Текст книги "Золушка"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Глава 2

Мухи жужжали над датским сыром на столе Фрэнка Саммервилла. Фрэнк пил кофе из размякшего картонного стакана и серьезно, даже строго смотрел поверх него на Мэтью.

– Я не хочу, чтобы ты впутывался в это дело.

– Отто был моим другом.

– Отто был обыкновенным частным сыщиком и время от времени делал кое-что для нас.

– Нет, Фрэнк, он был другом. Я любил его.

– Мне он тоже нравился, – возразил Фрэнк. – Но он мертв, Мэтью. Ему прострелили голову, Мэтью. Дважды, Мэтью. Его смерть не имеет к нам никакого отношения, и я хочу, чтобы ты держался подальше от управления охраны общественного порядка и детектива Мориса, слышишь, Мэтью?

– Морис вообще на отдыхе, – отвечал Мэтью.

– Хорошо, – только и сказал на это Фрэнк.

Он был на полдюйма ниже ростом и весил на десять фунтов меньше, чем Мэтью. У обоих черные волосы и карие глаза, но у Фрэнка лицо круглое, и он сам называл его «свинячьей мордой».

Физиономический реестр Фрэнка отмечал только два типа лиц: свинячий и лисий. Что касается имен собственных, то их он делил тоже на две категории: такие, как Элеанор Ригби, и такие, как Frère Jagues.[6]6
  Frère Jagues (Братец Жак) – имя, упоминаемое в первой строчке французской песенки (Frère Jagues, Frère Jagues, dormez-vous, dormez-vous – Братец Жак, Братец Жак, спишь ли ты, спишь ли ты?); по правилам французского стихосложения в конце слов произносится опускаемое в обычной речи так называемое «э» немое, поэтому имя американского музыканта Бенни Гудмена ритмически совпадает с именем персонажа песенки.


[Закрыть] Скажем, Бенни Гудмен – имя категории Frere Jagues, а Роберт Де Ниро – категории Элеанор Ригби. Далее, Фрэнк был убеждён, что люди на всем белом свете тоже разделены на две группы: одни чечеточники, другие обжималы. Себя он причислял к чечеточникам, потому что весьма ловко и проворно ускользал от сомнительных, или, как он выражался, липких ситуаций. Мэтью он считал обжималой, так как тот вечно влипал именно в такие ситуации, к тому же не имеющие прямого отношения к его деловым интересам.

– Я сегодня попозже съезжу к нему в офис, – сказал Мэтью.

– В чей офис? – поинтересовался Фрэнк. – Ты же говорил, что он отдыхает.

– В офис Отто.

– Зачем?

– Хочу послушать, что он записал на эту пленку.

– Убийство Отто не имеет к нам отношения, Мэтью!

– Не уверен.

– Он занимался грязной слежкой.

– И кому-то это пришлось не по нраву, Фрэнк.

– Мэтью… ну пожалуйста! Сделай мне одолжение.

– Я хочу услышать эту запись!

Обитателям Калузы, штат Флорида, нравилось думать, что в их городе преступлений не бывает; одетым в форму полицейским и детективам, которые работают в управлении охраны общественного порядка, остается только следить, как бы кто из граждан не ушиб палец на ноге.

Общественная безопасность.

Не преступление.

Однако в новейшем справочнике Рэнда Макнелли «Календарь рейтинга местностей» есть раздел, в котором всем регионам и городам дана оценка по степени безопасности – от номера первого до триста двадцать девятого, наиболее чреватого опасностями.

Самый безопасный город Америки – Уилинг в Западной Виргинии.

Номер один.

Нью-Йорк – возлюбленное Фрэнком Большое Яблоко[7]7
  Так прозвали жители Нью-Йорка свой город.


[Закрыть] – признан наиболее опасным городом в Штатах.

Номер 329.

Чикаго, штат Иллинойс, – родной город Мэтью – имеет индекс 205.

А свободная от преступности Калуза – индекс 162, то есть находится где-то посредине списка Макнелли, только на сорок три позиции отставая от ужаснейшего Чикаго, и, стало быть, далеко не столь безмятежна, как желали бы думать ее жители.

Послушаешь толки о гибели Отто Самалсона, так можно подумать, будто это первое и единственное убийство за всю историю города. Боже, какой позор, какой ужас! Ему дважды выстрелили в голову. Немыслимо. Тц-тц-тц… Пожилые леди с подкрашенными в бледно-голубой цвет седыми волосами качали головами и отказывались верить, что общественная безопасность есть нечто большее, нежели забота о том, чтобы на тротуарах не валялась банановая кожура. Какой несимпатичный казус! Мэтью чувствовал, что смерть Отто Самалсона рассматривается в Калузе, штат Флорида, именно как неприятный казус, – ведь до сей поры с убийствами здесь не сталкивались, разве что в кино или на экране телевизора.

