Текст книги "Дети джунглей (сборник)"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)

Глава 14
ИРЭН

Над кладбищем мечутся дикие фурии, оглашая окрестности неистовыми жуткими воплями. «Я сплю или уже умер?» Сквозь гул в голове до Малони доносятся раздраженные голоса К, и Пэрсела.

– Нужно было убедиться, что он умер, прежде чем отправиться в аэропорт.

– Мы подумали, что он наверняка задохнется в закрытом-то гробу!

– А он и не подумал задыхаться!

– Мы же не думали, что гроб у нас отобьют и откроют.

– Вам следовало бы быть более предусмотрительными.

– Кто здесь главный, ты или я?

– Вы, но…

– Тогда заткнись.

– Вот новые брюки. – Это уже другой голос, принадлежащий Мак-Рэди.

Малони не смел открыть глаза. Неужели они снова вернулись в коттедж гравера? Что-то мне становится дурно при одной мысли, что нахожусь рядом с кладбищем, подумал Малони, или это оттого, что меня так часто били по голове.

– Нам не пришлось бы возиться со всем этим дважды, если бы вы с самого начала сделали все как следует, – ворчал Пэрсел.

– Но бриллианты-то мы вернули, – сказал Мак-Рэди, – так что какое это имеет значение?

– На этот раз мы убедимся, что он мертв, – сказал К.

– Сними с него ботинки, – сказал Мак-Рэди.

– Зачем?

– Чтобы надеть на него брюки.

– Он еще без сознания?

– Да.

– Тащите его туда, поближе к гробу.

Чьи-то руки схватили его за лодыжки и поволокли по полу. Он слышал, как скриипят половицы под тяжестью его тела, слышал противный звук, когда ткань одежды цеплялась за неструганые доски. Они не связали его, руки и ноги были у него свободны, он еще мог побороться за свою жизнь или попытаться убежать.

Как же им удалось выследить его в том подвале, гадал он и вдруг вспомнил, что попросил водителя такси подождать его у дома, это была грубая ошибка, роковой промах. «Я наделал слишком много ошибок за эти два дня, – думал он, – и ужасно устал. Лучше убейте меня и положите в этот проклятый гроб, только поскорее кончайте с этим».

– Стаскивай с него брюки, – сказал Мак-Рэди.

Пэрсел стянул брюки. На полу коттеджа было холодно лежать, под дверь задувал пронзительный студеный ветер. Почему это рядом с кладбищем всегда так холодно и неуютно, лениво думал Малони.

– У него трусы в горошек, – расхохотался Пэрсел, – просто умереть можно.

– Вот, надевай, – сказал Мак-Рэди.

Пэрсел натянул на него новые брюки.

– А ремень нужно?

– Нет, петли пояса будет скрывать пиджак.

– Нам повезло, что пуговицы остались целыми, – сказал Пэрсел.

– Мы их надежно пришили, – сказал Мак-Рэди.

– Мы просверлили дырочки в павильоне каждого бриллианта…

– В чем?

– В павильоне, – сказал К. – В той части бриллианта, что под горкой. А разве ему не нужен другой галстук?

– Конечно, повяжем ему черный, – сказал Пэрсел. – А знаете, ведь камни могли треснуть.

– Этим занимался опытный специалист. У нас есть черный галстук, Мак-Рэди?

– Если бы треснули эти крупные…

– Я знаю.

– Они бы страшно упали в цене.

– Пойду посмотрю в другой комнате.

– Мы не можем положить его в гроб в полосатом галстуке, – сказал К.

– Сколько, вы сказали, они стоят? – спросил Пэрсел.

– Эти три большие?

– Да.

– Девять тысяч долларов за карат.

– А маленькие?

– По пять тысяч за карат.

– Кажется, не получается полмиллиона долларов.

– А никто этого и не говорил.

– Вы как раз говорили.

– Я сказал, четыреста девяносто тысяч долларов.

– Вы сказали, полмиллиона.

– Я не говорил точно полмиллиона.

– Ты нашел галстук, Мак-Рэди?

– Я нашел только черную бабочку, – сказал Мак-Рэди.

– Разве людей хоронят в бабочках?

– А почему нет?

– Это красивый черный галстук, только бабочкой, – сказал Мак-Рэди.

– Интересно, что случилось с его желтой рубашкой?

– С кремовой, – уточнил Мак-Рэди и хохотнул.

– Вот именно, с кремовой, – сказал К, и тоже засмеялся.

