Текст книги "Крах игрушечного королевства"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

– Нет. Ничего такого он не предлагал. Кто тебе такое сказал?

– Ты знаешь человека по имени Бобби Диас?

– Конечно, знаю. Но откуда он мог знать, о чем мы говорили с Бреттом?

– Присутствовал ли он на совещании, имевшем место в сентябре прошлого года, на котором Бретт Толанд рассказал о своем намерении сделать косоглазого медвежонка?

– Нет. Такого совещания никогда не было. Этого медвежонка придумала я.

– И ты уверена, что во вторник вечером Бретт не предлагал тебе наличного вознаграждения?

– Абсолютно уверена.

– И точно так же ты уверена, что ушла с яхты около половины одиннадцатого?

– Да.

– Ты уехала со стоянки в половине одиннадцатого?

– Да.

– Значит, Этта Толанд не могла видеть тебя выезжающей со стоянки в начале первого?

– В начале первого я была дома и спала.

– Вы поехали домой босиком? – снова вмешался Фрэнк.

– Нет. Я забрала туфли, когда уходила с яхты.

– Ты спускалась за ними вниз?

– Нет. Бретт сходил и принес их. Я никуда не заходила, кроме кокпита.

– А твой шарф он забыл, так?

– Видимо, мы оба об этом забыли.

– Когда ты обнаружила, что забыла шарф на яхте?

– Когда полицейские стали спрашивать меня о нем.

– Когда это было?

– Когда они пришли ко мне домой.

– Ты спала, когда пришли полицейские?

– Да.

– Во сколько это было?

– В шесть утра.

– Значит, ты проспала… Во сколько, ты сказала, ты легла спать?

– Я не говорила. Примерно в половине двенадцатого.

– Значит, ты проспала шесть с половиной часов, когда к тебе пришли полицейские.

– Да. Шесть – шесть с половиной.

– Вы не хватились шарфа, когда приехали домой?

– Нет, наверное.

– Не заметили, что забыли его?

– Нет.

– Как это могло получиться?

– Ну, наверное, это из-за того, что я немного выпила.

– Ты же сказала мне, что пила только «Перрье», – вмешался я.

– И еще водки с тоником.

– Когда это было?

– После того, как Бретт высказал свое предложение.

– Как по-вашему, это было хорошее предложение? – спросил Фрэнк.

– На мой взгляд, да. Я хотела еще обсудить его с Мэттью, но вот так на первый взгляд оно показалось мне хорошим.

– Но вы не стали звонить Мэттью, когда вернулись домой.

– Было уже поздно.

– Одиннадцать вечера.

– Ну да.

– И в половине двенадцатого вы пошли спать.

– Да.

– Сколько ты выпила? – спросил я. – Там, на яхте.

– Один бокал. Ну, может, немного больше. Напиток смешивал Бретт, может, он плеснул водки чуть больше, чем следовало.

– Ты мне об этом не говорила.

– Я не думала, что это может оказаться важным.

– Что еще ты мне не сказала?

– Больше ничего. Я не убивала Бретта. И кроме того, я считала, что вы – мои адвокаты.

– Мы действительно твои адвокаты, – сказал я.

– Тогда перестаньте на меня кричать!

– Лэйни, ты спускались вниз, когда была на яхте?

– Нет.

– Ни в салон…

– Нет.

– Ни в каюту хозяев…

– Нет. Я же сказала. Мы сидели на палубе, на кокпите, все то время, пока я находилась на яхте.

– Без шарфа? – спросил Фрэнк.

– Да, без этого идиотского шарфа! – взорвалась Лэйни.

– Кто-нибудь видел, как ты уходила с яхты?

– Откуда мне знать?

– Ты кого-нибудь видела?

– Да, я видела дежурного в будке, когда выезжала.

– Он говорит, что не видел тебя.

– Тогда он должен быть слепым. Я проехала рядом с ним.

– Больше ты никого не видела?

– Людей, которые выходили из ресторана.

– Ты знаешь кого-нибудь из них?

– Нет. В смысле, я не могу сказать точно. Я просто развернулась на площадке перед рестораном, и в это время из него выходили какие-то люди, вот и все.

– Значит, ты проехала мимо будки охранника…

– Да.

– Ты ничего ему не сказала?

– Нет.

– Он тебе ничего не сказал?

– Нет.

– Не помахал рукой? Не сделал ничего такого?

