Текст книги "Сын Наполеона"

Автор книги: Эдмон Лепеллетье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

– Во Франции я не знаю никого, кому мог бы передать привет, но когда вы прибудете в Париж, не откажите, господа, в любезности, поклонитесь от моего имени Вандомской колонне!

И сразу же став серьезным, добавил:

– Прощайте, господа, время торопит. Отправляйтесь немедленно, говорю вам, завтра уже будет поздно!..

Он еще раз горячо пожал руки Ла Виолету и Андре, распахнул дверь и проводил их по коридору.

Фридрих Блюм ждал. Герцог приказал ему проводить этих людей как можно тише и быстрее до их пристанища и проследить, чтобы они беспрепятственно покинули Вену этим же вечером.

Фридрих кивнул и сделал знак Ла Виолету и Андре. Они уходили с тяжелым сердцем, оттого что потерпели неудачу, и более обеспокоенные состоянием здоровья молодого герцога, нежели опасностями, которые ожидали их при встрече с венской полицией.

Одна судьба

Вернувшись в комнату, герцог с беспокойством размышлял, почему не пришла Лизбет, какая причина помешала ей прийти на свидание. В сомнениях любовников объективные причины, физические препятствия, болезнь, делающие невозможной встречу, являются всегда последними предположениями, которые приходят на ум.

Недоверчивость и подозрительность, обостренные болезнью, привели к тому, что герцог Рейхштадтский стал подозревать Лизбет в охлаждении. Сначала она, видно, страдала от того, что он помимо своей воли оставил ее одну, затем с досады, решив, что больше не любима, узнав, кто он, запретила себе думать об этой любви, и, может быть, даже разожгла в себе ненависть, чтобы вытеснить любовь.

Открытие его ранга, действительно, повлияло на девушку. Она мечтала разделить любовь с тем, кого считала равным себе. Поняв, что никакой союз невозможен и рано или поздно она вынуждена будет расстаться со своим любимым либо по воле императора, либо из-за чувства собственного достоинства и ее положения при дворе, либо, наконец, потому, что эрцгерцогу будет предложена какая-нибудь принцесса, она отказалась от несбыточных надежд и постаралась прогнать из мыслей и желаний воспоминание о любви, которая существовала только для Франца и на которую внук императора не имел никакого права.

– Да, это так, – раздумывал герцог, – именно так все должно было произойти. Рассерженная моим отсутствием, не зная причин, которые отдалили меня от нее, расстроенная, несомненно, своей матерью, думая даже о расчетливом разрыве с моей стороны, она пожертвовала прошлым, решила все забыть, и когда я отправил к ней Карла Линдера с просьбой прийти сюда, как раньше, она не соизволила ответить. Что она делает, что с ней стало? Я должен узнать!

Беспокойство, сомнение, сожаление мучили его. Он испытывал новое и жгучее страдание. Никогда он не переживал подобного состояния, такого морального упадка.

К придворным дамам, так легко шедшим навстречу его желаниям, он испытывал совсем другие чувства. Чем больше они выказывали согласия отдаться, тем меньше у него было желания взять их. Когда после короткой влюбленности наступал резкий разрыв, герцог не испытывал ни боли, ни разочарования. Он даже ощущал облегчение, как будто освободился от бремени, но сейчас природа привязанности была другой. Если невинная Лизбет полюбила в нем Франца, секретаря эрцгерцога, то она не знала, что полюбила герцога, что стала любовницей сына Наполеона. Любовь захватила ее сердце и завоевала его уважение. Чувства, которые он предполагал у Лизбет, отказавшейся от него, возненавидевшей его, возможно, с той поры, как она узнала, что он не тот, за кого себя выдает, усиливали его грусть от разрыва и ее молчания.

– Мне нужно знать, что происходит, – сказал он себе, – мне нужно увидеть ее, поговорить… Но как?

Он медленно спустился по лестнице, ведущей из комнаты Фридриха в сад, и решил отправиться к матери Лизбет. Но хорошо ли ему одному идти в пригород Асперн? Взять кого-нибудь в сопровождение? А может, найти того, кто помог бы ему узнать новости, которые он так желал раздобыть?

