Текст книги "Сказки и истории"

Автор книги: Эдит Несбит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

– Да уж наверно, – сказал несчастный отец лифтера.

– Разумеется, все, кто хотя бы немного изучал историю, – продолжал зевака, поправляя на носу очки, – знают, что у лифтеров не бывает Заколдованных Жизней. Но наш король в этом смысле полнейший невежда, иначе он давно бы уже сообразил, что это никакой ни лифтер, а переодетый принц, потому как только принцы, да и те далеко не все, имеют про запас подобные вещи. Вопрос в том, сообразит он в конце концов или нет? С другой стороны, почему бы принцу не открыть правду о своем происхождении, прекратив таким образом эту комедию?

– Возможно, он и сам не знает всей правды, – сказал король Богемии.

Он подал руку своей жене, и они с трудом протиснулись через толпу к распахнутым дверям тронного зала, в дальнем конце которого восседал на троне здешний король, а вокруг него толпились судьи в белых париках, лорд-канцлеры, лорд-камергеры, лорд-мэры и множество прочих лордов.

Здесь же находился и Флоризель, закованный в тяжелые цепи, но даже при этом умудрившийся сохранить благородство осанки. Он стоял на ступенях по левую руку от трона, а по правую руку, также на ступенях, стояла принцесса, с любовью глядевшая на своего избранника.

– Итак, – сказал король, – мне надоели все эти ухищрения, тем более что старшая фрейлина оказалась весьма посредственным вариантом Шерлока Холмса. Давайте поговорим начистоту. Я слышал, у тебя есть Заколдованная Жизнь?

– В настоящий момент ее у меня нет, – ответил Флоризель. – Моя жизнь теперь принадлежит не мне.

– Значит, он отдал ее тебе? – обратился король к своей дочери.

– Я не могу и не умею лгать, папа, – заявила принцесса (возможно, в эту минуту она вообразила себя Джорджем Вашингтоном, который любил заявлять подобные вещи), – да, он вручил мне свою жизнь.

– Так-так-так, и что же ты с нею сделала?

– Я прятала ее в самых разных местах. Я спасла ее для него, как он однажды спас мою жизнь.

– И где она теперь? – спросил грозный отец. – Только что ты сказала при всех, что не можешь солгать. Сейчас мы это проверим.

– Я готова открыть секрет, – объявила принцесса, – но при одном условии – если ты дашь свое Королевское Слово, что казнь, которую ты назначил на сегодня, будет самой последней. Ты можешь уничтожить предмет, в котором спрятана его Заколдованная Жизнь, а затем и его самого. Но обещай, что не потребуешь от меня перепрятывать его Жизнь в другое место; эта игра в прятки уже начала мне надоедать.

Все судьи, лорды и простые люди смотрели на принцессу с сожалением – они решили, что зрелище многочисленных казней дурно отразилось на ее здоровье, или, проще говоря, что бедняжка повредилась в уме.

– Даю тебе мое Королевское Слово, – торжественно сказал король. – Я не потребую от тебя прятать его жизнь в другом месте. Мне с самого начала не нравилась вся эта возня с букетиками, зеркалами и прочей мишурой. Итак, говори, где его Жизнь.

– Я спрятала ее в своем сердце, – сказала принцесса чистым и звонким голосом, проникшим во все уголки огромного зала. – Ты можешь забрать его жизнь только вместе с моей, иначе у тебя ничего не получится.

С этими словами она подбежала к Флоризелю, кандалы которого глухо звякнули, когда руки принцессы обвились вокруг его шеи.

– Разрази меня гром! – проворчал король, почесав кончик носа скипетром. – Чертовски нелепая ситуация.

Принцесса смеялась счастливым смехом.

– О, моя милая принцесса, – прошептал Флоризель. – Ты так же умна, как и прекрасна.

Между тем в зале установилась напряженная тишина.

– Дело плохо, – сказал король. – Я совсем запутался. Никак не соображу…

К тому времени родители Флоризеля пробрались через толпу к самому подножию трона, и мистер Блумсбери подал свой голос.

