Текст книги "Сын Наполеона"

Автор книги: Эдмон Лепеллетье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Эдмон Лепеллетье
Сын наполеона

…Англия поймала орла, Австрия – орленка.

Виктор Гюго

Часть первая
Секретарь Франц

Герцог Рейхштадтский

Император Австрии стоял в центре своего рабочего кабинета и с улыбкой напутствовал министра иностранных дел Меттерниха, сопровождая слова легким движением руки:

– Можете успокоить Европу, дорогой министр. Я прекрасно понимаю опасность, исходящую только от одного имени Наполеона… Наша дорогая дочь Мария-Луиза тоже поняла это, у нее не может быть ничего общего с тем, кто довольно долго носил его. За дочерью признаны герцогства Пармы, Пьяченцы и Гуасталлы. Она останется герцогиней Пармской. Что касается моего внука Франсуа-Жозефа-Шарля, то доведите до сведения всех посольств: у него не будет другого титула, кроме принца Австрийского, и он, возможно, навсегда останется в неведении о том, что его какое-то время называли Наполеоном!

– Да, Ваше Величество! – ответил Меттерних. – Ваше Величество проявляет большую мудрость. Нельзя допустить, чтобы призрак Наполеона смущал покой монархов. Спаси нас Господь! Мы покончили с этим кошмаром!.. Священный союз дал миру покой и безопасность. Тот, кто угрожал всем тронам и монархам, почти что умер на своем острове, сбежать откуда он не сможет… Что же касается сына, следует избавить его сердце от всего французского, чтобы он стал, как изволили распорядиться Ваше Величество, австрийским принцем и занял подобающее ему место в императорской семье сразу после эрцгерцогов. Вашему внуку никогда не придется направлять свой взор за пределы Вены. Его горизонт ограничится этим дворцом… Мне совершенно ясно желание Вашего Величества!..

Меттерних было откланялся, но вовремя спохватился:

– Обратили ли Ваше Величество внимание на то, что, лишая своего внука герцогства Пармского, которое прежде признавалось за ним, а теперь за его матерью, герцогиней, лишая также герцогств Пьяченца и Гуасталла, княжества Лукка и возможности передавать их по наследству, вы оставляете его без официального титула?

– Герцога Пармского больше нет, – промолвил император. – Мой внук не сможет занять никакой трон в Европе, даже самый захудалый. Это из осторожности, Меттерних! Став монархом, он вздумает, быть может, вернуть себе имя своего отца, которое слишком на слуху у всей Европы, а оно не должно никогда более смущать умы ни народа, ни королей…

– Понимаю и полностью разделяю… Но Ваше Величество не сказали мне, какое имя я должен произносить, доводя до сведения европейских дворов ваше неординарное решение.

– И то правда! – задумался Франц-Иосиф. – Я предполагал дать моему внуку титул герцога Модлинга, последней вотчины австрийских маркграфов, но, вероятно, более разумно найти ему новое имя. Он получит титул герцога Рейхштадтского, по названию земель, которые я дал ему во владение.

– Государь, – заверил Меттерних, окончательно прощаясь, – завтра же Европа будет знать решение, которое вы приняли. Я отправлю уведомления ко всем дворам о создании апанажа [1]1
  Апанаж – часть королевского домена, предоставлявшаяся во Франции (до 1832 г.) и в некоторых других европейских монархиях суверенами своим младшим сыновьям, братьям, обычно пожизненно (прим. ред.).


[Закрыть]и новом титуле Франсуа-Жозефа-Шарля, герцога Рейхштадтского…

Дождавшись ухода Меттерниха, император Австрии приоткрыл дверь, соединяющую кабинет с соседней комнатой.

– Войди, Франц! – велел он.

В императорском кабинете появился голубоглазый малыш с нежным светлым личиком, обрамленным белокурыми кудряшками. Это был Наполеон II.

Император, сев в кресло, обнял ребенка и поцеловал.

При чопорном дворе, где так сильна была ненависть к его отцу, императорское дитя нашло любовь лишь у своего деда. Он льнул к нему, любя его и желая все время играть с ним. Со своей стороны император очень привязался к маленькому изгою. Он стремился развить его ум, расспрашивал, задавал вопросы и во всем обращался с ним как со своим сыном.

