Текст книги "Дэви. Зеркало для наблюдателей. На запад от Солнца"

Автор книги: Эдгар Пенгборн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 54 страниц)

25

Шесть лет назад я дописал этот последний эпизод и отложил ручку, чтобы зевнуть и с удовольствием потянуться, вспоминая пруд и тихое утро, и любовь, которой мы предавались на нагретой солнцем траве. Я предполагал, что через пару дней продолжу книгу и, возможно, допишу еще несколько глав, несмотря на ощущение, что я уже закончил основную часть истории, которую намеревался рассказать. Я думал, что продолжу, живя одновременно здесь, на Неонархее, и в нашей воображаемой гостинице на невидимой стороне вечности или там, где бы предпочли ее видеть вы – кем бы вы ни были, – со множеством событий, произошедших в более позднее время.

В особенности я хотел рассказать о двух годах, которые мы с Ники провели в Олд-Сити до того, что случилось с нами на Фестивале Дураков. Это другая книга. Я думаю, что попробую написать ее, после того как «Утренняя Звезда» снова уйдет в плавание, и я уйду вместе с нею, но, возможно, я и не смогу этого сделать. Я не знаю. Мне тридцать пять, следовательно, я уже не тот человек, который написал вам те двадцать четыре главы, когда Ники была от меня на расстоянии сноски и поцелуя. Я оставлю то, что написал, позади, вместе с Дионом, когда отплыву.

Годы в Олд-Сити после Фестиваля Дураков, работа с Дионом в головокружительной, захватывающей, наполовину отталкивающей атмосфере высокой политики, атмосфере законов, советов и попыток реформ, атмосфере войны против горстки воров, которую мы выиграли, и войны против орды фарисеев, которую мы проиграли – все это, разумеется, другая книга, и у меня есть подозрение, что Дион сможет написать ее сам, защищаясь от возможных сносок [33]при помощи исполненной достоинства скрытности. Если я попытаюсь сделать это, мне не хватит терпения.

Я отложил ручку в тот вечер, шесть лет назад, и через несколько минут услышал, что меня зовет Ники. Ее голос вытащил меня из глубокой задумчивости: думаю, я вернулся ко времени смерти моего отца и банально раздумывал о том, как горе превращается в философию, если у вас есть силы дождаться этого. Просто потому, что так должно быть…

Как мне кажется сейчас, смерть моего отца действительно была частью истории, которую я был обязан написать. Я думал сначала, что эта история завершилась, когда тигр ворвался в деревню, и я узнал, кем приходится мне Сэм. Но потом понял, что все закончилось со смертью Сэма Лумиса, одиночки по профессии. Ибо это был, несомненно, тот случай, когда тема этой книги… А впрочем, черт возьми, почему я должен забивать себе голову размышлениями о том, что принадлежит, а что не принадлежит к этой истории? Ведь было такое множество историй, что я никогда не мог быть уверенным, о чем я рассказывал, и это вовсе не так важно, как я думал, докучая вам и вашей тетушке Кассандре множественностью времен. Может, и неплохо взглянуть на загадку, великолепие и мрак нашей жизни и смерти с пером в руках, но попытайтесь сделать это сами – и вы обнаружите больше историй, чем вам казалось, и найдете радость, трагедию, грязь, величие, экстаз, скуку, смех, ярость и слезы, так замысловато зависящие друг от друга, переплетенные, точно совокупляющиеся змеи или ветви ползучего винограда… Просто не беспокойтесь о противоположностях и равновесиях, ухватитесь за одну ветку, и тогда вы прикоснетесь сразу ко всем…

Я услышал, как Ники зовет меня. У нее начались схватки. Было то же время, что и сейчас – только сейчас 20 мая 338-ого года – в том же самом доме, который отлично выстоял эти шесть лет, было то же кресло и тот же письменный стол, и тот же вид на тихий пляж. Но, поскольку прошло шесть этих долгих лет, все стало другим – даже плоть моих пальцев, держащих другую ручку. И свет кажется тем же, яркий поток, и бледный песок и несколько высоких белых облачков, плывущих на восток, куда через несколько дней возьмет курс старая «Утренняя Звезда».

