Текст книги "Золушка"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Глава 5

В десять часов утра в среду Мэтью вспомнил, что должен позвонить Сьюзен насчет уик-энда, на который приходился День отца. Ему очень не хотелось звонить. На письменном столе у него лежали ксерокопии дел Отто Самалсона, снятые с разрешения Мэй в понедельник. Их следовало прочесть повнимательнее, чем он это сделал вчера. Тогда он, по существу, лишь бегло просмотрел их. Специально попросил Синтию Хьюлен, которая была фактотумом их фирмы, не соединять его ни с кем по телефону, а теперь сам вынужден позвонить. И при этом позвонить Сьюзен, покинувшей его спальню в ночь на воскресенье в гневе и раздражении.

Годы назад, когда в их семье еще находилось место шуткам, он и Сьюзен каждую такую вспышку называли «маленькая двухколесная повозка»: тот, кто «пылил» по пустякам, достоин был удалиться лишь в подобном непрестижном экипаже и не мог претендовать на старинную четырехколесную карету «высокого гнева», причем гнева справедливого. Волнение или тревога давали право на самый торжественный отъезд в карете, запряженной множеством лошадей, в богатое имение «Весь дом вверх дном». А если тревога оборачивалась бурей в стакане воды, седок перебирался в «чайничек» – совсем крохотную повозочку, над которой был укреплен полосатый зонтик.

Все это, увы, миновало.

Миновало уже тогда, когда их брак был еще жив.

Теперь он мертв, как старая тетя Хетти, которая покинула здешний мир в особом экипаже, именуемом похоронными дрогами. Мертв и похоронен… Мэтью, прямо сказать, не испытывал пламенного желания звонить сегодня Сьюзен. Но дело есть дело. Он набрал номер. На память – ведь когда-то это был и его номер. Накрутил все семь цифр и стал ждать, слушая гудки вызова. Пять… шесть… семь… ну, опять попал в «дом вверх дном».

– Хэлло? – Голос Сьюзен.

– Привет, Сьюзен, это Мэтью.

– Мэтью! А я только что собралась тебе звонить.

– Я хотел договориться насчет уик-энда, – сказал он (дело обычное, повседневное, о дурацких воскресных объятиях и поцелуях не стоит вспоминать, было и прошло!). – Ты помнишь, что это…

– Конечно, помню, День отца, – перебила его Сьюзен. – Но, Мэтью, я прежде всего хочу извиниться за воскресную ночь.

– Не стоит.

– Мне так стыдно, просто хоть умри!

– Да пустое…

– Я именно поэтому и собиралась позвонить. Чтобы извиниться. Я искренне сожалею, Мэтью.

– Я тоже.

– Уйти так глупо. Просто ужасно глупо. – Сьюзен запнулась и добавила: – Как раз тогда, когда нам было так хорошо.

Разговор оборвался.

Мэтью откашлялся и заговорил первый:

– Слушай, Сьюзен, так как же насчет уик-энда…

– Да, да, – откликнулась Сьюзен. – Я думаю, вот как мы сделаем. Ты бы мог заехать за Джоанной в пятницу часов в пять?

– Разумеется.

– И если у тебя будет время, может, зайдешь чего-нибудь выпить?

Снова тишина на линии.

– Да, это меня вполне устраивает, – сказал наконец Мэтью.

– И меня тоже.

– Хорошо… Пятница, пять часов, так?

– Так. Тогда всего тебе хорошего. И знаешь, Мэтью…

– Что?

Сьюзен понизила голос:

– Было и в самом деле хорошо.

Щелчок на линии.

В голосе Сьюзен прозвучало почти девичье смущение.

Мэтью с улыбкой положил трубку на рычаг. Придвинул к себе первое из двух дел. На обе папки Синтия еще вчера утром наклеила ярлычки – как только он передал ей ксерокопированные материалы. В каждой папке находился стандартный по форме контракт Отто с нанимателем, подписанный обеими сторонами и состоящий из двух основных пунктов. Первый пункт обозначал цель найма, во втором Отто принимал на себя обязательство вести расследование добросовестно и дискретно, но без гарантии, определенной или подразумеваемой, что это расследование непременно даст желаемый результат. Должно быть, Отто однажды на чем-то погорел и не получил свой гонорар, а потому и добавил в контракт последнюю оговорку. В папках лежали тщательно отпечатанные ежедневные заметки Отто по делу.

