Текст книги "Убийство в запертой комнате"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

– Намекаю? Я просто констатирую факт существования наследства. По-вашему, из этого что-то следует?

– Нет.

– Вы уверены?

– Черт побери, конечно, кое-что из этого следует. Скажем, кто-то мог умышленно… Вы ведь это имели в виду?

– Выводы делаете вы, миссис Скотт, не я.

– Идите к черту, мистер Карелла, – сказала Кристина Скотт.

Карелла неопределенно хмыкнул.

– Но вы совсем забыли об одной маленькой детали, – продолжала миссис Скотт.

– О какой же?

– Моего тестя обнаружили мертвым в комнате без окон, а дверь была заперта изнутри. Если так, вы должны согласиться, что ваши предположения…

– Ваши предположения, миссис Скотт.

– …разбиваются о непреложные факты. Или детективы всегда и во всем ищут грязь? Неужели к этому и сводится ваша работа, мистер Карелла, – непременно всех очернить?

– Моя работа – блюсти закон. И расследовать преступления.

– Но преступления не было. И закон никто не нарушал.

– Самоубийство – тоже своего рода преступление. Преступление против общества.

– Значит, вы признаете, что это самоубийство?

– Во всяком случае, что-то очень похожее. Однако мне известно немало случаев, когда самые, казалось бы, стопроцентные самоубийства на поверку оказывались грязными убийствами. Разве вы не хотите, чтобы я во всем как следует разобрался?

– Как вам будет угодно, лишь бы вы не заходили слишком далеко в своих предположениях. Надеюсь, вы хорошо запомнили то, что я вам сказала?

– Что именно?

– То, что его нашли мертвым в комнате без окон и что дверь была заперта изнутри. Не забывайте об этом, мистер Карелла.

– Миссис Скотт, – сказал Карелла, – если б я только мог об этом забыть!

Глава 8

Альф Мисколо лежал у двери мужской уборной.

Несколько мгновений назад пуля угодила ему в спину. Детективы в дежурной комнате словно впали в оцепенение – казалось, что выстрел лишил их способности двигаться и говорить. В комнате пахло порохом. Темный силуэт Вирджинии Додж зловеще проступал сквозь голубоватый дым, облик ее внезапно обрел угрожающие черты. Не успел Коттон Хоуз привстать со стула, как она бросилась к перегородке.

– Назад! – крикнула она.

– Там же раненый, – сказал Хоуз и двинулся к проходу.

– Назад – или следующая пуля твоя! – предупредила Вирджиния.

– А ну тебя к дьяволу, – буркнул Хоуз и подбежал к Мисколо, распростертому на полу.

Пуля вошла в спину Мисколо почти незаметно, как иголка входит в ткань. Но на выходе, чуть ниже ключицы, она проделала отверстие величиной с бейсбольный мяч. Рубашка была залита кровью. Мисколо лежал без сознания и тяжело дышал.

– Внесите его в комнату, – потребовала Вирджиния.

– Его нельзя трогать, – отозвался Хоуз. – Господи, разве не ясно, что он…

– Будь по-твоему, герой, – сказала Вирджиния. – Но тогда мы все взлетим на воздух.

Она резко повернулась к столу и направила револьвер на бутылку.

– Внеси его, Коттон, – сказал Бернс.

– Пит, если мы начнем его перетаскивать, он может…

– Черт побери! Я приказываю тебе. Выполняй!

Хоуз посмотрел на Бернса сузившимися глазами и ответил с плохо скрытой злобой:

– Слушаю, сэр.

Он наклонился, чтобы поудобнее ухватить лежавшего Мисколо. Тот всегда был тяжел, а теперь, без сознания, казался и вовсе не в подъем. Коттон Хоуз поднапрягся и оторвал его от пола, затем подставил колено и приподнял Мисколо повыше. Он почувствовал, как по руке побежало что-то теплое, – это была кровь. Шатаясь от тяжести, Хоуз протащил Мисколо через проход в перегородке, ведущий в дежурную комнату.

– Сюда, – распорядилась Вирджиния, – на пол! С глаз подальше. – Она обернулась к Бернсу. – Если кто-нибудь зайдет, вы скажете, что все в порядке. Случайный выстрел. Никто не пострадал.

