Текст книги "Золушка"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Глава 15

Луис Амарос держал деньги в банке, владелец которого был не прочь вести дела с воротилами наркобизнеса.

Ему пришлись по душе их необычайная любезность, несколько старомодные манеры и мягкий испанский акцент. Как, например, у Луиса Амароса. Все в городе считали Амароса отпрыском старинной кубинской фамилии, сбежавшим от преследований Кастро и вложившим свои средства в соевые плантации в Луизиане. Однако Роберт Уэйр подозревал, что он обыкновенный проходимец из Колумбии, тесно связанный с подпольным бизнесом.

Впрочем, Уэйру не было до этого никакого дела.

Торговцы наркотиками вкладывали в банк очень большие деньги. Миллионы долларов. На счета эти деньги поступали суммами меньше пяти тысяч, следовательно, о них можно было не докладывать в контролирующие органы. Дельцы от наркобизнеса никогда не обращались в банк за ссудами. Деньги держали на счетах подолгу, хотя время от времени и снимали крупные суммы, о чем всегда предупреждали заранее, с большим запасом времени.

За редкими исключениями.

Как, например, сегодня.

В дождливую пятницу двадцатого июня Луис Амарос в девять часов утра явился к Уэйру и, усевшись в кресло возле его письменного стола, с милой улыбкой попросил банкира о переводе шестисот тысяч долларов с его счета в один из банков Калузы.

Уэйр был весьма удивлен.

Начать с того, что он терпеть не мог дождливых дней. В дождливую погоду не ездил из Питтсбурга, штат Пенсильвания, во Флориду. К тому же нынче утром у него вышла целая баталия с женой. Не слишком разумно обращаться к банкиру с необычной и неожиданной просьбой, если банкир поссорился с супругой перед самым приходом на службу. Даже если вы делец от наркобизнеса с колоссальным счетом в этом банке. И потому в голосе банкира, когда он, преодолев удивление, заговорил с клиентом, прозвучало некоторое неудовольствие.

– Я полагаю, мы это сможем уладить, мистер Амарос, – сказал Уэйр, – хотя времени очень и очень мало.

С упреком, но и с улыбкой. Меньше всего на свете он бы хотел, чтобы Амарос перевел свой счет в банк на противоположной стороне улицы.

– О да, я понимаю. – Лицо у Амароса сделалось прямо-таки скорбное. – Прошу прощения. – Он всплеснул маленькими пухлыми ручками. – Непредвиденные семейные обстоятельства.

– Это может случиться с любым из нас. – Уэйр изобразил полное понимание. – Вы имеете в виду какой-либо определенный банк? Или вполне подойдет наше отделение в Калузе?

– Где оно находится?

Амарос сохранял на лице скорбное выражение – по поводу непредвиденных семейных обстоятельств. И говорил извиняющимся тоном. Словно был чрезвычайно виноват, что, увы, не знает, где находится отделение банка Уэйра в Калузе.

– В даунтауне, – ответил Уэйр. – Один квартал к северу от Мэйн-стрит. Центральное местоположение.

– Это поблизости от мотеля «Солнечный щит»? – спросил Амарос.

– Н-ну, я… не знаю. Но я могу попросить свою секретаршу выяснить это. «Солнечный щит», так вы сказали? Я уверен, что…

– Нет-нет, не беспокойтесь, – остановил его Амарос. – Ваше отделение на Мэйн-стрит вполне подходит.

– Если вы предпочитаете другой банк, то никаких проблем.

– Нет, все отлично. Центральное местоположение?

– О да. Не на самой Мэйн-стрит, но всего один квартал к северу.

– Прекрасно. Хотелось бы узнать точный адрес.

– Разумеется.

– Значит, я могу сказать моему двоюродному брату, что он может получить наличные…

– Да, какое время вас устроит?

– Сегодня до конца рабочего дня.

– Никаких проблем, – заверил Уэйр. – Итак, вы хотите, чтобы шестьсот тысяч долларов были переведены немедленно и выплачены сегодня же. Обычный телеграфный перевод.

– Совершенно верно. Я желаю, чтобы вы перевели телеграфом шестьсот тысяч долларов для выплаты их наличными сегодня до конца рабочего дня в отделении вашего банка в Калузе, – подтвердил Амарос.

– Вы можете сообщить мне имя вашего двоюродного брата? Ни я, ни вы, конечно, не хотели бы, чтобы такие крупные деньги попали не в те руки, не правда ли?