– Позвольте мне, ваше величество. Быть может, я подскажу вам верное решение.

– А, ну что ж, – сказал король, оправляя мантию и поудобнее усаживаясь на троне, – я всегда готов выслушать дельный совет. Сейчас это очень даже кстати.

– Вы видите перед собой, – продолжал король Богемии, – человека, известного в мире науки и бизнеса под именем Р.Блумсбери, автора множества изобретений – в том числе и патентованного скоростного лифта, – директора фирмы «Р.Блумсбери и K°». Этот молодой человек в кандалах – конструкция которых, да простит меня ваше величество, оставляет желать много лучшего – приходится мне родным сыном.

– Ничего удивительного, – заметил король, сидевший на троне, – он так или иначе кому-нибудь приходится сыном.

– В данном случае это имеет значение. Насколько я понял, вы не считаете моего сына подходящей партией для своей дочери?

– Мне не хотелось бы задевать ваши чувства… – начал отец Кандиды.

– Безусловно. Разумеется. Я могу вас понять. А теперь позвольте мне объявить во всеуслышание, что этот молодой лифтер в действительности является Флоризелем, Принцем Богемским. Сам я – Король Богемии (правда, сейчас в отставке), а вот моя Королева.

Завершив эту речь, он вытащил из кармана свою корону и надел ее на голову. Королева сняла шляпку и также надела корону, которую извлекла из своей сумочки. Корону Флоризеля она передала принцессе, которая водрузила ее на голову принца, чьи движения были стеснены тяжелыми цепями.

– Ваше чертовски убедительное объяснение полностью меняет дело, – сказал местный король, вставая с трона и спускаясь по ступенькам навстречу дорогим гостям. – Благословляю вас, дети мои. Эй, кто там! Немедленно снимите с него кандалы! Надеюсь, ты не держишь на меня зла, Флоризель, – добавил он, обращаясь к принцу. – Видишь ли, инженеру инженерово, а принцу принцево, пусть даже этот принц и не имеет королевства. Полчаса тебе хватит для того, чтобы переодеться к свадьбе?

Итак, они поженились и по сей день живут в мире и согласии. А когда они проживут столько, сколько им обоим будет достаточно для полного счастья, Кандида умрет и вместе с ней умрет Флоризель, поскольку она все еще хранит его Заколдованную Жизнь в своем сердце.

ФАНТАЗЕР
или
ИСТОРИЯ С ЗЕРКАЛЬНЫМ МАЛЬЧИКОМ

При крещении родители, вероятно, перенапрягли свои мозговые извилины, назвав ребенка Хильдебрандом – неизвестно, чем он успел провиниться еще в младенческом возрасте, ибо иначе как в наказание такие громоздкие имена не даются. Только представьте себе, каково маленькому Хильдебранду приходилось в школе, где никто не мог, да и не пытался, называть его полным именем. Друзья придумали ему прозвище Бренди, что было еще терпимо, поскольку отдавало чем-то мужественным, пиратски-разбойничьим, ну а недруги, не мудрствуя лукаво, взяли два первых слога от имени Хильдебранд, превратив его в Хильду – тут уже, согласитесь, ничем мужественным и не пахло. Напрасно он внушал всем знакомым, будто у него есть второе имя Джеймс. На самом деле у него вообще не было второго имени, но это мало что меняло – ему все равно бы никто не поверил, даже если бы он говорил чистейшую правду.

Друзей у него было немного, поскольку Хильдебранд не относился к числу мальчишек, пользующихся большой популярностью у сверстников. Прежде всего, он был трусоват – за исключением тех моментов, когда приходил в слепую ярость, что вряд ли можно считать проявлением настоящей смелости. Мальчишки, насмехаясь, говорили о нем в подобных случаях: «свиреп, как мартовский заяц», а он пытался поддержать свою репутацию, сочиняя истории о якобы убитых им на охоте диких кабанах, о краснокожих индейцах, с которыми он сражался один против целого племени, о своем спуске в каноэ по Ниагарскому водопаду или о кораблекрушении, жертвой которого он оказался во время плавания в арктических широтах. В челом его рассказы были достаточно занимательными, и мальчишки порой с интересом их слушали, но Хильдебранд хотел, чтобы они не только слушали, но и верили, что было уже чересчур.