Схватки начались на месяц раньше срока. Само по себе это не слишком встревожило нас в первые часы. Тед Марш и Адна-Ли Джейсон, лучше всех знакомые с медициной Былых Времен, делали все, что возможно. Те знания Былых Времен, которыми мы обладали, были ужасно неполными. Лекарств и оборудования у нас не было – они недостижимы, как Полночная Звезда. Поэтому диагнозы по большей части являются лишь предположениями, существенная хирургия немыслима, а наше умение – зачастую просто насмешка.

Ники боролась с болью восемнадцать часов и наконец разрешилась существом с огромной головой, которое прожило лишь час или два, заливаясь пронзительным бессмысленным криком, но кровотечение было не остановить. Мут весил двенадцать фунтов, а она… В нашей квартире в Олд-Сити я, бывало, ради смеха нес ее на руках целых два лестничных пролета и в конце подъема едва ли выбивался из дыхания. Кровотечение было не остановить. Несмотря на все наши ухищрения, она увидела мута и все поняла, так что не могла даже умереть с утешительной иллюзией. В мире, который Былые Времена оставили нам, такие вещи случаются достаточно часто. И случатся еще не раз…

Вскоре я отплываю на «Утренней Звезде» вместе с капитаном Барром и маленькой компанией – пятью женщинами и девятью другими мужчинами. Все мы были выбраны Дионом, потому что в каждом из нас кипит то, что он называет «сдерживаемым недовольством». Все, естественно, было добровольно, а меня он и вовсе не выбирал, лишь спросил:

– Ты хочешь уехать, Дэви?

Я сказал, что хочу, и он поцеловал меня в лоб в духе старинной нуинской знати, чего я много лет за ним не замечал, но больше мы о плавании не говорили и, наверное, так и не заговорим до того дня, который выберет Барр.

Мне тридцать пять, а Диону пятьдесят. Мы прошли вместе две войны. Мы пытались вытянуть великое государство на шаг или два вперед от тупого невежества нашей эры. Мы вместе переплыли великое море и нашли остров Неонархей. Мы любили одну женщину… «Сдерживаемое недовольство» – что ж, я думаю, это определение предназначалось мне не меньше, чем остальным. Это комплимент, но с неизбежной тенью осуждения: капитан Барр, я и еще четырнадцать человек, подходящих по темпераменту и обстоятельствам на роль исследователей и не подходящих больше ни для чего другого.

В работе исследователя, сказал бы я, очень мало того блеска, который ему придает мальчишеское воображение. Я выдумывал множество фантазий, лежа на солнышке перед моей пещерой в Северной горе, но сейчас мы с капитаном Барром больше озабочены галетами и кислой капустой и пытаемся немного перестроить нос корабля с целью отнести его подальше от кормы, если вы простите мне такое выражение. Но все это не означает, что в исследованиях нет славы. Она там есть, и внутренние награды достаточно реальны. Море невежества безмерно огромно, но я, фосфоресцирующий микроб, зажигаю свой свет в этом море и не вижу причин стыдиться своей гордости.

За эти шесть лет мы смогли построить еще одно судно, аккуратное и маленькое, которое кораблестроители Былых Времен назвали бы ялом. Те, кто остаются, смогут плавать на другие острова, пока мы будем отсутствовать.

Наше льняное семя хорошо разрослось, так что у «Утренней Звезды» новые крепкие паруса. Мы везем с собой провиант на четыре месяца. Наша ближайшая задача – достичь континента, который назывался Европой, что должно занять намного меньше четырех месяцев, узнать о ней все возможное и вернуться. Нашим первым берегом станет побережье того, что называлось Пор-угалией или Испанией. Правда, течения и ветры не такие, какими они были в Былые Времена…

Все мы, отправляющиеся в плавание, бездетны. Возможно, женщины и не стерильны, но ни одна ни разу не беременела, а самой молодой двадцать пять лет. За шесть лет на Неонархее у нас родился двадцать один здоровый ребенок, от семи женщин. Я не стал отцом ни одного из них. Нора Северн забеременела от меня. Это было ее желание, и Диона тоже; они надеялись, что рождение ребенка вытащит меня из мрачного саморазрушающего настроения, которое долгое время не отпускало меня. Не знаю, что действительно вывело меня из него – возможно, всего лишь время. Милая Нора была отличной любовницей, и эта часть эпизода, безусловно, помогла мне вернуться назад и вновь принять повседневную жизнь. Но, хотя Нора смогла подарить Диону двух здоровых дочерей, ребенок, которого она родила от меня, оказался мутом, не слишком отличавшимся от того, чье рождение унесло жизнь Ники.