Тогда он подумал о парне, которого уже отправлял посланником, и, заметив Карла Линдера, бродившего около трактира, тут же окликнул его.

– Ты точно выполнил мое поручение?

– Да, Ваше Высочество. Я передал одному из привратников дворца записку для чтицы, фрейлейн фон Ландсдорф. Привратник сказал, что не знает ее, взял записку и пообещал передать камердинеру апартаментов, где должна находиться фрейлейн фон Ландсдорф.

– Ладно! – сказал герцог. – Теперь ты пойдешь со мной, если согласен, разумеется, туда, куда я укажу.

– Охотно, Ваше Высочество!

И обрадованный Карл Линдер последовал за герцогом. Славный малый говорил себе:

– На этот раз мое дело верное. Назначение привратником в Шенбрунн у меня в руках.

Так они прибыли в пригород Асперн, и герцог указал своему спутнику на дом вдовы.

– Войдешь в этот дом и спросишь у дамы, которая тебе откроет на верхнем этаже, о ее дочери.

– А кто меня послал? – спросил Карл.

– Ну, – сказал, раздумывая, герцог, – хотя бы трактирщик Мюллер, к которому эта дама частенько приходила со своей дочерью.

Карл исчез в доме, но вышел очень быстро, чем-то сильно обеспокоенный.

– Ваше Высочество, – сказал он, – я видел даму, о которой вы говорили, всю в слезах. Девушка у нее, она больна, и очень серьезно…

Герцог схватился за сердце. Резкая боль пронзила его, он почувствовал сильную слабость и едва не упал. Подскочивший Карл Линдер поддержал его своими мощными руками.

– Ваше Высочество, не желаете ли, чтобы я подозвал карету и отвез вас во дворец? – спросил он.

– Нет! Нет! Я хочу остаться! Иди, друг мой! Я чувствую себя лучше, намного лучше… И никому ни слова о нашей прогулке… Я отблагодарю тебя…

Герцог вошел в дом. Карл проследил за ним взглядом, но не ушел и объяснил сам себе:

– Очень он плохо выглядит, наш бедный герцог! Черт побери! Подожду его. Будет хорошо, если он найдет меня здесь… Сильная, пусть и неблагородная рука, вроде моей, просто необходима, когда ты эрцгерцог, да еще больной.

Герцога приняла совсем убитая горем госпожа Ландсдорф, вся в слезах, с всклокоченными волосами:

– Ах, Ваше Высочество! – рыдала она. – Не думала больше увидеть вас здесь. Моя бедная девочка в забытьи часто вас зовет.

– Что с ней? Что случилось?

– Вот уж три месяца как она заболела, Ваше Высочество! Странная какая-то болезнь, упадок сил, слабость, теряет сознание. Мы сначала думали, что это временное недомогание, у молодых девушек бывает, но она еще больше ослабла и теперь уже несколько недель не встает с постели, мокрая от пота, и днем и ночью жар!

– Бедное дитя! – прошептал герцог. – Могу я увидеть ее?

– Да, проходите. Она еще спит, когда проснется, будет счастлива, Ваше Высочество, увидеть вас… Может быть, ваше присутствие придаст ей немного сил и надежды…

Госпожа Ландсдорф подвела герцога к постели, где на белых простынях спала Лизбет.

Она тяжело и прерывисто дышала во сне, капли пота блестели на лбу, по щекам растеклась бледность, бескровные губы шевелились, казалось, шепча бессвязные слова…

Герцог наклонился к ней и в ее бреду различил несколько фраз:

– Он не придет!.. Забыл меня!.. Я умру… Не увижу его!..

Вдруг тело ее выгнулось, члены свело судорогой, по ногам прошла дрожь. Она успокоилась, конвульсии прекратились, наступило сильное изнеможение.

Герцог долго смотрел на ту, которую так любил. Он чувствовал себя бессильным вернуть ей здоровье и около постели умирающей ощутил дыхание собственной смерти.

Лизбет приоткрыла глаза. Она узнала Франца, своего Франца, попыталась приподняться, на бледных губах появилось подобие улыбки:

– Вы все-таки пришли! Я так долго ждала вас, мой друг!