– Нужно позвать врача, – сказал Хоуз. – Ему плохо.

– Обойдется.

– Но он же…

– Оттащи его туда, за шкаф, чтоб не видно было из коридора. Давай, рыжий, и рассуждай поменьше!

Хоуз перенес Мисколо за шкаф и осторожно положил его на пол. Не успел он выпрямиться, как в коридоре послышались шаги. Вирджиния села за стол, сумкой загородив револьвер и бутылку с нитроглицерином.

– Без фокусов, лейтенант! – прошипела она.

В коридоре появился сержант Дейв Мерчисон, дежуривший внизу у телефона. Дейву было за пятьдесят, и при его тучности ему было нелегко подниматься лишний раз по лестнице. На второй этаж, к детективам, он заходил нечасто. На сей раз сержант остановился у перегородки и заговорил не раньше того, как отдышался.

– Что тут у вас происходит? – спросил Дейв Мерчисон. – Я вроде бы слышал выстрел.

– Да, – неуверенно отозвался Бернс, – был выстрел, верно.

– А с чего бы…

– Да так, случайно получилось. Все в порядке, никто не пострадал.

– Господи, а я-то испугался, – с облегчением вздохнул Мерчисон. – Значит, все живы-здоровы?

– Да. Ты не беспокойся.

Мерчисон недоверчиво взглянул на лейтенанта, потом обвел глазами комнату, задержав взгляд сначала на Вирджинии Додж, а затем на Анжелике Гомес, которая сидела закинув ногу на ногу.

– Много гостей у вас сегодня, лейтенант, – заметил он.

– Да, можно сказать, полным-полно, Дейв.

Мерчисон по-прежнему глядел на Бернса недоверчиво. В конце концов пожал плечами и сказал:

– Ну, раз у вас все в порядке, я пошел. До скорого, Пит.

Он уже направился к выходу, когда Бернс бросил ему вдогонку:

– В темпе!

– Чего? – не понял Мерчисон.

Бернс слабо улыбнулся и не ответил.

– Ладно, я пошел, – сказал Мерчисон и, сохраняя удивленное выражение лица, двинулся по коридору. В комнате стояла тишина.

Они слышали, как Мерчисон тяжело спускался по металлическим ступенькам к себе на первый этаж.

– У нас есть индивидуальные пакеты? – спросил Хоуз, склонившись над Мисколо.

– Разве что на нашей свалке, – сказал Уиллис. – Если где и есть, то только там.

Он подошел к столу, стоявшему в углу комнаты. На столе валялись самые разные вещи – циркуляры из Главного управления, какие-то брошюры, объявления о розыске преступников, две пустые кобуры, коробка со скрепками, термос, ролик для снятия отпечатков пальцев, разрозненные кубики «скрэббла»[9]9
  Похожая игра называется у нас «эрудит».


[Закрыть] и множество других, столь же полезных предметов. Открыв один из ящиков стола, Уиллис нашел индивидуальный пакет и поспешил к Хоузу, который тем временем разрывал на Мисколо рубашку.

– Господи! – воскликнул Уиллис. – Из него кровища хлещет, как из борова.

– Стерва поганая! – сказал Хоуз так, чтобы Вирджиния его услышала, и очень осторожно наложил стерильную повязку на рану Мисколо.

– Что бы такое подложить ему под голову? – спросил он.

– Мою куртку, – предложил Уиллис, тут же снял с себя куртку, взбил ее наподобие подушки и с удивительной заботливостью подложил под голову Мисколо.

– Что тут у вас? – спросил подошедший к ним Бернс.

– Ничего хорошего, – сказал Хоуз. – Срочно нужен врач.

– Где же его взять, врача?

– Поговори с этой…

– Без толку. Она меня не послушает.

– Ради Христа, ты же здесь главный.

– Это я главный?

– А кто еще?

– Вирджиния Додж вбила клин между нами, и все раскололось, на куски разлетелось. Пока она тут сидит со своей бутылкой нитроглицерина, я ничего не могу поделать. Чего ты хочешь – чтобы она всех поубивала?

– Я хочу, чтобы к раненому пришел врач, – ответил Хоуз.

– Никаких врачей! – крикнула через комнату Вирджиния. – Это исключено. И не думайте об этом!