– Во что ты играл? – спросил Франц-Иосиф, перебирая белокурые завитки ребенка.

– В солдатиков, – ответил юный Наполеон.

– Один?

– Нет, дедушка. С Вильгельмом, моим пажом.

– А! Ты хорошо ладишь с Вильгельмом?

– О да! Он очень добрый… Но, – добавил малыш с вопросом в голосе, – в Париже ведь у меня был не один паж, а много?

– Конечно, – ответил император, – но здесь нужно довольствоваться только Вильгельмом.

– О, мы большие друзья! Скажи-ка, дедушка, разве в Париже я не был королем? Меня называли королем Римским, ведь так?

Франца-Иосифа смутил вопрос ребенка, но он быстро нашелся:

– Да, тебя называли королем Римским, верно… Кто тебе это сказал?

– Вильгельм, дедушка.

– Ну-ну! «Вильгельма накажут, – подумал император, – на будущее станет меньше болтать».

– Скажи же, дедушка, – вновь теребил его ребенок, – что значит – «король Римский»? Рим – это город?.. Так я был его королем?..

– Когда ты станешь старше, Франц, тебе объяснят более точно значение этого титула… Сейчас, скажу тебе, я тоже король Иерусалимский. Это древний город, ты знаешь из Библии, но у меня нет никакой власти над ним. Стало быть, король Римский, как я – Иерусалимский.

– Ладно, дедушка, – произнес малыш, вздохнув. – Так я больше не король Римский?

– Нет, дитя мое… Но раз у тебя было несколько титулов, давай оставим один, тот, который ты будешь теперь носить. Мы только что решили с моим министром, что ты получишь в дар большие, прекрасные земли, богатое и очень славное владение, название которого будет отныне твоим титулом. Тебя станут называть герцогом Рейхштадтским!..

– Герцогом Рейхштадтским… – с удовольствием повторил малыш. – А у меня раньше было еще другое имя.

– Какое имя? – резко спросил император.

– Мне сказали, что меня звали Наполеон.

– У тебя нет этого имени! Ты не должен даже произносить его! Я запрещаю тебе это! – В голосе Франца-Иосифа явно чувствовался металл.

И сразу же, раскаиваясь в излишней строгости, видя, что ребенок испуганно дернулся, готовый разрыдаться, добавил намного мягче:

– Ну же, полно, будь умницей! Думаю, уже время капитану Форести давать тебе урок. Поди к нему.

– О, деда! Не раньше, чем поцелую тебя, а то ты очень рассердился! – воскликнул малыш.

Успокоившийся ребенок пошел искать капитана Форести, который занимался его обучением под руководством графа Морица-Дитриха Штейна.

У сына Наполеона был личный штат, состоявший из воспитателя, двух гувернеров, двух придворных дам (мадам Суффло и ее дочери), находившихся в подчинении у графини Монтескье, преданность которой простиралась так далеко, что она предпочла не оставлять своего питомца в изгнании. «Матушка Кье» стала Родиной-Матерью для сына Великого Изгоя.

В качестве компаньона для игр к нему был приставлен маленький француз, сын камердинера Марии-Луизы, Эмиль Гоберо. Поступив в услужение к юному принцу, Эмиль Гоберо взял себе немецкое имя. При дворе его знали только как Вильгельма. Двумя годами старше принца, он благодаря своей матери был хорошо осведомлен о тех вещах, которые доводил до сведения малолетнего хозяина.

Именно таким образом Вильгельм открыл герцогу Рейхштадтскому его императорское и французское происхождение.

При любом упоминании о Наполеоне и Франции ребенок без конца задавал вопросы и требовал объяснений. Никому при дворе, кроме его юного товарища, не приходило в голову, насколько мальчик был осведомлен обо всем, что касалось страны, где он родился.

Однажды, когда генерал Соммарива рассказывал о видных военачальниках и назвал самых известных полководцев того времени – Веллингтона, эрцгерцога Карла, Блюхера, – ребенок с живостью прервал его:

– Я знаю еще одного, которого вы не назвали, четвертого полководца, самого великого. Он их всех побил!