– Совершенно с вами согласен. Его зовут Эрнесто Морено.

Уэйр принялся записывать, протяжно выговаривая каждый звук: М-о-р-е-н-о. И поставил точку.

– Я сообщу также, что выплата должна быть сделана после тщательной идентификации. Вам ясно, что я имею в виду?

– Конечно.

– Значит, вы дадите мне специальные инструкции? Все-таки очень крупная сумма, поймите меня.

– Специальные инструкции? Какого рода? – спросил Амарос.

– Ну, например, мы можем сообщить в банк, чтобы там задали вашему кузену вопрос, на который только он может дать ответ. Имя его матери или что-то в этом роде.

– Я не знаю имени его матери.

– День его рождения…

– Мне он неизвестен.

– Ну что-то еще…

Амарос задумался, потом сказал:

– Пусть его спросят, как мы называем девушку-блондинку по-испански.

– Простите?

– Запишите, – предложил Амарос. – Как мы называем девушку-блондинку по-испански.

Уэйр записал, снова повторяя вслух написанное.

– А что он должен ответить?

– Cenicienta, – сказал Амарос.

– Произнесите, пожалуйста, по буквам, – попросил Уэйр.

Телеграфный перевод был сделан за семь минут. Чуть меньше времени ушло у Амароса на то, чтобы сообщить Эрнесто в мотель, что деньги уже в пути. В Калузе тоже шел дождь, когда в банке на первой улице получили перевод и инструкции. Вообще во всей Флориде этот день был дождливый. Время тропических циклонов начиналось в июле и кончалось в октябре, но в этом году, как говорили, оно наступит раньше. Впрочем, так говорили каждый год.

В своей квартире на втором этаже в «Башнях Кэмелота» Винсент ходил туда-сюда от дивана к окну, по которому струился дождь, от окна к дивану и так далее. Удивительно, что он не протоптал ковер до дыр, думала Дженни, глядя на Винсента.

Винсента весьма обеспокоил вчерашний визит адвоката Мэтью Хоупа. Он требовал, чтобы Дженни повторила, что она сказала Хоупу. Слово в слово передала весь разговор. В последний раз она видела Винсента таким встревоженным, когда он рассказывал ей о человеке, который ходил по квартирам с ее фотографией в руках. Она поняла, что того человека послал Ларкин, но не сказала об этом Винсенту, потому что Винсент даже не знал о существовании Ларкина. Разумеется, не сказала и об украденном у Ларкина золотом «роллексе», который лежал в ее личном сейфе в отеле «Шератон», где она зарегистрировалась под именем Джулии Кармайкл. Она со спокойной душой утаивала от Винсента многие вещи и считала, что и он поступает так же по отношению к ней. В конце концов, они ничем, кроме дела, не связаны, и она не собирается после завтрашнего дня с ним встречаться.

– Мы должны убраться из этого города как можно скорее, – твердил Винсент. – Закончим завтра дело и немедленно слиняем. Здесь становится слишком горячо.

Она терпеть не могла, когда он начинал разговаривать, словно бывалый гангстер. В его женственных устах такие слова звучали попросту смешно. Правда, она где-то читала, что убийцы-гомосексуалисты – самые жестокие среди убийц. И это ей тоже казалось нелепым. Стоило вообразить, как Винсент пытается кого-то застрелить, и ей начинало казаться, что он ранит себя же в ногу или что-то в этом роде.

– Когда ты должна с ними встретиться? – спросил Винсент.

– В двенадцать.

– Где?

– Они живут в мотеле «Солнечный щит».

– Где это, черт побери?

– На Норт-Трейл, рядом с аэропортом, так они говорили.

– Да все мотели находятся по дороге к аэропорту.

– Ну и что такого? В это время года там почти никого нет.

– Я просто так говорю, – ответил он и возобновил свое безостановочное хождение от дивана к окну и обратно. Он носил очень тесные джинсы, и вся его механика выделялась спереди как нельзя лучше. А талия какая тонкая, подумала она.

– Меня они не ждут? – спросил он.

– Я о тебе ничего не говорила. Они ждут четыре кило кокаина и больше ничего.

– Ты сказала им, что возьмешь только наличные?

– Они и сами знают. Если они заняты этим бизнесом, то не пользуются ничем, кроме наличности. Я велела им принести двести сорок тысяч пятьсот долларов. С вычетом семи с половиной процентов для Клемента.