– Все ясно? – спросил Бернс у Хоуза.

– Ясней не бывает.

– Твое геройство никому не нужно, Коттон, – сказал Бернс. – Ты ведь здесь не один.

– При чем тут геройство? – возразил Хоуз. – Как только появится Стив, она запросто может всех нас взорвать. Но даже если она на это не решится, имеем ли мы право принести Стива в жертву, чтобы спасти наши собственные шкуры?

– Хватит там трепаться, – вмешалась Вирджиния. – Перейдите в этот конец комнаты, лейтенант. Коротыш сюда. А рыжий туда.

Детективы подчинились. Анжелика Гомес переводила взгляд с одного на другого, недоуменно улыбаясь. Затем она встала со стула и, покачивая бедрами, направилась туда, где расположилась Вирджиния Додж с револьвером и бутылкой. Хоуз следил за женщинами. Он по-прежнему злился на своего начальника и не терял надежды придумать, как бы вывести Вирджинию из игры. А еще он глазел на Анжелику, потому что из всех девиц, которых ему когда-либо приходилось встречать, эта пуэрториканка казалась самой сногсшибательной.

Откровенно говоря, он и сам не знал, что больше притягивало его внимание: ягодицы Анжелики или бутылка с нитроглицерином. Строя планы, как завладеть бутылкой, он одновременно прикидывал на глазок взрывную силу пуэрториканки, и чем больше думал об этом, тем труднее было ему оторвать от нее взгляд. В ее движениях сквозила поразительная грация. Тонкая лодыжка переходила в очаровательную икру. Круглое колено, восхитительный изгиб бедра. Плоский живот. Безукоризненная линия груди, нежная шея, точеный подбородок, аристократический нос. Любоваться ею можно было до бесконечности. На удивление естественное создание! Но в то же время, напомнил себе Хоуз, она перерезала человеку горло. Прелестное дитя!

– Эй, это правда бомба? – спрашивала между тем Анжелика.

– Сядь и не приставай ко мне, – хмуро отвечала Вирджиния.

– Что ты так взъерепенилась? Я задала обыкновенный вопрос.

– Да, в бутылке нитроглицерин.

– Хочешь взорвать?

– Если понадобится…

– А зачем?

– Да замолчи ты, Бога ради.

– И еще у тебя револьвер.

– Даже два, – поправила ее Вирджиния. – Второй в кармане пальто. И еще целый ящик револьверов вон там.

Она показала место, куда совсем недавно спрятала оружие Уиллиса.

– С тобой шутки плохи.

– Это точно.

– Слушай-ка! Отпусти меня.

– Еще чего!

– Тебе что, жалко? Ты же здесь начальница. Вот он говорит, что ты вбила клин и все у них раскололось. Так я пошла, ладно?

– Сиди где сидела.

– Почему это?

– Потому что ты выйдешь отсюда и сразу начнешь болтать. А если ты сболтнешь лишнее, все мои планы полетят к чертям.

– С кем мне тут разговаривать? Да я вообще уеду из этого города. Вернусь в Пуэрто-Рико. Сяду в самолет – и привет! Я зарезала человека – слыхала? Теперь эти гаденыши не оставят меня в покое. Как-нибудь утром я проснусь на том свете. Послушай, Кармен, отпусти меня.

– Исключено, – отрезала Вирджиния.

– Кармен, не будь…

– Я сказала – и не проси.

– А если я возьму и уйду – что тогда?

– Получишь пулю, как тот полицейский.

– Какая ты противная, – обиделась Анжелика и снова села на стул, закинув ногу на ногу. Поймала взгляд Хоуза, улыбнулась ему и тотчас одернула юбку.

Но Хоуз уже не смотрел на ее ноги. Ему в голову пришла идея. План. Из двух частей. И первую часть, – если план не окажется полным бредом, – следовало исполнить как раз там, где сидела пуэрториканка. План строился на использовании двух механических приспособлений, одно из которых, как полагал Хоуз, могло сработать мгновенно, а второе, напротив, было замедленного действия. План понравился Хоузу своей простотой, и теперь он как завороженный смотрел куда-то невидящими глазами, хотя со стороны могло показаться, что он пялится на ножки Анжелики, сидевшей рядом с приспособлением номер один. Понимая, что ничего из задуманного не выйдет, если он не отвлечет внимание Вирджинии Додж, Хоуз подошел к Анжелике и вынул из кармана рубашки пачку сигарет.