– Кто же это, Ваше Высочество? – удивленно спросил генерал.

– Мой отец! – воскликнул мальчик.

И убежал, оставив придворных в растерянности и смущении.

Надо сказать, что император строго-настрого приказал держать наследника Наполеона в полном неведении об отце и истории его правления. Герцог Рейхштадтский – немецкий и только немецкий принц.

Зная, что где-то подрастает мальчуган, носящий самое грозное имя в истории, Европа чувствовала себя неспокойно. Следовательно, было сделано все необходимое, дабы тщательнейшим образом спланированная система воспитания работала исключительно на германизацию юного Бонапарта.

К нему были приставлены лучшие учителя для обучения верховой езде и владению оружием, все его способности направлялись на получение военных знаний. В планы Священного союза входило сделать из сына Наполеона отличного австрийского генерала, который, быть может, однажды поведет германские армии вперед, на Францию.

Чем тщательнее окружающие скрывали все, что даже отдаленно касалось личности Наполеона, тем с большей жадностью он отыскивал самые мельчайшие детали из жизни необыкновенного человека, чья кровь текла в его жилах.

Все, что мальчик узнавал по крупицам из разговоров с товарищем по играм Вильгельмом, из прочитанного и ускользнувшего от недреманного ока его учителей, иногда ставя в лоб вопросы воспитателю, рождало в нем тайное чувство гордости: он – сын Наполеона. Осознание своего происхождения от могущественнейшего императора, одно лишь упоминание о котором наполняло страхом Венский дворец, куда ступала когда-то его нога триумфатора, придавало юному герцогу Рейхштадтскому столько моральной силы и уверенности в себе, что он с первого взгляда выделялся среди других эрцгерцогов, которые стояли на иерархической лестнице далеко впереди.

Хотя в почерпнутых им отрывочных сведениях о Наполеоне и его времени не скрывались, а, наоборот, выделялись ошибки, слабости, даже преступления того, кого называли Бонапартом, уважение, которое он испытывал к этому человеку, восхищение, которое он распознавал даже у тех, кто ненавидел и боялся его, смутное представление о несчастьях и страданиях, претерпеваемых им на африканском острове, – все, что скрывали от сына, – все это способствовало созданию культа отца-узника. А потому жизнь и судьба опального императора Франции занимали его гораздо больше, чем могли предполагать те, кто хотел воспитать его в австрийском духе.

Замороженный апельсин

Для Шарля и Люси жизнь вновь становилась счастливой и безоблачной.

Нежностью и лаской Шарль Лефевр пытался унять горечь этих долгих месяцев отчаяния и грусти, терзавших его жену.

Сияющая Люси дождалась-таки от Шарля обещания, что, вернувшись вместе с Андре со Святой Елены, он расскажет матери об их страстной любви. Быть может, жена маршала все же согласится принять ее как мать своего внука. Свалившееся на них несчастье, достойное и безупречное поведение Люси, без всякого сомнения, помогут ей снискать уважение и доверие семьи. Ну а появление ребенка станет залогом прощения и привязанности свекрови.

Герцогиня Данцигская спала и видела для своего сына выгодную партию, а потому слушать ничего не хотела под влиянием досады и раздражения, вызванных двойным скандалом: разрывом помолвки с Лидией и самоубийством маркиза Луперкати. Но Шарль успокаивал, что недовольство матушки не будет долгим. Кто знает, не откажется ли она от предубеждения, не позволявшего дать согласие на брак, в ее глазах неравный, который бы свел на нет надежды мужа и ее самой? С непреодолимым упорством плебеев-выскочек оба все еще надеялись, что их сын возьмет себе невесту из аристократического рода. Вдруг признает она выбор Шарля, и ее тронут обходительность и скромность Люси? И она все же, возможно, согласится принять молодую женщину с ребенком, закрыв глаза на его незаконное рождение и их не освященный церковью брак. Так что будущее представлялось Люси светлым и радостным.

