Текст книги "Крах игрушечного королевства"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

– А они так не считали?

– Они сказали, что разберутся.

– И больше с вами никто не разговаривал?

– Нет.

– А вы случайно не запомнили имена этих детективов?

– К сожалению, нет. Но у одного из них на щеке был шрам от удара ножом.

Когда без десяти час я подъехал к дому Лэйни, у нее в студии горел свет. Я позвонил ей из машины по мобильному телефону, и знал, что она будет ждать меня. Потому я удивился, увидев ее в халате и шлепанцах.

Лэйни сказала, что уже собиралась ложиться спать, когда я позвонил, и извинилась за свой затрапезный вид. Мы прошли в дом. Лэйни включила свет в гостиной и предложила мне выпить. Я отказался, тогда она налила себе бокал белого вина. Я сел на диван, обтянутый плотной белой тканью. Лэйни уселась в напротив, в кресло. Когда Лэйни закинула ногу на ногу, из-под халата на мгновение выглянул подол короткой синей ночнушки.

– Лэйни, – начал я, – когда ты уезжала со стоянки в половине одиннадцатого…

– Или около того, – сказала Лэйни.

– Ты видела машину, припаркованную у выезда из клуба – так?

– Так.

– Но ты не увидела никого в самой машине.

– Да, не увидела.

– А ты уверена, что не видела никого, кто ходил бы вокруг стоянки?

– Абсолютно уверена. Ну, разве что людей, выходивших из ресторана.

– А кроме них?

– Никого.

– Никого, кто прятался бы в тени? Какого-нибудь человека, который мог следить за яхтой? Который ждал, пока ты уйдешь?

– Я бы очень хотела ответить утвердительно, но увы.

– Никого, кто выглядел бы как Тень?

– А кто такой Тень?

– Персонаж комиксов. И плохих фильмов.

– Я о нем никогда не слыхала.

– Человека, одетого в черный плащ и черную шляпу с опущенными полями.

– Нет. В черном плаще? Нет. Ничего такого я не видела.

– Лэйни, между твоим уходом с яхты и моментом, когда Этта Толанд нашла своего мужа мертвым, остается промежуток в полтора часа. Если мы сможем доказать, что за это время на яхте побывал кто-то еще…

– Я понимаю, как это важно, Мэттью. Но я никого не видела.

Уоррен снова позволил Тутс воспользоваться уборной. Теперь они стояли на палубе. Яхта дрейфовала по легкой зыби. Над морем раскинулась звездная ночь. Вокруг, насколько хватало глаз, не было видно ни одного судна. Они долго молчали.

– Мне очень жаль, – сказала Тутс.

Уоррен ничего не ответил.

– Я не знаю, как это получилось, Уорр, правда, не знаю. Я ненавижу себя за то, что снова до этого докатилась.

Уоррен снова промолчал. Он был рад уже тому, что Тутс признала, что снова стала наркоманкой. Но он знал, что это лишь начало, и что впереди еще много трудностей. Тогда, в Сент-Луисе, Уоррен видел слишком много людей, проигравших это сражение. Это называется рецидив. Он происходит снова, снова и снова. Сперва всем кажется, что избавится от этой привычки очень просто, ведь продавцы наркотиков клянутся, что кокаин не вырабатывает зависимости. Слушай, парень, это же не героин, не морфий, не какой-нибудь барбитурат вроде секонала или туинала, не транквилизатор вроде валиума или ксанакса, это даже не «миллер лайт».

От такой фигни наркоманом не становятся.

Правда.

Кокаин не вырабатывает физической зависимости.

А вот когда торговцы клянутся, что эта фигня ничем тебе не повредит, что бояться нечего, что бросить можно в любой момент, как только захочешь, и совершенно безболезненно, безо всякой ломки – вот тут они безбожно врут. Хотя нет, в этом тоже есть часть правды. Когда вы завязываете с кокаином – точнее, пытаетесь завязать, – вы не испытываете никаких физических симптомов, сопровождающих отказ от опиатов, транквилизаторов или даже алкоголя. Вас не трясет, не бросает в пот, не тошнит, у вас не дрожат мышцы…

– Знаешь… – начал было Уоррен, потом осекся и покачал головой.

– Что? – спросила Тутс.

Вокруг царили темнота и безмолвие.

– Да нет, чепуха.