Таким образом, мне пришлось понять, что дефект был не в Ники, а во мне. Я не столь алогичен, чтобы сказать, что это я убил ее; кто смог бы жить с такой ношей? Правда в том, что ее убило зло, порожденное Былыми Временами, которое передалось мне по наследству через многие поколения, через тело Сэма или моей матери – кто может знать? – чтобы затаиться в той части меня, которая должна быть самой безопасной и наименее испорченной. Такое случалось – со мной и с бесчисленным множеством других людей, И случится снова.

Мои единственные дети – мысли, которые, возможно, я смогу передать вам. Иногда сердце мое становится спокойным насчет этого, когда я вспоминаю, сколько еще исследований предстоит совершить. Кругом достаточно неоткрытых территорий, в моей памяти и в остальном мире – думаю, я мог бы написать «в мире и в остальной моей памяти» – так что мы сможем нанести все на карту только после дождичка в четверг.

Прошлой ночью я спустился на пляж, потому что услышал песню ветра и заунывный голос океана, лижущего песок. И звезды сияли в небе… Уже скоро я вновь услышу эту музыку, этот неумолчный шепот, стоя на носу корабля, или же за штурвалом. Я ухожу в плавание потому, что желаю этого; у меня нет детей, кроме тех, что воспитываете вы, но можно я не буду говорить вам о том, что это мое путешествие – тоже акт любви?

Прошлой ночью я говорил с бурунами – игра, в которую я часто играл, безобидный способ помочь разуму поговорить с самим собой. Вы можете спрашивать за землю и отвечать за море, и если услышите истину, то вы будете знать ее источник,

Я спрашивал, смогут ли поколения когда-нибудь возродить достоинства Былых Времен без присущих им недостатков, и океан, который был голосом в моем мозгу, ответил: «Может быть, очень скоро; а может быть, лишь через тысячу лет».

ЗЕРКАЛО ДЛЯ НАБЛЮДАТЕЛЕЙ

Джону В. Падовано.

Внимание: все герои этого романа являются вымышленными, кроме, возможно, марсиан.

…Но заметил я, что даже искусные ремесленники заблуждаются не хуже поэтов. Поскольку они хорошо знали свое дело, они считали, что знают и все виды высоких материй, и этот недостаток затмил их здравый смысл. А потому от имени оракула я спросил себя: хотел ли я быть таким, как я – не имеющий ни их знания, ни их невежества, – или таким, как они

– имеющие и то, и другое? И ответил я себе и оракулу, что я богаче таков, каков есть.

Платон, «Апология»

ПРЕЛЮДИЯ

Офис Руководителя Североамериканских миссий представляет собой залитой голубым светом помещение. Находится офис в Северном Городе, который, в свою очередь, расположен двумястами сорока шестью футами ниже поверхности тундры на северо-западе Канады. Здесь до сих пор есть наземный вход, существующий уже несколько тысяч лет. Впрочем, если климат будет меняться нынешними темпами, от наземного входа придется отказаться еще в этом веке. Среди беспорядочно разбросанных валунов вход кажется обычной медвежьей берлогой. И, если вы не сальваянин, или не марсианин, говоря человеческим языком, – вы никогда не сумеете воспользоваться лифтом, расположенным, в этой берлоге. Лифт замаскирован сдвигающимся в сторону камнем, а камень придет в движение только в том случае, если электронный замок среагирует на определенную фразу, произнесенную по-сальваянски. К тому же, код периодически меняется.

Отказник Намир не был осведомлен об этом нововведении, и его настроение быстро испортилось. В самом деле, попробуйте-ка проторчать, трясясь от холода, несколько дней в медвежьей берлоге, дожидаясь, пока не появиться возвращающийся с миссии законный резидент и с обычной учтивостью не проводит вас в офис Руководителя.

Впрочем, так, в конце концов, и случилось.

Руководитель миссий Дрозма, едва увидев Намира, тут же спросил:

– Почему вы здесь?

– По закону от 27140 года, – сказал Отказник.

– Ага, – согласился Дрозма и позвонил, чтобы принесли прохладительные напитки.