Она торопила отъезд на Святую Елену, с жаром объясняя мужу, что корабль, на котором находился ребенок, мог уже покинуть остров и последовать в неизвестном направлении и нужно побыстрее отправляться в путь, если они не хотят упустить своего сына. Шарль уступил ее доводам, и вопрос был решен. Через несколько дней отплывал корабль в Капскую провинцию. Они отправятся в Саутгемптон, чтобы сесть на него.

Приготовление к путешествию заняло все время, остававшееся до назначенного дня отплытия.

Бедняжка Энни выглядела очень подавленно. О том, чтобы взять ее с собой, не могло быть и речи. Выход нашли быстро: пансион для девочек в Саблонвиле, близ Нейи. Одно лишь поддерживало ее, – мысль, что милая благодетельница едет на поиски Андре, его привезут, и она увидит его вновь через несколько месяцев.

Чтобы смягчить мучительный момент расставания, Шарль решил день накануне отъезда провести в пригороде Сен-Клу и, возвратившись, пообедать в открытом ресторанчике на Елисейских полях, где устраивались игры и всякого рода аттракционы – качели, площадки для игры в кегли и шары, деревянные лошадки. Ресторанчик привлекал тех, кто искал более спокойное место и менее шумное общество, чем Пале-Руайаль, славившийся тогда своим блеском.

День прошел чудесно. Энни бегала по лужайкам Сен-Клу и собирала букеты, которыми нагружала Аюси. Отдохнув на траве, вечером сели в дилижанс, чтобы отправиться в ресторан, как и было задумано.

Они неторопливо шли по Елисейским полям, когда Энни вдруг показалось, что темная фигура – женщина в черной кружевной накидке – следовала за Люси и Шарлем, останавливаясь, когда те останавливались, и двигаясь, когда пара возобновляла свой путь.

Впечатлительная девочка, чья нервозность все более росла после приезда во Францто, задрожала, как будто почувствовала врага, приближение опасности, отметив упорство, с которым эта женщина в черном следовала за ее благодетельницей. Она угадывала в загадочном тревожащем появлении явную угрозу, но не осмелилась предупредить Люси, боясь, что у нее видения и ее сочтут сумасшедшей.

Раза два или три Энни резко оборачивалась и видела все тот же черный призрак, неотступно следовавший за ними.

Каждый раз, когда, повернув голову, Энни ловила глазами женщину, смешавшуюся с толпой и явно интересующуюся только ими, она замечала, как та пыталась спрятаться за деревьями. По-видимому, в ее планы не входило, чтобы те, за кем она наблюдала, о чем-то догадались. Значит, она знакома с ними?

Энни уже решилась спросить, не заметила ли Люси женщины в черной накидке, как «тень» вдруг свернула в сторону и растворилась в аллее Вдов.

Девочка глубоко вздохнула, будто сбросив тяжелую ношу, и решила Люси напрасно не беспокоить: наверное, эта женщина следовала вовсе не за ними. И вообще, они никогда ее больше не увидят. В толпе она не сможет догнать их. К тому же в ресторане совершенно излишне бояться преследования дамы в черном.

Все сели за стол, и обед прошел довольно весело, насколько, впрочем, он мог быть веселым накануне расставания перед долгим путешествием.

Время пролетело быстро, пора было подумать о возвращении. Погода явно испортилась. Откуда-то подул резкий порывистый ветер. Издалека донеслись раскаты грома. Небо проткнуло несколько зигзагов молний. Запахло грозой.

Следовало добраться до дома, пока не разразилось ненастье. Они уже вставали, чтобы направиться в отель, как официант передал Шарлю записку, добавив: «Ждут ответа».

Шарль быстро прочел послание, и его лицо мгновенно зарделось, на нем проступили растерянность и смущение, как если бы он не знал, что сделать в следующую минуту.

Он посмотрел на Люси, будто желая посоветоваться с ней, и перечитал письмо, теперь внимательно рассматривая его, словно почерк, бумага, адрес могли открыть его происхождение.

– Это серьезно? – спросила Люси, удивленно замечая смущение Шарля и задавая себе вопрос, что могло содержаться в странном послании.

– Отнюдь, – ответил Шарль, овладев собой и пряча записку в карман. – Просят о помощи…

– Что-то случилось?