– Какими?

– Что какими?

– Какими банкнотами?

– Я не уточняла.

– Надо было им сказать, чтобы стодолларовыми.

– Надо было тебе находиться здесь, а не обсасывать петушок у любовника, – отпарировала Дженни.

Винсент пожал плечами.

– Они могут принести тысячедолларовые бумажки.

– Ну и что? В Париже не разменивают тысячедолларовые?

– В Париже?

– Я собираюсь туда, если у нас все сойдет гладко.

До сих пор она никому не открывала свою тайную мечту. Мэрили она сказала, что собирается покинуть страну, но не упомянула Париж и маленький домик в пригороде. Она боялась, что над ней станут смеяться, если она расскажет кому-нибудь об этом. Но сейчас она так близка к осуществлению своей мечты, так близка! Винсент долго смотрел на нее молча, словно пытался представить себе ее в Париже. Она даже начала думать, что напрасно проговорилась. Не потому, что Винсент станет над ней смеяться, он бы не стал. Но вдруг Господь Бог услышит и захочет лишить ее радости. Похитит ее мечту. Именно потому, что она сказала о ней вслух.

– Амаросу не так уж трудно отыскать тебя в Париже.

– Спасибо, это очень утешительно! Сукин сын наградил меня герпесом, я ему отрежу его вонючий кол!

– Ну это уж чрезмерно, – сказал Винсент, – и к тому же крайне вульгарно.

– Пожалуйста, не изображай из себя гомика передо мной! – Дженни скривила рот. – Ненавижу, когда ты говоришь как педераст.

– Но я и есть педераст, милая.

– Прекрасно! Поди исповедуйся своей мамочке. Только при мне перестань кривляться.

– Я лично отправлюсь в Гонконг, – сказал Винсент. – Пусть Амарос отыщет меня там, если ему захочется. Найму пару китайцев-головорезов, они его пришьют в лучшем виде.

– Ты все еще думаешь, что за нами охотится Амарос?

– Ну подумай, радость моя, кто еще может напустить на нас частных сыщиков? А теперь еще этот адвокат! Все законно и открыто, пока он выслеживает нас. А когда выследит, мы можем ожидать визита наемных убийц. Амарос желает получить назад свое лакомство для носа. Ему сильно не нравится, что мы у него это лакомство увели…

– Я. Это я одна его увела. Не стоит говорить «мы».

– Частный сыщик приходил на эту квартиру. И поэтому я говорю «мы». Адвокат приходил тоже сюда. Значит, речь идет опять-таки о нас. И если явятся наемные убийцы, они явятся к нам обоим. Вот почему я собираюсь в Гонконг.

– Откуда ты взял, что это был частный сыщик?

– Кого ты имеешь в виду, милочка?

– Парня, который шатался по дому с моей карточкой.

– Он сказал, что он частный сыщик.

– Но ты мне этого не говорил.

– Когда?

– Тогда. Когда я сюда пришла. В тот день, когда он тебе показывал мою фотографию.

– Я уверен, что сказал тебе.

– Ничего подобного! Ты тогда сказал, что приходил какой-то тип с моей фотографией и что его, конечно, послал Амарос.

– Именно так?

– Именно.

– Ладно, кто может помнить, столько времени прошло! Во всяком случае, пускай попробует отыскать меня в Гонконге.

– Я гораздо больше беспокоюсь из-за этих двух спиков, с которыми мне завтра встречаться, чем из-за Амароса, – призналась Дженни. – Но я не особенно боюсь идти к ним в их вшивый мотель, думаю, это безопаснее всего. Если бы мы позвали их сюда или в «Шератон», они могли бы явиться потом еще разок и постараться украсть деньги, понимаешь? А так мы отдаем товар, получаем денежки и смываемся.

– Точно, – согласился Винсент.

– Кто знает, что это за типы. Может, настоящие бандиты, как говорится, рыцари ножа, приплыли в город, разузнали, у кого есть кокаин на продажу, а потом дадут тебе по башке и заберут товар даром.

– Да, тут не узнаешь, с кем имеешь дело.