Единственным человеком, безоговорочно верившим всему, что рассказывал Хильдебранд, была его маленькая сестра. Однако он платил ей за это доверие черной неблагодарностью, никогда не разрешал пользоваться своими игрушками и называл ее не иначе как «детка», что ужасно не нравилось девочке, у которой имелось вполне симпатичное собственное имя – ее звали Этель.

Все, о чем здесь говорилось до сих пор, не является чем-то из ряда вон выходящим – наверняка вреди ваших знакомых найдутся мальчики, похожие на Хильдебранда. Но то, что произошло с ним в дальнейшем, случается далеко не со всяким – на сей счет я могу с вами поспорить и, скорее всего, окажусь победителем. Это началось в тот день, когда Хильдебранд мастерил рогатку, сидя на скамеечке в дальнем углу школьного двора.

Работа уже подходила к концу, но в последний момент ему помешал Биллсон-младший, как на грех оказавшийся поблизости.

– Какой тебе толк от этой рогатки? – сказал он пренебрежительно. – Ты же с двух шагов не можешь попасть в стог сена!

– Это я-то?! – воскликнул Хильдебранд. – Да, если хочешь знать, я прошлым летом сбил на лету ласточку, а еще раньше, когда мы с отцом ездили в Тибет, я первой же пулей попал прямо в глаз ламе. Кстати, это оказался самый крупный экземпляр, убитый в тех местах за последние годы – двадцать пять футов в длину, не считая хвоста.

Биллсон рассмеялся и спросил проходившего мимо мальчишку, не случалось ли тому когда-нибудь убивать на охоте тибетского ламу, пусть даже не очень крупного и совсем бесхвостого. Мальчишка понимающе хмыкнул и сказал:

– Ага, стало быть, малыш Хильда опять заливает!

– Заливает – не то слово – поправил Биллсон. – Я бы сказал: бессовестно лжет.

– Сам ты лгун! – откликнулся Хильдебранд, начиная дрожать от гнева.

– Ну-ну, Хильда, крошка, не плачь, – сказал Биллсон, демонстративно пожимая плечами. – Лучше иди поиграй в песочнице или беги домой к няне, пусть она вытрет твои сопли.

Тут ярость Хильдебранда переросла в некое подобие отваги, и он, сжав кулаки, бросился на обидчика. Произошла жестокая драка, во время которой третий мальчишка держал их куртки и следил за тем, чтобы все было по правилам. Исход поединка с самого начала не вызывал сомнений, поскольку Биллсон был старше, сильнее и лучше умел драться. Избитый Хильдебранд, плача от болит и злости, приплелся домой и заперся у себя в комнате. Он горько сожалел о том, что не был краснокожим индейцем и что снимание скальпов давно уже не практиковалось в этой части Англии. «Белобрысый скальп с головы Биллсона-младшего», – думал он, – «мог бы оказаться прекрасным трофеем и украшением всей моей коллекции скальпов».

Немного успокоившись, он впустил в комнату свою сестру, которая рыдала за дверью с той самой минуты, как встретила на лестнице заплаканного Хильдебранда. Узнав, кто разбил ему лицо, сестра сказала, что Биллсон бессовестный тип, потому что он обижает тех, кто меньше и слабее его.

– Я вовсе не так уж мал и слаб, – сказал Хильдебранд, – а что касается храбрости, то здесь со мной мало кто может тягаться. Да ты и сама знаешь. Взять хотя бы ту историю, что приключилась со мной на прошлой неделе, когда я возглавлял индейское племя Мокасинов во время войны с бандой Билла Биллсона по кличке Ястребиный Клюв…

И он рассказал эту историю вплоть до ее победного конца. Этель была в восторге, хотя отдельные детали все же вызвали у нее сомнение – в частности, она отказывалась верить тому, что ее брат может быть настолько свирепым и кровожадным, даже расправляясь со своими смертельными врагами.