Столетие назад Дрозма принес бы забродивший грибной настой и сам, но теперь он был болезненно стар и мучительно толст, а потому имел право на соответствующее обслуживание. Ему было уже более шести веков – возраст, которым могут похвастать немногие из марсиан. Дрозма родился в 1327 году по западному человеческому календарю – в том самом году, который видел смерть Эдуарда II Английского, [34]тринадцатью годами ранее выступившего против Роберта Брюса [35]в Браннокберне и кровью заплатившего за это. На морщинистой коже Дрозмы до сих пор были заметны рубцы – результат хирургической операции, которая более пяти веков назад сделала его физиономию достаточно похожей на человеческое лицо. Свое первое задание, связанное с человеческим обществом, он получил в 1471 (30471) году, обретя статус квалифицированного Наблюдателя во время войны Йорков с Ланкастерами. [36]Позднее он изучал жизнь трех южно-американских племен, и по сей день неведомых человеческой антропологии. В 30854 году он завершил «Историю тасманийцев», до сих пор являющуюся признанным марсианским научным трудом.

Однако теперь все его задания были уже в прошлом. По-видимому, он никогда больше не покинет свой офис, пока не отправится в последний путь. Помимо Руководителя миссий, он был так же Советником Северного Города, несущим ответственность перед несколькими сотнями его граждан и – после них – перед Верховным Советом, резиденция которого расположена в Старом Городе, на африканском континенте. Дрозма тащил груз оказанной ему чести с легкостью, а ведь во всем мире было всего лишь три подобных ему Советника – в Азия-Центре, в Олимпе и в самом Старом Городе. Еще совсем недавно Городов было пять. Мы не забудем Город Океанов… Впрочем, лучше думать о будущем или о глубоком прошлом…

В скором времени преемник снимет с Дрозмы его тяжелое бремя. Между тем, мысли Руководителя по-прежнему кристально-чисты и спокойны, словно каналы, вьющиеся в Нижних Залах Земли.

Отказник Намир молча смотрел, как Дрозма ласкает маленького орка, свернувшегося в клубок на коленях Советника. Орки – единственные животные, сумевшие перенести тридцать тысяч лет назад наш исход с медленно умирающего Марса. Зверек замурлыкал, облизал розовый мех, умыл мордочку и снова заснул.

– Недавно мы говорили о вас, Намир.

– Я знаю.

Отказник сел и взял напиток. Несмотря на возраст, в движениях и жестах его все еще сохранилось изящество. Дождавшись, когда улыбающаяся и суетящаяся девушка, принесшая напитки, поправит подушку Дрозмы и удалится, Намир продолжил:

– Один из ваших Наблюдателей узнал меня. Отчасти поэтому я и явился. Предупреждаю: не мешайте мне.

– Серьезно? Мы не боимся вас, Отказников. Я ценю доклады Кайны – она способный Наблюдатель.

Намир зевнул:

– В самом деле? Она упоминала Анжело Понтевеччио?

– Конечно.

– Надеюсь, вы не вообразили будто можете что-нибудь сделать с этим мальчиком?

– Во всяком случае, полученные сведения нас чрезвычайно заинтересовали.

– Ха! Это человеческий ребенок, а значит, потенциально испорченный. – Намир достал из кармана изготовленной людьми одежды изготовленные людьми сигареты и закурил. – Он разделяет мнение, что жизнь такова, как ее характеризует все эти человекообразные скоты, – отвратительна, груба и коротка.

– Оказывается, вы явились сюда с целью выразить недовольство человечеством.

Намир рассмеялся:

– Напротив, я испытываю жалость к этим тварям, но сама по себе жалость – не более чем скука. – Он небрежно перешел на английский. – Нет, Дрозма, я просто заглянул поздороваться.

– Через сто тридцать четыре года! Я с трудом…

– Так долго?.. Правильно, я же ушел в тридцать тысяч восемьсот двадцать девятом.

– Вижу, кое-какие человеческие манеры вы уже переняли.

– Я перебил вас… Прошу прощения! Пожалуйста, сэр, продолжайте.

Дрозма сложил реки на животе и углубился в размышления. Минут через пятнадцать он, усмехнувшись произнес:

– Вам не надоело общество других Отказников?

– Нет. Отказников мало. Я редко вижу их.

– Скажите как сальваянин сальваянину… Чем вы хоть занимаетесь?