В офис Отто он попал только во второй половине дня. До этого ему пришлось поговорить по телефону по крайней мере с десятком людей, каждый из которых прищелкивал языком (и, несомненно, покачивал головой, но Мэтью не мог этого видеть), выражая неудовольствие по поводу несчастной гибели на общественной магистрали человека, чья профессия была по меньшей мере сомнительного свойства. Еще десять минут ему понадобилось для того, чтобы дойти от своей конторы до офиса Отто, расположенного в даунтауне – деловой части города. Деловой район Калузы – это звучит совсем по-столичному. Мы не уступаем Нью-Йорку, Чикаго, Детройту и Лос-Анджелесу.

Великолепно…

Деловая часть Калузы занимает девять кварталов в длину и три в ширину. Большие дома, прежде всего банки, вздымаются на целых двенадцать этажей. Главная улица – Мэйн-стрит – тянется на восток от Коровьего брода (теперь на этом месте перекресток трех улиц и установлены светофоры, но когда город только зарождался, там и в самом деле был коровий брод) до окружного суда, самого высокого на Мэйн-стрит здания в пять этажей. Все прочие строения на этой улице одноэтажные и двухэтажные. Банки находятся на двух улицах, параллельных главной, – к северу и к югу от нее. Однако хоть вы и произносите не без гордости: «деловой район Калузы», это еще не значит, что в городе есть так называемый «аптаун», то есть «верхний город». Его как такового нет. Есть «деловая Калуза» – и вся остальная.

Точно так же не без претензий выглядит надпись на матовой стеклянной двери офиса Отто: «Бюро расследований Самалсона. Апартаменты 3112». Открывая дверь, вы вполне можете предположить, что за нею тянется целая анфилада комнат, величественная и впечатляющая, некий юридический атенеум (вспомните «деловую Калузу»!).

Однако, открыв дверь, вы попадаете всего-навсего в приемную, шесть футов на восемь, тесно заставленную, можно сказать, набитую до отказа: письменный стол, на нем пишущая машинка, слева от машинки плоские коробки для входящих и исходящих документов, остальное пространство на столе завалено бумагами; за столом стоит деревянное кресло секретаря, а перед ним – мягкий стул для посетителей; в зеленых металлических стеллажах хранится, по-видимому, обширная картотека; несколько книжных полок, машина для ксерокопирования, стоячая вешалка для пальто. По стенам портреты президентов Соединенных Штатов, из которых Мэтью узнал только двоих. Напротив входной двери – еще одна дверь, ведущая в остальную часть «апартаментов».

За письменным столом в приемной сидела китаянка, отнюдь не похожая на женщину-дракона, каких нередко встречаешь в офисах. Волосы у нее были черные, а глаза светло-карие, одета в платье китайского стиля с воротником-стойкой. Мэтью дал бы ей лет пятьдесят, она была мягкая и кругленькая, как печеное яблоко, маленькая и приземистая.

– Чем могу вам помочь? – спросила она.

Отличный английский. Никаких признаков певучего китайского произношения.

– Я Мэтью Хоуп, – ответил он. – Контора Саммервилла и Хоупа. Мистер Самалсон иногда исполнял наши поручения.

– Очень приятно, – сказала женщина. – А я Мэй Хеннеси, помощница Отто.

Мэтью множество раз говорил с ней по телефону, но никак не думал, что она может оказаться китаянкой. Мэй Хеннеси представлялась ему ражей и рыжей ирландкой, которая носит в дамской сумке дубинку для защиты от нападения. Такой облик, думалось ему, соответствует ее имени. Он взглянул на ее левую руку, сейчас неподвижную на клавиатуре машинки. Обручального кольца нет. Откуда же фамилия Хеннеси? Может, китаянкой была ее мать, а отец – ирландец? Или она разведена?

– Какое ужасное несчастье, – заговорила она.

– Да.

– Такой хороший, такой обаятельный человек!

– Да, – повторил Мэтью и покачал головой.

Наступило мертвое молчание.

– Мисс Хеннеси, – решился Мэтью прервать его, – когда мы с Отто встретились в пятницу, он сообщил мне об одной магнитофонной записи. По делу Неттингтон. Сказал, что пленка хранится в сейфе. – Он сделал паузу, потом продолжил: – Могу я получить эту запись?