Вскоре их позвали к обеду. Этель убежала вниз, а Хильдебранд отправился в ванную, чтобы хоть немного привести себя в порядок. Увидев в зеркале свое лицо с огромным синяком под глазом и рассеченной губой, он сжал кулаки и сказал:

– Как бы я хотел, чтобы все, о чем я говорю, становилось правдой. Уж тогда от этого Биллсона не осталось бы даже мокрого места.

– Если хочешь, я могу тебе это устроить, – сказал мальчик в зеркале, которого Хильдебранд до сих пор считал всего лишь собственным отражением.

– Что такое? – пробормотал он, изумленно уставившись на своего странного собеседника.

– Я могу тебе это устроить – повторил Зеркальный Мальчик, в точности – вплоть до синяка и разбитой губы – похожий на нашего героя. – Я готов выполнить твое желание. Ты и впрямь этого хочешь?

– Это что, сказка? – осторожно поинтересовался Хильдебранд.

– Разумеется, – ответил Мальчик.

Итак, Хильдебранд имел шанс попасть в настоящую сказку – никогда, даже в самых смелых своих фантазиях он не мог рассчитывать на такую удачу.

– Значит, стоит мне пустить слух, будто я вчера нашел в саду горшок с золотыми монетами, как этот горшок и впрямь окажется у меня?

– Да, но только не сразу – ты найдешь его там на следующий день. Все будет происходить в обратном порядке, это обычное зеркальное правило. Ты, я надеюсь, читал «Алису»? Единственное условие: с той минуты, как ты примешь мое предложение, ты перестанешь видеть самого себя в зеркале.

– Невелика беда, – сказал Хильдебранд.

– И еще: будут сбываться лишь те вещи, о которых ты расскажешь кому-нибудь постороннему. Разговор с собой не считается.

– Это не проблема – я всегда могу обратиться к Этель.

– Стало быть, ты согласен? – спросил Зеркальный Мальчик.

– Еще бы!

– Договорились, – и в ту же секунду отражение Хильдебранда исчезло из зеркала; в нем по-прежнему виднелись умывальник, шкаф, вешалка для полотенец, уголок пришпиленного к стене портрета лорда Робертса – словом, вся привычная обстановка ванной, – но Хильдебранда в нем уже не было. Вы и представить себе не можете ощущение человека, стоящего прямо перед зеркалом и не видящего там своего отражения. Сперва Хильдебранд испугался, не исчез ли он сам вместе с Зеркальным Мальчиком. Но, взглянув вниз, облегченно перевел дух – его руки, исцарапанные и невероятно грязные, были видны вполне отчетливо. Прозвенел повторный звонок к обеду, и он, наскоро умывшись, побежал вниз.

– Опять ты не причесался, – заметила его мама, когда он садился за стол, – а лицо – о Боже! – и этот синяк! С кем ты затеял драку на сей раз?

– Я ее не затевал, – угрюмо буркнул наш герой, – это он первым начал обзываться. Понятное дело, я не остался в долгу и сделал из наглеца отбивную. Ему пришлось куда хуже, чем мне. Пожалуйста, еще гарнира.

На следующий день Хильдебранд напрочь забыл о том разговоре за обедом. После урока к нему подошел Биллсон и с ухмылкой поинтересовался, достаточно ли он получил накануне и не надо ли еще добавки.

– А ну-ка скажи, лгун я или нет, – потребовал он угрожающе.

– Ты, конечно, можешь меня еще раз отлупить, – сказал Хильдебранд, – но все равно ты не меньший лгун, чем я, – тут он не выдержал и малодушно заплакал.

В ответ Биллсон назвал его сопливой девчонкой и издевательски похлопал по щеке – разумеется, он даже не подозревал о вчерашних словах Хильдебранда и о том обещании, которое ему дал Зеркальный Мальчик.