– Болтаюсь по миру. Я стал асом маскировки. И если бы не израсходовал дистроер [37]запаха, ваша Кайна никогда бы не могла подслушать мой разговор с мальчишкой Понтевеччио.

– По закону от 27140 года сальваяне, живущие в городах, не имеют права предоставлять помощь Отказникам.

– Ну, Дрозма… – Намир развел руками. – Вы зря принимаете мои слова за намек на то, что я хотел бы получить от вас дистроер. Мне совсем не трудно избежать встреч с лошадьми: они стали редки в наше время… Как странно, ведь ни одно другое животное не обращает внимания на запах марсианина… – Намир взглянул на Руководителя миссий и поправился: – Сальваянина… Вы все еще предпочитаете древнее название? Даже говоря на английском? – Он удивительно замолчал, но, не дождавшись ответа, продолжил: – Должно быть, тяжело приходилось нашим в те времена, когда еще не был изобретен дистроер. Думаю, пять тысяч лет назад стоило бы организовать лошадиную эпидемию и навсегда избавиться от этих чертовых животных… Впрочем, мне они не мешают, а потому, если я и нуждаюсь в дистроере, то только для того, чтобы пореже встречаться с вашими Наблюдателями.

Дрозма, не сумев скрыть отвращения, поморщился:

– Я начинаю понимать, почему вы отказались от должности. Думаю, за всю вашу жизнь вы так и не научились терпению.

– Терпение – наркотик для слабых. У меня ровно столько терпения, сколько мне требуется.

– Если у вас его достаточно, вам не к лицу возмущаться людьми. И давайте не будем продолжать спор – мы все равно не придем к общему мнению… Я спрашиваю еще раз: зачем вы явились сюда?

Намир стряхнул пепел на мозаичный пол.

– Я хотел выяснить одну вещь… Скажите, вы по-прежнему считаете, что человеческие существа могут когда-нибудь чего-нибудь достичь?

– Да, мы так считаем.

– Понимаю… Даже после потери Города Океанов?

– Не надо о Городе Океанов, Намир. Хотя бы из уважения ко мне. – Дрозма помолчал. – Чего вы пытались добиться своей отставкой, Намир?

– Добиться? – Отказник выглядел удивленным. – Впрочем, ладно… Ну, хотя бы удовольствия, которое получает зритель. Разве не интересно наблюдать за беднягами, своими руками плетущими веревку для собственного повешения?!

– Не думаю, чтобы это было правдой. Такая причина не вынудила бы вас повернуть против нас.

– Я не против вас лично, – ответил Намир и вернулся к предыдущей мысли: – Я думал, они надели петлю на свою шею еще в девятьсот сорок пятом году, но они до сих пор не повесились.

– Устали, наверное, ждать-то, Намир?

– Да-а-а… Но даже если я не доживу до их конца, сын мой обязательно доживет.

– Сын?.. Кто ваша сальваянская жена, можно узнать?

– У меня нет жены, Дрозма. Она умерла во время родов, сорок два года назад. Ее звали Аджона. Она подала в отставку в семьсот девяностом, но продолжала страдать болезнью, называемой «идеализм», пока я ее не вылечил. К сожалению, мне удалось это сделать лишь частично… – Намир вздохнул на человеческий манер. – Мальчику уже сорок два года, почти взрослый. И потому вы понимаете, что моя надежда засвидетельствовать конец Homo quasi-sapiens зиждется хотя бы на родительских интересах… Кстати, могу я поинтересоваться текущими данными о населении?

– Около двух тысяч, Намир.

– Во всех… э-э… четырех Городах?

– Да.

– Гм… Побольше, конечно, чем наши несколько дюжин просвещенных. Впрочем, ваша цифра вполне может оказаться неверной – вы ведь фантазеры.

– А когда люди исчезнут, вы собираетесь восстанавливать население из нескольких дюжин, Намир?

– Не думаю, чтобы они исчезли полностью. Их чертовски много, Дрозма.

– И у вас есть планы по использованию выживших?

– Ну, старина, я не считаю возможным знакомить вас с нашими планами.

– Закон от двадцать семь тысяч сто сорокового года…

– …есть шаблонное выражение сальваянского благочестия, – Намир усмехнулся. – Вы не можете использовать против нас этот закон. В конце концов, у нас тоже имеется оружие. Думаю, с небольшой посторонней помощью люди вполне могли бы обнаружить… оставшиеся Города.