– Давай, повяжи ему галстук, – сказал Пэрсел.

– Нужно выстрелить ему в затылок, – сказал К., – а то будет видно.

– Да, – согласился Пэрсел. – И все-таки, говорю вам, нужно было это сделать с самого начала.

– А я говорю тебе, ведь никто не знал, что гроб умыкнут.

– Нужно было это предусмотреть.

– Почему это? – сказал Мак-Рэди. – Гауд думал, что мы уже сбыли краденое и получили деньги.

– Как завязывать эту бабочку? – спросил К.

– Там есть застежка?

– Кажется, нет… Хотя нет, это она?

– Да, это застежка, – сказал Мак-Рэди.

– Никогда не видел, чтобы людей хоронили в бабочках, – сказал Пэрсел. – Обычно их надевают на свадьбу.

– Придется оставить так, – сказал К. – Ты что-то слишком разнылся, Пэрсел.

– Терпеть не могу неряшливую работу.

– Гауд тоже ко всему придирался, – сказал Мак-Рэди.

– Да, но я не работаю на Крюгера.

– Надеемся, – сказал Мак-Рэди.

– Что значит, – надеемся?!

– Успокойся, – сказал К.

– А вы скажите ему, чтобы он не намекал.

– Не лезь к нему со своими намеками, – сказал К.

– Это не моя вина, что вы все так небрежно сделали, – сказал Пэрсел.

– И вовсе не небрежно.

– Мы хотели, чтобы Гауд решил, будто мы уже получили деньги.

– Мы хотели, чтобы он стянул их.

– Мы хотели, чтобы он думал, будто бы мы, ничего не подозревая, отправили в Рим полмиллиона долларов из газетной бумаги.

– Да, – кисло сказал Пэрсел, – единственная проблема, что этот ваш план не сработал.

– Почти сработал.

– «Почти» ничего не значит, – сказал Пэрсел. – Точно так же, как четыреста девяносто тысяч вовсе не значит полмиллиона.

– Мы понятия не имели, что Крюгер обо всем догадался.

– Эти – «фальшивые деньги были подделаны очень здорово, – сказал К.

– Даже отлично, – сказал Мак-Рэди, – они до того были похожи на настоящие, что мне не хотелось с ними расставаться.

– А где вы их достали? – спросил Мак-Рэди.

– Их передали люди Ладро в Нью-Йорке.

– Он был просто в бешенстве, когда я с ним разговаривал, – сказал Мак-Рэди.

– Ничего, зато завтра утром он будет просто счастлив, – сказал К. – Давайте наденем на него пиджак.

– Сначала нужно его пристрелить, – сказал Пэрсел.

– Ты так думаешь?

– Конечно, а иначе весь пиджак будет в крови.

– Мак-Рэди, а ты как считаешь?

– Мне все равно, давайте уже с этим кончать.

Господи, как же быть, с ужасом подумал Малони и чуть было сразу не пошевелился, но тут снова у него в мозгу всплыла какая-то смутная беспокойная мысль, которая начала его тревожить еще в подвале того дома в Бруклине до его игры с Мелиссой, но и сейчас она по-прежнему ускользала от него. Лучше тебе двигаться сейчас, Малони, сказал он себе, лучше сделать это сейчас и побыстрее, а потом уже подумать о том, что тебя тревожит, потому что иначе тебе придется размышлять об этом уже в гробу, и на этот раз мертвым, а смерть от выстрела в затылок – не очень-то приятная штука. Бабушка что-то говорила мне об этом, хотя, как выяснилось, в отношении некоторых вещей она заблуждалась.

– Подними-ка его, – сказал К.

– Зачем? – спросил Мак-Рэди.

– Чтобы Пэрселу было удобнее выстрелить ему в затылок.

– А, понятно, – сказал Мак-Рэди, – сейчас.

Мак-Рэди потянул Малони за обе руки, переводя его в сидячее положение. Он слышал, как Пэрсел зашел ему за спину.

– Поосторожнее там, – сказал К.

– Что вы имеете в виду?

– Стреляй аккуратнее, чтобы пуля не попала в меня сквозь его голову.

– А-а, ладно.

– Направь дуло вверх, к потолку.

– Хорошо, – сказал Пэрсел.

Малони так и не открывал глаз, когда почувствовал прикосновение холодного дула к своему затылку.

– Нет, задери дуло повыше, – сказал К.

– Так?

