Текст книги "Убийство в запертой комнате"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Глава 13

Вытянутую ногу Анжелики Гомес прикрывала черная юбка. Юбка плотно облегала бедро, закрывала колено и заканчивалась над красивой икрой. Тонкую лодыжку опоясывал черный лакированный ремешок, ниже алела туфля с острым каблуком, похожим на стилет. Этот стилет и пригвоздил к полу руку Хэла Уиллиса.

Анжелика отдернула ногу, присела на корточки и подняла револьвер. Не подымаясь, она окинула огненным взором комнату и крикнула лейтенанту Бернсу, протянувшему руку к бутылке с нитроглицерином:

– Не трогать!

Бернс застыл на месте.

– Прочь от стола! – скомандовала она. – Назад! Все назад!

И все они отодвинулись, отступили, ретировались перед лицом новой угрозы, которая оказалась пострашнее предыдущей. Анжелика Гомес один раз уже пустила в ход бритву, и, судя по всему, ее жертва скончалась. Теперь она очутилась меж двух огней: с одной стороны закон, с другой – уличная банда, одержимая жаждой мести. Спокойствие, близкое к исступлению, читалось на ее лице. Анжелика Гомес поставила на карту свою голову, и горе тому, кто окажется у нее на пути.

Она встала, крепко сжимая в руке револьвер, и сказала:

– Я ухожу отсюда,и не вздумайте меня останавливать.

Вирджиния Додж тоже поднялась с пола. Она повернулась к Анжелике и сказала с улыбкой:

– Умница! Давай сюда револьвер.

Сначала Анжелика просто не поняла, что от нее требуют. Потом удивленно посмотрела на Вирджинию и спросила:

– Ты что, рехнулась? Я ухожу. Сейчас же.

– И уходи на здоровье. Только сначала отдай мне револьвер. Я прикрою тебя, чтобы ты могла спокойно уйти.

– Зачем я буду отдавать тебе револьвер? – удивилась Анжелика.

– Господи, неужели ты переметнулась на их сторону? Они же хотят упрятать тебя в тюрьму! Давай сюда револьвер.

– Еще чего! Я просила тебя по-хорошему: «Отпусти меня». Ты сказала: «Нет». А теперь ты просишь револьвер? Видать, совсем сошла с ума.

– Ладно, объясню тебе по порядку. Если ты заберешь револьвер с собой, они схватят меня, как только ты выйдешь из комнаты. А это значит, что они сразу же поставят на ноги всех полицейских в округе и тебя опять сцапают. А если ты оставишь мне револьвер, я тебя прикрою. Они у меня будут сидеть тихо, как мышки. Никуда не позвонят, ничего не передадут по рации, и ты будешь на свободе.

Анжелика задумалась.

– Давай револьвер, не бойся, – сказала Вирджиния и сделала шаг в сторону пуэрториканки. Та стояла, изогнувшись, словно тигрица, готовая к прыжку. Ноги широко расставлены, в дрожащей руке револьвер. Вирджиния сделала еще шаг.

– Давай его сюда, – повторила она.

– Ты прикроешь меня, да? – спросила Анжелика. – Ты их задержишь?

– Да.

– Подойди. Ближе.

Вирджиния протянула руку, и Анжелика вложила в нее револьвер.

– Я пошла, – сказала она. – Не выпускай их. Я ухожу. На свободу. На свободу…

Она повернулась и сделала шаг к коридору. Но едва пуэрториканка оказалась спиной к Вирджинии, та занесла руку и с размаха, жестоко ударила Анжелику по голове рукояткой револьвера. Девушка без сознания рухнула на пол, а Вирджиния, переступив через нее, быстрым шагом вернулась к своему столу.

– Кто еще думает, что я пришла сюда шутки шутить? – тихо спросила она.

Роджер, слуга в доме Джефферсона Скотта – а он занимал это место третий десяток лет, – подметал в коридоре, когда на втором этаже снова появился Карелла. Наклонившись и выставив вперед лысую макушку, окаймленную редкими седыми волосами, Роджер собирал в совок деревянные обломки и прочий сор, оставшийся после штурма двери. Щетка, зажатая в тонких пальцах, работала аккуратно и методично.

– Наводим порядок? – дружелюбно осведомился Карелла.