– Нет.

– Потом ты развернулась на площадке перед рестораном…

– Да.

– И увидела выходящих оттуда людей…

– Да.

– И что потом?

– Я проехала мимо колонн, которые стоят у въезда в клуб и свернула налево, на Силвер… нет, погодите минутку.

Мы погодили.

– Да, правильно, – сказала Лэйни.

– Что правильно?

– Я чуть не врезалась в машину, которая стояла на обочине.

– Где на обочине?

– На обочине дороги на Силвер-Крик. Справа от въезда в клуб. Я повернула налево, когда выехала, а эта машина была припаркована сразу же за колонной. Я, наверное, слишком сильно срезала угол, и чуть не врезалась в нее.

– Что это была за машина?

– Не знаю. Там было темно.

– Какого она была цвета?

– Не знаю. Ее почти не было видно. Фары были выключены. Она просто там стояла.

– В машине кто-нибудь сидел?

– Нет, никого.

– Ты не заметила ее номер?

– Нет. Было слишком темно. Я начала поворачивать, увидела машину и поняла, как она близко. Я рванула руль и объехала ее. Может, я что-нибудь выкрикнула, не помню.

– Например?

– Ну, что-нибудь вроде «Ах ты кретин!»

– Но если в машине никого не было…

– Я знаю. Это была просто нервная реакция.

– Это было в половине одиннадцатого, правильно? – спросил Фрэнк.

– Да. В половине одиннадцатого. Да.

– Вы не видели, чтобы кто-нибудь в этот момент шел через стоянку? Ну, в то время, когда вы выезжали?

Нам с Фрэнком явно пришли в голову одни и те же мысли. Во-первых, зачем кому-то понадобилось оставлять машину у въезда в клуб, когда на территории самого клуба есть нормальная стоянка? А во-вторых, куда делся человек, оставивший машину у колонны? Баннерманы слышали выстрелы без двадцати двенадцать. Если кто-то явился в клуб за час до этого…

– Ты никого не видела? – еще раз спросил я.

– Никого, – твердо ответила Лэйни.

Глава 7

Уоррен помнил, что Щука велел ему внимательно следить за погодой.

Уоррену и самому не хотелось угодить на этом суденышке в шторм, да еще находясь в тридцати милях от берега. В этом районе не было оживленного движения, только время от времени проплывало случайное рыболовецкое судно или прогулочная яхта. Но Уоррен полагал, что экипаж этих яхт осведомлен о прогнозе погоды гораздо лучше его, и раз уж они здесь, он может пока не считать себя безрассудно храбрым идиотом. Если он увидит, что яхты торопятся к берегу, он тут же последует за ними. А пока что Уоррен полагался на то, что в случае чего Береговая охрана обязательно передаст предупреждение по всем каналам.

Впрочем, самый яростный ураган уже бушевал внизу, в каюте, и его звали Тутс. Она стала раздражительной, нервной, и ее трясло – все, как он и ожидал. Последнюю дозу Тутс получила от двадцати четырех до тридцати шести часов назад. Симптомы всегда начинались позже, чем начальный этап ломки, который раньше или позже приходится пройти каждому крэкнутому. Так что Тутс прошла через этап неимоверной, невыносимой потребности в наркотике за первые три дня, прошла через бессонницу и изнеможение, а сегодня снова воспряла. Снизу долетали ее истеричные вопли. Было утро вторника. Последний раз Тутс имела возможность покурить крэк в четверг вечером. Значит, у нас получается доза плюс четыре дня и… десять-двенадцать часов? Десять минут назад Уоррен попытался отнести ей завтрак. Тутс выбила поднос у него из рук.

Выдраенные до блеска переборки и полы возлюбленной яхты Щуки оказались заляпаны потеками кофе и яичницы. В таком состоянии Тутс пребывала с вечера – дикие перепады настроения, только что спокойно разговаривала, а секунду спустя кричит и бьется в истерике.

И как тут не начнешь курить?