– Ты что, сам не видишь?

– Если только сесть на корточки…

– Ну и садись.

– Не похоже, чтобы ты был профессионалом, – сказал МакРэди.

– Скажите ему, чтобы он не лез под руку со своими замечаниями, – сказал Пэрсел.

– Оставь его в покое, – сказал К.

Револьвер отодвинулся от головы Малони, и в ту же секунду он вырвал свои руки у Мак-Рэди и резко крутнулся вокруг своей оси как раз вовремя, чтобы достать опускающегося на корточки Пэрсела. Ударом кулака он свалил его на пол. Теперь он заметил, что на револьвер был надет глушитель, благодаря чему его оказалось легче схватить, хотя от этого он не стал менее опасным. «Они могут убить меня здесь, в коттедже, – подумал Малони, – и выстрел прозвучит тихо, как шепот в церкви». Он потянулся к револьверу, но промахнулся. Раздался короткий приглушенный выстрел. Осколки выбитого стекла со звоном посыпались на пол. Он схватил Пэрсела за кисть, крепко стиснул ее обеими руками и со всего маху грохнул кулаком Пэрсела по полу, отчего тот выпустил оружие. Малони бросился к револьверу, не выпуская Пэрсела из мертвой хватки, вцепился в револьвер и круто обернулся к троим бандитам, нацелив на них оружие.

– Ну, вот и финиш, – сказал он и усмехнулся.

– Отдай мне револьвер, Малони, – сказал К.

– Ха-ха! – сказал Малони. – Не смешите меня!

– Дай мне револьвер!

– Нет. Лучше вы дайте мне пиджак. – Он протянул вперед левую руку.

– Пиджак наш, – сказал К.

– Правильно. И все равно давайте его мне.

– Бриллианты тоже наши, – сказал К.

– Нет, они принадлежат одной ювелирной фирме, чей магазин на Сорок седьмой улице, – сказал Малони, и только теперь сообразил, что именно все время его беспокоило. Бриллианты не принадлежали ни К., ни ему самому. Они были крадеными.

Он нахмурился:

– Я… – и замолчал в нерешительности. – Я хочу получить этот пиджак, – сказал он.

– И ты готов за него убить? – спросил К.

– Что?

– Потому что тебе придется сделать именно это, – сказал К. – Тебе придется убить нас троих.

«Это несправедливо, – подумал Малони. – Вот полмиллиона долларов в бриллиантах, пришитых к этому пиджаку, какое мне дело до того, украдены они или нет? Я ведь все время сознавал это, разве не так? Эти люди – воры, бандиты и убийцы.

Я все время понимал это, что не мешало мне строить планы насчет Монте-Карло, Лондона или Джакарты, так почему сейчас я должен об этом думать? Нужно убить их, ведь они социально опасные элементы, убить их и убраться отсюда с добычей. Кого волнует их судьба? Ты победитель, Малони, наконец-то ты держишь выигрышную взятку!»

Он весь покрылся потом, револьвер в его руке дрожал. Он видел пиджак, висящий на руке К., со средней пуговицей, заново покрашенной в черный цвет, невинный с виду пиджак, который будет отправлен в Рим в обмен на четыреста девяносто тысяч долларов, сумму, достаточную чтобы прожить миллион и одну арабскую ночь – убей их, думал он, возьми пиджак, победи!

Да. Малони, убей их. Ты достаточно натерпелся за эти два дня, чтобы стать полноправным обладателем драгоценного пиджака, ты просил, унижался, занимал, лгал, воровал, обманывал, ты использовал людей, хватал и хватал, какое имеет значение, если сейчас ты совершишь еще один, чуть менее достойный поступок, прежде чем сядешь в самолет и улетишь на край земли, какое к черту это имеет значение!

Убей их, сказал он себе.

Что упало, то пропало, ко мне на руки попало, победитель получает все; только нужно убить их.

Он не мог нажать на спусковой крючок.

Он стоял, глядя на них, не желая проиграть еще один раз, но понимая уже, что проиграл, потому что был не в состоянии спустить курок, не мог пойти на этот шаг, который положил бы конец игре, не мог убить, даже если в противном случае это стоило бы ему жизни.

– Нет, – сказал он.

– Что? – спросил К.

– Можете оставить себе свой пиджак.

– Что? – сказал Пэрсел.

– Но в покойники поищите себе кого-нибудь другого.

– Что? – сказал Мак-Рэди.