– Да, сэр, – сказал Роджер. – Мистер Скотт всегда любил чистоту.

– Вы хорошо знали старика? – спросил Карелла.

– Я проработал у него много лет, сэр. Очень много лет.

– Он вам нравился?

– Прекрасный был человек. Да, он мне нравился.

– У него были нелады с сыновьями?

– Нелады?

– Ну да. Может быть, они спорили или ссорились. Или кто-то из сыновей ему угрожал.

– Время от времени они действительно спорили. Но до ссор дело не доходило. И угроз тоже вроде бы не слышал.

– А что вы можете сказать про невестку? Как отнесся старик к ее появлению в доме?

– Очень хорошо. Она ему очень нравилась. Он часто повторял, что было бы неплохо, если бы и другие сыновья женились так же удачно.

– Понятно, – сказал Карелла и после паузы добавил: – Большое спасибо. Возможно, мне понадобится еще разок взглянуть на комнату. Вдруг что-то еще обнаружится.

– Да, сэр.

Роджер не спешил уйти. Он стоял с совком в одной руке и со щеткой в другой. Он явно чего-то ждал.

– Я вас слушаю, – сказал Карелла.

– Сэр, обычно мы обедаем в семь часов. Сейчас уже половина седьмого. Я просто подумал… Вы предполагаете обедать с нами?

Карелла взглянул на часы. 6.37.

– Нет, – сказал он. – Собственно, в семь я должен быть в участке. Там меня будет ждать жена. Нет, спасибо, я не останусь обедать. – Он помолчал и ни с того ни с сего добавил: – У нас будет ребенок. У жены, если говорить точнее.

– Понятно, сэр, – ответил Роджер с улыбкой.

– Вот такие дела, – сказал Карелла и тоже улыбнулся.

В полутемном коридоре двое мужчин с улыбкой смотрели друг на друга.

– Ну что ж, – сказал Карелла. – За работу?

– Да, сэр.

Карелла вошел в комнату. Он слышал, как по коридору зашаркали башмаки Роджера.

Итак, господа, мы снова тут. К вам обращается Стив Карелла, уединившись в берлоге, где пляшут веселые призраки под музыку трио Скоттов. Что там они играют? Ах да, знаменитый венский «Вальс палача».

Стоп, Стив, сказал он себе. Ты начинаешь сходить с ума. Давай-ка еще раз осмотрим комнату, зададим пару вопросов и потом уже будем считать, что дело закончено.

Так.

Значит, комната.

Окон нет. Уж это по крайней мере несомненно.

Потайных дверей тоже нет.

Джефферсона Скотта обнаружили здесь повешенным, метрах в трех от двери. У ног валялся перевернутый стул.

Веревка переброшена через потолочную балку и привязана к ручке двери.

Дверь открывается наружу, в коридор.

Одной тяжести тела Скотта недостаточно, чтобы дверь нельзя было открыть снаружи.

Стало быть, дверь была заперта. Иначе трое здоровых мужчин без труда проникли бы в комнату.

Дверь была заперта изнутри, вдобавок требовалось с силой прижать ее к косяку, чтобы закрыть на засов. А если так, то, значит, не проходят фокусы с веревкой, продетой снаружи и накинутой на засов, которые так любят описывать в детективных романах.

Выходит, что сыновья Скотта сбили засов ломиком и только тогда смогли проникнуть в комнату и вынуть отца из петли.

Таковы факты, мэм!

Если бы здесь был Шерлок Холмс…

Но его здесь нет. Есть лишь Стив Карелла. И он в совершенной растерянности.

Давай еще раз прикинем.

Карелла снова подошел к двери и осмотрел скобу, висевшую на одном шурупе. Косяк весь в отметинах. Ломиком поработали не за страх, а за совесть. Старый Роджер вымел столько щепок, что фабрике зубочисток их хватило бы на год. Карелла затворил дверь. Ну да, дверь обита железом, и с ней пришлось порядком повозиться, чтобы отодвинуть засов. Карелла распахнул дверь, вышел в коридор и затворил ее за собой. Присел на корточки.