– Да… Кто-то, кажется, не очень счастлив… Впрочем, этот человек не подписался, однако, думаю, я узнаю почерк…

– Если этот «кто-то» в нужде и страдает, может быть, ему нечего есть? Шарль, нужно ответить… Это принесет нам счастье в путешествии…

– Меня просят подойти… О, это в двух шагах отсюда… вон там, возле палатки, где устроились итальянцы со своими замороженными фруктами…

– Пойди туда, Шарль… Мы с Энни останемся здесь… послушаем, как немецкие музыканты играют вальсы… Иди-иди, тебя ведь ждут.

Люси, даже не подозревая об опасности, отправила Шарля и стала слушать немецкий оркестрик, который, разместившись под навесом ресторана, с энтузиазмом дул в тромбоны и трубы. Едва Шарль скрылся, Энни почувствовала направленный из-за деревьев на нее и Люси ужасный взгляд женщины в черной накидке… тут же видение исчезло… Энни снова показалось, что она сходит с ума. Мрачный призрак представился ей навязчивой идеей. Неужто и впрямь ей везде будет мерещиться дама в черном, бредущая за ними?..

Музыканты закончили выступление. Хозяин бродячего оркестра начал обходить посетителей кафе, держа засаленную шляпу, куда падали су и серебряные монеты.

Шарль не возвращался. Его отсутствие оказалось дольше, чем можно было предположить. Однако Люси это ничуть не беспокоило.

Пока собирали музыкантам, к Люси подскочил маленький человечек в блузе, заправленной в велюровые штаны, и остроконечной шляпе, украшенной лентой, этакий итальянец из оперетки, и пропищал:

– Мадам, мсье, что был там, сказать вам, чтобы вы идти домой… Он тоже идти… Он сказал передать вам замороженный апельсин… Я сделал… До свиданья, мадам!..

Маленький итальянец умчался вприпрыжку, похожий на гнома, живущего на Елисейских полях.

Люси с удивлением, но все же не чувствуя ни страха, ни каких-либо подозрений по поводу отсутствия Шарля, которое продолжалось намного дольше, чем она предполагала, поднялась и обратилась к Энни:

– Давай вернемся домой… Мсье Шарль догонит нас… Его, вероятно, задержал тот, кто обратился к нему за помощью… Он боится, как бы мы не попали в грозу… Пойдем, Энни, дорогая, мы можем встретить его по дороге!

И они вышли из ресторана.

Замороженный апельсин, который маленький итальянец оставил на столе возле недопитой чашки кофе, Люси машинально опустила в ридикюль.

Начали срываться первые капли дождя. С металлическим стуком они бились о листья.

Следовало поторопиться. Под защитой деревьев Люси и Энни миновали площадь Марини и почти бегом добрались до отеля на улице Миромесниль.

Они едва успели вскочить в дверь, как разразилась гроза.

Длинные огненные змеи пробивали черные тучи. Раскаты грома участились и пугали. Потоки воды обрушились на крыши, затопили улицы, и мостовые теперь превратились в реки.

– Хоть бы Шарлю удалось спрятаться где-нибудь, – мелькнуло у Люси.

Проведенный на воздухе день разморил Энни, и Люси отправила ее спать.

Сама она все еще не проявляла никакого беспокойства. Гроза немного возбудила ее, одновременно сняв усталость.

Задержку Шарля она объясняла просто.

Он был захвачен грозой, обрушившейся на город, когда разговаривал с тем, кто его вызвал. Экипажи все расхватали. Идти недалеко, и он, конечно же, ждет просвета где-нибудь в кафе на Елисейских полях. Она не углядела в этом ничего странного. Но ведь завтра утром им придется выехать пораньше, надо отвезти Энни в пансион в Саблонвиль, затем отправляться в Гавр, где можно найти корабль в Саутгемптон, а потому Люси решила последовать примеру Энни и лечь в постель, не дожидаясь Шарля, который скоро придет.

Извлекая из ридикюля кое-какие туалетные принадлежности, она наткнулась на замороженный апельсин от маленького итальянца.

Люси поднесла было ко рту чудесный фрукт, но тут же положила его на комод, благоразумно рассудив:

– Слишком холодный… Думаю, это вредно, лучше пусть подождет до завтрашнего утра…

Не обращая больше на него внимания, она разделась и легла и вскоре, несмотря на желание дождаться Шарля, уснула крепким сном.