Малони готов был расплакаться, но не желал проявлять слабость в присутствии этой шайки бандитов с ее высокими связями в Риме и Бог знает где еще, не хотел, чтобы они тоже поняли, что он – законченный неудачник. Поэтому он изо всех сил закусил изнутри губы, прием, которому он научился в детстве, когда бабушка рассказывала ему страшные истории, так было легче удержаться от слез. Он отступил к выходу, держа револьвер наведенным на троих мужчин, свободной рукой распахнул за спиной дверь, впустив внутрь яростный порыв ветра.

– Буду вам очень обязан, – сказал он, стараясь произносить слова спокойно, независимо и добродушно, хотя понимал, что окончательно проиграл, понимал, что был прирожденным неудачником, – буду вам очень обязан, если вы снимете с меня обвинения в краже со взломом.

К, посмотрел на него долгим, изучающим взглядом и сказал:

– Мы подумаем, Малони.

– Чао, – сказал Малони и вышел наружу.

* * *

Он выбросил револьвер в сточную канаву за кладбищем, а потом неторопливо зашагал прочь, в первый раз за последние два дня он шел медленно и спокойно, надеясь, что они не погонятся за ним, впрочем, не очень тревожась на этот счет. Пожалуй, ему удалось прощанье. «Чао» – сказал он, проиграв эту игру и все же сумев продемонстрировать благородство, вот так, приподнять шляпу, помахать рукой. «Чао», и все кончено. «Чао», и весь прошлый год коту под хвост, к чертям все, что казалось ему таким важным.

«Чао» – прощайте. Монако и Монте-Карло, прощайте, Лондон и Эпсон-Даун, прощайте, Индонезия со своей столицей Джакартой, где, как он сказал водителю, устраиваются захватывающие тараканьи бега, хотя он не очень в этом уверен. Нужно будет проверить это, подумал он и вспомнил, что квартирная хозяйка выгнала его.

Где же ему провести сегодняшнюю ночь теперь, когда закончилась игра, где проводить ему все остальные ночи теперь, когда стало ясно, что он типичный безнадежный неудачник, обреченный вечно проигрывать. Что ж, подумалось ему, по крайней мере, Ирэн найдет в этом что-то забавное, она усмехнется над всей его историей своей лукавой ирландской усмешкой, если вообще когда-нибудь узнает, что ее бывший муж все проиграл меньше чем за год, разумеется', она посмеется, рассказывая своим новым и, несомненно, более удачливым ухажерам, что ее муж был круглым дураком и неудачником до мозга костей.

Нет, подумал он.

Только не Ирэн.

Правда, она не решилась заниматься с ним любовью на колесе обозрения, но он был уверен, что Ирэн не станет над ним смеяться, а наоборот, позволит ему поныть и пожаловаться, если ему этого захочется, как вот сейчас, но нет, он не заплачет, у него по-прежнему крепко сжаты губы. «Готов поставить любые деньги, – подумал он, – даю двадцать против одного, сто против одного, что Ирэн не обрадовалась бы моему поражению, Ирэн сказала бы: „Да, Энди, это ужасно, мне так жалко“.

Интересно, все же говорила ли она кому-нибудь, как он при ней дурачился.

Он вошел в телефонную будку на углу улицы, достал из кармана монетку и набрал номер Ирэн. Сначала ему показалось, что уже слишком поздно для звонка, но в домах вокруг кладбища еще горел свет, так что, возможно…

– Алло? – раздался в трубке ее голос.

– Алло, Ирэн? – сказал он.

– Да?

– Это Энди, – сказал он.

– Энди?

– Да.

– А, привет, Энди, – сказала она.

– Я тебя не разбудил?

– Нет, я смотрела телевизор, – сказала Ирэн.

– Сколько сейчас времени?

– Около половины одиннадцатого, – сказала она.

– А-а…

– Что случилось, Энди? Почему ты звонишь?

– Ну, знаешь, – сказал он, – ты была права.

– Насчет чего?

– Видишь ли, – сказал он, – я все проиграл, Ирэн. Это заняло у меня почти год, Ирэн, но я все промотал. После этого звонка у меня в кармане осталось пять центов, вот и все. Теперь я совершенно нищий, хотя должен сказать, что несколько минут назад я чуть не получил полмиллиона долларов.

– Правда, Энди? – сказала она. – Полмиллиона?

– Да, я мог бы их иметь, действительно мог бы… – Он осекся. – Ирэн, на самом деле, я даже близко не подошел к тому, чтобы получить их.