Между дверью и полом была щель чуть больше сантиметра. Карелла просунул в нее палец. Нащупал край металлической окантовки. Опять открыл дверь. В порожке был желобок, в который входила металлическая окантовка, когда дверь закрывалась. Карелла снова затворил дверь. И снова просунул под нее палец. В одном месте окантовка была погнута – во всяком случае, ему так показалось. Нет, под пальцами действительно была вмятина. Он еще раз провел пальцем по металлу: гладко, гладко – и вдруг вмятина. Интересно!

– Что-нибудь потеряли? – услышал он голос у себя за спиной.

Карелла обернулся. Марк Скотт казался высоким, даже если встать с ним рядом. Если же сидеть на корточках, как сейчас сидел Карелла, он и вовсе выглядел великаном. Как и его брат Дэвид, Марк был светловолос и коренаст, только еще шире в плечах. Лицо словно выточено из кости: плоский крепкий лоб, плоский нос. Только скулы ниже, чем следовало бы, и это нарушало правильность черт. Рот полный, губы пухлые. Серые глаза под кустистыми светлыми бровями в полумраке коридора казались совершенно бесцветными.

Карелла выпрямился и отряхнул брюки.

– Нет, – сказал он вежливым тоном. – Я ничего не потерял. Напротив, я хотел бы кое-что найти.

– Что же именно? – поинтересовался Марк, улыбнувшись.

– Точно и сам не знаю. Наверное, способ, позволяющий проникнуть в комнату, запертую изнутри.

– И вы ищете его под дверью? – по-прежнему улыбаясь, спросил Марк. – Но чтобы пролезть в такую щель, надо быть сверхтощим субъектом. Вы не находите?

– Разумеется, – отозвался Карелла.

Он еще раз отворил дверь и вошел в комнату. Марк последовал за ним.

Карелла потрогал пальцем висящую на шурупе скобу, отчего та закачалась.

– Насколько я могу понять, – сказал Карелла, – засов нелегко вогнать в паз. Это верно?

– Да. Чтобы запереть дверь на засов, приходилось прижимать ее к косяку изо всех сил. Сколько раз я говорил отцу, что надо бы ее переделать, но он всегда отвечал, что его лично это вполне устраивает. Дает возможность слегка поразмяться.

Марк снова улыбнулся. У него была ослепительная улыбка.

– Сильно ли приходилось толкать дверь? – спросил Карелла.

– Простите?

– Когда дверь запирали на засов, надо было прикладывать большие усилия?

– Не то слово.

– Как вы считаете, одной тяжести тела вашего отца хватило бы, чтобы дверь прижалась к косяку настолько, что ее можно было запереть на засов?

– Чтобы закрыть дверь – безусловно. Но запереть ее на засов? Нет, вряд ли. Вы, наверное, думаете, что кто-то мог исхитриться запереть засов снаружи? Скажем, с помощью веревки?

– Что-то в этом роде, – признался Карелла.

– Нет, это невозможно. Спросите моих братьев. Спросите Кристину. Или Роджера. Это не засов, а какой-то кошмар. Отцу давным-давно следовало его поменять. Сколько раз мы ему об этом говорили!

– И даже спорили об этом?

– С отцом? Слава Богу, нет. Я никогда с ним не спорил, принципиально. По крайней мере, с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать лет. Именно тогда я принял такое решение. И, поверьте, мне это далось нелегко.

– Мучительное испытание для Марка Скотта?

– Что? А, да-да, конечно, – согласился Марк и улыбнулся. – Когда мне исполнилось четырнадцать, я решил, что споры с отцом не приносят никакой пользы. С той поры мы с ним неплохо ладили.

– Да.

– Кто обнаружил, что дверь заперта, мистер Скотт?

– Алан.

– А кто побежал за ломиком?

– Я.

– Зачем?

– Чтобы взломать дверь. Мы звали, звали отца, но он не отвечал.

– Лом помог?

– Разумеется.

– После того как вы пустили в ход ломик, кто из вас попробовал открыть дверь?

– Я.

– Получилось?

– Нет. Ее держала тяжесть тела. Когда мы слегка приоткрыли ее – опять-таки с помощью ломика, – Алан просунул руку и перерезал веревку.

– Кто-нибудь пытался поддеть дверь ломиком снизу? – спросил Карелла.

– Откуда?

– Вот отсюда. У порога.

– Нет, с какой стати?

– Не знаю. Вы вообще-то чем занимаетесь?

– Простите?