Нечасто школьный двор бывал свидетелем столь яростной драки как эта, продолжавшаяся почти до захода солнца. По окончании ее у Хильдебранда едва хватило сил дойти до дома; он пострадал гораздо больше, чем накануне. Но зато Биллсон-младший был избит до такой степени, что вообще не смог идти, и его унесли домой на руках. Правда, на другой день он был уже в полном порядке, а Хильдебранд еще долго оправлялся от полученных побоев; так что он не извлек из этой истории никакой выгоды кроме несколько возросшего авторитета среди сверстников – теперь он мог надеяться, что впредь они хорошенько подумают прежде чем назвать его иначе как Пилкинсом (это была фамилия его отца и, соответственно, самого Хильдебранда).

Весь день после драки он отлеживался в постели, а когда вечером ему немного полегчало и он смог сойти вниз, с работы как раз явился отец и задал своему непутевому отпрыску солидную взбучку, после которой тот вновь был вынужден перейти на постельный режим. Этель, как обычно, пришла его утешать, и он между делом рассказал ей историю о горшке с золотом, который он накануне нашел в погребе дома. Хальдебранд не пожалел красок, описывая собственные мучения, когда он несколько часов подряд, раздирая в кровь руки, копал твердую землю прежде чем добраться до заветного клада, который он прятал теперь у себя под кроватью.

– Хильди, миленький, можно мне на него взглянуть, – попросила сестра, изо всех сил стараясь ему поверить.

– Не сейчас, завтра, – сказал Хильдебранд.

На следующий день он был достаточно здоров для того, чтобы пойти в школу, но вместо этого решил заглянуть в погреб и проверить, не найдется ли там горшка с золотом. Он не очень верил в успех этой затеи, но попробовать все же стоило. И он попробовал. Работа была ужасно тяжелой, поскольку детская лопатка, которой он когда-то играл на пляже, почти сразу сломалась, и ему пришлось копать сначала ржавым обломком обруча, а затем ножкой от старой кровати, с незапамятных времен валявшейся в углу погреба. Однако он трудился без передышки вплоть до самого обеда, руки его кровоточили, спина затекла от неудобной позы, а голова кружилась от голода и усталости. И вот, когда наверху зазвонили, собирая семью к столу, он нащупал кончиками пальцев в глубине вырытой им ямы что-то холодное и округлое. Это был горшок, перевязанный сверху плотной коричневой бумагой. Вытащив его из ямы и сняв бумажную крышку, Хильдебранд убедился, что горшок доверху наполнен блестящими золотыми монетами. Задув свечу, он вылез из погреба и тут же нос к носу столкнулся с кухаркой.

– Могу поспорить, в этом горшке маринованные луковицы, – сказала кухарка.

– И вовсе нет, – ответил Хильдебранд.

– Дайте-ка я взгляну.

– Не дам. Это мое дело.

– И мое тоже, – сказала кухарка, полагавшая, что речь идет о съестных продуктах, бывших в ее ведении. И она протянула руку к бумажной крышке.

Хильдебранд слышал, что найденные в земле сокровища по закону принадлежат государству и ему вовсе не хотелось доверять свой секрет болтливой кухарке, из-за которой он запросто мог лишиться добычи.

– Осторожнее, – предупредил он ее. – Там совсем не то, что ты думаешь.

– Что же именно?

– Там… там ЗМЕИ! – неожиданно для себя самого выпалил Хильдебранд. – Я наловил их в винном погребе.

Тут с кухаркой случилась истерика, и Хильдебранд был наказан вдвойне: за то, что без уважительной причины прогулял школу, и за то, что вздумал пугать прислугу своими дурацкими выдумками. По счастью, в суматохе, поднятой воплями кухарки, он успел спрятать горшок с золотом в стенном шкафу под грудой старых галош и ботинок. Когда же скандал поутих, он по пути в спальню, куда был отправлен сразу после обеда, прихватил сокровище с собой и весь вечер обдумывал, на что бы его потратить. Он решил купить себе заводной паровоз, гнедого пони для прогулок по округе, коллекции монет, почтовых марок и разноцветных птичьих яиц, удочки, ружья, револьверы, лук со стрелами и целую кучу всевозможных сластей. При этом он ни разу не вспомнил об остальных членах семьи; здесь его воображения не хватило даже на пакетик ирисок для Этель, серебряный наперсток для мамы и двухпенсовую сигару для мистера Пилкинса.