– Ну, что ж, Энди, – сказала она. – Это ужасно, мне так жалко.

– Я знал, что ты так и скажешь, Ирэн.

– Правда?

– Да.

Линия умолкла.

– Ирэн! – сказал он.

– Да, – сказала она. – Я здесь.

– Ирэн, ты кому-нибудь рассказывала про тот мой номер с шляпой?

– Нет, – сказала она.

– Ты понимаешь, о чем я?

– Да, конечно.

– Ирэн…

– Да?

– Ирэн, ты помнишь ту ночь на Файе-Айленд, когда нас застал дождь?

– Да, – сказала она. , – А ты помнишь, как мы травили тараканов?

– Да, да.

– И нашли твой загашник?

– Да, и мы напились.

– Да, – сказал он.

– И пытались заниматься любовью.

– Да. – Он помолчал. – Ирэн, а ты стала бы заниматься этим на колесе обозрения?

– Нет, – сказала она.

– Ирэн!

– Да?

– Я тоже не стал бы.

Они снова замолчали.

– Ну, – сказал он и вздохнул.

– Ну… что же… что ты собираешься теперь делать? – спросила она.

– Не знаю.

– У тебя есть какие-нибудь планы?

– Нет… Я думал… – Он нерешительно замялся. – Сам не знаю, что я думал.

– Но что же ты все-таки думал, Энди?

– Не знаю.

– Энди, почему ты позвонил?

– Я думал…

– Да?

– Я хотел спросить тебя, Ирэн, не хотела бы ты…

– Да?

– Поставить.

– Поставить?

– Да, на меня.

Он сказал это так тихо, что она не расслышала.

– Что? – сказала она.

– На меня, – повторил он.

– А-а!

«Она скажет „нет“, – думал он. – Она скажет „нет“, и я пойду бродить в ночи с пятью центами в кармане, что на целых пятнадцать центов меньше, чем было у меня вчера утром. Пожалуйста, Ирэн, не говори „нет“, только не говори „нет“!

– Ирэн?

– Что, Энди?

– Пожалуйста, не говори «нет»! Я знаю, что я дурак, что я…

– Нет, нет! – сказала она. – Ты…

– Ирэн, ты говорила кому-нибудь, что я дурак?

– Энди, я вовсе не считаю тебя дураком.

– Но это так, Ирэн, я круглый дурак.

– Нет, Энди. – Пауза. Затем она снова заговорила, только очень тихо. – Энди, ты очень милый, – сказала она, – тебе бы только повзрослеть.

– Ирэн… – сказал он.

– Да?

– Ирэн…

– Я не игрок, Энди.

– Я тоже не игрок, – сказал он и не услышал ответа. Он испугался, что она положила трубку, и с тревогой ждал, чтобы она снова заговорила, а затем сказал:

– Ирэн? Ирэн, ты…

– Я… я здесь, – сказала она.

– Слушай… Послушай, ты не плачешь? Ирэн…

– Энди, Энди, – сказала она.

– Я… я могу приехать?

Она не отвечала.

– Скажи «да», Ирэн.

Она все молчала.

– Ирэн? Скажи «да». Пожалуйста!

Он услышал ее вздох.

– Да, – сказала она.

– Да?

– Да, приезжай, – сказала она. – Наверное, я ненормальная.

– Я люблю тебя, – сказал он.

– Хорошо, – сказала она.

– Буду у тебя через минуту, – сказал он.

– Хорошо.

– То есть, конечно, не через минуту, потому что у меня всего пять центов. Так что немного позже, это займет некоторое время.

– Время у нас есть, – сказала она.

– Да, – ответил он, – время у нас есть.

– Но все равно поторопись, – сказала она и положила трубку.

Он повесил трубку на рычажок и присел на корточки в будке, чувствуя, как сырой апрельский ветер задувает внутрь, глядя на замусоренный клочками бумаги пол будки. Он долго сидел так рядом с грязными обрывками старой газетной бумаги, которые ветер швырял к его ногам, и думал об игре, которой отдался всей душой и в результате оказался полностью проигравшим, и ему нестерпимо хотелось плакать. А затем он подумал о той игре, которой собирался заняться теперь, о самой крупной и важной игре из всех возможных, и тогда он коротко кивнул себе, встал на ноги и, покинув будку, зашагал, направляясь назад, в Манхэттен.