Мэй Хеннеси молча смотрела на него.

– Я не знаю, – сказала она.

– Какие-нибудь проблемы с этим? Я знаю, что моя клиентка…

– Да нет, – перебила его Мэй, – с этим-то никаких проблем. Ваша клиентка заплатила Отто за то, чтобы он сделал запись, так что вы имеете право. Только…

– Да?

– Видите ли, детективы просили меня…

– Так они побывали здесь?

– Были здесь все утро. Ушли совсем недавно.

– Кто из них приходил?

– Хакер и Роулз.

– Обыск в офисе делали?

– Да нет, ведь здесь не место преступления, с какой стати им обыскивать офис? Просто… они просили, чтобы я собрала все документы по делам, которые Отто вел перед тем, как… его убили. – Она затрясла головой. – Мне так трудно выговаривать эти слова. У меня горло сжимает даже тогда, когда я произношу их про себя.

– Я понимаю вас.

– Я полагаю, что пленку я тоже должна им отдать, как вы считаете?

– Думаю, что должны. Они сказали вам, когда придут за делами?

– Я попросила их немного подождать. Телефон звонил без передышки все утро. У Отто было много друзей.

– Но детективы вернутся сегодня?

– Я согласилась на пять – полшестого.

– Так сделайте мне любезное одолжение, мисс Хеннеси.

– Вы хотите прослушать пленку, прежде чем я передам ее полиции, правильно я поняла вас?

– Совершенно правильно.

– Я не вижу препятствий.

– А мог бы я взять пленку с собой? Я верну ее вам через час или чуть позже.

– Вы можете прослушать ее здесь, – сказала Мэй. – Если вы беспокоитесь обо мне, то я за время работы у Отто наслушалась такого… куда там этой пленке! Я ведь служу в этом офисе уже десять лет, мистер Хоуп. Грязь давно перестала меня удивлять.

Мэтью медлил с ответом, размышляя.

– Идите в его кабинет и закройте дверь, если боитесь оскорбить мой слух, – предложила Мэй. – Магнитофон у него на столе. Я сейчас достану вам пленку.

– Спасибо, – поблагодарил Мэтью. – А эти дела, которые вел Отто…

– Да?

– Сколько их было?

– Ваше и еще одно.

– Оба в Калузе?

– Да.

– Папки с делами толстые?

– Откуда же? Он начал работать по вашему поручению несколько недель назад, а другое дело вел с конца апреля.

– Мисс Хеннеси, я бы еще попросил вас… После того как я прослушаю пленку, можно мне снять ксерокопии с документов в этих папках?

– У нас свободная страна, – отвечала Мэй, – ничего запретного я тут не вижу.

– Благодарю вас.

– Сейчас я принесу пленку.

Разговор, записанный на пленку, звучит даже более непосредственно и реально, чем тот, который слушаешь собственными ушами в жизни. Мэтью не мог понять, почему так получается. Может быть, потому, что люди, увлекшись разговором, сами не замечают, какой он отрывистый, небрежный, переменчивый. Как, впрочем, и само течение живой жизни. Слушая магнитофонную запись, вы начинаете понимать, что логика и последовательность диалогов существуют лишь в романах и фильмах. В житейских беседах люди то и дело отклоняются от темы далеко в сторону, потом снова возвращаются к ней, повторяют уже сказанное и мгновенно забытое, перебивают друг друга, говорят одновременно, многие фразы вообще бессмысленны. Записанные на пленку разговоры захватывают тебя, во-первых, потому что они потрясающе реальны, а во-вторых, ты не просто слушаешь – подслушиваешь. Разговор между Дэниелом Неттингтоном и женщиной, которую Отто на этикетке кассеты обозначил как Риту Киркман (Неттингтон, разумеется, называет ее просто Рита), тем более захватывал, что собеседники были любовниками.