На ярлычке первого дела стояло имя: Дэвид Ларкин.

С какой стороны вы приближаетесь к городу – с моря или суши – значения не имеет. Отовсюду виден щит «СУДА ЛАРКИНА», двусторонний, белый, с большими синими пластиковыми буквами. Крупнейший торговец плавсредствами во всей Калузе. Продаст вам судно новое или подержанное, любого назначения и размера, от ялика до яхты. Фирма Ларкина, как утверждала телереклама, это Путь к Воде. Выставочный салон расположен на Трейл, а за салоном – глубоководный канал с вместительным доком для пятнадцати, а то и двадцати судов, в зависимости от размера. За каналом Птичий заповедник, за ним начинаются внутренние воды, вы можете взять судно напрокат для прогулки. Будьте моим гостем. Суда Ларкина – это Путь к Воде.

Поздним утром в среду Ларкин сидел с Джимми Бухгалтером на носу яхты класса «крис-крафт констеллейшн», длина пятьдесят семь футов, яхте лет двадцать, но она в превосходном состоянии, можете, если пожелаете, отправляться на ней хоть прямо на Багамы. Ларкин был одет в джинсы с подтяжками и белую прямую рубашку с короткими рукавами. На рубашке синяя надпись: «Суда Ларкина. Путь к Воде». Джимми Бухгалтер носил зеленый костюм из синтетики, коричневые башмаки, белую рубашку и засаленный галстук; на носу зеркальные солнечные очки, на голове соломенная шляпа с узкими полями. Рост у Джимми пять футов восемь дюймов, а вес сто восемьдесят фунтов, и Ларкин считал, что он больше похож на разжиревшего испанца, чем на итальянца, которым на самом деле был. Настоящее имя Джимми – Джеймс Антони Ларгура, но почти все называли его Джимми Бухгалтер или Джимми Ноги, оба прозвища имели прямое отношение к его занятию. Джимми Бухгалтер приходил повидаться с вами, когда наставал час платить долги. Джимми Ноги ломал вам нижние конечности, если вы не могли расплатиться. Или руки. Или голову. А иногда просто разбивал вам очки.

Джимми приходился Ларкину младшим братом.

Он пришел спросить, не одолжит ли Ларкин ему и нескольким его друзьям суденышко, на котором они собирались совершить небольшое путешествие в пятницу двадцатого июня. Нужно было суденышко типа «сигарета», способное обогнать катер береговой охраны. Джимми и его друзья ожидали груз, о котором Ларкин знать ничего не хотел. Он поставил себе за правило не расспрашивать Джимми о его делах. Таким образом Ларкин оставался чист как стеклышко. Время от времени Джимми просил его о такой услуге, как сегодня, и он неизменно отвечал то же, что ответил сейчас:

– Если кто-то случайно оставит ключи от судна, а еще кто-то ими воспользуется, я могу об этом и не узнать. Судно возвращается целое и невредимое, и все отлично. Откуда мне знать, что им пользовались?

– Ладно, заметано, – сказал Джимми.

Ему уже сорок два года, подумал Ларкин, а он выглядит как жирный испанец, одежду покупает на распродажах со скидкой, как сопливая шпана. «Заметано»! Господи Иисусе!

– Тогда мы ее подхватим ночью, сечешь?

– Если я ничего не буду об этом знать, – ответил Ларкин.

– Но ключи останутся в одной из твоих «сигарет»?

– Весьма возможно, что их оставят там по ошибке.

– Ладно, я усек.

«Усек»! Господи!

Они продолжали сидеть на солнышке, потягивая пиво.

– Я слыхал, ты одну шлюху разыскиваешь, – возобновил разговор Джимми.

Ларкин только глянул на него.

– Проститутку из Майами, – как ни в чем не бывало продолжал Джимми.

Ларкин молчал.

– Сперла у тебя часы, – сказал Джимми.

– Откуда ты узнал? – не выдержал Ларкин.

– Ты помнишь Джеки? Джеки Паскони, у него мать держала кондитерский магазинчик, когда мы еще мальчишками жили в Нью-Йорке. Ну? Джеки? Паскони? У которого брата зарезали в Аттике? Не помнишь Джеки?

– А что с ним такое?