Наутро, едва проснувшись, он сунул руку под кровать, чтобы удостовериться в наличии золота. Однако то, к чему прикоснулись его пальцы, ничуть не походило на гладкий бок горшка. Вскрикнув, он выдернул руку из-под кровати так быстро, словно она была обожжена. Впрочем, предмет, до которого он дотронулся, вовсе не был горячим – наоборот, он был холодным, скользким и, вдобавок ко всему, живым. Этим предметом оказалась настоящая змея. Еще одна змея лежала на постели у него в ногах, другая – на ночном столике, в то время как еще полдюжины этих тварей лениво копошились на полу посреди комнаты.

Хильдебранд схватил свою одежду – при этом из рукава его рубашки вывалился небольшой змееныш – и одним прыжком преодолел расстояние до двери. Одевшись в коридоре, он не стал дожидаться завтрака (благо аппетит в то утро у него напрочь отсутствовал) и сразу отправился в школу. К чести его замечу, что он все же предупредил перед уходом Сару, их домашнюю прислугу:

– Ни в коем случае не заходи в мою спальню, – сказал он ей. – Она кишмя кишит живыми змеями. Разумеется, она ему не поверила и, как обычно, зашла в его комнату, чтобы сделать уборку. К счастью, змей она не заметила, поскольку они к ее приходу заползли обратно под кровать, а Сара была не из тех служанок, которые чаще одного раза в неделю суются с веником или тряпкой в самые труднодоступные места вверенных им помещений. Следующую ночь Хильдебранд тайком от всех провел в кладовке на кипе газет, укрывшись каминным ковриком и каким-то старым тряпьем. Нутро он спросил Сару:

– Ну как, заходила ты вчера в мою спальню?

– А то нет! – заявила Сара. – Я каждый день там прибираюсь – слава Богу, не бездельничаю.

– Значит, ты прибрала оттуда всех змей?

– Оставьте меня в покое с этими змеями! – сказала она с раздражением и пошла по своим делам.

Хильдебранд понял, что она не видела змей и, подойдя к двери комнаты, осторожно заглянул внутрь. Все было спокойно. Подкравшись к кровати, он приподнял полог, втайне надеясь, что змеи вновь обратились в золото. Но ни змей, ни горшка не оказалось. Они исчезли бесследно. «Впредь буду следить за своей речью», – подумал Хильдебранд, – «и не трепать языком попусту». Спустившись вниз, он нашел Этель и сказал ей как бы между прочим:

– Вчера у меня в кармане лежало двадцать золотых соверенов.

Это все происходило в субботу. На следующий день было воскресенье, и Хильдебранд с утра до вечера разгуливал по округе, позвякивая двадцатью новенькими золотыми, которые на рассвете обнаружил в кармане своих штанов. Но в понедельник монеты исчезли. Так Хильдебранд окончательно убедился в том, что хотя его слова и вправду сбываются, он не способен продлевать их действие во времени. Тогда он сказал Этель, что вчера у него было семь фруктовых пирожных, собираясь на следующий день съесть их все, прежде чем они исчезнут. Как назло, с утра у него разболелась голова, да так сильно, что он даже смотреть не мог на сладкое. Конечно, он мог бы отдать пирожные Этель, но у него не хватило духу на такое необычайное проявление щедрости, и по прошествии суток пирожные испарились, так и не доставшись никому.