Кабинет Отто занимал площадь побольше приемной – восемь на десять футов, – но ничуть не менее захламлен. Правда, здесь было окно, и оно создавало ощущение некоего добавочного пространства, хотя вид из окна особой красотой не отличался – напротив торчало унылое здание банка. Стол, близнец того, что стоял в приемной, был тоже завален бумагами. Те же книжные полки и картотечные стеллажи плюс переносной электрический вентилятор, небольшая тумба с телевизором, радиоприемник, два деревянных кресла с подлокотниками, пишущая машинка на отдельном столике, а на стене напротив письменного стола в окружении нескольких рисунков углем с обнаженной натуры – заключенная в рамку лицензия класса А на право вести частное детективное агентство в штате Флорида. В соответствии со статьей 493 кодекса законов штата лицензия предоставляла возможность вести расследование и собирать информацию достаточно широкого и разнообразного характера, а именно:

«Благонадежность свидетелей и иных лиц…

Розыск лиц, безвестно отсутствующих…

Розыск утерянной или украденной собственности…

Ведение дел о причинах пожара, о клевете и диффамации…»

Лицензия также разрешала:

«Давать правдивые свидетельские показания на уголовных и гражданских судебных процессах…»

И наконец:

«По особому предписанию официальных правительственных инстанций, оформленному документально, расследовать преступления и противоправные действия против Соединенных Штатов и против любого их штата или любой территории».

И все это за сто баксов, за сто зелененьких. Ежегодная выплата за лицензию.

Лицензия возобновляется каждый год до двенадцати часов ночи тридцатого июня.

В этом году Самалсон не возобновит свою лицензию. И не внесет залог за нее в сумме пяти тысяч долларов, как это положено в соответствии с пунктами 08 и 09 статьи 493.

Мэтью установил кассету, которую дала ему Мэй, сел за письменный стол Отто – лицом к лицензии в рамочке и изображениям обнаженной натуры – и нажал на пусковую клавишу.

«– …хотя бы уехать куда-нибудь на уик-энд.

– Не знаю, Рита. Посмотрим.

– Я вовсе не собираюсь заставлять тебя делать то, что тебе не хочется…»

Мэтью нажал стоп-клавишу. Наверное, пленка перемотана и пошла не с начала. Он перемотал ее, опять нажал стоп-клавишу и затем пусковую.

«– …хотя бы уехать куда-нибудь на уик-энд.

– Не знаю, Рита. Посмотрим.

– Я вовсе не собираюсь заставлять тебя делать то, что тебе не хочется.

– Ты и не заставляешь…

– Я просто…

– В том-то и дело.

– Встречаемся все время только здесь.

– Я понимаю».

Молчание.

Мэтью прислушался.

И неожиданно: «М-м-м… Да-а…»

Снова долгое молчание.

Скорее всего они целуются.

Все еще молчание. Наконец:

«– Ты думаешь, мне хочется улизнуть?

– Думаю, что хочется, Дэн.

– Выброси это из головы. Ладно? Но у меня такая работа…

– Я понимаю.

– Другие, знаешь ли, постоянно разъезжают.

– Но для тебя это невозможно, известное дело.

– Те, кто занимается торговлей…

– Да, им приходится ездить повсюду, я знаю.

– Бюстгальтер тоже сними.

– Ведь я же не требую, чтобы мы уехали на две или три недели…

– Две или три?

– Я понимаю, ведь я же…

– Невозможно.

– Разве я говорю – две или три недели?

– Две или три недели, ну-у…

– Да невозможно, знаю я!

– Невозможно.

– Я сказала: уик-энд! Всего-навсего».

Снова молчание.

Мэтью слушал.

Неясное бормотание, потом: «Бог мой, ты великолепна!»

Молчание.

Голос женщины: «О-о-о-о… да!»

Очень долгое молчание.

Мэтью вздохнул.

«– Осторожнее, они немного болят.

– Прости.

– У меня скоро менструация».

Молчание.

Голос мужчины:

«– Я сниму трусы совсем.

– Хорошо.

– Придешь домой, а на них пятно.

– Вот именно.

– Что значит „именно“?

– Именно поэтому хочу уехать с тобой на уик-энд.

– Почему поэтому?

– Все, о чем я прошу, это уик-энд.

– Ясно. Если бы у меня была такая работа, как у Фредди…

– Если бы мы уехали, тебе не надо было бы беспокоиться о пятнах, следах от губной помады, или запахе духов, или… Фредди уезжает каждый год на три, а то и на четыре месяца… Но ты-то не уезжаешь.

– Я знаю это, чего повторять! Лос-Анджелес, Хаустон, Феникс.

– Это было бы идеально.

– Ты могла бы встречаться со мной везде.

– Так может, мне стоит позвонить Фредди? А?

– Точно.

– И встречаться с ним в Лос-Анджелесе.

– Вот-вот».

Молчание. Голос женщины:

«– Ой, откуда он у тебя такой?

– Тебе нравится?

– Я его обожаю! Давай его сюда!»

Скрежет пружин кровати.

«М-м-м…»

Тишина.