Больше всего Тутс боялась, что это останется навсегда. Точно так же, как в детстве, когда она корчила рожи, а мама пугала, что она такой и останется. Она не сможет выносить это вечно. В прошлый раз ломка проходила не настолько тяжело. Но, с другой стороны, кокаин все-таки не крэк, есть – хорошо, нет – ну и ладно. Состояние было дерьмовым, но еще хуже была мысль о том, что оно станет постоянным. Возможно, ее навсегда захватил этот бешеный прибой, волокущий ее через адское пламя, потом растекающийся травянистой равниной посреди тенистой долины. Потом волна снова начинала набирать высоту, и Тутс хотелось кричать, кричать, кричать…

В прошлый раз, когда она сидела на кокаине, она была готова делать все, что угодно, лишь бы получить заветный белый порошок. Все, что угодно. Абсолютно все. Вы приказываете, я исполняю. Да, сэр, как пожелаете. Да, мадам, я – Тутси ла Кока, разве вы не знали? Я готова на все – хоть минет, хоть лесбийская любовь, вы можете иметь меня в рот или в задницу, как вам заблагорассудится, я сделаю для вас все, если вы дадите мне кокаин или денег, чтобы купить его.

Тутс была уверена, что Уоррен все-таки припрятал немного порошка где-нибудь на яхте.

Весь вопрос в том, как его получить.

Как убедить Уоррена отдать порошок ей.

Сделать все, что он захочет.

Человека звали Гутри Лэмб.

Он сказал, что был известным частным детективом задолго до того, как я появился на свет. Он открыл свое агентство в 1952 году – тогда он еще действовал в Нью-Йорке. Двадцать лет назад он перебрался сюда, на юг. Лэмб считал, что именно здешнему климату он обязан долголетием и тем, что в шестьдесят с лишним сохранил хорошую форму.

Он и вправду выглядел вполне бодро.

Уж не знаю, каким он был в годы своей славы, но и сейчас Гутри Лэмб оставался высоким, моложавым, широкоплечим мужчиной. Похоже, он и вполне мог постоять за себя в любой ситуации, требующей физической силы. На самом деле, хоть я и сцепился снова со своими ковбоями, мне и в голову не приходило брать в союзники Гутри Лэмба – отчасти потому, что он производил впечатление человека, постоянно таскающего в наплечной кобуре здоровенную пушку. Глаза у него были светло-голубыми, но они казались довольно темными в сравнении со снежной белизной его волос и бровей. Еще у Лэмба была широкая белозубая улыбка. Мне стало любопытно, сколько из этих зубов искусственные.

Я позвонил ему сегодня утром. Хоть тресни, но мне никак не удавалось найти ни Уоррена, ни Тутс, а при последней попытке вести расследование лично я получил две пули. Спасибо, с меня хватит. В городе существовало еще три частных детективных агентства. Ни одно из них особо не выделялось, но Бенни Уэйс порекомендовал мне мистера Лэмба и очень его хвалил. Ходили слухи, что прежде мистера Лэмба звали не то Джиованни Ламбино, не то Лимбоно, не то Лумбини, в общем, как-то так, но это было его личное дело. Меня оно нисколько не интересовало. Меня интересовало, кто из посетителей или завсегдатаев яхт-клуба на Силвер-Крик, находившихся там в прошлый вторник, мог заметить машину, припаркованную справа у выезда из клуба.

– Марка машины? – деловито поинтересовался Лэмб.

– Не знаю.

– Цвет?

– Она не может сказать.

– На въезде не было никакого освещения?

– Она говорит, что там было темно.

– Вам случалось бывать там ночью?

– Да, но я не обращал на это внимания.

– Ладно, я сам проверю. Обычно если въезд обозначен колоннами, там обязательно вешаются фонари.

– Да, действительно.

– Возможно, один из них перегорел.

– Возможно.

– Хорошо, посмотрим. В какое примерно время это происходило? В смысле – когда она видела эту машину?

– В половине одиннадцатого.

– Вы говорите, она выехала за ворота и повернула налево…

– Да.

– И тут заметила припаркованную машину, и ей пришлось резко сворачивать в сторону.

– Так она мне сказала.

– Хорошо, я выясню, кто что видел. А теперь давайте обсудим мои расценки.

– Я полагал, что они стандартны.

– Что для вас стандарт?

– Сорок пять долларов в час плюс расходы.

– Я обычно беру пятьдесят.

– Это дорого.

– Опыт и стоит дорого.

– Я плачу Уоррену Чамберсу сорок пять в час, а он – лучший в своем деле.

– Я лучше, – заявил Лэмб и хищно оскалился.