– Ну скажи.

– Знаешь, откуда пошло выражение «отпинаться от привычки»?

– Не знаю. А откуда?

– Когда кто-нибудь пытается отказаться от опиатов, он лежит весь в поту, и у него непроизвольно дергаются ноги, словно он пытается кого-то пнуть. Потому и «отпинаться».

– Я этого не знала.

– Угу, – буркнул Уоррен, и их снова обволокла ночная тишина.

Когда вы завязываете – пытаетесь завязать, – с кокаином, у вас не дрожат мышцы. У вас даже не появляется «гусиная кожа», как у ощипанной индюшки – отсюда, кстати, происходит выражение «холодная индюшка». Так называют ломку. До чего же странный и богатый словарный запас у этого преддверия ада. Интересно, а происхождение этого выражения ей известно?

Но Уоррен не стал спрашивать.

Вся штука в том, что человек, продающий яд в флаконе, забывает упомянуть, что кокаин вырабатывает физиологическую и психологическую зависимость. Для многих это слишком расплывчатые понятия. Да и вообще, чего об этом думать, когда мы предлагаем тебе порошок, который поможет тебе почувствовать себя богом.

О да!

И потому, когда вы завязываете – пытаетесь завязать, – с кокаином, вы пытаетесь забыть, как во время последней затяжки вы были богом.

Никаких физических симптомов ломки, что вы. Просто обычное безумие.

Уоррен видел, как Тутс прошла через начальный этап этого безумия.

Он будет держать ее здесь, пока ее депрессия не ослабеет, и пока не пройдет пик стремления к самоубийству. Еще никто и никогда не отвыкал от кокаина на яхте. Впрочем, и на улице тоже никто не отвыкал.

Позже она сможет выбирать, что ей делать дальше. Но пока…

– Мне очень жаль, – еще раз повторила Тутс.

И Уоррен поверил, что она говорит искренне.

Глава 10

Детектива, с которым Гутри беседовал утром двадцать первого сентября, в четверг, – ну, того самого, со шрамом на лице, – звали Бенджамин Хэгстром. Он тут же рассказал Гутри, что этот шрам – воспоминание о небольшой дуэли на ножах, и что он получил его от грабителя еще в те времена, когда работал офицером в полиции. Дуэль, правда, была несколько односторонней, поскольку у грабителя был нож, а у Хэгстрома – ничего, кроме нижнего белья. Так получилось потому, что грабитель забрался в квартиру к самому Хэгстрому, которую он делил с одной стриптизеркой по имени Шерри Ламонт – потом она стала его женой, а теперь уже являлась бывшей женой. Все это детектив успел поведать за три минуты после того, как они представились и пожали друг другу руки.

За следующие три минуты Хэгстром рассказал, что в ночь несостоявшегося ограбления Шерри находилась в нижнем городе, на работе, а Хэгстром сам тем временем устроил небольшой стриптиз. Он только-только вернулся домой с дежурства – а тогда в Калузе стояла изрядная жара, – и начал раздеваться, едва переступив порог квартиры.

Он просто скинул всю одежду прямо на пол и направился в душ. Хэгстром остался в одних трусах, вошел в собственную спальню, и столкнулся нос к носу с мальчишкой лет двадцати (позже выяснилось, что ему было всего восемнадцать), который рылся в его, Хэгстрома, шкафу. Кобура с пистолетом Хэгстрома в тот момент валялась на кресле в гостиной, рядом с форменными брюками. У грабителя-недоростка сделался такой же удивленный вид, как и у самого Хэгстрома. Только вот у грабителя еще был нож, и этот нож, как по волшебству, появился у парня в руке.

Прежде, чем Хэгстром успел сказать что-нибудь вроде «Стоять, полиция!» или «Бросай нож, сынок, пока у тебя не начались неприятности», или еще какие-нибудь слова, которые могли бы помешать грабителю в панике броситься на хозяина квартиры, нож уже устремился в его сторону.

Хэгстром вскинул руки, защищаясь, и получил глубокие порезы на обоих ладонях. Он в страхе попятился и получил еще одну рану, на этот раз на правой щеке…

– Вот этот самый шрам, – пояснил Хэгстром. – Хорош, а?