– Покурим? – предложил он.

Анжелика взяла сигарету.

– Muchas gracias[10]10
  Большое спасибо (исп.)


[Закрыть], – сказала она. Взглянув в глаза Хоузу, который поднес к ее сигарете зажигалку, она осведомилась: – Нравятся мои ножки, а?

– Ножки неплохие, – сказал Хоуз.

– Просто шикарные, – уточнила Анжелика. – Такие не каждый день увидишь. Они muy bueno[11]11
  Великолепны (исп.)


[Закрыть].

– Muy bueno, – согласился Хоуз.

– Хочешь увидеть кое-что еще? – продолжала девица.

Если зазвонит телефон, размышлял Хоуз, Вирджиния снимет трубку. Она и до этого прослушивала звонки и вряд ли удержится от соблазна узнать, кто звонит на сей раз – а вдруг Стив. И если она отвлечется на телефонный звонок, у меня появится время сделать то, что я задумал. Тогда я смогу… но об этом позже. Предположим, что она будет действовать инстинктивно, это свойственно тем, кто… Что-то слишком много у меня если бы да кабы. И все-таки это шанс. Ну, телефон, звони!

– Я задала вопрос, – напомнила Анжелика.

– Какой?

– Не хочешь ли ты увидеть кое-что еще.

– Это было бы замечательно, – сказал Хоуз.

Он не отрывал глаз от телефона. Обычно этот проклятый аппарат трезвонил каждые полминуты. Сообщали о разбойных нападениях и драках, о кражах, поножовщине и тысяче других правонарушений – мало ли что может произойти на территории восемьдесят седьмого участка. А сейчас, как назло, телефон молчит, как будто преступники решили именно сегодня взять выходной. Какие могут быть выходные, когда Стив вот-вот угодит в засаду, Мисколо валяется без сознания, в крови и с дыркой величиной с кулак, а эта стерва расселась с бутылкой нитроглицерина и пушкой калибра ноль тридцать восемь.

– Замечательно – не то слово, – уверила его Анжелика. – Видишь, какая у меня грудь.

– Вижу.

Ну, звони же, звони! Хоуз слышал, что говорила ему Анжелика, слова доходили до его сознания, но он ждал совсем другого – пронзительного телефонного звонка. Ему казалось, что вся притихшая комната ждет не дождется этого звонка.

– Без лифчика! – пояснила Анжелика. – Я не ношу лифчиков. Здорово, да?

– Здорово.

– Показать?

– Не обязательно. Я верю.

– Может, договоримся?

– О чем?

– Ты потолкуешь со своими, и я пойду. А потом мы увидимся.

Хоуз отрицательно покачал головой:

– Дохлый номер.

– Почему? Анжелика прелесть.

– Анжелика прелесть, – согласился Хоуз.

– Ну так что же?

– Анжелика – лучше не бывает. Но ты видишь эту дамочку с револьвером?

– Да.

– Так вот, она никого отсюда не выпустит. Даже красотку вроде тебя.

– Но как только она уйдет…

– Как бы она не осталась здесь навсегда… Но даже если она уйдет, я все равно не смогу отпустить тебя. Видишь, у той доски с объявлениями стоит человек? Он всеми нами командует. Если я тебя отпущу, он уволит меня или посадит в тюрьму. А может и пристрелить.

Анжелика мотнула головой.

– А ты рискни. Анжелика того стоит. Поверь мне.

– Охотно верю, – сказал Хоуз.

Ему нельзя отходить от Анжелики. Он должен быть именно здесь в тот момент, когда зазвонит телефон. Да зазвонит ли он вообще когда-нибудь? Хоуз чувствовал, что их беседа зашла в тупик, дальше пути не было. Чтобы выиграть время, он задал совсем другой вопрос:

– Как получилось, что ты стала проституткой, Анжелика?

– Я не проститутка, – возразила Анжелика. – Вот ей-Богу…

– Я говорю серьезно, – строго сказал Хоуз.

– Ну разве что изредка, – уступила она. – Только чтобы купить себе что-нибудь красивое. Я хорошо одета, да?