Маленький плут и няня

Глава 1
БЕННИ НЭПКИНС

Эта пятница в августе выдалась просто чудесной – подобных летом в Нью-Йорке бывает не так уж много. Она напомнила Бенни Нэпкинсу о старых добрых временах в Чикаго. Дело было в шестидесятых, он тогда еще и не думал о том, чтобы перебраться в Нью-Йорк. Конечно, скучал он не по ночам в Чикаго, нет, благодарю покорно! Сказать по правде, ночи он вспоминал с содроганием – да и что приятного в том, чтобы мертвой хваткой цепляться за тросы, тянувшиеся к зданиям контор и офисов, иначе тебя, того гляди, размажет в лепешку прямо по Мичиган-авеню! Кому, к дьяволу, понравится такой ветрище?! Но он еще не забыл, да и вряд ли когда-нибудь забудет, летние деньки, когда человека так и тянет читать стихи, нежный ветерок, дующий с озера, бренчание гитар и шумные праздничные шествия.

Впрочем, что толку сейчас предаваться воспоминаниям? Прошлое осталось в прошлом. К чему с тоской вспоминать прошлое, когда прямо сейчас можно наслаждаться великолепием чудесного августовского дня, таять от счастья, глядя в голубые, как летнее небо, глаза Жанетт Кей, казавшиеся синими на фоне изумрудно-зеленой листвы деревьев?

Он любовался деревьями через ветровое стекло красного «фольксвагена». «Не думал, что увижу я, – давно забытые строки вдруг сами собой всплыли в его памяти, – столь дивное виденье». Вдавив в пол педаль газа, он машинально бросил взгляд на зеркальце заднего вида. Не тот это был день, чтобы портить его объяснением с каким-нибудь олухом из дорожной полиции. Только не сегодня, нет, сегодня он не мог позволить себе такую роскошь, как дать возможность какому-нибудь представителю закона нарушить его планы. «Не сегодня», – как заклинание повторил он.

Потому что сегодня позвонила Нэнни [18]18
  Игра слов: Нэнни (англ. Nanny) – женское имя, nanny – нянюшка.


[Закрыть]и сказала, что стряслась беда.

– Что еще за беда? – спросил он.

– Настоящая беда, – ответила она.

– Да, да, понимаю, но в чем все-таки дело?

– Только не по телефону.

– Если не можешь объяснить по телефону, для чего тогда звонишь?

– Попросить, чтобы ты сейчас приехал сюда.

– Я еще в постели, – проворчал Бенни. – Между прочим, сейчас еще ночь.

– Сейчас половина десятого утра!

– Жанетт Кей еще спит. Бог свидетель, Нэнни, она спит в моей постели!

– Ну так что с того?

– А то, что не может же мужчина вот так, ни с того ни с сего вылезти из постели среди ночи и испариться, даже не сообщив своей возлюбленной, что уходит!

– Так разбуди ее и скажи, – резонно предложила Нэнни.

– Ну уж нет! Я хочу, чтобы она как следует выспалась.

– Тогда оставь ей записку.

– Жанетт Кей не станет ее читать.

– Почему?

– Она не любит читать.

– Оставь совсем коротенькую.

– Все равно не станет. Даже коротенькую.

В трубке повисло тяжелое молчание. И потом Нэнни на исключительно правильном английском, которым пользовалась только в тех редких случаях, когда желала напомнить своему собеседнику, что покинула Лондон всего лишь пару лет назад, вдруг произнесла:

– Уверена, мистер Гануччи, когда вернется, с немалым интересом услышит, что один из его наиболее близких друзей отказался помочь, когда его просила об этом няня его сына.

И вновь воцарилось молчание.

– Ладно, – проворчал Бенни, – сейчас приеду. Только оденусь.

– Да уж, пожалуйста, – ответила Нэнни и бросила трубку.

Сейчас на часах было уже десять сорок пять, а это означало, что час с четвертью назад Бенни вылез из теплой постели, швырнул на пол черную шелковую пижаму, побрился, залпом проглотил стакан грейпфрутового сока, за которым последовала чашка кофе, накинул легкий костюм из шерсти с синтетикой (дополнив его синими носками в тон, узким, в полоску галстуком, белой рубашкой и черными ботинками), рысью промчался пять кварталов, отделяющих его квартиру на Третьей авеню от Двадцать четвертой улицы, перебежал на другую сторону, где накануне оставил свой «фольксваген» в гараже Ральфа Римессы, того самого, с которым свел знакомство еще в Чикаго, в шестидесятых, и который в память о тех деньках брал с него в месяц лишь половину обычной платы, вывел машину и примчался сюда.