– Вот я и говорю, – продолжала Дженни. – В Лос-Анджелесе у меня были клиенты, которые приглашали к себе в номер, в самые роскошные отели. Куда там Беверли-Хиллз, Беверли-Уилшир, даже Белл-Эр или Эрмитажу! Идешь с ними в номер, а некоторые из них здоровенные, прямо гориллы, и еще дверь запирают, ублюдки. Я носила с собой в сумке опасную бритву, но такая горилла вышибет из тебя дух – глазом моргнуть не успеешь. Изнасилует, отберет деньги и вышвырнет в холл.

– О-о-о, это звучит потрясно! – заявил Винсент.

– Прекрати свои ужимки, сколько можно просить! Я шутить не собираюсь, говорю вполне серьезно. Многие девушки работают со сводниками, чтобы защитить себя от этих громил, понятно? Предположим, я пойду завтра туда, а у этих типов ни цента в кармане, не говоря уже о шестидесяти пяти тысячах за кило. У них в голове совсем-совсем другой план – попросту Лупи-и-Хватай. Лупи меня по башке и хватай кокаин. Вот чего я по-настоящему боюсь.

– Ты права.

– Тогда слушай, что я придумала.

– Понимаешь, какая штука, – говорил Джимми Ноги своему брату. – Я думаю, часы еще у нее, она не отдавала их в заклад и не пыталась сбыть, по крайней мере, так считает Гарри Стэг, а он знает всех скупщиков краденого в городе, и ломбардов здесь только два.

– Да, – коротко откликнулся Ларкин.

Он был занят приготовлением соуса для спагетти к сегодняшнему ужину. Домой пришлось вернуться рано. В дождливую погоду почему-то – Ларкин не мог понять почему – никто из покупателей к нему в док не заглядывал. Так какого черта торчать там попусту, хозяин фирмы вполне может устроить себе отдых на полдня. Сейчас Ларкин резал лук, глаза у него слезились. Джимми сидел на стуле возле кухонного стола и потягивал джин с тоником. Раздвижные стеклянные двери, которые вели на веранду, были мокрые от дождя. Над верандой виднелось небо – серое и какое-то зловещее.

– Мама, да покоится она в мире, делала самый лучший на свете соус к спагетти, – сказал Джимми.

– Да, – согласился Ларкин. – Значит, ты думаешь, часы у нее?

– Вопроса нет.

– Тогда ты, может, прошвырнешься в тот дом?

– Какой?

– На Гасиенда-роуд.

– А что там?

– Этот паршивый стряпчий, знаешь?

– Ну?

– Мэтью Хоуп?

– Ну?

– Он снова приходил и сказал, что парень, которого шлепнули…

– Частная ищейка?

– Да, Самалсон. Он, Хоуп то есть, сказал, что Самалсон выследил ее до этого дома. Вернее, там несколько домов, называются «Башни Кэмелота», на Гасиенда-роуд, номер дома я забыл.

– Ну и что? Она там? Это ты хочешь сказать?

– Я не знаю, там она или нет. Это адрес, который она оставила в кабинете у врача. Самалсон собирался наведаться туда в понедельник, но его убили.

– Да.

Джимми отхлебнул джина.

Ларкин продолжал резать лук и проливать слезы.

– Все дело в чесноке, – заметил Джимми. – Мама всегда добавляла в соус чеснок.

– Я обязательно положу чеснок, – сказал Ларкин.

– Чеснок прогоняет ангела смерти. – Джимми расхохотался.

Ларкин тоже засмеялся, не переставая в то же время плакать.

– Стало быть, – заговорил, отсмеявшись, Джимми, – он получил свое как раз тогда, когда надеялся выяснить дело до конца.

– Да, в ночь на воскресенье.

– До того, как выяснил?

– Да.

– И ты хочешь, чтобы я отправился туда с фотокарточкой?

– А она у тебя разве есть?

– Да, Стэг вернул ее мне. Его настоящая фамилия Стаджоне, ты знаешь?

– До сих пор не знал.

– Потому что ни один порядочный итальянец не станет менять фамилию.

– Что ты имеешь в виду, черт побери?

– Люди считают, что фамилии меняют те, кто вынужден скрываться. Или сбежавшие из дому сыновья. И евреи, которые стали звездами в кино. Пол Ньюмен еврей, если хочешь знать. Думаешь, это его настоящее имя, Ньюмен?

– Не знаю, – ответил Ларкин. – Вообще-то еврей может иметь такую фамилию.

Он был еще сердит на брата за то, что тот снова поднял дурацкий вопрос о перемене фамилии.