Когда Тутс позвала Уоррена, ее голос был так тих, что детектив едва расслышал его. Яхта лежала в дрейфе. На якорь Уоррен вставать не стал – все равно здесь не с кем и не с чем было столкнуться, всюду, куда ни глянь – сплошная морская гладь. Дул легкий бриз. На горизонте виднелись белые паруса – какое-то рыболовецкое судно шло на запад, в сторону Корпус-Кристи.

– Уоррен…

Тихий, почти шепчущий голос.

– Что?

– Ты не мог бы спуститься сюда? Пожалуйста.

Уоррен подошел к трапу, сошел на несколько ступеней, наклонился и заглянул в каюту. Тутс сидела на краю койки, скрестив ноги. Ее правая рука была прикована к стальной скобе. Изящные модельные туфли, гармонирующие с ее короткой юбкой, валялись на полу. Уоррен спустился вниз.

– Извини, – сказала Тутс.

– Да ничего, все нормально.

– Мне не стоило выбивать поднос у тебя из рук.

– Ничего. Так что ты хотела?

– Мне самой не нравится мое состояние. Нет, правда, – с улыбкой сказала Тутс. – И теперь я хочу есть.

– Я сейчас сооружу что-нибудь, – сказал Уоррен и пошел на камбуз.

– Меня бы вполне устроила какая-нибудь каша.

– Яичницу не надо?

– Я не уверена, что меня от нее не затошнит.

– Вообще-то таких симптомов наблюдаться не должно.

– Да, но меня укачивает.

– А!

– Прости пожалуйста, Уоррен. Я тебе соврала.

– Соврала?

– Ну ты ведь сам это знаешь. Ты прав, я наркоманка. Или была ею. Я знаю, что буду благодарить тебя, когда все это закончится.

– Не за что.

Уоррен насыпал в пластмассовую миску кукурузных хлопьев, залил их молоком, отыскал в ящике стола ложку, поставил миску на поднос и отнес на койку.

– Может, тебе кофе? – поинтересовался он. – Я могу разогреть.

– Да, пожалуйста.

Уоррен вернулся на маленький камбуз, включил плиту и поставил кофейник на огонь. Синее пламя принялось жадно облизывать дно кофейника. Яхта мягко покачивалась.

– Какая странная штука эти волны, – сказала Тутс.

– Да, сегодня на море зыбь, – кивнул Уоррен.

– Нет, я об ломке. Уже думаешь, что все прошло, а потом снова накатывает, – Тутс отправила в рот полную ложку хлопьев. Разжевала. Проглотила. Поерзала на койке. – А что ты сделал с моей заначкой?

– С теми флаконами, которые я нашел у тебя дома?

– Да.

– Утопил.

– Неправда.

– Правда, Тутс.

– Кошмарная расточительность.

– А я так не считаю.

– Мне бы сейчас хоть один кристаллик, – сказала Тутс и выжидающе посмотрела на Уоррена.

– Ничем не могу помочь, – пожал он плечами. – Они давно на дне моря.

– Я тебе не верю, Уоррен.

– Я уже сказал.

Тутс снова поерзала. Уоррен наконец заметил, что у нее голые ноги.

Она сняла свои чулки. Они валялись у переборки – комок бежевого нейлона.

– Я думала, где бы я была, если бы была флаконом с крэком, – сказала Тутс. – Ты никогда так не играл в детстве, Уоррен?

– Нет, я никогда не воображал себя флаконом с крэком.

– Я имею в виду, когда у тебя терялась какая-нибудь игрушка, ты никогда себя не спрашивал: «А где бы я был, если бы был пожарной машиной? Или куклой? Или…»

– Я не играл в куклы.

– Где бы я была на этой яхте? – нарочито детским голоском произнесла Тутс.

– Нигде, – отрезал Уоррен. – На этой яхте для тебя места нет. Потому, что здесь нет никакого крэка.

– Неужели? – улыбнулась Тутс и снова заерзала. Ее черная юбка задралась, обнажив бедра. – А я могу поспорить, что если я очень хорошо тебя попрошу, ты скажешь мне, куда ты спрятал крэк.

– Тутс, ты только зря потеряешь время.

– Правда? – снова улыбнулась Тутс и неожиданно широко раздвинула ноги. – Ну скажи.

– Тутс…

– Уоррен, лапочка, сейчас я готова ради этой дряни на все, что угодно.

– Тутс…

– На все, – повторила она.

Их взгляды встретились.

Тутс кивнула.