– Вы работаете?

– Я, как бы сказать…

– Да или нет?

– Я проходил практику на одном из заводов. С тем, чтобы впоследствии занять административную должность. Отец полагал, что хороший администратор должен знать процесс снизу доверху.

– Вы с ним согласны?

– Конечно.

– И где вы проходили практику?

– На заводе в Нью-Джерси.

– Как долго?

– Примерно полгода.

– Сколько вам лет, мистер Скотт?

– Двадцать семь.

– А что вы делали до того, как попали в Нью-Джерси?

– Несколько лет провел в Италии.

– Чем вы там занимались?

– В основном развлекался, – сказал Марк. – После смерти матери мне достались по завещанию кое-какие деньги. Я решил потратить их, как только благополучно закончу колледж.

– Когда это было?

– Я получил диплом в двадцать два года.

– И уехали в Италию?

– Нет. Правительство помешало. Пришлось провести два года в армии.

– А после армии отправились в Италию, так?

– Именно так.

– Нам тогда было двадцать четыре?

– Да.

– Сколько денег вы получили по завещанию?

– Мать оставила мне тридцать тысяч.

– Почему вы уехали из Италии?

– Кончились деньги.

– Вы потратили тридцать тысяч долларов за три года?

– Да.

– Но для Италии это очень большие деньги, не так ли?

– Сущая правда.

– Я хочу сказать – вы жили в Италии на широкую ногу?

– Я всегда живу на широкую ногу, мистер Карелла, – сказал Марк и ухмыльнулся.

– М-да. Значит, вы готовитесь занять административную должность. И чем же вам предстоит заняться?

– Сбытом продукции.

– Это высокий пост?

– Нет, самая рядовая должность.

– Какое вам положили жалованье?

– Отец очень боялся испортить своих детей, – сказал Марк. – Он считал, что фирма развалится, если он будет платить детям огромные деньги, а они станут отлынивать от работы.

– Сколько же он положил вам для начала?

– За эту дожность? Пятнадцать тысяч.

– Для Америки маловато, верно? При ваших-то запросах.

– Но это было лишь начальное жалованье, мистер Карелла. Отец предполагал, что в конце концов его фирма перейдет к детям.

– Да, в его завещании так и говорилось. Вы знали о его завещании, мистер Скотт?

– О нем знали все. Отец не делал из этого секрета.

– Понимаю.

– Скажите, мистер Карелла, не думаете ли вы, будто я убил отца?

– А вы не убивали, мистер Скотт?

– Нет.

– Он покончил с собой, так, мистер Скотт?

– Именно так.

Марк Скотт помолчал, затем сказал:

– Или вы все же думаете, что я прополз в эту щель под дверью?

Глава 14

Джоффри Тамблин был издателем.

Он издавал учебники вот уже тридцать два года и теперь, в возрасте пятидесяти семи лет, считал, что в этом ремесле для него не осталось тайн и загадок.

Джоффри Тамблин никогда не называл свою работу «издательским делом» или как-то еще в этом роде, а только «рэкетом», и он ненавидел свой «рэкет» всей душой. Особенно раздражала его необходимость издавать учебники математики – это чувство уходило корнями в школьные годы. Геометрию им преподавал старый хрен по имени доктор Фанензель, и семнадцатилетний Джоффри никак не мог решить, кого он ненавидит больше, доктора Фа-нензеля или геометрию. Сорок лет спустя его ненависть распространилась на всю математику, на всех, кто ее преподает и изучает. Он ненавидел планиметрию, аналитическую геометрию, алгебру, дифференциальное исчисление и все остальное.

Самое ужасное заключалось в том, что его фирма издавала огромное количество учебников математики. Собственно, эти учебники и были основной ее продукцией. Потому-то, наверное, у Джоффри Тамблина уже трижды открывалась язва.

Однажды Тамблин подумал: а не прекратить ли ему выпуск математической литературы раз и навсегда? Не начать ли печатать вместо нее тоненькие сборники стихов или критических очерков? Настоящая литература – вот что будет означать марка «Книги Тамблина». Никаких больше «если x равняется 12, а у – 10, то чему равен угол а?». Никаких логарифмов. И никакой язвы!

Вспоминая о своей язве, Джоффри Тамблин всякий раз испытывал болезненное ощущение где-то под ложечкой.