Уклоняясь от ножа, детектив стукнулся об комод, и краем глаза заметил стоящую на нем тяжелую стеклянную пепельницу…

– Я тогда курил…

Хэгстром схватил пепельницу и врезал ею парню по переносице, потом по скуле, потом по правому виску. К этому времени незадачливый грабитель уже выронил нож. Комната была залита кровью, которая струилась и из порезов Хэгстрома, и из разбитого носа и рассеченной скулы грабителя.

– Он получил двадцать лет и отсидел семь. Я заработал двадцать швов и памятку на всю жизнь. Так чем могу быть вам полезен, мистер Лэмб?

– Зовите меня Гутри.

– Отлично. Тогда и вы зовите меня Бенни. Что я могу для вас сделать?

– Тринадцатое сентября, – сказал Гутри.

Он постарался, чтобы его реплика прозвучала вопросительно. Это было его маленькой хитростью. Иногда она срабатывала. Иногда собеседнику хватает лишь легкого толчка в нужном направлении. Но на этот раз не вышло.

– А что насчет тринадцатого? – не понял Хэгстром.

– День после убийства Толанда?

– Ну и?

– Яхт-клуб на Силвер-Крик.

– Ну?

– Понимаете, вы разговаривали с ночным сторожем по имени Генри Карп, и он вам сказал…

– В день после убийства я разговаривал с целой кучей народа.

– Этот Карп вам сказал, что незадолго до времени убийства видел какого-то человека, поднявшегося на яхту Толандов.

– Он такое сказал?

– Так сказал или нет?

– А если и сказал, то что с того?

– Какого-то человека, одетого в черное. Как Тень.

– И вы хотите знать, что по этому поводу предприняла прокуратура – так?

– Это будет вполне резонный вопрос, – сказал Гутри.

– А резонным ответом на него будет, что прокуратура проработала все следы, которые могли привести к раскрытию убийства.

– Да, но прорабатывали ли вы этот след?

– Мне показалось, что я сказал «все».

– Значит, вы попытались выяснить, кто такой этот человек, которого назвали Тенью?

– Во-первых, мистер Лэмб…

– Зовите меня Гутри.

– Во-первых, мистер Лэмб, мы попытались проверить, не входит ли в привычки мистера Карпа встречать по ночам всяких персонажей комиксов. А то сегодня Тень, завтра Джокер, а послезавтра нас Бэтмена искать заставят – а?

– Ну, возможно, – согласился Гутри.

– Мы это проверили. И узнали, что мистер Карп воевал во Вьетнаме. Скверная была война. После нее куче народу до сих пор что-то мерещится по ночам. Но мы не нашли никаких свидетельств того, что у мистера Карпа проблемы с психикой. Так что, возможно, он действительно видел в ночь убийства Тень. Или какого-то человека, похожего на Тень.

– Вполне возможно, – снова согласился Гутри.

– Мы попытались найти подтверждения этому свидетельству. Мы опросили всех, кто находился в клубе в то время, когда мистер Карп якобы видел человека…

– Это было около четверти двенадцатого.

– Примерно. Так вот, человек, одетый в черное, никому не попадался.

– А как тогда насчет Баннерманов? Кто может подтвердить, что они и вправду двадцать пять минут спустя слышали выстрелы на яхте?

– Можете съездить в Вест-Пальм и поговорить с ними, – сказал Хэгстром и кивнул. – У меня все.

– Так что, с этим больше не будут разбираться?

– Не будут.

– А если этот человек действительно существует?

– То вы его и найдете, – сказал Хэгстром.

Вместо того, чтобы браться за поиски Тени, Гутри предпочел отправиться к Нику Олстону.

– Как там насчет того следа, который я просил проверить? – спросил Гутри.

– Я вчера позвонил Грейси, – сказал Олстон.

– Правда? Ну и как?

– Ты мне не сказал, что она сидела на игле.

– Я сам об этом не знал.

– Я спросил, не хочет ли она сходить в кино, или еще куда-нибудь, а она рассмеялась мне в лицо.

– Мне очень жаль.

– Я просто хотел встретиться с ней на трезвую голову, – убито сказал Олстон.

– Сочувствую.

– Угу. Ладно.

Некоторое время оба молчали.

Наконец Гутри спросил:

– Получается, ты не стал проверять этот след, о котором я спрашивал?

– У меня просто руки не дошли, – вяло ответил Олстон.