– О да!

– Послушай, приходи ко мне, не пожалеешь.

– Там, где ты скоро окажешься, свидания разрешают не часто.

– Что? – удивилась она, и в этот момент зазвонил телефон.

Хоуз вздрогнул. Он машинально двинулся было к стене, но вовремя вспомнил, что надо подождать, пока Вирджиния возьмет трубку. Он заметил, как Бернс протянул руку к аппарату и взял трубку только после того, как Вирджиния кивком головы позволила ему это сделать.

– Восемьдесят седьмой участок, лейтенант Бернс слушает.

– Так, так, теперь, значит, у них на телефоне дежурят большие шишки! – услышал Бернс в трубке.

Хоуз начал пятиться к стене. Он не смел поднять руку, так как Вирджиния Додж краем глаза глядела в его сторону. Потом она повернулась немного и оказалась к нему спиной. Хоуз тотчас же поднял руку.

– Кто это? – спросил Бернс.

– Сэм Гроссман из лаборатории. Кто еще, черт возьми, это может быть!

Терморегулятор кондиционера был прикреплен на стене. Хоуз улучил момент и поставил регулятор на максимум.

В тихий октябрьский денек прибор на стенке обещал в скором времени lогнать температуру в дежурной комнате до сорока градусов.

Глава 9

Сэм Гроссман был детективом, лейтенантом и очень дотошным человеком. Менее дотошный человек, будь он заведующим лабораторией криминалистики, отложил бы скорее всего звонок до утра. В конце концов, уже было без трех минут шесть, и Сэма ждали дома к ужину. Но Сэм Гроссман верил в борьбу с преступностью и уповал на криминалистику. Он был убежден, что одно без другого невозможно. Сэм никогда не упускал случая напомнить своим коллегам-полицейским, которые занимались оперативной работой, что детективы просто обязаны как можно чаще прибегать к помощи криминалистики.

– Судебный медэксперт осмотрел труп, Пит, – послышался его голос в телефонной трубке.

– Какой труп?

– Того старика, Джефферсона Скотта.

– А, понятно.

– Дело расследует Карелла? – спросил Гроссман.

– Да.

Бернс бросил взгляд на Вирджинию Додж. Услышав имя Кареллы, она выпрямилась на стуле. Теперь она внимательно прислушивалась к разговору.

– Карелла славный парень, – говорил Сэм Гроссман. – Он сейчас у Скоттов?

– Точно не знаю, – отвечал Бернс. – Может быть, там. А в чем дело?

– Если он там, неплохо было бы поскорей с ним связаться.

– Зачем, Сэм?

– Наш медэксперт констатировал смерть от удушья. Ты знаком с делом, Пит?

– Я читал отчет Кареллы.

– Ну так вот, старика нашли повешенным. Однако шейные позвонки не сломаны. Очень смахивает на самоубийство. Помнишь дело Эрнандеса? Там тоже все выглядело как самоубийство – повесился, мол, и все тут. А на самом деле Эрнандес погиб от передозировки героина.

– Помню.

– Тут, конечно, не совсем тот случай. Этот человек и впрямь умер от удушья.

– Тогда в чем загвоздка?

– Веревка тут ни при чем. Он не вешался.

– А что же с ним произошло?

– Мы обсудили это с медэкспертом, прикидывали так и этак. Похоже, Пит, мы разобрались, что тут к чему. На горле покойника есть синяки, которые указывают на то, что сначала он был задушен руками, а потом уже ему на шею накинули веревку. Найдены, конечно, следы и от веревки, но почти все синяки и кровоподтеки оставлены руками. Мы пытались собрать отпечатки пальцев, но у нас ничего не вышло. Далеко не всегда удается взять отпечатки пальцев с кожи…

– Значит, ты думаешь, что Скотта убили?

– Я в этом уверен, – ответил Сэм Гроссман. – Помимо прочего, мы проверили и веревку. Опять же все очень напоминает дело Эрнандеса. Состояние волокон указывает на то, что старик, вопреки предположениям, не спрыгнул со стула. Его подвесили. Это убийство, Пит. На этот счет не может быть никаких сомнений.

– М-да. Огромное спасибо, Сэм.