Невозможность извлечь хоть какую-то пользу из своего чудесного дара страшно угнетала Хильдебранда. Он обратился было за советом к отцу, но мистер Пилкинс сказал, что у него нет времени на выслушивание всяких дурацких бредней, и рекомендовал Хильдебранду хорошенько учить уроки и всегда говорить только правду или, на худой конец, не говорить ничего. Однако с правдой Хильдебранд по-прежнему не дружил и, когда мальчишки вновь начали его дразнить, не нашел ничего лучше как попытаться поддержать собственный авторитет леденящей душу историей о своей схватке с диким медведем прямо на лужайке перед церковью. Из его слов выходило, что он сражался с разъяренным зверем один на один без какого-либо оружия, голыми руками, и после победы был еле-еле живым доставлен домой на носилках. На другой день ему, как и следовало ожидать, пришлось выдержать бой с диким медведем, у которого кроме огромных зубов и клыков оказался еще и на редкость свирепый нрав – пожалуй, слишком свирепый даже для хищника. Так что, хотя состояние «еле-еле-живости» сутки спустя прошло без каких бы то ни было последствий, этот подвиг не доставил Хильдебранду ни малейшего удовольствия. Еще меньше ему повезло в случае с египетской пирамидой. Во время урока, когда над ним стали смеяться из-за крайне неудачного грамматического разбора какой-то латинской фразы, его угораздило заявить, что он однажды перевел надпись, высеченную на боку египетской пирамиды. К сожалению, он не упомянул, когда и в какой срок он это сделал. В результате всякий раз, когда ему случалось остаться в одиночестве, беднягу подхватывала неведомая сила и забрасывала в далекий Египет, где он порою часами шлялся вокруг гигантской пирамиды, нещадно палимый солнцем и мучимый жаждой, но так и не смог обнаружить ни одной высеченной на ее боку надписи. Отныне, боясь одиночества, он большую часть дня проводил в комнате Этель, зато ночи были в полном распоряжении Пирамиды. Так продолжалось в течение трех недель, пока он наконец не сообразил собственноручно обломком перочинного ножика вырезать на боку пирамиды некое изречение, которое тут же перевел на английский и освободился от этой жуткой напасти. Изречение гласило: Ich bin ein Ganz – если хотите, можете перевести его сами.

Впрочем, какая-то польза от этой последней истории все же была, поскольку он стал гораздо лучше относиться к своей сестре Этель. Вынужденный общаться с ней больше обычного, он имел возможность убедиться, какая это веселая, добрая и отзывчивая девочка. Когда она заболела корью – Хильдебранд уже перенес эту болезнь в прошлое Рождество и теперь ему позволили приходить и сидеть у ее постели – он действительно очень переживал и старался сделать все, чтобы облегчить ее страдания. Мистер Пилкинс однажды купил для нее немного оранжерейного винограда, который так ей понравился, что был съеден буквально за один присест. И вот Хильдебранд, после своих египетских бдений несколько опасавшийся давать волю фантазии, сказал ей:

– Этель, вчера тебе пришла посылка с виноградом и ананасами.

Этель знала, что никакой посылки ей не приходило, но сама идея была хороша, и она поинтересовалась:

– А что еще мне прислали вчера?

– Много чего! – подхватил ее брат. – Восковую куклу и фарфоровый чайный сервиз, расписанный красными розами, и еще много всяких игрушек и книг… – тут уже он постарался, в подробностях перечислив все, что по его мнению должно было понравиться сестре.

На следующее утро все перечисленные вещи прибыли в огромном ящике. На посылке не было обратного адреса, и родители после долгих раздумий пришли к выводу, что столь щедрым дарителем мог быть только крестный отец Этель, в то время находившийся в Индии. Если мистер и миссис Пилкинс удивлялись самому факту неожиданного появления посылки, то Хильдебранд был озадачен другим – вопреки его прежнему опыту подарки не исчезли день спустя, а исправно служили своей новой хозяйке в течение долгого времени, пока не были съедены и изношены, разбиты или утеряны в ходе игры. Одна из тех кукол хранится у Этель до сих пор, хотя сейчас она уже вышла из детского возраста.

Между тем Хильдебранд обратил внимание на усталый и измученный вид своей матери, дни и ночи просиживавшей у постели больной Этель. Тогда он сказал Саре:

– Вчера мама чувствовала себя прекрасно.

На что Сара ответила:

– Много вы понимаете, ваша бедная мама скоро превратится в ходячую тень.

Но назавтра мама и впрямь выглядела бодрой и посвежевшей, и – что особенно важно – в последующие дни состояние ее ничуть не ухудшилось. Затем Хильдебранд решил сделать что-нибудь доброе для своего отца. Он неоднократно слышал, как мистер Пилкинс жалуется на свои финансовые дела, которые шли из рук вон плохо, и как-то вечером, сидя у постели сестры, сказал:

– Наш папа вчера стал богачом – ему вдруг привалила целая куча денег.