– Неужели вы способны предать ваш собственный род?!

Намир молчал.

– Значит, вы считаете Отказников особо просвещенными? – спросил Дрозма после некоторой паузы.

– Да! Благодаря страданиям, скуке, наблюдениями, разочарованиями, истинным контактам… Что может быть более поучительным, чем потери, одиночество и утрата надежды? Спросите хотя бы двенадцатилетнего Анжело Понтевеччио. Он обожал своего умершего отца, ему не с кем общаться, детство он провел в клетке, оторванный от жизни, но тем не менее он вполне образован. Конечно, пока он неуправляемый котенок, котенок в волчьих джунглях. И волки дадут его образованию другое направление.

– Любовь, если вы простите мне подобный оборот речи, более способствует образованности.

– Я никогда не соглашусь с этим. Я видел, какими идиотами становятся влюбленные человеческие существа. Главным образом они, конечно, влюблены в себя, но их не красит и любовь к работе или идеям. Как и любовь к друзьям, лицам противоположного пола, родителям и детям. Вряд ли найдется человеческая иллюзия более комичная, чем любовь.

– Вот как? – сказал Дрозма. – А могу я поинтересоваться, что вы еще делали снаружи?

Намир отвернулся:

– До сих пор наблюдал. По-своему…

– Как вы могли наблюдать, заболев такой ненавистью?

– Я проницательный наблюдатель, Дрозма!

– Вы путаете проницательность с тщательностью. Если сидящий за микроскопом забудет об относительности размеров, он вполне может принять амебу за слона… Коли мне не изменяет память, впервые после отставки вы были замечены нами в восемьсот девяносто шестом на Филиппинах.

– Был замечен? – Намир усмехнулся. – Не знал об этом. У вас повсюду глаза!

– Нам сообщили, что вы обрабатывали испанцев. В Маниле, через день или сразу после убийства Хосе Рисаля. [38]Его смерть – тоже ваших рук дело?

– Скромность украшает мужчину. – Намир снова усмехнулся. – Нет, правда, его убили сами люди. Они прекрасно справились и без меня. Рисаль был идеалистом, а значит, изначально обречен. Его убийство – чисто рефлекторная акция для людей.

– У других идеалистов… Впрочем, полагаю, не хватит и вечности чтобы переспорить вас. Неужели вы не можете сказать о человечестве ни одного доброго слова?

Намир только улыбнулся. Дрозма внимательно посмотрел на него и спросил:

– И даже для Анжело Понтевеччио у вас не найдется добрых слов?

– Вы и в самом деле заинтересовались этим ребенком?! Смех да и только!.. Я уже сказал, он всего лишь котенок. Но я сделаю из него тигра. И ваши прелестные мечты будут погребены под телами захлебывающихся кровью агнцев.

– Вряд ли. – А хотите пари?

Дрозма потянулся к примитивному телефону устаревшей конструкции:

– Как вам угодно! У вас нет шансов на победу. Даже если я пошлю другого Наблюдателя. – Он покрутил ручку. – Не имеет значения, кого я пошлю, Намир. Вам предстоит борьба не с Наблюдателем. И не со мной. Ваш реальный противник – сам Анжело.

– Конечно-конечно… Ну и телефончик! Такие войдут в моду не ранее, чем на следующей неделе!

– Мы изобрели телефон всего лишь в прошлом веке, в восемьсот тридцать четвертом, – заметил Дрозма. – Когда Белл независимо от нас придумал эту чепуховину в восемьсот семьдесят шестом, он не остановился на достигнутом. А его преемники пошли еще дальше. К счастью, мы не нуждаемся во всех этих излишествах, наш девиз – простота. Тем не менее, нам пришлось ждать, пока люди проведут свои линии к северу от Виннипега. В результате у нас появилась возможность говорить с другими нашими Городами. Теперь даже вы можете позвонить нам… э-э… неофициальным порядком. У нас есть постоянно живущий в Торонто Коммуникатор, но, к сожалению, я лишен возможности назвать вам его имя. Алло!.. Алло!..