– Он иногда работает, то есть работал на того парня, которого застрелили в воскресенье. Еврейчик, я забыл его фамилию. Джеки кое-что делал для него в Майами.

– Что он делал?

– Да так, высматривал, вынюхивал. Вроде осведомителя, только не по-настоящему, потому что не для полицейских, а для этого еврейчика, частного сыщика, не могу вспомнить, мать его за ногу, как его звали, ну не могу сейчас!

– Самалсон, – подсказал Ларкин.

– Да, правильно, Самуэльсон.

– Ну?

– Ну, я встретил его случайно на собачьих боях, он мне рассказал, мол, твой брат нанял частного сыскаря, чтобы разыскал шлюху, которая поперла у него золотой «Ролекс». Это он мне рассказал.

Ларкин глядел на Джимми и молчал.

– Так это правда? – спросил Джимми. – Нагрела тебя на пять долларов да еще сперла «Ролекс»?

– Я ей ничего не заплатил, – ответил на этот раз Ларкин. – Я даже не знал, что она проститутка.

– Но часы она прихватила.

– Да.

– Взяла и ушла с ними?

– Они лежали на тумбочке.

– А ты что, дрых тем временем?

– Да.

– Это уже утром было?

– Да.

– Ты проснулся, а ее нет?

– Да.

– И часов нет.

– Да.

– Так какого лешего ты нанимал сыщика? Почему ко мне не обратился? Я тебе родной брат, помог бы.

– Понятно.

– Лучше, чем обращаться к вонючему сыщику, это уж точно. Тем более что его шлепнули.

– Ладно.

– Ты думаешь, она могла это сделать?

– Я знаю, что это она, – раздраженно сказал Ларкин.

– Пришила его? Право слово?

– Нет, я думал, ты про часы.

– Про часы, ясное дело. Но ты не считаешь, что она убила сыщика?

– Хрен ее знает, что она еще сделала!

Одно он знал наверняка: она украла у него часы. Знал он и еще кое-что, о чем не сказал даже Самалсону и ни в коем случае не собирался сообщать брату. И вообще никому. Никогда. Шлюшка поганая! Ларкин все так же сидел на фордеке надраенной до блеска яхты, и его толстый братец Джимми Ноги-Бухгалтер в своем костюме из полиэстера по-прежнему торчал рядом с ним на палубе, но думал Ларкин вот о чем: что, если девка и в самом деле прикончила Самалсона? Предположим, он подобрался слишком близко? Предположим, она знала, что это посерьезнее солидного золотого «Ролекса», нечто такое, из-за чего хорошенькое девичье личико может неузнаваемо измениться. Предположим, Самалсон установил, что она водит компанию с тем, кому ни к черту не нужна болтовня о его исключительных сексуальных качествах. Самалсон установил, а она это уловила. Все возможно. Отчаянные люди способны на отчаянные поступки.

– Хочешь, чтобы я это дело разнюхал? – донесся до него словно откуда-то издалека голос брата.

– А? – спохватился Ларкин.

– Хочешь, чтобы я разведал, как до нее добраться? Чтобы шарахнул ее по башке и вернул тебе твои часы?

– У тебя и своих дел полно, – ответил Ларкин.

– Да нет, я сейчас не слишком загружен. Так хочешь или нет?

– Я хотел бы найти ее.

– Считай, что мы договорились. Как ее зовут?

– Анжела Уэст. Так она себя называла, но я не думаю, что это ее настоящее имя.

– Фотография у тебя есть?

– Отдал Самалсону.

– Ну хоть опиши ее.

– Блондинка, глаза голубые, рост примерно пять футов девять дюймов.

– Сколько ей лет?

– Двадцать два – двадцать три. Титьки просто выдающиеся, а ногам конца нет.

– Им придет конец, когда я ее разыщу, – пообещал Джимми.

Он ей сказал, что в том доме полно наркотика.

Кокаин. Считай, шесть кило чистого кокаина. Одна клиентка видела – полдюжины пластиковых пакетов лежат в сейфе. А если считать начатый, который на тумбочке, значит, семь пакетов. Он, конечно, мог несколько штук использовать, продал кому-то, осталось ну хотя бы четыре или три, даже если только два осталось, и то дело стоящее.