– Дело вот в чем, Пит, – продолжал Гроссман. – Если Карелла все еще там, в доме Скоттов, было бы неплохо связаться с ним.

– Не знаю, там ли он сейчас, – сказал Бернс.

– Я говорю – если он там. И если он действительно у Скоттов, то где-то рядом с ним убийца. Душитель. А я очень люблю Кареллу.

Дэвид Скотт сидел, уронив руки на колени. Его крупные, тяжелые руки были покрыты вьющимися золотистыми волосами – точь-в-точь такого же цвета, что и коротко стриженная шевелюра. Он сидел спиной к окну, выходящему на реку. Там, вдалеке, буксиры тянули баржи, оглашая вечерний воздух протяжными гудками.

Было десять минут седьмого.

Перед Дэвидом Скоттом расположился в кресле детектив Карелла.

– У вас случались споры со стариком? – спрашивал Карелла.

– А что?

– Мне хотелось бы знать.

– Кристина уже кое-что рассказала мне о вас и ваших догадках, мистер Карелла.

– О моих догадках?

– Да. У нас с женой нет друг от друга секретов. Она передала мне некоторые ваши соображения, которые вы взяли за основу, расследуя случившееся. Мне они кажутся совершенно неприемлемыми.

– Крайне огорчительно это слышать, мистер Скотт. А предположение о самоубийстве кажется вам более приемлемым?

– Именно это я и имел в виду, мистер Карелла. И еще я хотел бы кое-что вам напомнить: мы из рода Скоттов. Мы не какие-то жалкие иммигрантишки из лачуг на Калвер-авеню. Повторяю, мы – Скотты! И я не обязан сидеть и выслушивать ваши сомнительные обвинения. В конце концов, у нашей семьи есть неплохие адвокаты, которые могут поставить на место зарвавшихся детективов. Если вы не возражаете, я хотел бы прямо сейчас пригласить одного из адвокатов, чтобы с его помощью…

– Сядьте, мистер Скотт, – рявкнул Карелла.

– Что вы себе…

– Сядьте и перестаньте ломать комедию. Если вам так хочется пригласить одного из ваших великих адвокатов, вы сможете сделать это в занюханном восемьдесят седьмом участке, куда я намерен препроводить вас, вашу жену, ваших братьев и всех прочих, кто находился в доме в то время, когда ваш отец якобы совершил самоубийство.

– Вы не имеете права…

– Имею и непременно им воспользуюсь, если вы сейчас же не сядете.

– Но я…

– Сядьте!

Дэвид Скотт сел.

– Так-то лучше. Я не утверждаю, будто ваш отец не повесился. Самоубийцы далеко не всегда оставляют записки, и вполне вероятно, что ваш отец покончил с собой. И все-таки, насколько я могу судить по тому, что узнал от Роджера…

– Роджер – всего-навсего слуга, который…

– Роджер рассказал мне, что ваш отец был веселым, жизнерадостным человеком. В последние недели он не казался подавленным, да и вообще он не был склонен к депрессии. Ваш отец был весьма состоятельным человеком, возглавлял крупную корпорацию и имел деловые интересы по меньшей мере в шестнадцати штатах. Он овдовел двенадцать лет назад, и вряд ли можно предположить, что его самоубийство вызвано кончиной любимой супруги. Короче, глава вашей семьи не производил впечатления человека, который собирается расстаться с жизнью. Вот почему мне и хотелось узнать ваше мнение: с чего бы такой человек вдруг решился на самоубийство?

– Понятия не имею. У отца не было привычки слишком со мной откровенничать.

– Вы с ним не разговаривали?

– Почему же, разговаривал. Но только не на личные темы. Отец был очень сдержанным человеком. Не из Тех, у кого душа нараспашку.

– Как вы к нему относились?

– Любил его, очень любил. Господи, это же был мой отец!

– Что с позиции современной психиатрии может оказаться поводом для совсем противоположных чувств.

– Вот уже три года я хожу на прием к психоаналитику, мистер Карелла. Я знаком с современными теориями и могу утверждать, что ничего похожего на ненависть к отцу не испытывал. И поверьте, к его смерти не имею никакого отношения.

– Да, но вы с ним ссорились?

– Изредка. Между отцами и сыновьями случаются небольшие стычки.