– Моя дорогая Лизбет, – отвечал герцог, – мне горько, что вижу тебя больной, но если ты ждала меня так долго, то только потому, что я и сам был прикован к постели. Мне стало немного лучше, и сегодня я смог ускользнуть и прийти к тебе, убедить, что по-прежнему люблю и с нетерпением буду ждать твоего выздоровления, чтобы мы вновь зажили, как раньше, вновь стали встречаться и проводить время, где всегда. Ты тоже так думаешь, Лизбет?

Девушка снова попыталась улыбнуться, качнула головой и еле слышно прошептала:

– Спасибо, Франц! О, нет! – в голосе ее чувствовалось смущение, отчего легкая краска вернулась на щеки. – Спасибо, Ваше Высочество!

Простите меня, я сомневалась в вас, думала, что никогда больше не увижу… Теперь я могу умереть счастливой.

– Не говори о смерти, моя дорогая Лизбет! Прошу тебя! Ты будешь жить! Ты молода, и у жизни для тебя есть много счастливых дней!

– Нет! Нет! Сильнее, чем когда-либо, я сознаю, что уже не увижу тех деревьев, под которыми мы прогуливались вместе, никогда больше не услышу вашего голоса, ваших слов о том, что я не забыта. Это останется моим утешением и придаст силы до тех пор, пока жизнь не покинет меня…

– Ну же, Лизбет, будь разумной! – воскликнул герцог, пытаясь казаться спокойным. – Тебе двадцать лет, ты сильная. Болезнь не будет долгой, и скоро начнется улучшение, а за ним – выздоровление. Ты будешь счастлива, как раньше, уверяю тебя!

– Не обманывайте меня, Ваше Высочество! Я прекрасно знаю, что для меня все кончено. Знаете, с того момента, как вы здесь, я уже счастлива и чувствую себя лучше, но в то же время еще хуже… Мне кажется, что силы прибывают и я могу встать, и тут же замечаю, что жизнь останавливается во мне… Глаза закрываются помимо моей воли, – она положила руку на грудь, – я не чувствую своего тела. Я больше ничего не чувствую! Я счастлива… Прощайте…

И, резко запрокинувшись на подушку, Лизбет умерла. Смерть пришла к ней, когда она улыбалась.

Ошеломленный герцог сжал ее руки, наклонился. Когда тело девушки неподвижно застыло и нечто вроде глухого стона, последнего вздоха, вырвалось из ее горла, он упал на колени перед постелью и, закрыв лицо руками, долго плакал.

Выйдя из забытья, которое его охватило, герцог поднялся и сказал госпоже Ландсдорф:

– От горя и боли, без сил, я почти такой же, как бедная Лизбет, мы никогда уже не услышим ее голоса. Как ужасно, как это ужасно! Это самое страшное в моей жизни! Жестокое жало смерти, оно разит молодые, любящие и нежные существа!

Чем прогневила она Господа, чтобы Его длань покарала бедное беззащитное существо, которое так хотело жить? О, матушка, у нас одна боль, но я не знаю, что делать, на что решиться. Мне нужно возвращаться во дворец.

Я даже не имею права открыто оплакать ту, которую так любил! Меня тоже покидают силы… Как и Лизбет, я скоро умру… Она зовет меня к себе! Лизбет! Моя Лизбет! Я присоединюсь к тебе. Я иду! Почему ты не дождалась меня, чтобы умереть вместе?..

И герцог, покачнувшись, рухнул в кресло, стоявшее недалеко от постели.

Испуганная госпожа Ландсдорф хотела уже звать соседей, но молодой человек, сделав усилие, взял ее за руку и сказал:

– Прошу вас, молчите! Никто не должен знать, что я приходил сюда. Мне надо уйти. Во дворце я отдам распоряжение, чтобы Лизбет похоронили как подобает… Вы предупредите письмом распорядителя церемоний, и слух об этой безвременной кончине дойдет до меня… Тогда только я узнаю об этом! Ну же, матушка, будьте мужественны и… прощайте!

– Но, Ваше Высочество, позвольте мне попросить кого-нибудь проводить вас, не выдавая вашего имени.