Мэтью смотрел на рисунки углем. Разглядывал лицензию Отто. Потом перевел глаза на здание банка, видное через окно. Голос Неттингтона: «Не останавливайся, Рита!»

Неясные звуки.

«Глубже, милый».

Тяжелое дыхание.

«Ну вот. Все».

И еще один тяжелый вздох.

«Господи Иисусе, Боже мой!»

Стон.

Тишина.

Только шелест пленки.

Снова голос Риты:

«– Это было хорошо, а, бэби?

– Никто не сравнится с тобой.

– А Карла? Что ты скажешь о своей жене, бэби?»

Молчание.

Неттингтон:

«– Хочешь сигарету?

– Давай. Слушай, как насчет Четвертого?»[8]8
  Имеется в виду четвертое июля, когда в США празднуется День независимости.


[Закрыть]

Чирканье спички.

«– Спасибо.

– Я сейчас принесу тебе пепельницу.

– Для нашего с тобой уик-энда. Четвертое приходится на пятницу».

Молчание.

Потом голос Неттингтона, приглушенный расстоянием:

«Я не думаю, что мы…»

Голос становится слышнее: видимо, Неттингтон подошел с пепельницей к кровати.

«– Не думаю, что мы можем себе это позволить сейчас.

– Мы могли бы уехать в четверг вечером и вернуться в воскресенье.

– Слишком рискованно.

– Это был бы дивный долгий уик-энд, Дэн.

– Не теперь. Мне кажется, она меня подозревает.

– Вот как!

– Именно так, она что-то заподозрила.

– А почему ты…

– Просто чувствую.

– Она что-то говорила?

– Нет.

– Тогда какого хрена?

– Пойми, я не хочу…

– А мне – насрать, знает она или нет, понял?

– Сейчас неподходящее время, вот и все. Я просто не хочу, чтобы она узнала именно теперь.

– А когда настанет подходящее время, Дэн?

– Не теперь. Если мы решимся, надо все подготовить.

– Вот именно, подготовить.

– Иначе она уйдет вместе с моими денежками.

– Ты никогда не оставишь ее, Дэн.

– Это неправда, Рита.

– Правда. Ты не решаешься увезти меня даже на уик-энд – и ты еще говоришь, что оставишь ее?

– Ну ладно тебе…

– Ты даже не смеешь пригласить меня пообедать.

– Не сейчас, Рита.

– Я должна только мечтать.

– Пойми, сейчас опасно.

– Почему? Если она даже ничего не говорит…

– Не говорит, но…

– Тогда почему ты так думаешь?

– Просто такое ощущение. Мне кажется, я видел одного типа.

– Что ты имеешь в виду?

– Даже не знаю. Говорю тебе, такое ощущение.

– Ты кого-нибудь видел? Здесь? Сегодня вечером?

– Я не уверен.

– Но здесь? Сегодня?

– Да нет. Пару дней назад. Просто ощущение».

Молчание. Немного погодя:

«– Я не хочу, чтобы нас засекли, Рита.

– Никто нас не засечет.

– Не хотелось бы.

– Ничего с нами не случится».

Глубокий вздох. Молчание.

«Сколько у нас еще времени?»

Это женщина. Неттингтон не отвечает.

«– Дэн?

– М-м-м…

– Что ты там делаешь?

– Смотрю.

– На что?

– На машину на той стороне улицы. Она была тут, когда я пришел?

– Какая еще машина?

– На той стороне.

– Как она выглядит?

– Да отсюда не разберешь.

– Хотя бы какого цвета?

– Синяя. Или зеленая? Иди сама посмотри.

– Не хочу я на нее смотреть.

– У тех, кто живет на той стороне, есть синяя машина? Или зеленая?

– Откуда мне знать, что там у них есть? Когда тебе нужно уходить сегодня?

– У меня еще час или около того.

– Тогда иди ко мне».

Тишина. Лента движется, воспроизводя теперь не слова, а только звуки.

Тяжелое дыхание.

Рита стонет.

«Ох, Боже мой, дай его мне!»

Вскрикнула.

Пленка кончилась.

Глава 3

Кубинцы, которые искали Элис Кармоди, наконец нашли ее в понедельник в три часа дня. Один из них спросил: «Где Джоди?» – но у него был такой акцент, что сначала Элис даже не поняла, о ком он говорит. Переспросила: «Кто?» – и ей влепили пощечину.

Что же это такое, позор и стыд, эти вонючие спики[9]9
  Спики – пренебрежительное прозвище кубинцев.