– В таком виде мне это не нужно, Тутс, – мягко сказал Уоррен, развернулся, быстро подошел к трапу и исчез.

Тутс уставилась на то место, где он только что стоял.

«Что?» – подумала она.

Что?

Если вы слышите о фирме, которая называется «Тойлэнд, Тойлэнд», [4]4
  «Тойлэнд» – «Игрушечная страна» (англ.).


[Закрыть]вам сразу представляется дорога, вымощенная желтым кирпичем. Дорога ведет к пряничному домику с сахарной крышей, мармеладными дверями и леденцовыми окнами. Вы не думаете о невысокой фабрике из желтого кирпича, расположенной в огороженной индустриальной зоне неподалеку от Вейвер-роуд. На крыше фабрики пристроилась выполненная в объеме эмблема фирмы «Тойлэнд» – две куклы, сияющие счастьем мальчик и девочка. Вы ждете, что в пряничном домике вас встретят длиннобородые гномы, которые сидят на высоких табуретках, носят красные колпаки и насвистывают за работой. На самом же деле вы попадаете в приемную с зеркальной стеной, сверкающей под лучами солнца. У противоположной стены – круглый стол, по обе стороны от него – две тиковые двери. Еще на стенах висят большие, отлично сделанные фотографии самых популярных игрушек фирмы. Среди этих игрушек – зеленая лягушка с аквалангом; большой черный танк, из люка высовывается его командир – очаровательная белокурая кукла; красная пожарная машина с желтой цистерной для воды, из брандспойта бьет струя воды.

Я пришел сюда, чтобы встретиться с человеком, которого Этта Толанд назвала свидетелем воровства Лэйни Камминс, с человеком, который присутствовал на совещании, во время которого Бретт Толанд впервые заговорил о косоглазом медвежонке. Кабинет Роберта Эрнесто Диаса располагался в конце коридора. Двери в коридоре были выкрашены в различные пастельные тона, в соответствии со сложившимся имиджем компании «Тойлэнд». Этта назвала этого человека главным дизайнером компании. Судя по его кабинету, в это вполне можно было поверить.

Диас – подтянутый черноволосый мужчина с черными усами и темно-карими глазами, – стоял рядом с большим столом, заваленным какими-то предметами, которые я счел моделями будущих игрушек.

Солнечный свет, льющийся из окон, освещал плакаты с изображениями какого-то фрагмента из «Дракулы» Фрэнка Копполы и с портретом Брэма Стокера. Рядом висели две репродукции Пикассо. На столе лежал также открытый каталог фирмы «Твоя игрушка», стояли электронные часы, показывающие 11:27, пара глиняных моделей весьма фигуристой куклы…

– Наша модель, которую мы выпустим к Рождеству, свергнет Барби с трона, – с печальной улыбкой изрек Диас.

…и модели вертолета, выполненного в пяти различных цветах, – похоже, он будет летать на батарейках, – и четыре раскрашенные керамические модели мужчины и женщины в скафандрах. На мой взгляд, они здорово были похожи на Космических Рейнджеров, но мне по горло хватало одного иска об нарушении авторских прав.

– Фирма «Тойлэнд» уже раскручивает этот вертолет, – сказал Диас, – но мы пока еще не выбрали цвет. Какой вам больше нравится?

Увидев мое недоумение, Диас тут же пояснил, что значит «раскручивать».

– Это значит – закладывать основы будущего успеха, которым эта игрушка будет пользоваться много лет подряд, как я очень, очень надеюсь. Этот вертолет – моя работа. Он называется «Стрекоза», а пилотом в нем будет белокурая кукла, вроде той, которая сидит в «Тинка-танке» – вы могли его видеть на стене в приемной. Этот танк был гвоздем рождественского сезона три года назад. Его тоже делал я. Дети любят белокурых кукол – даже негритята. Раскрутка этой птички обойдется в шестьсот тысяч долларов, плюс еще четыре сотни на исследования и развитие – и все это в надежде, что он полетит на следующее Рождество. Он может принести миллионы долларов. Но еще большие надежды мы возлагаем на Глэдис. Полагаю, ваш визит связан именно с этим?

– Да, именно с этим, – подтвердил я.

– Ужасная история, просто ужасная, – сокрушенно сказал Диас, качая головой. – Убить человека из-за игрушки? Ужасно.

Я предпочел промолчать.