– И Кирк Дуглас, – продолжал Джимми. – Его по-настоящему зовут Израэль Как-то-там. Боб Дилан тоже. А Джона Гарфилда помнишь? Он тоже был еврей. Скажу тебе, что для еврея из него вышел неплохой гангстер. Богарт тоже.

– Тоже еврей?

– Нет, кто тебе сказал, что он еврей?

– Мне так показалось, что ты…

– Нет, Богарт просто был отличный гангстер. Евреем был Гарфилд. Жюль Гарфинкель по-настоящему. Или Гарфейн. Как тебе понравится такое паршивое имя?

– Ларгура тоже не подарок.

– Папа перевернулся в гробу от твоих слов. Ладно, не будем горячиться, о'кей?

– О'кей, – согласился Ларкин.

Они помолчали, слушая, как дождь барабанит по твердым листьям пальм.

– Так ты хочешь или не хочешь, чтобы я туда наведался? – спросил Джимми.

– Ну, я думаю, нет ничего сложного. Покрутись там, поспрашивай.

– Нет-нет, это может быть полезно.

– Когда же ты этим займешься?

– Может, завтра после обеда, если перестанет лить как из ведра. Нет, погоди, лучше в воскресенье, завтра у меня кое-какие дела. Для меня важные.

Ларкин теперь бросал в кипяток помидоры.

– Ты зачем это делаешь? – спросил Джимми.

– Кожу с них хочу снять.

– И как это делается?

– Как видишь.

Джимми посмотрел.

– Что-то незаметно, чтобы кожа слезала, – заметил он.

– Надо подержать их в кипятке одну минуту, – объяснил Ларкин.

– А потом?

Ларкин посмотрел на свои часы и поморщился.

– Какая дешевка этот «тимекс»! Поймать бы эту гадину…

– Ну как она, слезает, шкура-то? – поинтересовался Джимми.

Ларкин вылил из кастрюли кипяток и подставил ее под холодную воду. Джимми внимательно следил, как он очищает помидоры.

– Да будь я сукин сын! – выразил он свой восторг.

– Мама пользовалась газовой горелкой, – сказал Ларкин. – Накалывала помидор на вилку и держала над огнем, пока шкура не облупится. У меня здесь электрическая плита, поэтому я пользуюсь кипятком.

– Будь я сукин сын! – повторил Джимми.

Покачивая головой, удивляясь и восторгаясь, он продолжал следить за таинственными манипуляциями брата.

– У тебя еще есть такой джин? – спросил он.

– Да, вон там в шкафчике, – кивнул Ларкин.

Джимми пошарил в шкафчике, достал непочатую бутылку джина.

– Не возражаешь, я ее открою?

– А для чего же она?

Джимми налил себе много джина. Добавил тоник. Разрезал пополам лимон и выжал сок в стакан.

– Ты где покупаешь лимоны? – спросил он у брата.

– Одна леди по соседству выращивает, – ответил тот.

– Привет! – сказал Джимми и выпил. – Ах-х-х, – выдохнул он и глотнул еще. – От лимонного сока джин с тоником делается в сто раз вкуснее. Прекрасный сок! – Он выпил еще. – Нынче у нас двадцатое, ты помнишь?

– Да? Ну и что, если двадцатое?

– Лодка.

– Ах да, я забыл.

– Одну из «сигарет», помнишь?

– Возьми какую хочешь. На тебе ключ.

– Спасибо, – поблагодарил Джимми и посмотрел на море. – Я думаю, дождь перестанет. Мы обработали парочку спиков из Майами, получим с них шестьсот тысяч.

– Я не хочу об этом слышать, – прервал его Ларкин.

Дождь и не думал переставать.

«Башни Кэмелота» стояли на Уиспер-Кей высокие, серые, уродливые, больше похожие на федеральную тюрьму, чем на помещение, в котором кому-то захочется поселиться, – несмотря на все льготы, какие сулило объявление о «распродаже века».

Мэтью припарковал машину на площадке с надписью «Посетитель», проглядел список квартир, в которых уже побывал, и вошел в здание. Внимательно прочитал фамилии жильцов на доске слева от почтовых ящиков, внес в свои записи фамилии тех, в чьи квартиры заходил, потом все остальные. Он направлялся к лифту, когда его двери раздвинулись и из них вышла рыжеволосая девица, с которой он говорил накануне.

На этот раз на ней не было солнечных очков.

Так сказать, без маски.

Глаза голубые, как цветки цикория.