Уносишь два кило, это больше семидесяти унций. В розницу можешь продавать по сто двадцать пять за грамм. В одной унции двадцать восемь граммов, умножай двадцать восемь на семьдесят – получается тысяча девятьсот шестьдесят граммов по сто двадцать пять баксов, всего двести сорок пять тысяч баксов, почти четверть миллиона. Это если в доме осталось только два кило. Ну а если четыре? Тогда у тебя в руках полмиллиона. Восемь или десять фунтов вполне можешь вынести из дома в сумке. Уходи с ними и исчезни в ночной темноте.

Она ответила, что дело опасное.

Во-первых, откуда он знает эту клиентку, что она не трепло?

Не трепло, он ее знает несколько лет, проститутка, такая же, как ты, к тому же нет ей смысла врать, она просто рассказывала интересную историю, без всякой цели.

Она слушала, как он говорит, а сама думала: лопухам любителям в дела с наркотиками вязаться не стоит.

Она ему тоже может рассказать интересную историю про свою подругу из Лос-Анджелеса. Согласилась подружка провозить наркотики самолетом. Ей платили по пятьдесят тысяч за то, что она привозила порошочек из Антигуа, куда он поступал из Лондона через Марсель. Чемоданчик с двойным дном, взяла и пошла, всего и делов-то. А в один прекрасный день пустили специальных собак, обученных вынюхивать наркотики. Подружка загремела в Сан-Квентин на двадцать лет, а парни, которые ее нанимали, как жили, так и живут красиво, плавают на своей яхте на Французскую Ривьеру. Нет, лопоухим новичкам нечего лезть в такие дела, она ему прямо говорит.

Так ведь можно не связываться с деловыми парнями.

Как же, как же! Именно так лопоухим и вышибают мозги. Когда они пробуют обойти деловых. Кому это понравится, если чужак сунет пальцы ему в миску. Попробуй сунь – тебе же этой миской по башке.

Нет, сказала она, дело не по ней.

А сама думала: Господи, да ведь это для меня единственный выход!

Вот такой разговор был у них в марте месяце.

В доме, который он нанимал, в Халландейле. Они сидели возле плавательного бассейна. Начало марта, плавать еще слишком холодно, кто бы там что ни говорил. Она приехала в Майами из Лос-Анджелеса двадцатого января. Подруга сказала, будто бы в Майами платят по две и даже по две с половиной сотни за час работы, хорошо бы она смоталась туда и проверила, правду говорят или врут. В любом городе, если хочешь узнать, где нужны девушки по вызову, посмотри желтые страницы в газетах, отделы «Массаж» и «Сопровождение». В Лос-Анджелесе Дженни была зарегистрирована на вызовы в одном салоне массажа, который давал объявления на желтых страницах и акцептовал кредитные карточки. Скажем, вы клиент, вы набрали нужный номер телефона, вам сообщают, какую плату берет агентство, а потом спрашивают, хотите ли вы, чтобы девушка вам позвонила. Дженни, когда звонила такому клиенту, первым долгом говорила, что агентство берет пятьдесят баксов, а она плюс к этому должна получить сто баксов за час. Так оно и получалось сто пятьдесят за час, а уж подходит вам такой расклад или нет – вам решать. Бывало, что она успевала обернуться за ночь семь или восемь раз и привозила домой по тысяче баксов, попадались клиенты, которые доплачивали за работу экстра-класса. Насчет Майами, что там будто бы платят две или даже две с половиной сотни, все оказалось липой. К тому же она думала, что там всегда хорошая погода, а на самом деле шли дожди и было холодно. Она решила вернуться.

За день до того, как она собиралась уезжать, познакомилась на пляже с одной девушкой, сказала ей, что работает агентом большой страховой фирмы в Лос-Анджелесе, разместила здесь много полисов и завтра возвращается. Она всегда придумывала истории про то, где работает. У нее было много знакомых среди порядочных людей, не скажешь ведь такому человеку: здравствуйте вам, я шлюха. И она говорила, что работает в банке, или в страховой компании, или в бюро по реализации компьютеров, или служит в офисе текстильной фирмы, ну и так далее. Обычно никто ее о подробностях не расспрашивал. Она любила играть разные роли. За этим она и поехала в Лос-Анджелес – чтобы сделаться кинозвездой. А сделалась всего-навсего самой обыкновенной шлюхой. Но и тут она считала, что играет роль, одну из многих, вот и все.