– Я понимаю, ей было чего бояться. Чтобы медвежонок на Рождество сидел под каждой елкой, он должен поступить в магазины не позже мая. В течение месяца все ваши главные магазины смогут точно сказать, какое место игрушка займет к весне.

– Тогда сейчас еще рано, – заметил я.

– Да, рано. Но планировать все начинают именно сейчас. Например, когда мы раскручивали «Тинка-танк», мы сумели разместить его буквально в каждом крупном магазине Америки. Во всей стране не было девочки, которая не просила бы родителей купить ей эту игрушку. Мы надеемся, что этот успех повторит и Глэдис. На это Рождество мы его испытаем, а к следующему он станет лидером продаж.

Я не стал говорить, что если судья Сантос решит дело в пользу Лэйни, Глэдли – Глэдли, а не Глэдис, – будет раскручивать не «Тойлэнд», а «Мэттел» или «Идеал».

– Пока что мы заказали пробную партию в двадцать пять тысяч медвежат, – продолжал Диас. – Они пока что будут стоить сто двадцать пять долларов штука. Если мы убедимся, что они хорошо идут, мы сможем снизить цену до девяноста девяти долларов, чтобы не пугать покупателей трехзначными цифрами. Производство обойдется нам втрое дешевле, примерно тридцать пять долларов штука, – это включая очки, самую дорогую деталь. Я думаю, нам придется вложить в Глэдис около двух миллионов долларов, прежде чем мы начнем широкомасштабный выпуск этой игрушки. Но если этот медвежонок станет в следующем году гвоздем сезона, он продержится на гребне волны как минимум пару лет и озолотит нас. Так что, я полагаю, вы понимаете, насколько это насущный вопрос.

– Понимаю.

– В смысле – кто должен владеть этим медвежонком.

– Да, понимаю.

– Тогда мы сможем начать работу. Для того, чтобы мы могли выпустить эту пробную партию, судье следует принять не только верное, но и быстрое решение. Только тогда можно будет считать, что Бретт погиб не напрасно.

Последнего утверждения я не понял.

– Почему вас не вызвали в качестве свидетеля? – спросил я.

– Вы имеете в виду – на слушанье?

– Да, на слушание дела.

– Насколько я понимаю, Бретт вспомнил об этом, когда было уже поздно.

– Вспомнил о чем?

– Что я присутствовал при этом разговоре.

– Каком разговоре?

– Когда он рассказал Лэйни о своем замысле сделать косоглазого медвежонка.

– Что вы имели в виду, когда сказали: «Насколько я понимаю…»

– Так мне сказала Этта.

– Когда это было?

– Где-то на прошлой неделе. Уже после того происшествия.

– В смысле – после смерти Бретта?

– Да.

– Этта вам сказала, что Бретт неожиданно вспомнил…

– Да.

– …что вы присутствовали при этом важном разговоре.

– Да. Видите ли, я действительно при нем присутствовал.

– Как получилось, что вы не сказали об этом Толандам до слушания?

– Видите ли, Бретт всегда знал, что я присутствовал при этом разговоре. Поэтому я думал, что если он захочет, чтобы я выступил в качестве свидетеля, он ко мне обратится.

– Но он к вам не обратился, как оказалось.

– Нет, не обратился.

– Вы помните, как это все произошло?

– Да, конечно.

– Расскажите мне об этом.

Это был один из тех душных сентябрьских дней во Флориде, когда все и вся чахнут от жары и влажности. Бобби Диас – супруги Толанд фамильярно называли его Бобби, – работал у себя в кабинете, когда ему позвонил Бретт Толанд и попросил зайти к нему на минутку.

– Вы помните точную дату этого разговора?

– Нет, не помню. Извините.

– А точное время?

– Простите, не помню.

Но Диас помнил, что это было во второй половине дня, и что ему как раз перед этим позвонил его информатор из «Твоей игрушки» и прошептал в трубку, что его компания считает новую видеоигру фирмы «Тойлэнд», «Погоню за правосудием», «исключительно оригинальной». Даже если бы Бретт не позвонил, Диас все равно пошел бы к нему, чтобы сообщить эту новость.