Вчера – в джинсах и «топике» без бретелек – она показалась ему почти подростком.

Сегодня – в три часа дня, в коротком блестящем ярко-красном дождевике, надетом на белое платье с юбкой в складку, в ярко-красных блестящих сапожках, с голубым шарфиком на рыжих волосах – она выглядела года на двадцать три – двадцать четыре.

– Хэлло! – поздоровался он.

Голубые глаза сверкнули.

– Мэтью Хоуп, – напомнил он.

– Кто?

Но она его узнала, он сразу понял, что она узнала его.

– Вчера, – сказан он.

– О да. – Это прозвучало резко и неприветливо.

Она повернулась и вышла под дождь.

Глава 16

Сотворение чуда. Субботнее утро. Дождь барабанит в оконные стекла. Сверкают молнии, и гремит гром. И Сьюзен рядом с ним в постели.

– Ты рад, что Джоанна решила ночевать у друзей?

– Да, – ответил Мэтью. – Во сколько ты должна?..

– В одиннадцать.

– Тогда у нас…

– Еще уйма времени.

Дождь бушует за окнами.

Мокрый шелест автомобильных шин по асфальту.

– Много женщин побывало в этой постели после нашего развода?

– Не слишком, – честно ответил Мэтью.

– Как это вышло, что ты не купил себе мотоцикл?

– Я их боюсь до смерти. К тому же это мне не по карману.

– Ах, несчастный бедняк! – сказала Сьюзен. – И это все алименты. Вот почему ты строишь мне куры! Чтобы не платить…

– Строю тебе куры?

– Да, а что? Как это иначе назвать? Назначаешь мне свидания? Терпеть не могу это выражение – назначать свидание. Фу! – Она сделала круглые глаза. – Строить куры куда лучше. Во всяком случае, этим ты и занимаешься. Я даже посмотрела в словаре.

– Да что ты говоришь? Когда?

– Когда ты это начал.

Он чуть не расхохотался… Какое же это счастье, лежать вот так рядом с ней и слушать, как она болтает милый вздор.

– Нисколько я тебе не строю куры, – сказал он и на этот раз не удержался от смеха.

– Строишь, строишь. – Сьюзен тоже рассмеялась. – Согласись, что я права. Это так – и бесконечно более серьезно…

– О да, бесконечно!

– …чем в нашей юности. Тогда были свидания, а теперь… Да перестань же ты хохотать, глупый!

– Как определяется это слово в словаре?

– Как определяется… Ну, оно значит «ухаживать» или даже «свататься».

– Бог ты мой! Свататься! – Мэтью снова разразился смехом.

– Это не мое определение, я его нашла в «Американском наследии».

– Строить куры?

– Точно. Там еще сказано: стараться завоевать расположение или любовь.

– И я этим занимаюсь?

– А разве нет?

– Да, – сказал он.

– Конечно. – Сьюзен вздернула подбородок. – А хочешь знать происхождение этого выражения?

– Жажду.

– От старофранцузского cort. В латинском было слово cohors, от него образовалось cohort, перешло во французский и превратилось в cort.

– Так и запишем.

– Слово «куртизан» имеет, кстати, тот же корень.

– А что ты думаешь о моем корне?

– Что ты самый непристойный мужик на свете, вот что я думаю.

– Знаешь, что я хочу сказать?

– Не надо это говорить.

– Разве ты угадала?

– Нет. То есть да. Но не хочу, чтобы ты говорил об этом. Пока.

– Ладно, – согласился он.

Они примолкли и долго слушали дробный стук дождя по листьям пальм.

– Почему же ты не позволяешь мне сказать? – спросил он.

– Потому что, быть может, это вовсе не я, не мы, может быть, это… Я не знаю, Мэтью, право, не знаю. Возможно, это моя новая прическа, она изменила мою внешность, я стала другая, и ты…

Она оборвала фразу, но потом все-таки продолжила:

– Может быть, ты увлекся женщиной, которая выглядит иначе, но внутри осталась той же, что и была, и ты разочаруешься, когда обнаружишь это.

– Я люблю тебя, Сьюзен, – сказал он.

– Ведь ты именно это хотел сказать? – Сьюзен вдруг расплакалась.

Он обнял ее.

– Я тоже люблю тебя, – произнесла она.

И снова всхлипнула.

– Я всегда любила тебя.

Слезы текли у нее по лицу.

– Возьми меня.