Поэзия, продолжал он мечтать, тоненькие очаровательные томики. Прелесть! Я перееду за город и оттуда буду управлять всеми своими делами. Никаких поездок в метро! Никакой толчеи! Никаких расписаний! И никаких редакторов, слишком много о себе понимающих на том лишь основании, что они окончили Гарвард. Хватит с меня несостоявшихся гениев, которые вынуждены рисовать треугольники вместо обнаженных женщин, и зануд профессоров, отравляющих всем жизнь своими идиотскими задачками. Только тоненькие прелестные книжечки стихов. Поэзия, поэзия, созданная изящными златокудрыми красавицами. А-а-ах!

Джоффри Тамблин жил на Силвермайн-роуд, на самой окраине 87-го участка. Вечерами, после работы, он проходил пешком квартал от издательства – на Холл-авеню, в центре города – до станции подземки, доезжал на поезде до Шестнадцатой улицы, поднимался наверх и снова шел пешком к дому через кварталы, некогда считавшиеся фешенебельными. Теперь район приходил в упадок, как, собственно, и весь мир. А виновата в этом прежде всего математика. Она сводила жизнь к элементарным формулам, и получалось, что в конечном счете реальна только алгебра. Бесконечность, умноженная на х, равняется взрыву водородной бомбы. Мир уничтожит не вселенский пожар. Его погубят иксы и игреки.

В последнее время район, неподалеку от которого жил Джоффри Тамблин, приобрел какой-то скверный запах. Пустыри, захламленные барахлом, – тамошние жители выбрасывают его прямо из окон. Уличные шайки – наглые молодчики щеголяют в шелковых жилетах и убивают направо и налево, а полицейские в это время сладко спят. Гангстеры, кругом одни гангстеры, ценящие геометрическую правильность кроссвордов, а не человеческое достоинство. Нет, надо послать все это подальше, и чем скорей, тем лучше. Поэзия, поэзия, где твоя красота!

Сегодня пройдусь через парк, решил Джоффри Тамблин.

Эта мысль привела его в хорошее расположение духа. Когда-то давно, еще до того как Джоффри Тамблин с головой погрузился в мир иксов и игреков, он частенько гулял по Гровер-парку, любовался оранжевой луной и убеждался, что посреди городской суеты еще находится место романтике и тайне. Теперь, пережив три язвы, он твердо знал, что в парке гораздо больше хулиганов, чем романтиков, и что ходить лучше не по парку, а по хорошо освещенной улице. Тем не менее он испытывал радость при мысли о предстоящей прогулке.

Джоффри Тамблин шел быстро. Размышляя о поэзии, он машинально отметил очередное вторжение математики в повседневную жизнь: зеленые фонари у входа в полицейский участок составляли число 87. Цифры, цифры, куда ни глянь, всюду цифры.

Впереди него шли трое молодых людей. Юные преступники, начинающие гангстеры? Нет, скорее студенты. Будущие ядерные физики или математики. Что им понадобилось в этой части города? Поют, отметил про себя Тамблин. И я тоже пел когда-то. Ничего, посмотрим, как они запоют, когда столкнутся с реальностью плюсов и минусов. Тогда я их послушаю, тогда я их послушаю…

Джоффри Тамблин вдруг остановился.

Ботинок приклеился к тротуару. С отвращением Тамблин отодрал подошву от асфальта и осмотрел ее, пытаясь понять, в чем дело. Жевательная резинка! Господи, когда же эти свиньи перестанут сорить, когда отучатся бросать жвачку на тротуар, где ходят люди!

Тихо чертыхнувшись, он стал озираться по сторонам в поисках клочка бумаги. Эх, жаль, нет под рукой учебника доктора Фанензеля, сейчас очень пригодился бы!

На мостовой у тротуара он заметил голубой листок и подошел к нему. Подняв листок, он и не подумал прочитать, что на нем написано. Да и что там может быть! Небось выбросили счет из магазина. Опять цифры, цифры, цифры. Цены, цены, цены. А поэзия где?

Скомкав голубой листок, Джоффри Тамблин стал оттирать с подошвы остатки жвачки. Затем скатал его потуже, превратил в шарик – геометрическое тело! – и бросил в водосточный люк. Шарик провалился через решетку.