Уоррен стоял под запертой дверью и слушал, как Тутс совершает свой утренний туалет. И тут он услышал приближение другого судна. Уоррен с любопытством взглянул вверх. Звук мотора все приближался. Уоррен понял, что какая-то яхта становится борт о борт с его судном. С палубы донесся голос, произнесший с явным испанским акцентом:

– Эй, есть тут кто?

Уоррен поднялся по трапу и вышел на кокпит.

На палубе стоял бородатый мужчина, внешностью напоминающий бандита из какого-нибудь старого вестерна. Жидкая бороденка и широкая белозубая усмешка. Соломенная шляпа, сандалии из ремешков, потрепанная полотняная рубашка и такие же штаны – обычный наряд рыбака. Второй мужчина стоял рядом с поручнями фиговенькой рыбацкой лодчонки, подпрыгивающей у борта Щукиной красавицы. Он тоже улыбался. Этот, второй, был без бороды. Зато он был повыше и покрепче своего приятеля. На нем были джинсы и выгоревшая синяя футболка. Оба незнакомца улыбались. Это означало неприятности. Улыбающиеся незнакомцы всегда связаны с неприятностью.

– Чем могу помочь? – спросил Уоррен.

– Вы здесь одни?

По-прежнему улыбаются. А акцент – хоть мачете его руби.

Уоррен прикинул, как лучше разговаривать в этой ситуации, нарочито вежливо, или откровенно раздраженно? Когда невесть кто поднимается на ваше судно, даже не спросив разрешения, хозяин имеет полное право послать нахала в баню, разве не так? Si. Но с другой стороны, их тут двое.

– Хорошая у вас лодочка, – сказал второй незнакомец, вскарабкался на поручни своей лодки и наклонился к бородатому, который все еще стоял рядом с бортом. Уоррен заметил на поясе у мужчины рыбацкий нож.

– Вы одни? – снова повторил бородатый, все так же улыбаясь.

– Да, – сказал Уоррен, надеясь, что Тутс не придет в голову выглядывать на палубу. – Что вам нужно?

– Слышь, Луис, он хочет знать, че нам надо, – хриплым голосом сказал один из незнакомцев.

– Ну так давай ему скажем, Хуан, – отозвался тот, который перевешивался через перила.

– Нам нужна эта лодка, – сказал Хуан, продолжая улыбаться.

– Закон подлости, однако, – хмыкнул Уоррен.

– Чего-чего он сказал? – поинтересовался Луис.

– Я сказал, что я – частный детектив, и что у вас будут крупные неприят…

– Ну так арестуй нас, – улыбнулся Хуан и вытащил из-под полотняной рубахи девятимиллиметровый «глок». В то же мгновение Луис выдернул из ножен свой нож. Нож был довольно здоровый.

– Послушайте, парни… – начал Уоррен.

Хуан ударил его рукоятью пистолета.

Тутс понимала, что ей не стоит выходить из туалета.

Через дверь было слышно вполне достаточно, чтобы догадаться, что на борту находятся два латиноамериканца, и что они что-то сделали с Уорреном. Во время своей предыдущей сумасшедшей пляски с кокаином Тутс нахватала довольно много испанских слов. Для того, чтобы удачно продать себя и купить дозу, приходилось иметь дело с самыми разными людьми – белыми, черными, латиносами, мужчинами, женщинами, геями, лесбиянками – да какая разница? Она знала достаточно, чтобы осведомиться о цене кокаина или предложить себя. Да, Кокаиновая Тутси была порядочной стервой. Хотя сейчас у нее еще оставались кое-какие сбережения, так что пока ей унижаться не придется. Пока. Пока что.

Через полчаса двигатели снова заработали. Тутс поняла, что они куда-то движутся, но не знала, куда. В уборной был иллюминатор, но через него Тутс видела лишь серовато-зеленые волны, катящиеся в никуда, и вдали – размытую полосу горизонта.

Тутс не давала покоя мысль о том, что раньше или позже кому-то из чужаков захочется в туалет.

И он обнаружит, что дверь заперта изнутри.

Тутс прислушивалась и ждала.

Потом последовал СВМ – сокращенное название теста на слуховую восприимчивость мозга. Посредством этого теста проверялся восьмой черепной ушной нерв (или ЧН-8, как его назвал Спинальдо и прочая медицинская шатия-братия), а именно – с какой скоростью звуковые колебания доходят от ушных рецепторов к мозгу и обратно.