Она видела себя на корабле, украшенном цветами, плывущем в серебряном свете звезд, под звуки невидимого оркестра, мимо чудесных берегов. Всюду снуют восхитительные золотые и серебряные рыбки, корабль пристает к острову, утопающему в тени деревьев, легкий и душистый бриз раскачивает их ветви, как драгоценными камнями усыпанные певчими птицами с разноцветным оперением.

Она видит играющего среди цветов ребенка… О! Как встрепенулось ее сердце, как все ее существо потянулось к ребенку, ее ребенку, ее Андре!..

Люси хочет притронуться к нему, обнять, прижать к своему сердцу…

Но корабль, на котором она находилась, начал медленно удаляться от берега… Она не может сойти… Зловещее невидимое препятствие возникло между ней и островом, куда так стремилось ее существо…

Вдруг Люси видит, что корабль снова пристал к берегу… Она рядом с сыном… Обнимает, прижимает к груди, ее губы тянутся к нему..

Люси проснулась…

Комната отеля, мерцание свечи в высоком медном подсвечнике…

Шарль склонился над ней, и его поцелуй, вызвав приятные ощущения во сне, стал одновременно причиной не менее приятного пробуждения.

Радость при виде мужа вытеснила из ее головы все вопросы…

Чуть позже она полюбопытствовала:

– Ты хотя бы не вымок во время этой ужасной грозы?

– Нет!.. Я спрятался, – ответил Шарль со странным выражением.

Какая-то мысль не давала ему покоя.

Люси, обрадованная его возвращением, в полусне, не могла заметить всего этого, а потому ее ничего не встревожило.

Она даже не обратила внимания на то, что Шарля привлек вид замороженного апельсина.

– Смотри-ка, – обрадовался он, – вот то, что мне нужно… Страшно хочется пить, кажется, у меня жар!

И он в два счета проглотил его, чуть ли не целиком.

– Какая прелесть, просто чудо! – шепнул он. – Прекрасная идея пришла Люси купить апельсин… Энни и она, видно, соблазнились этими фруктами, что продают мороженщики на Елисейских полях, и мне оставили мою порцию… Приятно, что она не забыла обо мне!..

Но сонная Люси не слышала или не поняла восторга Шарля относительно восхитительного ледяного апельсина, который он только что уничтожил.

На следующий день, едва забрезжил рассвет, в дверь постучали. В соответствии с полученными распоряжениями служитель отеля разбудил путешественников и сообщил, что почтовая карета ждет их на улице.

Люси тотчас же оказалась на ногах, разбудила Энни, и обе быстро оделись. Вещи были давно упакованы. Носильщик забрал их, чтобы прикрепить на задок кареты.

– Ну и лентяй, мы уже готовы, а ты еще в постели! – весело крикнула Люси Шарлю, который с трудом разлепил глаза, чувствуя себя страшно разбитым.

– Невероятно, – еле ворочая языком, ответил Шарль, – но я не могу проснуться… Совершенно не могу… глаза закрываются, не могу пошевелить ни рукой, ни ногой…

– Это все вчерашняя гроза… ты вымок…

– А, ничего… я тюль ко немного посплю. Пара часов сна – и все пройдет…

– Ну ладно! – решила Люси. – Сделаем так. Мы едем с Энни в Саблонвиль, чтобы сдать наше драгоценное дитя прямо в руки хозяйки пансиона… Верно, Энни? И ты догоняешь меня в пансионе через час или два…

– Прекрасно придумано, – отвечал Шарль еле слышно, – я и в самом деле совершенно не способен подняться…

– Тогда вперед, Энни, – сказала Люси и добавила: – Мы возьмем коляску, которая отвезет нас в Саблонвиль, а ты приедешь в почтовой карете с вещами Энни… Ты выиграешь еще немного времени… Тебе не обязательно быть в пансионе.

Распорядившись таким образом, Люси и Энни уехали. Их путь лежал в Саблонвиль, в пансион сестер Куро, «воспитанниц мадам Кампан», как утверждали проспекты.