– Нет, матушка, мне нужно побыть одному, вспомнить о прошлом и оплакать будущее! Когда вернусь в Шенбрунн, я должен держать себя в руках и никому не показать своего горя. Дайте мне несколько минут побыть один на один с моей болью!

Он медленно спустился по лестнице, время от времени останавливаясь и покашливая, как он это уже делал возле постели усопшей, поднося руку к груди и ощущая беспорядочные удары сердца.

На улице он несказанно обрадовался появлению доброго и деликатного Карла Линдера, оперся на его руку и вернулся во дворец.

Едва он вошел в свою комнату, как почувствовал сильную дрожь, зубы его стучали, на лбу выступили капли пота. Тотчас же вызванный врач прописал сильнодействующее средство, однако что-то вроде горячечного бреда охватило герцога. Все, кто был около него, слышали, как он произносит странные слова, называет бульвары и имя женщины. Он обвинил врача в том, что ему дают питье, которое вызывает жар, сжигает его. Хотел встать и, всегда добрый со слугами, начал кричать на них, швыряя пузырьки с лекарствами, которые ему давали. В какой-то момент рявкнул в лицо потрясенному врачу:

– Вы все хотите отравить меня!

Болезнь на этот раз была настолько долгой, что были вынуждены объявить о ней при дворе. Заговорили о путешествии в Италию, но после тщательного осмотра больного решили, что перевозить его опасно. С каждым днем жизнь уходила из него. Жить герцогу оставалось несколько недель.

О его состоянии предупредили в Парме Марию-Луизу. Она отправилась в путь и прибыла в Вену в торжественный и трагический час. Принцы императорской семьи должны были присутствовать на последнем причастии. Герцогиня Пармская вошла во дворец в сопровождении французского дворянина с приятными манерами, улыбающегося всем и вся, господина де Бомбеля, преемника Нейперга, который, как поговаривали, вступил в тайный брак с Марией-Луизой. Здесь она увидела архиепископа Мишеля Вагнера в полном облачении перед постелью умирающего сына. Он совершал таинство последнего причастия. Весь двор выстроился как на параде.

Мария-Луиза дождалась конца церемонии, наклонилась над сыном, поцеловала его и спросила, не чувствует ли он себя лучше, получив святое причастие.

– Несомненно, мама, – ответил герцог довольно твердым голосом, – но когда же, когда наступит конец?

Безуспешно попытавшись приподняться, он откинулся на подушки и больше ничего не сказал.

Мария-Луиза провела ночь возле сына. В середине ночи герцог вдруг приподнялся на постели и вскрикнул:

– Я умираю! Умираю!

Дежурный камердинер, барон де Моль, и слуга, которые не покидали больного, схватили его под руки, стараясь удержать, так как он рвался с постели. Герцогиня бросилась к нему:

– Сын мой! Успокойтесь! Ложитесь!

– Нет, нет, мама! – бредил герцог. – Где моя Лизбет? Где Лизбет?

Когда Мария-Луиза наклонилась поцеловать его, умирающий прошептал:

– Прощай!.. Я иду к отцу!

Явился запыхавшийся архиепископ Вагнер. Его предупредили, что приближаются последние мгновения герцога. Он хотел дать ему святое благословение, но смерть опередила его. Герцог Рейхштадтский уже не мог его слышать. Было пять часов восемь минут утра 22 июля 1832 года.

Болезнь или, быть может, яд, так как никто и никогда не проверял любовного напитка, который предложили герцогу, – история сохранила только предположения: отравление, работа тайных агентов, – к великой славе Священного союза и спокойствию Европы сделала свое дело.

Европейские монархии освободились от кошмара, а во дворце Шенбрунн закончились мучения отца и сына. Династия Наполеона была навечно погребена в двух могилах: Шенбруннском склепе и на скале Святой Елены. Смерть уравняла и соединила Франца и Лизбет.

Пока еще не началась агония, герцог Рейхштадтский приказал доставить во дворец трактирщика Мюллера и его дочь.

Он объявил им, что, по его просьбе, суперинтендант дворца, заполняя появившиеся вакансии, назначил трех новых привратников: Карла Линдера, Альберта Вейса и Фридриха Блюма.