Они продолжали твердить, что все идет прекрасно.

Но…

У меня по прежнему были нелады с краткосрочной памятью. Я отправлял туда какие-нибудь сведения, требующие немедленного отклика, а через несколько часов или даже через несколько минут не мог вспомнить, что же это было.

Спинальдо продолжал уверять меня, что это пройдет…

Но…

Мне по-прежнему трудно было подбирать слова. Часто получалось так, что я точно знал нужное мне слово, но оно просто не шло мне на язык.

Спинальдо называл это афазией. Я это называл занозой в заднице.

Спинальдо говорил, что это пройдет. Я пытался сказать, что я на это надеюсь, но меня уже тошнило от слова «надеюсь». Спинальдо говорил мне, чтобы я не беспокоился.

Но…

Однажды эта свора медиков вручила мне часы и попросила перевести стрелки на семнадцать ноль-ноль. Когда я успешно справился с этой задачей, они спросили у меня, который сейчас час, а я ответил: «Самый подходящий». Ну да, я был несносен. Но я и вправду не знал, который сейчас час. Этот тест был направлен на проверку моторных, сенсорных, запоминающих и познавательных функций организма. То есть, они хотели определить, с какими проблемами я могу столкнуться в повседневной жизни. (ПЖ на их жаргоне). Под повседневной жизнью понималось умение самостоятельно одеться, помыться, побриться, поесть и подготовить краткое письменное изложение дела с привлечением документов, с которым сторона выступает в суде. Ха! Я завел себе перекидной календарь, в котором по часам было расписано, что я должен делать. Но я стал быстро уставать, и к тому же сделался раздражителен – «Совсем как всегда, только еще хуже», как сказала Патриция, – и меня просто бесили все эти тесты и их аббревиатуры, все эти ССЕП, МРИ, СПЕКТ, ВЕП, ЖОПА! У меня до сих пор болело в груди.

Видите ли, я был ранен. Получил две пули. С этого и начались все мои неприятности. А сейчас я приходил в себя после двух весьма серьезных ран, едва не доведших меня до вечного покоя. Когда я лежал на операционном столе, хирурги произвели торэктомию. В переводе с медицинского языка на человеческий это означает, что они вскрыли мне грудную клетку. Ничего себе шуточка, а? Когда они вскрывали мне грудь и забирались внутрь, чтобы произвести массаж сердца, я ничего не чувствовал, но теперь меня терзала мучительная боль. Персонал больницы пытался облегчить эту боль, вводя мне морфий, противовоспалительные препараты и тегретол. Ослабление боли позволило мне кашлять – Спинальдо сказал, что это один из важнейших защитных рефлексов. Ослабление боли давало возможность свободнее двигаться. Ослабление боли означало, что я могу самостоятельно завязать шнурки на ботинках.

Но я был адвокатом.

И я хотел вернуться к своей работе!

Я перехватил Бобби Диаса, когда он в десять минут первого выходил из конторы Толандов. Он сказал, что идет на обед. Я сказал, что я на минутку. Диас на это возразил, что я всегда говорю, что пришел на минутку, а разговор затягивается на полчаса.

– Это доказывает, что за приятным разговором время летит незаметно, – сказал я.

– Ну, что у вас на этот раз? – спросил Диас и нетерпеливо глянул на часы. Мы стояли у невысокого желтого кирпичного здания, на крыше которого восседали две куклы – эмблема фирмы. Сотрудники выходили из здания и направлялись к обнесенной сеткой автостоянке. Мы с Диасом стояли на самом солнцепеке. На мне был мой льняной костюм, белая рубашка и светло-желтый галстук. Бобби был одет в серые тропические брюки, светло-голубую рубашку спортивного покроя и белый льняной пиджак, рукава которого были закатаны по локоть. Он выглядел точно как коп из сериала «Трущобы Майами».

– Бобби, – сказал я, – я отправил ваши отпечатки пальцев в лаборато…

– Мои что?

– Извините. Именно для этого я и давал вам фотографию.

– Что-что?

– Черно-белую глянцевую фотографию. Извините.

Диас покачал головой.

– Какой дешевый трюк!