Пансион этот, по плану знаменитого Сен-Жерменского заведения, принимал дочерей чиновников и представителей буржуазии. Воспитание там было отменным, и директрисы, сестры Куро, гордились тем, что «школят» своих пансионерок, дабы сделать из них элегантных дам, умеющих держать себя в салонах, а также отличных хозяек, для которых нет секретов в приготовлении варенья.

Энни разрыдалась, осознавая то, что остается в этом мрачного вида пансионе одна среди незнакомых людей.

Высоченная мадемуазель Куро-старшая, в чепце с рюшами из сиреневых лент, тонкие губы на остром лице, злобная и скрытная, совершенно не отличалась от мадемуазель Куро-младшей, маленькой уродины с тонким длинным носом, оседланным очками, за которыми поблескивали узенькие серые рыскающие глазенки, всегда находящиеся в поиске чего-то предосудительного. И речи быть не могло о том, чтобы успокоить бедных пансионерок, ни тем более сделать приятным их пребывание в пансионе, придерживающемся метода и точки зрения знаменитой воспитательницы времен Империи.

Люси изо всех сил пыталась успокоить и ободрить Энни. Девочка, стараясь не досаждать благодетельнице, силилась удержать слезы и казаться довольной тем, что принята в число этих непрямых учениц мадам Кампан.

Только одно обстоятельство способно было высушить слезы и успокоить ее сердечко, бившееся так сильно, что оно готово было выпрыгнуть из груди: обещание Люси вернуться как можно быстрее с острова Святой Елены, который, по ее разумению, находился значительно дальше Англии, а также надежда на то, что Люси вернется не одна, а с Андре, и все они скоро соединятся…

Однако нужно было расставаться. Уже два или три раза Люси, посмотрев на часы, справлялась, не ждет ли у ворот почтовая карета.

Каждый раз ответ был отрицательным. Люси успокаивала себя:

– Шарлю потребовалось, наверное, больше времени, чем он думал… В отеле не должны были его будить… Впрочем, хорошо, что он выспится… Мы прибудем в Мант позднее, вот и все… Но не стоит сейчас затягивать прощание!

Явилась мадемуазель Куро-младшая, подергивая плечиками и бросая острый взгляд из-под очков. Она объяснила, что поскольку племянница Люси Элфинстоун (принять в пансион, над которым витает августейшая тень мадам Кампан, могли только при наличии достойных родственников) включена в число воспитанниц заведения, то ей следует немедленно подчиниться правилам и присоединиться к своим подругам на уроке изящных манер. Нужно прощаться.

Энни с плачем бросилась было в объятия Люси, но горбатая мадемуазель Куро-младшая потянула ее за собой, и девочка пошла с тяжелым сердцем и слезами на глазах учиться манерам у важного старичка-коротышки, вернувшегося из эмиграции.

Люси осталась в гостиной одна, рассеянно разглядывая римские профили, нарисованные углем, головы, выполненные сангвиной, этюды в карандаше и акварельные пейзажи, украшавшие стены и подтверждавшие, что в пансионе, следующем суровой методе мадам Кампан, изящными искусствами не пренебрегали.

Она считала минуты, разглядывая уже, наверное, в двадцатый раз прелестные работы карандашом и кистью юных пансионерок, пыталась вспомнить, есть ли у Шарля адрес пансиона, и спрашивала себя, не поехал ли он искать ее в Нейи.

Приближался полуденный час, и колокол прозвонил к трапезе, когда дверь приемной открылась и вошла служанка, объявившая, что у ворот остановилась почтовая карета.

Повеселев, Люси бросилась к выходу.

Она ожидала увидеть улыбающегося Шарля, высунувшего голову в окно кареты. Он, конечно, начнет извиняться за опоздание: «Не ругай меня…»

Карета была пуста.

Пораженная Люси направилась к вознице.

Он, не дожидаясь вопроса, растолковал ей, что ему приказали отвезти ее туда, откуда она приехала, в отель на углу улицы Миромесниль.

Больше возница не знал ничего. Он разговаривал только с управляющим. Ему велели не трогать чемодана и саквояжа, прикрепленных на задке кареты.