«К нему» – это в рабочий кабинет Толанда. Секретарша в приемной едва взглянула на Диаса, когда тот побарабанил по ее столу в знак приветствия. Потом Диас прошел в кабинет Бретта, скорее напоминающий богатейшую комнату для игр. Повсюду – вплоть до пола, – были разложены игры, куклы и мягкие игрушки. Насколько Бобби припоминается, тогда, в сентябре, они подбирали подходящее лицо для одной куклы, от которой позже отказались, и на столе у Бретта лежал добрый десяток, если не больше кукольных голов, словно последствия массовой казни. Во время разговора Бретт все крутил одну из голов в руках. Бобби пересказал Бретту…

– Когда вы пришли, Лэйни находилась в кабинете?

– Нет, ее там не было.

– Хорошо, продолжайте.

Он пересказал Бретту хорошие новости, только что полученные от своего информатора в «Твоей игрушке», и Бретт тут же взялся за телефон.

Сперва он позвонил жене (ее кабинет располагался этажом ниже), а потом менеджеру по продаже, и предупредил того, что, возможно, в ближайшее время последует большой заказ от «Твоей игрушки». Потом Бретт позвонил на фабрику в Брадентоне (вот вам и объяснение, почему в главном офисе вам не встретилось ни одного гнома), менеджеру по производству, и сказал, что они могут увеличить объем производства «Погони», поскольку есть основания считать, что игра хорошо пойдет. Потом Бретт повертел в руках еще пару кукольных голов, пригласил Бобби сесть и предложил ему мятный леденец из коробки, которая всегда стояла на столе (Бретт в пятый раз бросал курить). Когда Бобби развернул конфету, Бретт изложил ему свою идею о косоглазом медвежонке.

Перебирая пальцами кукольные головы, как Квиг в «Мятеже Каина» перебирал стальные шарики – ну, для курильщика, который пытается бросить курить, такие безотчетные движения вполне простительны, – Бретт сказал, что ему неожиданно вспомнилась одна детская песенка. Ее почему-то очень любила детвора у них в городке Ок-Ридж, в штате Теннесси…

– Он именно так и сказал?

– Нет-нет. Я не знаю, в каком городе он вырос. Я сказал это просто так, наобум.

– Надеюсь, все остальное вы сказали не наобум?

Бретту вспомнилось, что время от времени кто-нибудь из детей нет-нет, да и оговаривался, и пел вместо «мишка косолапый» «мишка косоглазый». Бретт предположил, что эта песенка до сих пор широко распространена, и что детям наверняка понравится такая игрушка.

– Мне хочется обыграть эту идею насчет косоглазого медвежонка, – сказал Бретт.

Бобби смотрел на шефа, посасывая леденец.

– Плюшевый медвежонок с косыми глазами – как вам? – спросил Бретт.

– Ну-у… – неопределенно протянул Бобби.

– А когда на него надеваешь очки, глаза становятся нормальными.

Бобби почувствовал некоторый интерес к этой идее.

– Представьте: ребенок целует медвежонка в носик, потом надевает на него очки, и вдруг глаза медвежонка становятся нормальными.

– Ну и как мы это сделаем? – поинтересовался Бобби.

– Не знаю. Кто у нас дизайнер, я или вы? С таким вот уютным медвежонком мы сможем изрядно оторваться…

– Исправление зрения… – задумчиво сказал Бобби.

– Да, исправление стробизма, – кивнул Бретт. – В медицине косоглазие называется «стробизм».

– В Америке миллионы детей носят очки, – сказал Бобби. Он начал улавливать возможные выгоды этой идеи.

– И они ненавидят эти очки, – поддержал его мысль Бретт. – А мы им покажем, что носить очки полезно. Они сами увидят, что очки делают для медвежонка. Они исправляют его зрение.

– По-моему, круто, – сказал Бобби. – Все ассоциации оптометристов нас поддержат.

– Ну и кому мы поручим работу над этим медвежонком?

– Лэйни, – сказали они в один голос.

Бретт потянулся к телефону.

В этот жаркий душный день Лэйни явилась на работу в очень короткой зеленой мини-юбке, темно-зеленой кофточке с открытым верхом и зеленых босоножках в тон наряду. На правой руке красовалось золотое кольцо в форме сердечка. Лэйни была без чулков, а ее светлые волосы были собраны в узел на затылке и закреплены зеленым пластмассовым гребнем. Она выглядела слегка вспотевшей, чертовски привлекательной…

– Ну, вы же знаете, Лэйни – очень сексуальная женщина, – сказал Бобби.