– Совершенно с вами согласен. Но ваши отпечатки, снятые с фотографии, совпадают с отпечатками, обнаруженными на кассете и на ее футляре. Так что теперь можно считать доказанным, что эта кассета попала к Бретту Толанду именно от вас.

– Ну и что с того? – спросил Диас.

– Возможно, теперь вы согласитесь сказать мне, когда вы передали ему эту кассету?

– А почему я должен это делать?

– Потому что если я вызову вас для дачи показаний под присягой, вам так или иначе придется…

– Вы собираетесь представить эту кассету в качестве вещественного доказательства и выставить вашу клиентку…

– Это мое дело, что я собираюсь представлять в качестве вещественного доказательства, а что не собираюсь. Сейчас значимо другое – имеет ли эта кассета отношение к убийству Бретта Толанда.

– Какое она может иметь к этому отношение?

– Пока не знаю, – сказал я. – Потому я и пришел поговорить с вами. Вы согласны? Или мы поговорим сейчас, в неофициальной обстановке, или нам придется разговаривать завтра, у меня в конторе, с диктофоном и свидетелями.

– Мне сперва надо позвонить в одно место, – сказал Диас.

– Конечно-конечно, – согласился я.

Телефон находился у Диаса в машине – в серо-стальном БМВ с черными кожаными сиденьями. Диас позвонил в ресторан «Поместье Мэнни» на рифе Фламинго и попросил передать Джону Ленски Роберту, что он не сможет присоединиться к нему за обедом. Потом мы поехали на запад по Вейвер-роуд, потом свернули на Намайями-Трейл и добрались до китайского ресторанчика «Ах Фонг». Я заказал один из их обедов стоимостью в шесть долларов девяносто пять центов. Обед состоял из омлета, цыпленка по-китайски, белого риса и чашки чая. Бобби взял суп по-вонтонски, бифштекс, жареный рис и тоже чай – все за те же шесть девяносто пять.

Мы оба попросили палочки для еды.

Под наше клацанье палочками и чавканье мы начали обсуждать, каким образом эта пахнущая жареным кассета попала в загребущие руки Бретта.

Бобби, похоже, больше интересовал бифштекс, чем собственный рассказ.

Почти безо всяких предисловий он поведал мне, что позвонил Бретту сразу же, как только узнал Лэйни…

– Это происходило вечером одиннадцатого сентября?

– Да, но тогда я его не застал.

– Вы позвонили…

– И нарвался на автоответчик.

– А когда, в таком случае, вы все-таки сообщили об этом Бретту?

– Только на следующий день.

На следующий день было двенадцатое сентября. В девять утра Бретт Толанд прибыл в зал суда в сопровождении своей жены и своего адвоката.

Я находился там же, вместе со своей клиенткой и своим единственным свидетелем. Все мы покинули зал суда около часа дня, когда судья Сантос объявил перерыв.

– Так во сколько вы все-таки нашли Бретта? – спросил я.

– Только после обеда.

– Вы снова позвонили ему?

– Нет, я с ним встретился. В главном офисе.

– Во сколько это было?

– После обеда. Где-то в два, в половине третьего.

– На этот раз вы отдали ему кассету?

– Да.

– Что вы ему сказали по поводу кассеты?

– Я сказал, что мне кажется, что это может его заинтересовать.

– Чем именно?

– Я сказал, что мне известно о его судебном разбирательстве с Лэйни, и что я думаю, что эта кассета может сыграть важную роль.

– Вы сказали, какую именно роль она может сыграть?

– Нет, я просто сказал, что это может ему пригодиться.

– Как именно?

– Ну, в качестве вспомогательного средства. Я сказал, что когда он посмотрит кассету, он сам поймет, что я имею в виду.

– Вы описали содержание кассеты?

– В общих чертах.

– Как вы его описали?

– Я сказал, что картинка на футляре прекрасно дает понять, о чем эта кассета. И заголовок тоже.

– Вы сказали, что на этой кассете снята Лэйни?

– Нет. Я хотел, чтобы Бретт обнаружил это сам. Я сказал только, что кольцо выглядит точь-в-точь как то, которое постоянно носила Лэйни.

– Кольцо на фотографии, помещенной на обложке?

– Да, на футляре кассеты.

– Другими словами, вы намекнули, что на этой кассете засняты женщины, занимающиеся мастурбацией, и что женщина, изображенная на обложке, это Лэйни…

– Ну, точнее, что это ее кольцо.