– Вы бывали в его берлоге?

– Да.

– Вчера днем вы там были?

– Нет.

– Ни разу?

– Даже не подходил к ней. Пока не обнаружилось, что дверь заперта.

– Кто это обнаружил?

– Алан. Он пошел наверх позвать старика, но тот не отвечал. Алан попытался открыть дверь и понял, что она заперта. Тогда он позвал остальных.

– Почему он решил, что дверь заперта?

– Она не отворялась. Ни на дюйм. Как еще можно понять, что дверь заперта? Каждый из нас по очереди пытался ее открыть, но ничего не получалось. Потом мы попробовали открыть ее все вместе, и опять ничего не вышло. Тогда нам стало ясно, что дверь заперта изнутри. И если вы намекаете – я бы сказал, намекаете с деликатностью парового катка, – что дело тут нечисто, то чем вы объясните то обстоятельство, что дверь была заперта изнутри? Разве кто-нибудь мог убить отца, выбраться из комнаты и после этого задвинуть внутренний засов? Это совершенно невозможно.

– Почему вы так считаете?

– Потому что дверь плотно прилегает к косяку. Между ней и косяком практически нет зазора, мистер Карелла.

– Вы, кажется, неплохо вникли в детали…

– Только после того, как выяснилось, что отец мертв. Не скрою, у меня есть кое-какие подозрения, что его могли убить. Поймите меня правильно, речь идет не о членах нашей семьи, а о каком-то постороннем лице. Но затем я понял, что убийство исключено. Дверь нельзя запереть снаружи. Ее можно запереть только изнутри, а в комнате не было никого, кроме отца. Следовательно, версия убийства несостоятельна.

– Мистер Скотт, – спросил Карелла, – в просвет между дверью и косяком может пройти прочная веревка?

– Почему вы об этом спрашиваете?

– А потому, что если накинуть веревочную петлю на выступ засова и затем дернуть снаружи за веревку и вогнать таким образом засов в скобу на косяке, то может возникнуть впечатление, будто дверь была заперта изнутри. Вытащить потом веревку большого труда не составит.

– С этой дверью такое невозможно. Опытный сыщик вроде вас мог бы это сразу заметить.

– Что именно заметить?

– В коридоре на втором этаже всегда сильные сквозняки из-за окна в конце коридора. Когда берлогу только переоборудовали в кабинет, в ней было не совсем уютно. И тогда отец укрепил дверь так, как будто она входная.

– То есть?

– На двери сделали металлическую окантовку, а на косяке – металлический желобок. Дверь после этого стала закрываться плотно, и никаких щелей не оставалось.

– Но все же не настолько плотно, чтобы между дверью и косяком не могла пройти веревка?

– Возможно, не настолько, но я не это имел в виду.

– А что?

– Дверь стало трудно закрывать. Ведь окантовку сделали позже, когда отец понял, что в комнате постоянно гуляет сквозняк. А засов поставили до этого.

– И что же?

– А то, что запереть дверь с окантовкой было не так-то легко. Приходилось крепко прижимать ее, наваливаясь всем телом, толкать не жалея сил, – а отец, учтите, весил немало. Только тогда удавалось задвинуть засов. Мне случалось бывать в комнате и видеть, как отец запирает дверь. Теперь вы понимаете, что я имею в виду?

– Да, я понимаю. Если дверь запирается с такими усилиями, то невозможно вогнать засов в скобу снаружи с помощью веревки, – вы это хотите сказать?

– Давайте предположим, что я и впрямь ненавидел отца, хотя на самом деле это не соответствует действительности. Предположим также, что мне не терпелось заполучить свою долю его состояния, что опять-таки неправда. Предположим, наконец, что мы все желали его смерти, хотя и это сущая ерунда. Остается проблема запертой двери. Двери, закрытой на засов, который можно задвинуть, только приложив немалую силу. Его не задвинешь, потянув снаружи за веревку, мистер Карелла. Нет, дверь была заперта изнутри. И поскольку дело обстоит именно так, вам придется в конце концов признать, что есть одноединственное объяснение всему этому – мой отец покончил жизнь самоубийством.

Карелла тяжело вздохнул.