Это были вещи Энни. Люси не без удивления заметила, что багаж Шарля и ее собственный исчез.

Она не знала, что и думать. Благоразумнее всего было оставить в пансионе саквояж Энни и не медля вернуться в отель.

Пока карета ехала в Париж, Люси в страшном беспокойстве спрашивала себя, что могло задержать путешествие.

Выскочив из кареты, она быстро поднялась в комнату, где нашла Шарля в постели, смертельно бледного, почти без сил, еще более беспомощного, чем утром.

Бросившись у нему, Люси поцеловала мужа, умоляя ответить, что с ним.

– Здесь жжет, – едва отвечал тот, показывая рукой на желудок, – и еще… голова… Пить и… спать…

Он не смог оторвать головы от подушки.

– Врача!.. Быстрее врача, – крикнула Люси испугавшись.

Она дала больному чашку липового отвара – его приказал на всякий случай отнести своему клиенту хозяин отеля – и он жадно опустошил ее.

– Жжет меньше, – голос Шарля слабел, – очень хочется спать…

И он снова упал на подушку. Силы убывали.

Пришел врач, эскулап, не слишком торопящийся в отель к случайному больному. Разве это пациент? Как только их вылечишь или едва им полегчает, как эти путешественники возвращаются домой, где личный врач кладет себе в карман их денежки. Поэтому он довольствовался лишь поверхностным осмотром своих незадачливых пациентов, чьи гонорары были слабым утешением за причиненное беспокойство.

Он пощупал у Шарля пульс, посмотрел его язык и, сделав заключение о несварении, прописал диету и очищение желудка.

Потом ушел, не выказав особой озабоченности состоянием больного.

Люси умоляла его не уходить. Он обещал прийти вечером.

Вернувшись, врач понял, что состояние Шарля ухудшилось. Появились сухость в горле и прерывистое дыхание. Больной жаловался на усиление жжения в желудке, о котором говорил утром. После обеда у него открылась рвота. Конечности похолодели. Жар исчез, уступив место холодному поту.

Врач покачал головой и более внимательно осмотрел больного.

– Странно, – пробурчал он, – мне кажется, это…

Он умолк, бросив странный взгляд на Люси, и добавил, резко сжав руку Шарля, как бы желая вывести его из оцепенения и привлечь внимание:

– Что вы вчера ели?

Вмешалась Люси и детально описала врачу то, что съел Шарль.

– И больше ничего? – спросил врач недоверчиво.

– Ничего. Впрочем, я и еще одна девушка ели то же самое, но с нами все в порядке…

– Невероятно, – нахмурился доктор. – Тогда я ничего не понимаю… Однако, – вновь заговорил он, со вниманием рассматривая рвотную массу, – можно сказать, что здесь следы… следы…

Он не решался огласить диагноз.

Больной было рванулся, но сразу же бессильно упал на подушки:

– Доктор, это… отравление?

– По правде, думаю, да, – согласился врач. – Рвотные массы подозрительны, и, кроме того, обильное потоотделение, ощущение жжения, оцепенение… Это все симптомы отравления ядовитым растением, может быть, наркотиком: табаком, беленой, дурманом…

– Но она не могла меня отравить, – прошептал больной.

– Она? – Люси бросилась к постели и склонилась над Шарлем.

Он протянул руку ко лбу, где блестели капли пота:

– Я ведь ничего не ел и не пил с ней… Не отравляют же взглядом, ненавистью… О да, она бросала на меня такие отравляющие взгляды, но яд не проникает таким образом… Ее злобный взгляд, он испепеляет… Что-то другое… Она не могла меня отравить и все же способна на это…

– Но кто?! – вскричала Люси. – Назови ее, ту, кого ты считаешь способной отравить тебя… Хотя бы для того, чтобы уничтожить подозрения, которые могут пасть на тех, кто любит тебя, кто отдал бы свою жизнь, чтобы сохранить твою…

Люси поразил странный взгляд, который она заметила у врача, пока тот изучал рвотную массу. А теперь, составляя рецепт, он ежесекундно отрывал взгляд от листа бумаги, не желая, казалось, ни на миг потерять из виду Люси…