Ну, короче, они с этой девушкой на пляже – ее звали Молли Райдер – вполне поладили, и Молли уговаривала ее не спешить с отъездом, они только-только познакомились, надо остаться хоть ненадолго, получше узнать город, здесь, честное слово, очень хорошо, просто стыд и срам так торопиться. Как раз нынче вечером будет вечеринка у одного крутого парня в Халландейле, там у него плавательный бассейн и все, что хочешь, и компания собирается отличная. Дженни не пожалеет.

И Дженни пошла на эту вечерушку. Встретила там много занятных парней, они промышляли кокаином и другими наркотиками. Она решила еще немного покрутиться в Майами, может, удастся подзаработать в отелях на пляже или подцепить какого-нибудь старого чудака и поиграть с ним в семейный дом. Вроде бы здесь в Майами жуликов куда меньше, чем в Лос-Анджелесе, там их приходится по тысяче на квадратный дюйм. Зато в Майами приходилось по тысяче тараканов на квадратный дюйм. Тараканов она запомнила еще с детства, когда жила здесь с отцом, мачехой и сводными сестрами. Здешние жители называют тараканов пальмовыми жуками, они большущие, чуть не с указательный палец. А живучие! Ногой не раздавишь, прыгай на нем сколько хочешь, трещит, а все дрыгается, разве что кувалдой убьешь его. И летать умеют. Первые несколько недель в Майами она жила у Молли, там тараканов была уйма. Она чуть не написала в штаны, когда один такой ударил ее с лёту в лоб.

Но это все было в январе.

В начале марта она сидела возле бассейна и слушала байку про четверть миллиона долларов, которые можно огрести за одну-единственную ночь.

В Лос-Анджелесе она за одну ночь зарабатывала пятьсот или даже четыреста, если дела шли похуже.

А тут четверть миллиона.

С ним пополам получается сто двадцать пять тысяч.

– Ну а как я залезу в сейф? – спросила она.

Потому что для нее это выход.

Глава 6

Мэтью этот тип не понравился с первого взгляда.

Крупный мужик с широким лбом и большим носом шел ему навстречу, заранее протянув мясистую ладонь для рукопожатия. Одет в синие джинсы и рубашку с короткими рукавами, спереди на которой надпись: «Суда Ларкина. Путь к Воде». Может, он святой человек, а вот поди ж ты – сразу вызывает стойкое отвращение. Такое с Мэтью случалось. Даже по отношению к женщинам, иногда – красивым женщинам. Щелкнет что-то в подсознании, и конец. Поди разберись, в чем тут дело. Возможно, Ларкин напомнил Мэтью школьного учителя геометрии, который вечно ставил ему плохие оценки. Или же сочетание внешних черт и запахов посылало сигнал в тот участок мозга, который включал защитный механизм и предупреждал: берегись этого субъекта. Словом, Ларкин ему не глянулся.

Однако надо было задать ему несколько вопросов.

Во всяком случае, когда Мэтью позвонил по телефону, этот человек был настолько любезен, что пригласил его днем к себе домой, а не предложил просто прийти в контору.

Прекрасный дом на Фэтбек-Кей, дерево, стекло, камень, великолепный вид на залив. Гость и хозяин сидели в шезлонгах лицом к воде. На горизонте уже скапливались грозовые облака, как всегда в это время дня.

– Это не Отто придумал называть ее Золушкой, – сказал Ларкин. – Это я придумал.

– Когда вы это придумали? – спросил Мэтью.

– Когда я его нанимал.

– А поточнее? Извините, мистер Ларкин, что я так дотошно расспрашиваю…

– Нет-нет, что вы, я рад помочь. Все началось на том балу… в апреле, да, в апреле… здесь, вы же знаете, столько балов, что поневоле запутаешься.

– Да, я знаю.

– На восточном побережье, в Майами тоже, эти ваши кубинцы обязательно устраивают балы по случаю пятнадцатилетия своих дочерей. Такой, понимаете, обычай у людей, говорящих по-испански, – начал подробно объяснять Ларкин. – Когда девушке исполняется пятнадцать, ее наряжают как невесту и закатывают бал. Все друзья облачаются в лиловые смокинги и являются на вечер, чтобы пожелать девушке всего наилучшего в день ее пятнадцатилетия, потому что весьма скоро она будет лежать на песочке, раздвинув ножки, и почти столь же скоро превратится в почтенную толстую даму с маленькими усиками.