Магазины закрывались в шесть, и Тедди Карелла медленно шла по улице, размышляя, не выпить ли чашечку кофе. Если да, то как бы не перебить себе аппетит, ведь Стив обещал закатить пир горой. Они договорились встретиться в участке в семь, и Тедди вовсе не хотела испортить себе вечер только потому, что ей захотелось выпить чашку кофе.

Кроме того, стояла прекрасная погода, в октябре такая бывает нечасто.

Октябрь – мой любимый месяц, размышляла она, даже когда на дворе холод и дождь. Именно в октябре природа устраивает подлинное пиршество для глаз. Да, для моих ненасытных глаз! Правда, тут я не совсем объективна. Я забываю о звуках. Я предпочитаю безмолвие, и если я не права, судите меня.

Интересно, как я буду выглядеть в платье для беременных?

Наверное, ужасно.

Я жутко располнею.

Не разлюбит ли меня Стив?

Конечно нет, что за глупости! Разлюбить женщину только из-за того, что она раздастся, как воздушный шар, и потеряет талию, у нее разбухнут и обвиснут груди, а зад станет необъятным…

Господи, он же возненавидит меня!

Нет, Стив будет меня любить. Любовь прекрасна, она побеждает все. Я буду любить его по-прежнему, если он вдруг растолстеет и станет весить три тонны.

Да, я буду любить его, даже если он будет весить пять тонн. Но ему так нравится моя фигура, и кто знает… Нет, рисковать нельзя. Лучше я сяду на диету и буду следить за своим весом. И еще зайду к лейтенанту Бернсу и попрошу его не допускать женатых детективов к расследованию дел, в которых замешаны красивые вдовушки.

Значит, решено: никакого кофе. В кофе, возможно, мало калорий, но не в сахаре! Нет, кофе отменяется. Лучше я немного прогуляюсь и поглазею на витрины. Прогулка полезна для фигуры.

А может, пойти в участок прямо сейчас?

Вдруг Стив вернется пораньше? То-то он обрадуется. Не устроить ли ему сюрприз? Пожалуй, так и поступим! Отправлюсь-ка я в участок и подожду его там. Очень неплохая идея. Представляю, как он войдет в дежурную комнату и увидит, кто там его ждет…

По улице, низко опустив голову, брел человек.

Погода была чудесной, веял легчайший ветерок, осыпая прохожих нежными поцелуями, но человек брел, не поднимая головы, потому что чувствовал себя чужим в этом городе. Он не только опустил голову, но еще и втянул ее в плечи, словно черепаха, почуявшая опасность.

Человек был хорошо одет: твидовый костюм, белая рубашка с голубым галстуком и золотой заколкой, черные туфли и синие носки. Он знал, что выглядит вполне прилично – ничуть не хуже других прохожих, – и все же не мог избавиться от гнетущего ощущения, будто все окружающие смотрят на него с усмешкой. Он не смел расправить плечи, поднять голову, почувствовать себя полноправной личностью – большой город мешал ему это сделать.

Город внушал ему чувство собственной призрачности, нереальности его бытия. Он брел по улице, низко опустив голову и сунув руки в карманы.

Поскольку он шел глядя себе под ноги, то заметил на тротуаре голубой листок. Ему некуда было спешить в этом враждебном городе, то и дело напоминавшем ему о ничтожности его жизни, и поэтому человек подобрал листок и уставился на него с любопытством.

Голубой листок оказался стандартным бланком отчета сотрудника следственного отдела 87-го участка, на котором Майер Майер напечатал первый экземпляр своего послания. Второго и третьего экземпляра поблизости видно не было. Подобрав голубой листок и пробежав текст глазами, человек медленно направился к огромному мусорному баку, стоявшему на углу возле фонаря. На баке виднелась надпись: «Нашему городу – чистые улицы».

Человек смял послание Майера Майера и швырнул его в мусорный бак. Затем снова сунул руки в карманы, вобрал голову в плечи и продолжил свой путь по улицам большого и враждебного города.

Человека звали Хуан Альверра, он приехал сюда из Пуэрто-Рико три месяца назад. Никто из местных жителей не позаботился о том, чтобы Хуан Альверра выучил английский – тот самый язык, на котором Майер Майер написал свое послание.

Хуан Альверра умел читать и писать только по-испански.