Назавтра мистер Пилкинс вернулся домой раньше обычного и прямо в прихожей, на глазах у прислуги, расцеловал маму со словами:

– Дорогая, наше будущее обеспечено!

Впрочем, в жизни семьи с того времени мало что изменилось – они не стали шикарнее одеваться или есть какую-то особенно изысканную пищу, так что Хильдебранд не извлек отсюда никаких выгод, если не считать удовольствия каждый день видеть родителей в превосходном настроении, не озабоченных никакими посторонними проблемами. Впрочем, удовольствие это оказалось не таким уж и маленьким.

Хотя характер Хильдебранда за последние недели изменился в лучшую сторону, сделавшись куда более спокойным и уравновешенным, он все же не мог удержаться от соблазна время от времени рассказать какую-нибудь удивительную историю. Так он поведал сыну мясника об аллигаторе, заползшем в сад, расположенный неподалеку от его дома. Сын мясника в сад не пошел – он был не настолько глуп, чтобы тратить время на поиски всяких мифических аллигаторов, – но зато сам Хильдебранд вечером следующего дня, начисто забыв о своих словах, полез в сад за мячом и едва унес ноги от кровожадной зверюги.

Еще меньше повезло ему с воздушным шаром, на котором он из-за своей болтливости был вынужден совершить ночной полет во время страшной грозы. Спустя многие месяцы, вспоминая об этом событии, он испытывал тошноту и сильное головокружение.

Но самое худшее случилось позднее, когда Этель выздоровела, и он снова начал посещать школу. Другие ребята на сей раз встретили его довольно приветливо, и даже Биллсон-младший участливо спросил, как здоровье его сестры.

– Все в порядке, – сказал Хильдебранд.

– Когда моя сестренка болела корью, – сообщил Биллсон, – у ней было плохо с глазами – она едва различала окружающие предметы.

– Это что! – тут же откликнулся Хильдебранд. – Моей сестре было куда хуже – она вообще ничего не различала.

Когда назавтра Хильдебранд вернулся домой из школы, он застал свою мать в слезах. Только что ушел доктор, осматривавший Этель – девочка была совершенно слепа.

Хильдебранд молча поднялся в свою комнату. Это сделал он – он ослепил свою сестру, которая так его любила и которой он так гордился. И все это только ради того, чтобы слегка пофорсить перед Биллсоном. Он знал, что все вещи, которые он говорил об Этель, сбывались и не исчезали на другой день, как это случалось с тем, что он говорил о себе. Стало быть, Этель ослепла навсегда. Он упал на кровать и долго плакал, проклиная свою невоздержанность, а заодно и Биллсона-младшего, который, если разобраться, был тут абсолютно ни при чем.

Он плакал до тех пор, пока у него оставались слезы, а когда все слезы вытекли, подошел к зеркалу, чтобы взглянуть, насколько красными стали его глаза (согласитесь, не каждый день вам удается увидеть себя красноглазым). Как всегда, он забыл, что не может видеть собственное отражение. И вот, перед пустым зеркалом, ему пришла в голову спасительная идея. Выбежав на улицу, он обратился к первому встречному со следующими словами:

– Послушайте, я вчера видел Зеркального Мальчика и мы с ним отменили прежний уговор насчет придуманных и настоящих историй, а Этель выздоровела и стала видеть как раньше.

Первый встречный оказался полицейским, который дал Хильдебранду увесистый подзатыльник и пообещал забрать в участок, если он не прекратит приставать к прохожим. Хильдебранд, однако, ничуть не расстроился – напротив, он почувствовал себя гораздо лучше и, вернувшись домой, весь вечер читал Этель вслух «Книгу Джунглей».

Наутро он первым делом подбежал к зеркалу и с радостью увидел там свое отражение, по которому уже успел соскучиться за несколько долгих недель, когда ему приходилось расчесываться и делать пробор наощупь. Разумеется, это было не просто отражение: это был Зеркальный Мальчик.