– Что это кольцо принадлежит Лэйни.

– Я сказал, что кольцо выглядит очень знакомым.

– Так что Бретт прекрасно понял, о чем вы говорите.

– Думаю, да.

– То есть он понял, что он увидит, когда включит кассету.

– Ну, мне кажется, он понял, что я заполучил.

– И как он на это отреагировал?

– Похоже, он был доволен.

– Высказывали ли вы предположение, что он может использовать эту кассету, чтобы добиться прекращения дела?

– Я сказал, что дизайнер детских игрушек может не захотеть, чтобы эта кассета получила широкое распространение.

– Вы так сказали.

– Да, именно так я и сказал.

– И вы также сказали, что когда Бретт просмотрит кассету, то сам поймет, что вы имели в виду.

– Да.

Палочки размеренно двигались от тарелки ко рту. Зернышки риса падали обратно на бифштекс. Глоток чаю. Война войной, а обед по расписанию. Ну и что, что мистер Диас передал своему боссу компрометирующую видеокассету? Похоже, ему и в голову не приходило, что высказав предположение о возможном способе использования кассеты, он фактически сделался соучастником шантажа.

– Бретт посмотрел кассету сразу же?

– Нет.

– Вам известно, когда он ее просмотрел?

– Понятия не имею.

По словам Лэйни, Бретт позвонил ей в тот же день, в девять вечера, и пригласил ее на яхту, чтобы обсудить соглашение. Так называемое соглашение, которое перешло в попытку шантажа…

«– И сказал, что если я не отзову иск, весь детский мир узнает об этой кассете.

– И твой медвежонок пойдет коту под хвост.

– Нет. Коту под хвост пойдет вся моя жизнь».

– …которую можно считать вполне достаточным мотивом для убийства.

– Между прочим…

Кусочек бифштекса перекочевал из тарелки в рот.

– …после того, как я ушел из его кабинета, я больше не видел Бретта.

– Во сколько вы оттуда ушли?

– В три часа. И я могу сообщить, где я провел тот вечер. Если это вас вдруг заинтересует.

– Ну разве что из чистого любопытства, – сказал я.

– Так вот, чтобы успокоить ваше любопытство, сообщаю, что я провел ночь в постели женщины по имени Шейла Локхарт, в ее квартире на Шуршащем рифе. Это свободная белая женщина, ей двадцать один год, и ей нечего скрывать. Мы провели вместе всю ночь. Можете спросить у Шейлы. Я ушел он нее на следующий день, в восемь утра.

– Как вы были одеты?

– Что?

– Как вы были одеты, мистер Диас?

– Да так же, как сейчас, только рубашка была другая.

– Полагаю, это мисс Локхарт тоже может подтвердить?

– Спросите у нее сами, – пожал плечами Бобби. – Официантка! – он махнул рукой хорошенькой китаянке в зеленом шелковом платье, туго обтягивающем бедра. – Будьте добры, мне еще чаю.

Официантка поспешила прочь.

Некоторое время мы сидели молча.

– Какую сделку вы заключили, Бобби?

– Сделку? Какую еще сделку?

– Это я вас об этом спрашиваю.

– Я не заключал никакой сделки.

– Вчера вы сказали, что это вы создали этого медвежонка…

– Вы что-то путаете.

– Что это была за сделка? Вы показали Бретту, как решить все его проблемы…

– Послушайте, я всего лишь отдал ему кассету.

– …а он взамен приписал честь создания медвежонка вам. Так?

Официантка принесла чай.

Бобби взял чашку с горячим чаем обеими руками.

Отпил.

Посмотрел на меня поверх чашки.

– Я не нуждаюсь в том, чтобы мне приписывали какую-либо честь, – сказал он. – У меня достаточно собственных заслуг.

– Тогда чего вы хотели? Денег?

– Я работаю на Тойлэндов уже почти пятнадцать лет. Если я могу чем-либо им помочь…

– Вплоть до шантажа?

– Да бросьте, какой шантаж? А кроме того, если вам так уж интересно, я даже не знал, как именно Бретт отреагирует на эту кассету.

– Что вы имеете в виду?

– Когда я сказал ему, что на этой кассете снята Лэйни. Насколько я понимаю, Бретт вполне мог оскорбиться.

