочет обнять своего сына, эрцгерцога Франца.

– Быть может, она хочет представить ему господина де Бомбеля? – предположил лорд Коули с убийственной иронией.

– Благодарю вас, – произнес канцлер, ничем не обнаруживая истинного отношения к дочери своего монарха, – за исчерпывающие данные и приветствую ваше рвение, с которым вы служите вашему правительству, а также Европе… Мы при случае выразим вам признательность, и я не премину довести до сведения Его Величества вашу преданность и ваше старание.

– В свою очередь я благодарю вас, Ваша Светлость, – ответил сэр Уильям Бэтхерст, – но я не достоин такой награды, я всего лишь пес, который охотится для собственного удовольствия, забыв о хозяине.

– Вы… охотитесь?

– Да, – высокомерно произнес Бэтхерст, меняя выражение лица. Глаза его сверкали, и он, изо всех сил сдерживая себя, почти кричал:

– Я ненавижу наполеоновское отродье всей душой, я поклялся уничтожить их! Пока будет жив хоть один отпрыск ненавистной семьи Бонапартов, даже отдаленно представляющий угрозу не только моей стране, но и всему человечеству, я буду стремиться стереть его с лица земли. Я раздавлю их змеиные головы, чтобы они никогда не посмели возродиться!..

Произнося эти слова, сэр Уильям Бэтхерст стал похож на фанатиков прошлого, тех, кто не боялся пустить в ход кулаки или яд, служа делу, поддерживая культ, подчиняясь пророку или клятве.

– Значит, это вашей ненависти к семье Бонапарта мы обязаны сделанным нам только что предупреждением? – уточнил князь Меттерних все так же холодно и без какого-либо выражения. – Мы признательны вашей ненависти…

– Так Наполеон причинил вам много зла? – тихо спросил лорд Коули. – Вы кажетесь слишком молодым, чтобы пострадать от этого головореза, от которого наше правительство освободило Европу… Вы не знали это чудовище… Только когда он испустил дух, все смогли успокоиться. Пока же его держали на Святой Елене, никто ни в чем не был уверен. Какое счастье, что он больше никого не держит в страхе!..

– Пусть он не причинил зла лично мне и не уничтожил кого-нибудь из моей семьи, я все равно ненавижу его! – выкрикнул дипломат. – Точно так же ненавижу всех его потомков и родственников… Самое омерзительное, милорд, что Наполеон дешевой демагогией, подкрепленной авторитетом победителя, завоевателя, растлил человечество и нанес немалый вред всем нациям… Народ постоянно пребывает под влиянием идей этого проходимца, подкинувшего им революцию как способ бытия. Сражения, победы, захват территорий – вот дурман, которым он наполнил головы тех, кто были его подданными, а также тех, кто будут их потомками… Еще немного и, вспомнив о своем великом победителе, французы бросят вызов Европе, попытаются вновь расшатать согласие между нациями, с таким трудом налаженное на Венском конгрессе. Эти победы преходящи, они рассеялись, как дым, их материальное влияние исчезло, но дух остался – и он опасен. Единственно правлению этого сумасшедшего мы обязаны тем, что по всему миру расползлись идеи вольнодумцев, этих еретиков-просветителей XVIII века. Нечего и говорить, что попав на благодатную почву, возделанную Наполеоном, они пустили корни и теперь пышные цветы источают яд. Он пресек нормальный ход обогащения Англии континентальной блокадой. Если бы это было только временное бедствие! Нет, Наполеон посеял в мире бунт против легитимной власти, который подорвет королевскую мощь. Помните, он предсказал, что еще до конца века Европа окажется не казачьей, не австрийской или английской, а республиканской… Этот авантюрист расшатал все троны. Народы требуют конституций, ждут спасителей, героев, феноменальных чудовищ, подобных ему…

– Эта опасность нам не угрожает… пока, – возразил Коули.

– Она близка, милорд! Через всю Европу Наполеон пронес кровавый штандарт революции… Он научил народы избавляться от легитимной власти; он показал, что можно безнаказанно попирать божественные законы и все, что есть святого; он бросил в грязь и унизил знать, отобрав у нее титулы и присвоив их людям самого низкого происхождения. Одни стали известными под гром сражений, другие, получив захваченные территории, возомнили себя королевской властью.

– Это происходит оттого, – разъяснил Меттерних, – что разбойник воспользовался нашими владениями, как будто имел на это право. Откуда взялись князь Эсслинг, герцог Ауэрпггадтский, герцог Данцигский? Тревизо, Беллуно, Таранто, Гаэта, двадцать других городов итальянской земли, часть которой принадлежит нам, послужили апанажами, к счастью, такими же иллюзорными, как и его власть, всем солдатам, отличившимся на полях сражений.