Ларкин рассмеялся.

Мэтью промолчал. Ларкин ему не нравился все сильнее.

– Девушку называют la quinceañera. В общем, чушь. Мы в Калузе устраиваем балы в начале каждого времени года, и эта чушь похлеще той. На Рождество у нас благотворительный бал Снежных Хлопьев в пользу Американского общества борьбы против рака, а весной, когда распускаются красные цветы на джакарандовых деревьях, мы проводим бал Джакаранды в пользу Общества борьбы с рассеянным склерозом или мышечной дистрофией, я их вечно путаю. Тут я ее и встретил. На балу Джакаранды.

– И это было…

– В апреле.

– Числа не помните?

– Где-то в самом начале месяца. Джакаранды еще только зацветали. Она вошла, юное существо, в платье таком же голубом, как ее глаза. На юбке справа высокий разрез, прекрасная грудь почти совсем открыта. Я танцевал с ней всю ночь. Фотограф сделал для меня ее портрет и содрал за него пятьдесят долларов – на благотворительность. Этот снимок я отдал Отто. Единственный. Вы его видели?

– Да, в деле.

– Великолепная девушка, верно?

– Очень хорошенькая.

– Да, так этот снимок я ему отдал. И двадцать пять долларов аванса. Попросил найти ее. Найдите мне Золушку, сказал я. В первый раз назвал ее так.

– А почему?

– Ну, ведь я ее встретил на балу. Одета как принцесса, на груди сапфировая брошка-заколка, туфельки на высоких каблучках блестят словно хрустальные, только короны ей и не хватало. А наутро принцесса превратилась в дрянную шлюху и украла мой «Ролекс», который обошелся мне в восемь тысяч долларов у Тиффани в Нью-Йорке.

– Поэтому вы и наняли Отто?

– Да.

– Чтобы вернуть свои часы.

– Чтобы найти ее, при чем тут часы! Они теперь где-нибудь на Аляске, не станет же она таскать при себе краденые часы, да еще с моими инициалами на крышке.

– Значит, вы просто хотели, чтобы Отто ее отыскал?

– Просто? Полагаете, я подкинул ему легкую работенку? Ничего себе просто! Я даже не знаю ее имени.

– Я считал, что она…

– Да, она мне сказала, что ее зовут Анжела. Уэст, но прежде чем позвонить Отто, я заглянул в телефонный справочник и нашел там шесть номеров на фамилию Уэст, но ни одной Анжелы. Все, что у меня осталось, это фотоснимок молодой блондинки. Золушки, а? Молодых блондинок в Калузе, может, пятьдесят тысяч, а Отто собирался искать ее на пляже. Не очень-то просто, Мэтт, вы не думаете? Ничего, что я вас так называю – Мэтт?

– Обычно меня называют Мэтью.

– Пусть будет Мэтью. – Ларкин пожал плечами, о вкусах не спорят, ему-то что! – Суть в том, что я дал Отто трудную работу, и он не слишком преуспел.

– А почему вы обратились именно к нему?

– Слышал, что он хороший сыщик.

– Я имею в виду, почему вы не обратились в полицию?

– Не хотел.

– Почему же? Ведь она украла у вас часы.

– Я считал, что это личное дело. Мое и ее. И не хотел вмешивать полицию. Вообще в полиции немало дерьма, и вы, Мэтью, знаете это не хуже меня.

Мэтью не сказал ничего. Далеко от берега вырисовывался на сером фоне неба силуэт траулера. Птицы-перевозчики бегали по песку у накатывающихся на берег волн. Пеликаны парили над водой, подхваченные воздушным течением. Чувствуют ли птицы приближение дождя, почему-то вдруг подумалось Мэтью.

– Когда же вы к нему пришли? – спросил он.

– Примерно в конце месяца.

– В конце апреля?

– Да, я же и говорю – в конце месяца.

– Почему вы так долго ждали?

– Что вы имеете в виду?

– Она украла у вас часы в начале апреля, но вы не обращались к Отто до конца месяца. Отчего?

– Обдумывал, как поступить.