– Я никак не пойму, что вы…

– Я не знал, как он это воспримет. Я не знал, продолжают ли они поддерживать отношения.

Я молча посмотрел на Диаса.

– Вы не знаете, они с Бреттом все еще встречались? – спросил он.

Судя по доносящемуся голосу, один из чужаков стоял как раз у двери уборной. На этот раз он говорил по-английски. Тутс решила, что Уоррен, наверное, сидит в кресле, в дальнем от уборной углу. Тутс понимала, что это лишь вопрос времени. Рано или поздно кому-то из чужаков захочется в туалет. Она не знала, что эти типы станут делать, когда обнаружат, что дверь туалета заперта.

– Куда мы направляемся?

Голос Уоррена.

– Вам это не надо знать, сеньор.

– Нет, сеньор, надо. Со мной свяжутся, и мне нужно будет сообщить людям мое местонахождение. Это не моя яхта. Хозяин будет связываться со мной по радио.

– Тогда мы разобьем приемник.

– Тогда хозяин яхты свяжется с Береговой охраной. Он любит свою яхту.

– Тогда вам придется ему чего-нибудь соврать.

Они все спорили и спорили. Уоррен пытался выяснить, куда они ведут яхту, а чужак настаивал на том, чтобы Уоррен, если вдруг хозяин яхты действительно захочет с ним связаться, сказал, что он торчит посреди моря, лежит в дрейфе. То есть, чтобы он сказал, что все обстоит точно так же, как час назад, до того, как эти два типа вломились на яхту.

Тутс сообразила, что они связали Уоррена – он как-то раз попросил чужака развязать ему ноги, он ведь не собирается прыгать за борт. Потом Уоррен вытянул ноги и поерзал в кресле. Ну, то есть, это Тутс так считала, что он сидит в кресле. Вроде бы голос доносился именно оттуда.

Голос чужака звучал то дальше, то ближе. Похоже, он то расхаживал по каюте, то заглядывал на камбуз, то ненадолго присаживался на банкетку, стоявшую напротив кресла, то даже прислонялся к двери туалета – как минуту назад, например. Дверь заскрипела под его весом, и Тутс испуганно попятилась.

Тутс снова подумала, не стоит ли ей открыть иллюминатор над раковиной и выбраться через него на узкий бортик, опоясывающий яхту.

Сколько тут в нем, около фута? К корме он расширяется футов до трех.

Тутс может выбраться из иллюминатора, пройти по бортику к корме, добраться до штурвала и заклинить его каблуком-шпилькой. Но ведь там же наверху торчит второй латино. Что он там делает – правит яхтой? Это ведь не какая-нибудь долбаная «Куин Мэри», а маленькая тридцатифутовая яхточка, вся палуба как на ладони. Штурвал совсем рядом с уборной.

Второй чужак услышит, как она будет выбираться через иллюминатор.

Услышит, как она будет этот иллюминатор открывать. И заметит Тутс в ту же минуту, как она выберется на палубу.

Но что будет, если кто-нибудь из них захочет отлить?

Это только в книжках и в кино никому никогда не хочется в туалет.

Лэйни шла по Яблочной улице, низко опустив голову, словно пытаясь повнимательнее рассмотреть засыпанный листьями тротуар. На ней был короткий белый пляжный халатик и белые босоножки. Через плечо был переброшен ремень белой сумки, которая при ходьбе похлопывала Лэйни по бедру. Лэйни неспешно приближалась к дому. Я не стал звонить заранее и предупреждать о своем приезде. Мне хотелось появиться неожиданно.

Все еще не замечая меня, Лэйни остановилась и начала копаться в сумке, разыскивая ключи. Потом она подняла голову, взглянула на дом и заметила среди кустов меня. Лэйни мгновение поколебалась, потом шагнула мне навстречу.

– Привет, Мэттью.

– Привет, Лэйни.

– А я была на пляже.

– Да, твои соседи так и сказали.

– Прекрасный сегодня день.

Пока Лэйни открывала дверь, я успел заметить, что на пляж она свое викторианское кольцо не надела. Мы вошли в дом. Первым делом Лэйни пристроила куда-то сумку, сбросила халат – под ним оказался зеленый купальник, – а потом включила автоответчик, чтобы проверить, нет ли там сообщений.