…и уязвимой. Косящий глаз придавал ей удивленный вид. Бобби сперва испугался, что собственный изъян зрения заставит ее встретить косоглазого медвежонка в штыки, но Лэйни сразу ухватила суть идеи, тут же принялась развивать ее, и даже быстро сделала несколько набросков, как должен выглядеть медвежонок в очках и без.

– В конечном результате Толанды выпустили медвежонка именно в том виде, каким его нарисовала Лэйни?

– Я плохо помню эти наброски.

– Не могли бы вы вспомнить, как именно Бретт изложил Лэйни свою идею?

– Он сказал ей то же самое, что и мне.

– И как она к этому отнеслась?

– Я же сказал. Она встретила ее с энтузиазмом.

– Но что именно она сказала?

– Я не помню.

Что-то этот Бобби Диас слишком много не помнил. Интересно, он не родственник той самой Розы Лопес, которая заявила, что видела, как О. Дж. Бронко перед совершением убийства припарковал свою машину на улице? Перед совершением убийства…

– Как закончилась эта беседа?

– Бретт сказал Лэйни, чтобы она принималась за работу. Сказал, что он хочет получить эскизы к концу месяца.

– К концу сентября прошлого года?

– Да.

– Чертежи, пригодные для работы?

– Я не помню, просил ли мистер Толанд приготовить чертежи.

– Вы видели эскизы, которые Лэйни предположительно представила в конце месяца?

– Нет, не видел.

– Видели ли вы какие-либо эскизы, представленные Лэйни?

– Ну, я видел эскизы, но я не знаю, кто их сделал, Лэйни или кто-то другой.

– Когда вы впервые увидели эти эскизы?

– Перед тем, как мы сделали пробный экземпляр.

– Когда точно это произошло?

– Когда я увидел эскизы? Или когда мы сделали пробный экземпляр?

– Эскизы.

– Не помню.

– А когда вы сделали медвежонка?

– Пробный экземпляр?

– Да.

– Где-то в мае.

– В мае этого года?

– Да. Мы его сделали к пятнадцатому числу.

Я вспомнил слова Лэйни о том, что она придумала своего медвежонка в апреле.

– Лэйни Камминс уволилась из фирмы «Тойлэнд» в январе, так?

– Кажется, да.

– Она обсуждала это с вами?

– Что? Уход из фирмы?

– Да.

– Я не помню.

– Но ведь вы – главный дизайнер фирмы, разве не так?

– Да, верно.

– И она работала в вашем отделе…

– Да.

– Так как же она могла не сообщить вам о своем уходе?

– А, ну да. Конечно, она сообщила. Я думал, вы хотите спросить, не говорила ли она со мной о причинах ухода или там о том, что она собирается делать дальше…

– Ну и как?

– Я уже сказал – я не помню.

– Виделись ли вы с ней после ее ухода? После того, как она уволилась из фирмы?

Диас заколебался.

– Вы с ней виделись? – уже настойчивее переспросил я.

– Не помню, – сказал он.

По-испански это звучало бы «No me acuerdo».

Что, согласно исследованиям одной юмористической передачи, в большинстве испанских диалектов означает «Нет».

Ясно?

Si.

По мнению Гутри, так называемая женская свобода была самым крупным мошенничеством за всю историю человечества – разумеется, по отношению к женщинам. Сперва мы – под «мы» в данном случае понимается сам Гутри и все прочие мужчины Америки – убедили женщин, что они вполне заслуживают того, чтобы пользоваться такой же степенью сексуальной свободы, что и мужчины. Феминистки тут же клюнули на эту удочку. Почему это мужчина всегда решает, когда уместно заниматься сексом, а когда нет? Почему женщина не может выступать инициатором сближения, если ей того хочется?

Почему женщина не может требовать секса, и вообще, быть равной с мужчиной во всех вопросах, касающихся секса?

Мужчины, подобные Гутри, искренне одобряли такой подход.

Мужчины, подобные Гутри, соглашались, что это просто нечестно, что женщин во все эпохи использовали и/или оскорбляли в сексуальном плане и никогда не позволяли ничего решать самим. Мужчины, подобные Гутри, соглашались, что это отвратительно. Они искренне сожалели о сложившемся положении вещей и желали сделать все, что в их силах, чтобы женщины смогли наслаждаться равными с мужчинами сексуальными правами. Это означало, что женщина может первой идти на сближение и выступать активной стороной в половом акте, и все это безо всякого для себя позора, унижения или порицания. Женщинам казалось, что это великолепно.