– Англия, слава Богу, не испытала такого оскорбления… Ее миновала подобная пародия на знатность… – вмешался лорд Коули, – но этот молодой человек прав: добрый англичанин должен ненавидеть не только Бонапарта, на которого сэр Хадсон Лоу постоянно жаловался в бытность свою губернатором на Святой Елене, но также всех из его племени. Опасность от их происков, интриг, авантюрных выходок представляется немалой. Одно имя Наполеона – клеймо для всех, кто его носит.

– Вы правильно поняли меня, милорд, – обрадовался сэр Уильям Бэтхерст. – Пока живут и здравствуют Бонапарты, Европе не видать покоя.

– Думаете, вам удастся отправить в могилу всех, в ком течет его кровь, всех родственников Бонапарта? – в голосе Меттерниха прозвучала ирония.

– А почему бы и нет? – парировал фанатик. – Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь из этих авантюристов поднялся на трон Франции… или какой другой, – мрачно добавил он.

– Не думаю, что подобная опасность существует, – медленно начал князь Меттерних, стараясь не показывать, что понял зловещий намек, – ни один из членов семьи Бонапарта не претендует… Нет того, кто мог бы мечтать о каком-либо троне, даже незначительном герцогстве…

Меттерних напомнил присутствующим, что герцог Рейхштадтский, которого касались угрозы Бэтхерста, был объявлен лишенным права наследовать своей матери и ему не достанется даже маленькое герцогство Парма.

– Прошу прощения, князь! – прервал его Бэтхерст. Он настолько был охвачен ненавистью, что забыл об этикете. – Вы так не думаете, потому что прекрасно осведомлены, что по меньшей мере один из этих опасных наследников может претендовать… и если вы не подозреваете об опасности, события, только что произошедшие во Франции, должны вас просветить…

– Не вам, молодой человек, – осадил его канцлер, – подозревать и обвинять особу королевской крови, который к тому же, поверьте мне, совершенно вне революций и смены династий.

Князь Меттерних склонился к уху лорда Коули и шепнул:

– Наша уверенность в отношении сын Наполеона безгранична. Вам ясно? Безгранична…

– Он достаточно умен для этого? – спросил лорд Коули.

– Как Соломон… Я хочу сказать, – канцлер улыбнулся, – герцог Рейхпггадтский молод… У него есть свои интересы… А почему нет? Пусть наслаждается двадцатилетним возрастом… Так вот, сейчас, представьте себе, у него развивается роман с придворной чтицей, некой Лизбет… впрочем, довольно приятной особой, из благородных, но разорившихся дворян. Мы закрываем на это глаза и откроем их, если только герцог или девица решатсд оставить любовные утехи ради политических интересов.

– И будете правы, князь… Ваш герцог вызывает беспокойство только своим именем. Устройте так, чтобы он забыл о нем, окунувшись в развлечения, свойственные возрасту, и Европе обеспечено спокойствие… Однако… – обратился лорд Коули к Бэтхерсту, – мы, конечно, разделяем ваши чувства, которые вы только что выразили. Тем не менее хотелось бы узнать, по какой причине нам привилось проделать сюда путь в почтовой карете? Вы имеете сообщить нам нечто более серьезное?

– Да, милорд, и я приношу свои извинения, вам и канцлеру, что не начал с изложения того, что должен довести до вашего сведения… Хотя, возможно, лучше сначала открыть свое сердце. Мне нужно было посвятить вас в свои мысли и мечты всей моей жизни. Само же дело можно изложить в двух словах… вы только что сказали, что особу, на которую я намекнул, не интересуют ни политика, ни революция, ни династические игры. Согласен, однако у этой особы есть друзья, весьма неблагоразумные и безрассудные. Имеет место заговор. Объектом его является эта особа, в него не посвященная…

– Заговор?! – воскликнул Меттерних.

– Да, с целью похищения… этой особы.

– Герцога Рейхштадтского хотят похитить?! Но кто?

– Заговорщики съезжаются отовсюду… Из Парижа, Болоньи, Венеции. Карбонарии тоже в деле. В ближайшее время они начнут действовать…

– Меня известили из Парижа о некоторых вещах такого рода… французские авантюристы якобы направляются сюда, чтобы обмануть герцога… У меня нет точных деталей. Второе сообщение, которое должно было содержать имя главного эмиссара, благодаря чему мы смогли бы захватить и арестовать всех соучастников, не было отправлено или не дошло… Вероятно, помешало восстание, ведь у французов теперь другое в головах, более важное, нежели везти из Вены короля, дабы он занял освободившийся трон.