Куда, интересно? Всю дорогу он следил за указателями, стараясь понять, где же он. Впрочем, где бы он ни был, хоть бы и в Ларчмонте, все равно, приехал он на редкость быстро, особенно если учесть его габариты и немалый вес.

Хотя какие у него габариты?

На самом деле рост у него – пять футов восемь и три четверти дюйма. Бенни поморщился, вспомнив, как пытался уговорить упрямого клерка в бюро дорожной службы поставить в его водительских правах отметку «пять футов девять дюймов». Но клерк, очевидно, принадлежал к той мерзкой категории твердолобых тупых служак, которые решительно все делают по инструкции, так что, сколько Бенни его ни уговаривал, все было напрасно. По правде говоря, он до сих пор не в силах понять, почему ему так и не удалось убедить этого сладкоречивого клерка – ну, скажите на милость, разве какая-то четверть дюйма так уж важна, когда тебе суют в карман сорок новеньких зеленых? Но как бы там ни было, а в водительских правах осталось «пять футов восемь и три четверти дюйма», значит, так оно и есть, такой вот у него рост, не слишком и большой.

Конечно, много лет назад, когда он был еще сопливым мальчишкой, в том районе, где прошло его детство, пять футов восемь и три четверти дюйма и могли бы считаться приличным ростом, особенно если учесть, что вокруг жили только иммигранты из Неаполя, среди которых мало кто мог похвастаться особенно высоким ростом (кроме разве что Софи Лорен, а она, как подозревал Бенни, вряд ли бы обрадовалась, если бы ее причислили к этой группе населения). Но и ребенком он никогда не был особенно рослым.

Собственно говоря, только раз в жизни он мог отзываться о своих габаритах без иронии – это когда вдруг резко прибавил в весе, набрав сразу тридцать фунтов, но это было в те дни, когда то и дело приходилось угощаться в разных ресторанах. В те старые добрые времена друзья звали его Толстяк Бенни Нэпкинс.

Естественно, за спиной. Но длилось это недолго – только до того дня, когда он случайно услышал, как Энди Пизелли издевается над этим прозвищем. Вскоре с Энди произошел на редкость неприятный эпизод, после чего все друзья-приятели стали снова называть Бенни просто Бенни Нэпкинс, или даже Бен Нэпкинс, что ему нравилось больше.

Он ехал и улыбался. Солнце то и дело выглядывало из-за сплетенных над его головой ветвей деревьев, листья кидали дрожащую кружевную тень на ветровое стекло машины. Да, денек и вправду выдался чудесный, и сейчас Бенни был даже рад, что его разбудили и заставили вылезти из постели раньше, чем обычно.

В такой день, как сегодня, только полный идиот может чувствовать себя несчастным. Вспомнив до конца стишок, который с утра крутился у него в голове, он принялся перебирать в памяти все, что сегодня позволяло ему ощущать полное довольство собой. Причин для этого было немало – ему принадлежала чудесная квартирка на Двадцать четвертой улице, которую Жанетт Кей столь любезно соглашалась разделить с ним. А маленький загородный коттедж в Нью-Джерси, где он разводил кукурузу, такую сладкую, что даже при одном воспоминании о ней начинали ныть зубы? Был у него и прекрасный «фольксваген» 1968 года выпуска, который еще ни разу не доставил ему ни малейших хлопот, безмерно радуя Бенни тем, что всегда заводился с полоборота, даже зимой. Была у него и работа, не требовавшая долгих часов сидения в пыльной конторе и не отнимавшая так уж много времени, за которую к тому же совсем неплохо платили.

А сейчас он едет в Ларчмонт, на душе у него радостно, потому что день сегодня чудесный, а дорога в «Клены» – еще лучше.

Оставалось только придумать, как помочь Нэнни, но и это не проблема. Ему льстило, что из всех, с кем можно посоветоваться, она выбрала именно его, тем более что ему всегда нравилось ее слушать. Нэнни – истинная леди, леди до мозга костей, а голос ее, в котором все еще чувствовался мелодичный английский акцент, был нежным, как пение жаворонка.

– Маленький паршивец куда-то подевался, – сказала Нэнни.

Они устроились в гостиной возле большого мраморного камина. Гордость Гануччи – коллекция часов – украшала всю стену.