[Закрыть] таскаются по всему Майами-Бич, чего доброго, скоро доберутся до Канзаса. Впрочем, Элис понятия не имела, где он, Канзас. Она жила в дешевом отеле на углу Коллинз-авеню и Шестой улицы, здесь они ее и застукали. Элис была наркоманкой и сегодня не имела дозы с десяти утра, а эти двое, вонючки чертовы, задавали вопросы, которых она не могла понять.

– Твоя систа, – пояснил один.

– Tu hermana,[10]10
  Твоя сестра (исп.).


[Закрыть] – сказал по-испански второй.

– Что?! – удивилась Элис, но тут же сообразила, что второй вообще не говорит по-английски. «Вонючка испанская!» – обругала она его про себя, но он, должно быть, умел читать мысли, потому что влепил ей вторую пощечину. Потом он начал что-то быстро-быстро говорить по-испански тому, кто лопотал по-английски. Выпалил не меньше трех тысяч слов, но Элис поняла только одно: Эрнесто. Значит, первого, который мог говорить на английском языке, – не на приз, ясное дело, но все-таки можно разобрать, что это английский, – зовут Эрнесто. А как зовут второго, она пока не поняла.

– Ты слюшай, – предложил Эрнесто.

– Да я же слушаю, – жалобно сказала она.

– Мы знать хотим, где твоя сис-та.

– Моя кто?

– Систа, систа, – терпеливо повторил он.

– О, – сказала Элис.

– А, – сказал он.

– Вы имеете в виду мою сестру? – догадалась Элис.

– А, – снова произнес он и развел руками, повернувшись к своему толстому засаленному приятелю.

– Какую сестру? – продолжала Элис. – У меня их две. Одна в Орландо, другая в Лос-Анджелесе.

Эрнесто снова ударил ее.

– Здес! – твердо выговорил он. – Майами. Нигде больше.

– У меня нет сестры в Майами.

На этот раз ей дал пощечину засаленный. Скажи пожалуйста, они лупят ее по очереди.

– Хватит меня бить, поняли? – крикнула Элис. – И вообще, кто вы такие? Какое право…

Договорить ей не удалось, потому что ее снова ударили, она даже не поняла, кто из двоих.

– Слюшай, ты англиски понимаешь? – спросил Эрнесто.

Дурак он, что ли, задавать такие вопросы, подумала Элис, но вслух ничего не сказала, только посмотрела на него.

– О'кей, – продолжал Эрнесто. – У тебя сист-ра, блондинка, она в Майами, мы знать хотим где, о'кей? Потому что мы хотим ее найти, о'кей? Зубы тебе выбьем, или говори, поняла ты?

Она и вправду начинала его понимать. Вполне сносно он теперь выражается на английском, даже «систа» стало совсем похоже на «сестру».

– Так вы имеете в виду Дженни? – спросила она.

Эрнесто обратился к засаленному:

– Доминго, se llama Jenny?[11]11
  Ее зовут Дженни? (исп.)


[Закрыть]

Засаленный только плечами передернул. Доминго! Ничего себе танцевальная пара к ней завалилась! Эрнесто и Доминго.

– Мы говорили про девушку, ее зовут Джоди, – сказал Эрнесто. – Знаем, она твоя сист-ра, где она?

– Она себя так называет, – ответила Элис.

– Как?

– Джоди. Настоящее имя у нее Дженни. Только вы ее под этим именем не отыщете, у нее вообще много имен. Разных.

Кубинцы уставились на нее.

Эрнесто кивнул Доминго.

Доминго вытащил из кармана складной нож и раскрыл его.

– Это еще что за штучки? – дрожащим голосом выговорила Элис, она жутко перепугалась.

– Дженни, а дальше как? – продолжал допрос Эрнесто.

– Смотря когда. Вы хотите знать ее настоящее имя или сотню других, какими она пользуется? Фамилия у нее не такая, как моя, мы сводные…

Эрнесто ударил ее.

– Рог favor,[12]12
  Будьте любезны (исп.).


[Закрыть] – произнес он терпеливо и вежливо. – Не надо чепухи.

– Да она мне не родная, а сводная сестра! – крикнула Элис. – Если вы меня еще раз ударите…

Он ударил ее еще раз. Рот у Элис сам собой раскрылся, кровь закапала на блузку.

– Слюшай, – сказал Эрнесто, – хочешь, приколем тебя?

– Нет, – ответила Элис голосом маленькой девочки. Расширив глаза, она смотрела на нож в кулаке Доминго. – Нет, – повторила она.