Намир хихикнул. Дрозма посетовал:

– По-видимому, оператор в созерцании. Впрочем, неважно. Я всегда могу позвонить еще раз. Вы знаете, Намир, я завел это… э-э… хитроумное устройство только потому, что мне стало тяжеловато прогуливаться. Я ведь не люблю такие вещи. Я… Алло!.. Наконец-то!.. Спасибо, любезный, храни вас закон! Если у вас есть время, не могли бы вы передать, что я хочу видеть Элмиса?.. Да, историк. Он, вероятно, в библиотеке или еще в музыкальном кабинете. Я не помню, закончилось ли уже его время занятий музыкой… Спасибо дорогой! – Дрозма осторожно положил пухлыми пальцами трубку на место и неодобрительно произнес: – Хитроумное устройство!..

– Вряд ли удастся дождаться, пока вы дорастете до радио.

– Радио? – Дрозма добродушно улыбнулся. – Почему же? У нас есть отличные приемники с тех пор, как человеческие существа изобрели их. Конечно, мы не имеем права транслировать радиопередачи, но вполне можем слушать их… Кстати, неужели вы забыли нашу историю? Ведь радио было известно на Сальвае. Оно было одним из тех маленьких технических приспособлений, от которых наши предки отказались – я думаю, вследствие отсутствия в них существенной надобности в первые века, проведенные на этой убогой планете. Вы никогда не задумывались о тех временах, Намир?.. Потрясение, одиночество, отсутствие всякой надежды на возвращение… Даже если бы Сальвай не был гибнущей планетой. Исключение составили лишь амураи, отгородившиеся от здешнего мира стенами своих подземелий. Мы же отвергли подземную жизнь, хотя в конце концов и нам пришлось согласиться на нее. А каким тяжким испытанием стала адаптация! История рассказывает, что до первых успешных родов прошли две сотни лет, да и после этого матери чаще всего умирали. Это была эпоха великих испытаний!

– У истории мертвый язык, Дрозма.

– Не могу согласиться с вами. Ну да ладно, наши математики изучают человеческое радиовещание. Математика выше моего понимания, но я уверен, что радио – чрезвычайное благо.

– Такое же благо, как рвотное. Пока мы ждем вашего неторопливого оператора, вас не заинтересует мой совет?

– Конечно. Телевидение – тоже благо. Черт возьми, я без ума от телевидения!.. Вы собрались что-то сказать?

– Направляясь сюда, я посетил шесть поселений северной Манитобы и округа Киватин. Поселения появились уже после того, как я был в этих местах в последний раз, то есть позже девятьсот двадцатого года. Все это время ледяной купол тает. Вы теряете арктический щит. Меня эта информация не касается, но, думаю, вам она покажется интересной.

– Спасибо. Наши Наблюдатели следят за процессом изменения климата. Сооружение водного шлюза будет закончено раньше, чем мы окажемся перед необходимостью ликвидации наземного входа. Кстати, вам известно, что земная химическая промышленность почти готова к производству целых поселений типа оранжерей? Их размеры обуславливаются исключительно соображениями удобства. Так что через несколько десятилетий по всей Арктике возникнут целые поселки, практически не зависящие от климата. А через век население Канады, возможно, превысит население Штатов, если к тому времени оба государства не станут единой страной. Лично я этому рад… Входите, Элмис!

Элмис оказался длинноногим, стройным и сильным. Цветом кожи он был очень похож на представителя земной белой расы. Давняя хирургическая операция сделала его лицо и руки абсолютно человеческими. Каштановые волосы и искусственный пятый палец на руках за двести лет стали неотъемлемой частью его тела. А четырехпалые ноги – если бы ему пришлось оказаться босым – скорее всего были бы восприняты людьми как редкое, но вполне возможное уродство.

– Элмис! – сказал Дрозма. – Я сожалею, но приходится отрывать вас от работы, которая вам так нравится. Я знаю, что вы не собирались впредь покидать Город в качестве Наблюдателя. Однако ваша квалификация выше, чем у кого бы то ни было, и я не могу поступить иначе… Это Отказник Намир.

Элмис сказал по-английски:

– Мне кажется, я помню вас.

Голос его был неотличим от человеческого.

Намир рассеянно кивнул.

– Вы вернулись к нам? – спросил Элмис.

– С чего вы взяли! Я просто проходил мимо и должен следовать дальше. Так, причуда… – Намир повернулся к старику. – Кстати, Дрозма… Чтобы сделать наше пари интересным, вам не мешало бы отдать кое-какие распоряжения. – Он помолчал и добавил: – Значит, говорите, человеческая душа?