Часы стояли и на каминной полке, и по обе стороны камина (сейчас закрытого цветочными горшками). Все они безостановочно тикали, отсчитывая минуты и секунды, с треском швыряя их в комнату, будто искры от горящих поленьев. Было уже около одиннадцати. Няня сидела в строгом черном платье с крохотным белоснежным воротничком. Ее тонкие руки бессильно сложены на коленях. Страх, боль и растерянность искажали лицо.

– Давай начнем с самого начала, – предложил Бенни.

– Так это и есть начало!

– Да нет, скорее это похоже на конец. Когда ты обнаружила?..

– Ради Бога, извини, я так растерялась, просто голова идет кругом. Сама не знаю, что…

– Тихи, тихо, – успокаивающе сказал Бенни.

– Но ведь говорю же тебе – он пропал, а я чуть было с ума не сошла! Вот поэтому и позвонила тебе.

– Ну что ж, я, конечно, чрезвычайно ценю твое дове…

– …А не кому-нибудь другому, властям, например, – продолжала Нэнни. – Подумала, если я позвоню властям, мистер Гануччи уж непременно пронюхает, что стряслось.

– Ах вот как!

– Поэтому я и решила – позвоню кому-нибудь… какой-нибудь мелкой сошке.

– Понятно.

– Вот поэтому-то я и вспомнила о тебе… впопыхах подумала, что ты самый мелкий из всех.

В эту самую минуту все часы в комнате, словно сговорившись, принялись бить. Нэнни испуганно вздрогнула. Шипение и звон наполнили комнату, где до этого слышалось лишь громкое тиканье. Ровно одиннадцать. Прикинув, что пройдет немало времени, прежде чем это светопреставление подойдет к концу и они смогут вновь вернуться к разговору, Бенни воспользовался представившейся ему возможностью, чтобы хорошенько переварить то, что только что услышал. Да, с огорчением был вынужден признаться он, похоже, более мелкую сошку и впрямь трудно найти. Особенно если сравнивать с другими, а таких, надо честно признать, было большинство. (Одно из качеств, за которое Бенни особенно себя уважал, была его бескомпромиссная объективность.) Впрочем, мысль, что все вокруг считают его мелкой сошкой, не особенно его огорчала. Когда-то давно, в Чикаго, он был большим человеком, очень большим, а свое нынешнее незавидное положение, ничуть не унывая, привык считать прямым следствием ошибки, допущенной еще в 1966 году. Но кто из нас не ошибается, обычно спрашивал себя Бенни, скажите, кто?!

Бесчисленные часы ревели, как оглашенные, будто изголодавшиеся звери, требуя есть. Нэнни раздраженно заткнула тоненькими пальчиками уши и терпеливо ждала, когда же эта какофония подойдет к концу. Закончилось все так же внезапно, как и началось. Только что вокруг гремели иерихонские трубы, и вот в комнате воцарилась блаженная тишина, прерываемая лишь громким тиканьем.

– Проклятые часы! – всхлипнула Нэнни. – Как будто и без них мало неприятностей!

– Давай-ка лучше вернемся к твоим неприятностям, – предложил Бенни. – Когда ты обнаружила, что он исчез?

– Утром, часов в восемь. Вошла в его спальню, а его нет.

– А обычно он в это время бывал еще в постели?

– В постели? Ты хочешь сказать, в восемь утра? Конечно, а как же?!

– Но этим утром его там не было.

– Да, не было. И до сих пор нет. Как, впрочем, и в самом доме. И около дома тоже. Я точно знаю, поскольку все уже обыскала.

– А может, он просто прячется? – предположил Бенни. – Или играет?..

– Не думаю… вряд ли. Это на него не похоже. Ты его не знаешь – это весьма серьезный маленький негодник.

– А кстати, сколько ему? – поинтересовался Бенни.

– В прошлом месяце исполнилось десять.

– Понятно.

– Отец на день рождения подарил ему часы.

– Понятно…

– Своего рода дань уважения человеку, которым он восхищается.

– Понятно, – снова протянул Бенни, стараясь не выдать своего любопытства. – Я просто подумал, будь Льюис немного постарше, может, у него была бы подружка… тогда он мог бы отправиться повидать ее, и все такое…

– Нет! – отрезала Нэнни.

– Да, понимаю.

– Нет! Льюис просто исчез. Просто исчез… растворился в воздухе. Если мистеру Гануччи станет известно, что произошло…