– О'кей. – Пауза. – Дженни, Джоди, это все равно. – Пауза. – Твоя сестра.

– Да. – Глаза у Элис были по-прежнему широко раскрыты, лицо по-детски внимательное.

– Ее фамилия не Кармоди?

– Она урожденная Санторо, – быстро заговорила Элис. – Это фамилия моего отчима, Санторо, Доминик Санторо, он тут в Майами был подрядчик-строитель, его все знали, кого хочешь спросите. Братья Санторо, знаете? Это был мой отчим.

– Es latino? – по-испански спросил Эрнесто. – Санторо? Es un nombre latino?[13]13
  Он испанец? Это испанское имя? (исп.)


[Закрыть] – И повторил по-английски: – Он испанец?

– Нет, итальянец, – ответила Элис. – Моя мать итальянка, может, потому она за него вышла, когда мой родной отец умер. Мой отец был ирландец, – сказала она гордо, но тут же в голове у нее промелькнуло, что отец убил бы ее, если бы узнал про наркотики. Но он сам был давно мертв.

– Дженни Санторо, – медленно выговорил Эрнесто.

Даже теперь, когда Элис хорошо понимала его речь, у него выходило не «Дженни», а «Хенни», как будто он хотел откашляться и сплюнуть.

– Да. – Элис кивнула, довольная, что наконец-то угодила ему. – Так ее звали, когда она стала жить с нами. Это фамилия ее отца, а он женился на моей матери, но мы, то есть я и моя родная сестра, не взяли его фамилию, оставили нашу, вот и все. Я Элис Кармоди, моя родная сестра Кейт Кармоди, а Дженни – это Дженни Санторо, но иногда она себя называет Джоди Кармоди. Ну, это все, что вы хотели?

– Где она? – спросил Эрнесто.

– Дженни? Она в Лос-Анджелесе, я вам уже говорила.

– Нет, – отрезал он.

– А я вам говорю, что она там.

– Ты лжешь нам, – сказал Эрнесто, кивнул Доминго, и Доминго ткнул ее ножом.

Не сильно. Просто дотронулся кончиком ножа, словно перышком царапнул. Щеку обожгла мгновенная боль, потекло что-то теплое. Элис дотронулась до щеки рукой, и когда посмотрела потом на пальцы, они оказались в крови. Ее затошнило.

– Послушайте, – сказала она.

Они оба смотрели на нее.

На лезвии ножа была кровь.

– Да послушайте, поймите вы в самом деле, – твердила она. – Дженни… она проститутка. Последний раз, когда я о ней слышала, она жила в Лос-Анджелесе. Если она вернулась сюда, во Флориду, я об этом ничего не знаю. Вы мне сказали первые. Со своей родной сестрой я разговаривала вчера по телефону, она тоже не знает, что Дженни здесь или собирается сюда. Я вам чистую правду говорю, Богом клянусь! Уберите нож, а?

Доминго не убрал нож и продолжал смотреть на Элис. Лицо у него было грустное, словно ему было жаль ее.

– Уберите, ну пожалуйста, – просила она. – Ладно? Ну пожалуйста! Я боюсь ножа.

– Хочешь, чтобы тебя еще раз полоснули? – спросил Эрнесто.

– Нет, – быстро ответила Элис. – Не надо, прошу вас. – Она вытянула вперед обе руки с растопыренными пальцами. – Не надо меня ножом.

– Мы тоже этого не хотим, – продолжал Эрнесто. – Тогда скажи, где она.

– Но я же не знаю. – Элис старалась говорить как можно убедительней. – Если она во Флориде, то для меня это новость. Я бы вам сразу сказала, честное слово, зачем мне скрывать? Я ее никогда не любила, я бы сразу сказала. Просто я не знаю, это чистая правда. Мне надо встретиться с одним человеком, я уже опаздываю, понимаете? Если вам больше ничего не надо от меня…

– Сестра в Орландо, – перебил ее Эрнесто. – Где? Адрес.

– Она ничего не знает, – сказала Элис. – Вам незачем ее беспокоить.

– Пырни ее, – приказал он Доминго.

– Не надо! – выкрикнула Элис. – Она живет возле Диснейленда, я дам адрес, он у меня в записной книжке, только уберите нож.

– Гони адрес, – сказал Эрнесто.