Все трое, получив должность, которая являлась условием для завоевания руки Эльзы, оказались в одинаковом положении. Фридрих Блюм и Карл Линдер оказывали герцогу услуги, Альберт Вейс был настоятельно рекомендован ему графиней Камерата, умолявшей кузена простить ее неучтивость и переодевание и напомнившей ему о его отце.

Как мудрый Соломон, герцог предложил Эльзе самой, по велению сердца, выбрать жениха.

Эльза, поблагодарив герцога, заявила, что не хочет торопиться, и отложила выбор до весны следующего года.

По приказу канцлера Меттерниха, в лавку Мелхиседека нагрянула полиция.

У полицейских был приказ на арест особы по имени Рахиль, живущей у старьевщика. Настоящее имя «Рахили» было Лидия д’Орво. Она оказалась вдовой итальянского маркиза Луперкати. Ворвавшаяся в лавку полиция нашла лишь мертвого старьевщика, по всей видимости, отравленного. Маркиза Луперкати исчезла.

Сэр Уильям Бэтхерст покинул Вену и отбыл в неизвестном направлении. Говорили, что он вернулся в Италию, где примкнул к карбонариям, среди которых быстро приобрел влияние. Бэтхерст все время в переписке с английским министерством, которое отправляет ему субсидии, хотя он и делает вид, что далек от службы британскому правительству.

Андре с Ла Виолетом вернулись во Францию. Юноша спросил у Энни, вспоминает ли маленькая цветочница с лондонских улиц об их прошлых клятвах. Ответ был достаточно ясен, и спустя несколько недель Энни и Андре предстали перед чиновником, ведающим актами гражданского состояния, который объявил их супругами. Люси Элфинстоун очень счастлива и забыла о своем горе, созерцая радостных молодоженов.

Молодая супруга, краснея под вуалью, прильнула к своему мужу и сказала, что тронута прекрасными подарками, которые прислала с верным Ла Виолетом вдова маршала Лефевра. Веселый сверх всякой меры, гордый ролью свидетеля, Ла Виолет объявил громоподобным голосом, что произнесет непревзойденную речь на свадебном обеде.

В конце обеда, проходившего очень оживленно, от Ла Виолета потребовали сдержать свое обещание.

Старый тамбурмажор поднялся. Все взоры обратились к его овеянному солдатской славой лицу. Он приложил руку ко лбу, отдал честь и прогрохотал:

– Друзья мои, да здравствует император!

Затем сел и добавил, обращаясь к соседям:

– Этим сказано все, верно? Передайте-ка мне шамбертен, вино Наполеона. Я пью за здоровье молодых…

Тело герцога Рейхштадтского нашло последнее успокоение в подвалах церкви Капуцинов, месте погребения императоров, куда его отправили с большими почестями.

Через несколько дней после похорон у церкви в задумчивости остановился какой-то молодой человек, явно путешествующий, похоже, иностранец.

Он долго смотрел на могилу того, кто обозначен в реестре императоров под именем Наполеона II и принадлежит скорее легенде, нежели истории.

Иностранец вышел из церкви Капуцинов весьма взволнованный.

Служитель, сопровождавший его к могиле сына Наполеона, расслышал, как он прошептал:

– Что ж, кузен, теперь честь носить твое имя и занять трон, куда тебе не суждено было подняться, переходит ко мне… Я принимаю на себя бремя, от которого ты отказался вместе с жизнью… Мой дорогой кузен, на твоей могиле я клянусь достойно нести крест, судьбой врученный мне, твоему преемнику и наследнику!..

Служитель покачал головой: должно, сумасшедший.

Иностранец ушел, а служитель окликнул полицейского, стоявшего у входа и, казалось, тоже обратившего внимание на посетителя. Он спросил, не знает ли тот имени молодого человека, который, как ему показалось, говорил что-то несуразное перед могилой Его Высочества герцога Рейхштадтского.

– Частное лицо, прибыл из Швейцарии, – спокойно ответил полицейский. – Сказал, что бюргер из Тургау. Безобидный малый.

– Как его зовут?

– Кажется, Луи-Наполеон.