– Ну, если допустить, что кто-нибудь способен освободиться от своей души… – начал старик.

– Простите, – оборвал его Намир. – Мне вдруг показалось, что вы претендуете на роль Господа Бога. – Он застегнул клапаны своей одежды. – Пока, детки! Держите ушки на макушке!

Элмис с удивлением посмотрел ему вслед, уткнул голову в колени и погрузился в размышления.

Так прошло некоторое время. В конце концов Дрозма шумно вздохнул:

– Фактор времени, Элмис! Я вынужден прервать ваши размышления. Имя Бенедикт Майлз вас устроит?

– Майлз?.. Да, прекрасная анаграмма. [39]Это срочно, сэр?

– Может статься… Человеческие дети взрослеют быстрее, чем мы пишем стихи. Ваша работа на такой стадии, что вы не можете оставить ее?

– Мою работу способен продолжить любой.

– Расскажите-ка мне о ней поподробнее.

– По-прежнему прослеживаю процесс развития нравственных концепций. Стараюсь продраться сквозь пену конфликтов, войн, переселений, социальной неоднородности и идеологий. Я перечитывал Конфуция, [40]когда вы меня вызвали.

– Каковы предварительные выводы?

– Они подтверждают ваше интуитивное предположение, высказанное столетие назад. Нравственная революция, сравнимая по значению с открытием огня, земледелия и общественного сознания, может начаться в самом конце нынешнего тысячелетия и способна продолжаться в течение нескольких веков. Предпосылки ее налицо, предпосылки трудноопределимые, но несомненно существующие – так же, как в доязыковых родовых группах скрывался зародыш будущего общества. Естественно, невозможно учесть такие непредсказуемые события, как атомная война, массовые эпидемии или всемирный потоп. К счастью, стремление к безопасности – не та человеческая слабость, которую мы вынуждены разделять. В качестве весьма преждевременного предсказания, Дрозма, я бы осмелился утверждать, что союз с людьми возможен уже при жизни моего сына.

– Правда?.. Кажется слишком уж скорым, но звучит ободряюще… – Дрозма изгнал со своей физиономии улыбку. – Ладно, ваша миссия такова… Вчера вернулась Кайна. Она опаздывала. Худшая часть поездки ей еще предстояла, а тут пришлось ждать пересадки на железнодорожном узле в Латимере. Латимер – это меленький городок в Массачусетсе. Убивая время, Кайна прогуливалась в местном парке и наткнулась на любопытную парочку. Симпатичный пожилой джентльмен и мальчик лет двенадцати. Джентльмен кормил голубей и рассказывал, мальчик слушал. Кайна уловила марсианский запах. Использовав дистроер, она устроилась на соседней скамейке и прислушалась к беседе. Пожилым джентльменом оказался Намир. Однажды Кайна уже сталкивалась с его нынешней личиной. Это случилось несколько лет назад, в Гамбурге. Вам известно, что мы стараемся не упускать Отказников из виду, если этому не мешают более важные проблемы. У Кайны было вполне определенное мнение об Отказниках, и потому она хотела последовать за Намиром. Учитывая, что ей следовало отправляться сюда, она оказалась перед проблемой выбора. Однако, пока она слушала беседу Намира и человеческого ребенка, возник и третий вариант поведения. На нем она, в конце концов, и остановилась. Когда пожилой джентльмен и мальчик разошлись, Кайна последовала не за Намиром, а за землянином. Мальчик привел ее к меблированным комнатам. Кайна навела кое-какие справки о жилище и проживавших в нем. Этого достаточно, чтобы завязать беседу и войти в контакт. Имя мальчика – Анжело, он единственный ребенок владелицы дома. Владелицу зовут Роза Понтевеччио… Кайна употребила для ее характеристики выражение «душечка». Роза не слишком образована и по психофизическому уровню совершенно не похожа на своего сына. По внешнему виду – толстушка со слабым здоровьем. Кайна поняла достаточно, чтобы предположить у Розы порок сердечных клапанов, но не вполне уверена в этом. – Дрозма вздохнул. – Наведя справки, Кайна отправилась домой. Она руководствовалась здравым смыслом. Чего и вам желаю.