Дэвид Ларкин терпеть не мог гомиков. Они его раздражали. Ему казалось, что любой из них хочет дотронуться до него. Или встать рядом поближе. Дэвид верил грязным историям, которые рассказывали про гомосексуалистов. Стоит вам на минутку упустить из виду вашего восьмилетнего сынишку, ему спустят штаны и изнасилуют. Он верил в то, что существует некий всемирный тайный заговор, тайное сообщество гомосексуалистов. В этом смысле педерасты похлеще коммунистов.

Самое неприятное во всех страхах Дэвида Ларкина было то, что он не всегда мог уверенно определить, кто гомик, а кто нет. Насчет одного парня он, например, был абсолютно убежден, пока не встретил его в ресторане с великолепной блондинкой, у которой титьки готовы были выскочить из платья наружу. Платье! Здешние Девушки одеваются почти ни во что, спятить можно, глядя на них. Флорида виновата, не иначе. Солнце нагревает барышням мозги, и барышни готовы сбросить с себя все до нитки. Ларкин познакомился как-то с одним парнем, думал, что тот порядочный из порядочных, хотел свести его с девушкой, которая соблазнила бы даже моллюска, а парень возьми да брякни: «Спасибо, но я ношу справа». То есть он опускает свой член в правую брючину, и стало быть, гомик. Это совсем не означает, будто бы все педерасты «носят справа», просто они так выражаются. Условный знак. Впрочем, кто их знает и кто разберет. Может, именно по такому признаку педерасты всего мира распознают друг друга даже без слов. Короче, сложные это дела, провались они ко всем чертям!

Что касается Винсента Холлистера, то он уж точно гомик. Он стрижет Ларкина только в третий раз – в «Единороге» Винсент работает недавно, с начала апреля, – но Ларкин в данном случае уверен полностью. Однако с таким педиком можно общаться. Он без ужимок, понимаете ли. Не гримасничает. Руки как у нормального мужчины, и не сюсюкает, когда говорит. Одет тоже по-нормальному. Никаких там джинсов, обтягивающих ягодицы. И к тому же интересная личность. Рассказывает любопытные вещи. Например, в каком отеле следует останавливаться в Позитано, в Италии. Или где можно купить хороший янтарь в Лондоне. Если бы Винсент был женщиной, то мужчины определенно считали бы, что у него хорошенькие губки. Ларкину было любопытно, одевается он в соответствующей ситуации как женщина или нет. Ему также было любопытно, чем занимаются гомики, когда собираются в своем кругу, кроме того, что делают друг другу минет или трахаются через задний проход. Он почти готов был впрямую спросить об этом Винсента, – ему казалось, что они уже достаточно хорошо знакомы и понимают друг друга. Впрочем, Винсент может истолковать такой вопрос превратно. С гомиками ничего нельзя знать заранее.

– Где это вы запропастились? – спросил Винсент.

– Я был очень занят, – ответил Дэвид.

– Вечно заняты, заняты, заняты. – Винсент улыбнулся.

Он начал расчесывать Ларкину волосы, тщательно изучая каждую прядь, которую отделял гребнем. Так, бывало, мать Дэвида изучала свою превосходную зубную щетку, когда он жил с ней ребенком в Нью-Йорке. Теперь ему пятьдесят три. Он помнил, как начал ходить в школу по утрам и как, возвращаясь днем, приносил полную голову вшей. Мать брала частый гребень, вычесывала насекомых и тщательно выискивала гнид, которых щелкала на гребешке ногтем большого пальца. Винсенту на вид не больше двадцати шести или двадцати семи, он скорее всего понятия не имеет о гнидах. Бог знает почему он разглядывает волосы так пристально.

Возможно, это некий ритуал.

Дать клиенту понять, что к нему проявляется особое внимание. Или что-то в этом роде. Гомики были великими актерами. Нет, в самом деле, не случайно же некоторые великие артисты были педерастами. Ларкин испытывал настоящий шок, когда ему кто-нибудь сообщал, что такой-то или такой-то известный актер был гомосексуалистом. В прошлом месяце, да, это было уже месяц назад, он сказал девчонке, с которой занимался любовью, – первоклассная деваха из Атланты, девятнадцать лет, миниатюрная, а зад как у кобылы пивовара, и такой аппетит к траханью, диву даешься, – так вот он ей сказал в постели, что Берт Рейнолдс педераст. Она чуть не заплакала. Не может быть! Врет он все, Берт Рейнолдс занимался этим великим делом с Диной Шор, разве нет? А потом у него была Салли Филд. Глаза у девчонки сделались большие и круглые – и вправду еще заплачет… Он поспешил ее успокоить: я пошутил. Это Клинт Иствуд гомик… Даже сейчас смешно вспомнить.