Туда ему и дорога. И всей геометрии тоже.

У послания Майера Майера не было ничего общего с тоненькой книжечкой трагических стихов.

– Солнце сияет, утро наступает, – пел между тем Сэмми. – Ура, ура, на ярмарку пора!

– Ура, ура, на ярмарку пора, – повторил Баки.

– А дальше как? – спросил Сэмми.

– Ура, ура, на ярмарку пора, – настаивал на своем Баки.

– Давайте споем песню нашего колледжа, – предложил Джим.

– К черту! – отрезал Сэмми. – Лучше «Русалку Минни».

– Я не знаю слов, – сказал Джим.

– Кому нужны слова? Дело в чувствах, а слова – ерунда.

– Это точно, – согласился Баки.

– Слова – это всего лишь слова, – философски изрек Сэмми, – если они не исходят вот отсюда. – Он постучал себя по груди.

– Где эта Мейсон-авеню? – осведомился Джим. – Где наши испанские курочки?

– Уже скоро, – сказал Сэмми. – Только не кричи. Здесь полицейский участок.

– Терпеть не могу полицейских, – признался Джим.

– Я тоже, – сказал Баки.

– В жизни не встречал полицейского, – сообщил Сэмми, – который не оказался бы самым настоящим сукиным сыном.

– Я тоже, – сказал Баки.

– И летчиков ненавижу, – заявил Сэмми.

– И я терпеть не могу летчиков, – сказал Баки. – Но полицейских ненавижу еще больше.

– Особенно не переношу тех, кто летает на реактивных самолетах, – продолжал Сэмми.

– Это правильно, – одобрил Баки. – Но все равно полицейские хуже всех.

– Ты случаем не надрался? – спросил его Джимми. – Лично я абсолютно и восхитительно пьян. Где эти испаночки?

– Еще немного пройти, и мы на месте. Потерпи немножко.

– Что это? – воскликнул Баки.

– Что именно?

– А вот голубой листок валяется.

– Что? – переспросил Сэмми. – А, это голубой листок валяется, – доложил он, изучив обстановку. – Что там написано, как по-твоему?

– Понятия не имею, – отозвался Баки. – А ты как полагаешь, Сэмми?

Они снова двинулись в путь, оставив лежать на тротуаре третий экземпляр послания Майера.

– Я думаю, это письмо какой-то старой дуры. Она сочиняет послания на голубой бумаге своему воображаемому возлюбленному.

– Отлично придумано! – сказал Баки, не замедляя шага.

– А твое мнение?

– А мое мнение такое: это письмо человека, который ждал мальчика, а у него родилась девочка. Но все равно сообщения друзьям он печатал на голубой бумаге.

– Молодец! – похвалил его Сэмми. – А ты что скажешь, Джимми?

– Я пьян, – сообщил тот.

– Это понятно, но что, по-твоему, написано на голубом листке?

Они прошли целый квартал, прежде чем Джимми изрек:

– Это был кусок туалетной бумаги голубого цвета.

Баки внезапно остановился.

– Пойдем проверим, – предложил он.

– Что?

– Проверим, что там на листке.

– Вперед, вперед! – скомандовал Джим. – Не будем тратить время попусту. Нас ждут красотки.

– Я сейчас, – сказал Баки и повернулся, чтобы идти назад, к голубому листку. Джим схватил его за рукав.

– Послушай, не будь болваном! Пошли дальше.

– Джим прав, – согласился Сэмми. – Кому интересно, что там на этой бумажке.

– Мне! – ответил Баки, вырвал руку и побежал по улице назад. Его спутники смотрели, как он поднимает листок.

– Совсем спятил, – сказал Джим. – Из-за него только зря время тратим.

– Еще как зря, – отозвался Сэмми.

Тем временем Баки изучал голубой листок. Внезапно он сорвался с места и побежал к друзьям.

– Эй, – кричал он на ходу. – Эй!

Тедди Карелла взглянула на часы.

6.45.

Она остановила такси и, едва машина подъехала, забралась в нее.

– Куда? – спросил таксист.

Тедди извлекла из сумочки листок бумаги и карандаш.

Быстро написала: «Гровер-авеню, 87-й полицейский участок» – и протянула бумажку водителю.

– Понятно, – сказал тот и включил передачу.