Доминго предложил пойти на пляж, пока матери двух убитых девушек нет дома. Эрнесто сказал, что пляж подождет. Венеция, где обитала в небольшом блочном доме неподалеку от федеральной дороги номер сорок один миссис Санторо, им обоим не понравилась. Доминго заявил, что Майами-Бич куда лучше. Венецию он назвал занюханной – это словцо было одним из немногих английских слов, которые пришлись ему по вкусу. Но Майами-Бич, по его мнению, никак нельзя назвать занюханным, он напоминает некоторые великолепные райончики на Кубе.

Мужчины ждали в красном «ле-бароне» на улице возле дома. Решили, что так будет лучше: домишки здесь стояли тесно один к другому, их могли заметить соседи, если бы они попытались открыть дверь. Кроме того, они предпочитали войти в дом после того, как хозяйка вернется. Едва подъехав, они позвонили в парадное, но из соседнего дома выглянула какая-то женщина и объяснила, что Энни вернется из Майами попозже. Обоим ничуть не улыбалось вести разговоры с не в меру любопытной соседкой Энни, которой надоело торчать дома у телевизора и смотреть мыльную оперу. Незадолго перед тем, как миссис Санторо вернулась, – было минут двадцать четвертого, – Доминго принялся бурно выражать неудовольствие тем, что в занюханной Венеции ни одна радиостанция не ведет вещание по-испански. Эрнесто ткнул его под ребра, когда коричневый «доджер-караван» миссис Санторо показался на дороге. Оба выскочили из машины и поспешили к хозяйке дома, которая тем временем отпирала кухонную дверь в боковой стене.

– Миссис Санторо? – обратился к ней Эрнесто.

Она повернулась к нему, явно удивленная. Да, она несомненно приходится матерью тем двум, подумал Эрнесто. Те же глаза и рот. Волосы тоже светлые, правда, крашеные, чтобы скрыть седину. В общем, она точно их мамаша. И груди такие же упругие, но покрупней и потяжелей. Ей лет пятьдесят или пятьдесят пять, талия малость расплылась, а ноги вполне. Дочери унаследовали ноги от матери.

– Департамент полиции в Майами, – представился Эрнесто, открыл бумажник, показал водительские права и снова закрыл бумажник. – У нас к вам несколько вопросов о вашей дочери.

Энни поразил его невероятный акцент – говорит, словно во рту полно теста, половину не поймешь, – но она тут же подумала, что, наверное, в округе Дэйд много полицейских-испанцев. К тому же он предъявил удостоверение.

– Заходите, пожалуйста, – пригласила она.

Оба вошли следом за ней в кухню.

Энни положила на кухонный стол пакеты с покупками и провела посетителей в гостиную. Жалюзи опущены, в комнате полутемно, во Флориде лето, за окном стрекочет где-то неподалеку травокосилка. Сильно пахнет плесенью, кажется, что во рту ощутим ее вкус.

– Но ведь я только что оттуда приехала, – сказала Энни. – Из Майами.

– Да, мы знаем, – кивнул Эрнесто.

– Я ездила на опознание тела.

– Да, это необходимо, – сказал опять он, а другой, с бегающими глазами и тонкими усиками, не произнес пока ни слова.

– Это было ужасно! – Энни затрясла головой. – Вы когда-нибудь были в морге? Господи, что я говорю, конечно, были. Ужасно! Этот запах…

– Да, – согласился Эрнесто. – Миссис Санторо, не могли бы вы…

– Простите, – перебила она. – Вы не назвали мне своих имен.

– О, извините. – Эрнесто поклонился. – Детектив Гарсия (его подлинная фамилия была Морено). И мой коллега, детектив Родригес (на самом деле – Гарсон). Не скажете ли вы нам, где мы можем найти вашу падчерицу?

– Дженни? Зачем она вам?

– Миссис Санторо, – Эрнесто сделался очень серьезен, – мы не хотим, чтобы с вашей падчерицей произошло то же, что с вашей родной дочерью в Майами-Бич.

– Это связано с наркотиками?

– Вы говорите о вашей дочери?

– Да. Была ли ее смерть связана с наркотиками?

– Возможно, – ответил Эрнесто.

– Я так и думала. Но я не считаю, что Дженни замешана в чем-то подобном. То есть что она достаточно…

Она вдруг умолкла.

– Так что? – поинтересовался Эрнесто.

– Ничего.

– Нам известно, что она занимается проституцией, – сказал Эрнесто.