Она ушла минут десять назад, но он продолжал думать о ней и о том, что она сказала.

Пока брился, размышлял, права ли она. В конце концов, могла сыграть свою роль и новая прическа – внешняя перемена, заслонившая все ту же прежнюю Сьюзен, женщину, которая – со времени их развода – была совершенно чужой девушке из Чикаго, его будущей жене. Чужой она стала и для Мэтью – какой-то незнакомой и малосимпатичной.

Но сегодня она была здесь и здесь осталась – не физически, ибо в это время она уже ехала за Джоанной, – но в его воображении такая, какой стала за прошедшие два года. Меньше часу назад он сказал ей, что любит ее. Мэтью не считал себя человеком, для которого эти слова – расхожий товар на базаре житейской суеты. Он выразил словами то, что на самом деле чувствовал, но он удивлялся своему чувству к женщине, которую знал и любил, потом знал и не любил, еще позже знал и покинул, а теперь узнал снова (узнал ли?) и снова полюбил (полюбил ли?).

Может быть, он и вправду влюбился в новую прическу, черт побери!

Меняя женщине прическу, вы изменяете самое женщину.

Сделайте ей короткую стрижку, наденьте на нее желтое платье, и она даже из церкви выйдет с видом куртизанки.

И, однако, в сущности своей она осталась все та же. Должна остаться. Час назад ты смотрел в темные, полные слез глаза и видел Сьюзен, и никого больше. Люди, с которыми она встречается ежедневно, – скажем, ее коллеги по работе, – скорее всего даже не обратили внимания, что она коротко остригла волосы и изменила весь свой стиль. Но не кто иной, как он сам, испытал то, что произошло на вечеринке у Лангерманов. Попросту не узнал ее, пока в глазах у нее не вспыхнули знакомые искры, – и тогда перед ним возникла Сьюзен.

Глаза всегда остаются те же.

Остриги волосы, намажь ногти пурпурным лаком, – это изменит тебя лишь для тех, кто знает тебя поверхностно, встречает изредка. Глаза – ключ к тебе такой, какая ты была, есть и будешь всегда. Глаза. Карие, зеленые, голубые…

Глаза.

Голубые.

Хорошо бы иметь при себе фотографию, но она исчезла после ограбления офиса Отто.

Ему хотелось бы держать в руке этот снимок, когда она откроет дверь. Взглянуть на ее лицо, увидеть голубые глаза и, не обращая внимания на рыжие волосы, сравнить глаза с глазами на снимке, нос с носом, щеки со щеками, лицо с лицом.

Но фотографии у него нет, и он может полагаться лишь на свою зрительную память.

На его часах было одиннадцать тридцать, дождь поливал и поливал Уиспер-Кей, потоки воды с небес низвергались на бухту, тонкие струи насквозь прохлестывали открытую галерею, которая шла вокруг «Башен Кэмелота». Он постучал в дверь квартиры 2С, раз, потом другой.

– Кто там? – голос из-за двери.

Мужчина. Должно быть, тот самый, к которому она приходила в четверг, когда Мэтью впервые побывал здесь.

– Мэтью Хоуп, – ответил он. – Вы меня не знаете.

За дверью тишина.

Он постучал снова и окликнул: «Хэлло?»

– Одну минуту.

Подождал.

Мужчина, отворивший наконец-то дверь, был в модных джинсах и красной рубашке с длинными рукавами, закатанными до локтя. Лет ему было под тридцать, овальное лицо, светло-карие глаза, высокие скулы, изящный полногубый рот. Черные волосы зачесаны вверх почти в стиле панков. Гомик?

– Да? – произнес мужчина.

Одна рука на бедре, выражение лица пренебрежительно-скучающее.

Он ли это?

– Я был здесь в четверг, – сказал Мэтью, – и говорил с молодой женщиной.

– Здесь нет никаких молодых женщин, – резко возразил мужчина.

– Она сказала, что пришла навестить…

– Вы, должно быть, ошиблись квартирой.

– Уверен, что не ошибся. – Мэтью заглянул в перечень фамилий, которые внес в свой список внизу в приемной. – Холлистер. Квартира 2С. Вы мистер Холлистер?

– Да, это я.

– В четверг здесь находилась девушка…

– Извините, но вы ошиблись.

– Молодая девушка с голубыми глазами и рыжими волосами.

– Нет.