– Не только французы заинтересованы в герцоге Рейхштадтском…

– Кто еще?

– Достаточно назвать одно имя. Человек неуправляемый и опасный. Вы ее хорошо знаете… Известно ли вам, что графиня Наполеон Камерата, вбившая себе в голову восстановить императорскую династию, прибыла…

– Она покинула Венецию?

– Со мной одновременно! Она живет здесь, на постоялом дворе, и если Ваша Светлость захочет убедиться в этом, остается только пригласить ее…

– Нет необходимости… Лучше наблюдать за ней, но так, чтобы она ничего не подозревала. Пусть думает, что ее не раскрыли. Я благодарю вас за сообщение, но, право же, не стоило нам с лордом Коули мчаться сюда по вашему вызову…

– Мне казалось, что так будет лучше, – ответил Бэтхерст, задетый упреком, – я не хотел терять из виду графиню Камерата… Пока бы я испрашивал аудиенции у Вашей Светлости во дворце, то мог упустить ту, за кем следил от самой Венеции. Теперь, если Ваша Светлость собирается уходить, думаю, момент благоприятный… графиня Камерата вышла, но может вернуться с минуты на минуту…

– Мы уходим, – сказал Меттерних. – Еще раз я благодарю вас за ваше рвение, сэр Бэтхерст… Когда бы вы ни пожелали поговорить со мной об этом деле, которое будете выполнять так же старательно, как и до сих пор, я всегда приму вас.

– Ваша Светлость слишком добры… Однако, – добавил сэр Уильям Бэтхерст, пристально взглянув на Меттерниха, – вы не дали мне инструкции… Если я правильно понял, вы, князь, и вы, милорд, не ограничиваете меня в действиях, которые мне придется совершить по собственному усмотрению и на благо Европы и Англии…

– И что же вы подразумеваете под этим?

– Ничего, кроме того, что я уже имел честь высказать в самом начале. Безопасность Австрии, а также будущее Англии зависят от того, сможет ли кто-либо из Бонапартов проснуться однажды императором…

– Рискованный ход…

– Все может подтвердиться уже завтра.

– Завтра?

– Разумеется! Во Франции революция… Вполне возможно, там согласятся на сомнительную монархию в лице герцога Орлеанского… объявленного королем Луи-Филиппом I. Скорее всего этот режим долго не продлится… Влияние имени Наполеона на воображение французов таково, что пока жив хоть кто-то, носящий его, этого человека станут поддерживать либо на баррикадах, вряд ли уже разрушенных после Июля, либо на выборах. Европа будет в постоянной опасности… Что же касается конкретно Австрии, может вновь начаться итальянская кампания и Ломбардия, Милан, Венеция при новом Бонапарте ускользнут от нас…

– Вот это уже маловероятно, милейший, – отметил лорд Коули. – Хотя, по сути, вы, возможно, и правы, видя опасность в том, что кто-либо, носящий имя Бонапарта…

– Сын королевы Гортензии! – живо подсказал Меттерних.

– Нет, герцог Рейхштадтский, князь! – возразил Бэтхерст.

– Скажите на милость, чего вы хотите?

– События… которое освободило бы Австрию, Англию и всю Европу от страха увидеть возрождение династии Наполеонов… Мало ли на свете случайностей, вдруг из-за чьей-то внезапной смерти неожиданно внесут изменения в закон о наследовании королевской власти, порядок передачи короны… Было же, что внуки, например, король Людовик XV, подбирали наследство деда… Сын Наполеона, внук нашего императора, мог бы однажды наследовать не только Луи-Филиппу…

– Остановитесь! Герцога Рейхштадтского во Франции никто всерьез не примет. Он не наследник австрийской короны.

– Господа, – предупредил Бэтхерст, почтительно склоняясь, поскольку Меттерних и лорд Коули направились к двери, – как в Австрии, так и во Франции невозможным претендентом может стать только покойник. Помните, что я вам сказал: пока в живых остается хоть один Наполеон, он может стать королем, императором – как его бишь? – президентом республики или диктатором… Пока это выглядит химерой. Что же, Ваше Сиятельство, дай Бог, чтобы впоследствии вам не пришлось обвинить меня в том, что я, увидев опасность, не предупредил вас о ней. Хотя, возможно, если мне удастся, я постараюсь избавить вас от нее… Навсегда!