– Вот как, вам это известно?

– Да. Но мы не из-за этого ее разыскиваем. Мы хотим защитить ее, миссис Санторо.

Энни по-прежнему с трудом понимала его испанообразный английский – вполне правильно он произносил только ее фамилию, и она все больше удивлялась, как это в Майами принимают в полицию людей, которые не научились как следует говорить по-английски. Явный непорядок.

– А кто сообщил вам, что Дженни проститутка? – спросила она.

Эрнесто чуть не выпалил: «Элис», – забыв о том, что не мог беседовать с этой девицей до того, как она была убита.

– Ваша дочь в Орландо, – ответил он и тотчас сообразил, что и это ошибка с его стороны: ведь та в Орландо была тоже мертва. Разница лишь в том, что миссис Санторо пока не знала о ее смерти. Мало того, есть шанс, что и полиции об этом еще неизвестно. О смерти Кейт узнают тогда, когда тело начнет разлагаться и вонять. Но в такую жару запах появится скоро.

– Я с ней говорила вчера, – сказала Энни. – Она обещала мне перезвонить насчет нашей с ней встречи в Майами, но так и не позвонила. Кэти такая необязательная. – Она махнула рукой.

Эрнесто знал о разговоре матери и дочери. Именно из-за этого разговора до соседей Кейт вскоре донесется тяжелый запах разложения.

– Она дала нам ваш адрес, – сказал он (и это было правдой), потом добавил: – Она очень беспокоилась о Дженни (что было отъявленной ложью).

– Неужели? – удивилась Энни. – Для меня это настоящий сюрприз.

Эрнесто при этом подумал, что ложь и в самом деле не доводит до добра.

– Они никогда не ладили, – продолжала Энни. – Кэти ненавидит Дженни. А вы уверяете, что она о ней беспокоилась. Просто трудно поверить.

– Чувства людей иногда меняются, – возразил Эрнесто, про себя уговаривая ее: леди, не создавайте нам ненужных сложностей, не надо! – Во всяком случае, мы хотели бы знать, где Дженни.

Он выговаривал «Хенни», и Энни едва удержалась от смеха.

Вместо этого она сказала:

– Я слышала, что она в Калузе.

Прекрасно, подумал Эрнесто, а вслух спросил:

– Где же она там?

– Этого я не знаю.

Эрнесто глянул на нее, потом на Доминго. От души хотел надеяться, что с этой женщиной не будет осложнений. И так пролито чересчур много крови.

– Почему вы этого не знаете?

– Почему? Вы спрашиваете, почему я этого не знаю? Да просто не знаю, вот и все.

– Вы сказали, она в Калузе…

– Да.

– …но не знаете, где именно.

– Совершенно верно.

– Как же это может быть?

– Она позвонила мне, когда приехала туда. Тогда у нее еще не было квартиры, просто она сообщила, что все в порядке. С тех пор мы с ней не разговаривали.

– А-а, – сказал Эрнесто. – Когда это было?

– Когда она звонила?

– Да, когда она позвонила, чтобы сказать, что все в порядке?

– В начале апреля.

Эрнесто кивнул. Пожалуй, все сходится, девка исчезла в конце марта. Значит, она скорее всего укатила из Майами прямо в Калузу. А они тем временем гонялись за ней по всем барам и отелям на западном берегу. Стало быть, Калуза. Кажется, это где-то возле Тампы?

– Где находится Калуза? – спросил он.

– Недалеко. Около Сарасоты.

– Скажите, – продолжал Эрнесто, – она и сейчас живет под именем Джоди Кармоди?

– Ну, у нее множество имен, – ответила Энни. – Правда, я ни разу не слыхала того, что вы назвали. Джоди Кармоди. Зачем оно ей, она же терпеть не может своих сводных сестер, терпеть не может фамилии Кармоди. Я знаю, что она пользуется именем Анжела Уэст, ну и… Черил Блэйк, но Джоди Кармоди? Это фамилия моего первого мужа, Кармоди. Он не был отцом Дженни, она дочь моего второго мужа, который тоже умер. Четыре года назад, от инфаркта. Я считаю, инфаркт у него случился оттого, что он узнал, чем занимается его дочь. Узнал, что она проститутка.

Эрнесто нетерпеливо кивнул. На дьявола ему сдалась вся эта чушь!