– Мистер Холлистер…

– Вы меня раздражаете. – Холлистер захлопнул дверь.

Табличка с его фамилией была прикреплена к двери на уровне глаз.

Мэтью некоторое время изучал табличку, решая, стоит ли постучаться еще раз. Не стоит. Вместо этого он спустился к своей машине, взглянул на галерею второго этажа, влез в машину, посидел за рулем, подумал. Потом кивнул, включил мотор и отъехал на такое расстояние, чтобы одновременно видеть и лестницу на галерею, и вход в подъезд.

Он, разумеется, не мог знать, находится ли рыжая у Холлистера.

Если так, он подождет, пока она выйдет.

Возможно, сейчас она и не в квартире, но Холлистер ждет ее сегодня.

Тогда придется подождать ее приезда.

Одно Мэтью знал точно: Холлистер ему лгал.

Каждый килограмм кокаина был упакован в коричневый бумажный пакет.

Прошлой ночью, когда Джимми Ноги увидел эти бумажные пакеты, он выругался: «Вонючки дешевые, у вас что, денег не хватило на пластиковые пакеты?»

Теперь каждый килограмм кокаина следовало пересыпать в пластиковый пакет, а пакет перетянуть узкой клейкой лентой. Джимми и Чарли этим и занимались – пересыпали в полиэтиленовые мешки двадцать килограммов кокаина из бумажных пакетов, в которые упаковала кокаин серая деревенщина.

Ночью понадобилось ровно пять минут, чтобы выйти за пределы трехмильной зоны; там их ждало судно, зарегистрированное в Панаме, проржавевшая неповоротливая посудина. Ни панамское судно, ни быстроходная «сигарета», заимствованная Джимми в доке Ларкина, не зажигали бортовых огней, хоть и находились за пределами береговой охраняемой зоны. Впрочем, если бы катер береговой охраны и засек «сигарету», то она, имея скорость сто миль в час, запросто ушла бы от погони. На судне их встретили два бородатых парня, похожих на Кастро и его братца, нервные, как драные кошки. «Хотим первое дело видеть деньги». По-английски еле-еле. Глаза жадные, руки дергаются. «Хотим видеть деньги».

Джимми им сказал, что деньги они получат, когда кокаин будет проверен.

Джимми и Чарли были вооружены. На «сигарете», где находились деньги, оставалось еще трое ребят, тоже вооруженных.

Спустились в каюту.

На судне спиков стояла невообразимая вонь. Ото всего воняло. Джимми не мог разобрать, хуже воняет от бородатых дельцов наркобизнеса или от их ржавой посудины. В каюте оказалось еще пятеро бородатых. Плохое соотношение – семь к двум. Джимми очень было не по душе торчать посреди Мексиканского залива в компании семерых отпетых типов, похожих на bandidos[38]38
  Бандиты (исп.).


[Закрыть] из фильма «Сокровище Сьерра-Морены». Впрочем, можно рассчитывать на то, что они в деле новички и постараются произвести хорошее впечатление на опытных дельцов. Так оно и было, они изо всех сил изображали любезность, тем более что миллион баксов пока что находился на «сигарете» под охраной вооруженной тройки. Если кокаин окажется качественным, будет произведен постепенный обмен пакетов на деньги, такой, при котором ни деньги, ни кокаин, ни участники операции не понесут ущерба.

Придется проверять двадцать пакетов.

Пользовались тремя тестами.

Для каких-то пакетов довольствовались одним тестом, для других – двумя, а иногда использовали все три в комбинации. Пусть толстозадые деревенские кретины из джунглей Южной Америки усекут, что имеют дело с профессионалами.

Для первого теста употребляли тиоцианат кобальта – добавляли его к наркотику, и если кокаин делался от такой примеси ярко-синим, значит, он высокого качества.

Второй тест – с обыкновенной водой.

Зачерпываете из коричневого пакета ложку наркотика и насыпаете в несколько унций воды. Если порошок сразу растворяется – все в порядке, вы имеете чистый гидрохлорид кокаина, а если часть порошка не растворяется, значит, в кокаин подмешан сахар.

Третий тест – с хлороксом, это такое вещество, от которого вода желтеет. В стеклянный кувшин наливают воду с хлороксом, бросают туда ложку порошка из пакета, и если в воде вокруг порошка появляется белая муть, тогда все о'кей. А если за порошком потянется красный хвост, тогда, пардон, в кокаин намешана синтетика.